Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Зачем ты водил ребенка нашего в лавку пирожника?

Испуганный евнух снова сказал:

– Мы не входили.

– Нет, входили, – сказал Аджиб, – и ели яблочное варенье до тех пор, пока не насытились, и пирожник дал нам пить шербета со льдом и с сахаром.

Визирь еще более рассердился на евнуха и снова спросил его, но тот опять стал отрицать.

– Если ты говоришь правду, – сказал тогда визирь, – то садись передо мною и ешь.

Евнух подошел и хотел приняться есть, но не мог и, положив взятый им кусок, сказал:

– О господин мой, я сыт еще со вчерашнего дня.

Визирь понял, что евнух был в пирожной лавке, и тотчас стал наносить ему удары. Раб кричал и просил пощадить его, но все-таки говорил, что у пирожника не был и что сыт со вчерашнего дня. Визирь, прекратив наказание, сказал ему:

– Ну, говори правду!

– Ну, так вот что, – сказал, наконец, евнух: – мы действительно ходили в пирожную лавку. В то время пирожник только что сварил яблочное варенье и угостил нас им, и клянусь Аллахом, я никогда в жизни не едал ничего подобного, или, лучше сказать, я никогда не видал более противного варенья, как то, что теперь нам подали.

Мать Бедр-Эд-Дина страшно рассердилась и сказала:

– Сходи к пирожнику, принеси нам от него соусники варенья и подай его твоему хозяину, для того чтобы он решил, которое из двух вкуснее.

– Хорошо, – отвечал евнух, и, взяв от него соусники и полчервонца, он направился к пирожнику и сказал ему: – В палатке моего господина вышел спор из-за твоего варенья и того, что сварили дома; и потому дай нам на эти полчервонца твоего самого лучшего варенья, тем более что меня уже из-за тебя побили.

– Клянусь Аллахом, – смеясь, отвечал Бедр-Эд-Дин, – никто лучше меня и моей матери не варит этого варенья, а она далеко отсюда.

Он наложил полный соусник и подправил варенье мускусом и розовой водой. Евнух поспешно понес его домой, и мать Гассана, взяв его и попробовав, тотчас же угадала, кто варил это чудное варенье, и, громко крикнув, упала в обморок. Это происшествие поразило визиря. Бесчувственную мать Гассана опрыснули розовой водой, и она, придя в себя, сказала:

– Если сын мой находится еще на этом свете, то только он мог сварить подобное варенье. Это сын мой Гассан Бедр-Эд-Дин, я не сомневаюсь. Так варить никто не умеет, кроме его и меня, а его выучила этому я!

Визирь, услыхав эти слова, страшно обрадовался.

– О, как жажду я найти сына моего брата! – вскричал он. – Неужели судьба, наконец, соединит нас? В этом случае я уповаю только на одного Бога, да прославится имя Его!

Он тотчас же встал и, позвав свою мужскую прислугу, сказал:

– Двадцать человек из вас должны тотчас же отправиться в лавку пирожника и разрушить ее, а самому пирожнику связать назад руки его чалмой и силой привести его сюда, но не причиняя ему ни малейшего вреда.

– Хорошо, – отвечали они.

Визирь тотчас же поехал во дворец наместника Дамаска и, представившись ему, показал письмо султана. Начальник, поцеловав грамоты и приложив их ко лбу, спросил:

– Кто обидчик твой?

– Человек по ремеслу пирожник, – отвечал визирь.

Наместник тотчас же приказал своим приближенным отправиться к пирожнику, но они нашли лавку уже разрушенной, так как слуги уже исполнили приказание визиря и ждали возвращения своего господина из дворца.

«Что могли они найти в варенье? – думал между тем Бедр-Эд-Дин, – чтобы из-за этого подвергнуть меня такому наказанию?»

Визирь, вернувшись от наместника, от которого он получил позволение взять обидчика своего и увести его, велел позвать к себе пирожника. Вследствие этого его привели с завязанными назад руками, и Гассан, увидав своего дядю, горько заплакал и сказал:

– О господин мой! Какое сделал я преступление?

– Это ты сам варил яблочное варенье? – спросил его визирь.

– Сам, – отвечал он, – оно столь дурно, что вы хотите отрубить мне голову?

– Это еще самое слабое наказание, – отвечал визирь.

– Неужели я не узнаю, в каком преступлении меня обвиняют? – спросил Гассан.

– А вот сейчас узнаешь, – отвечал визирь и крикнул своей прислуге: – Подведите верблюдов.

Гассана тотчас же взяли, положили в сундуки и, замкнув его, отправились с ним в путь. Ехали, не останавливаясь до самой ночи. Сняв Бедр-Эд-Дина, прислуга покормила его, и все отдохнули, после чего его заперли опять в ящик и повезли до следующей станции. Тут его опять сняли, и визирь сказал ему:

– Это ты сам варил яблочное варенье?

– Сам, господин мой!

– Наденьте колодки на его ноги, – распорядился визирь. Ему надели на ноги колодки, снова уложили его в сундуки и направились в Каир. Прибыв в квартал, называвшийся Эр Рейданеехом, визирь приказал вынуть Бедр-Эд-Дина из сундука и, призвав плотника, сказал ему:

– Сколоти для этого человека позорный столб.

– Что хочешь ты делать со столбом? – спросили Бедр-Эд-Дин.

– Я хочу пригвоздить тебя к нему, – отвечал визирь, – и, приколотив гвоздями, провести тебя по всему городу.

– Да за что же хочешь ты поступить так со мной?

– За твое дурное приготовление яблочного варенья. Зачем не кладешь ты в него перца?

– И за то, что я не кладу перца, – вскричал Бедр-Эд-Дин, – ты хочешь казнить меня? Разве не довольно тебе того, что ты заключил меня в сундук и кормил кое-как?

– За то, что ты не положил перцу, – ответил визирь, – ты поплатишься не более и не менее, как своею жизнью.

Услыхав это, Бедр-Эд-Дин были страшно поражен. Проклиная судьбу свою, он погрузился в глубокое раздумье.

– О чем ты задумался? – спросил его визирь.

– Глупый человек, – отвечал он, – неужели, если бы ты был поумнее, ты поступил бы так со мною только из-за того, что я не положил перцу?

– Мы обязаны наказать тебя, – отвечал визирь, – для того чтобы ты не сделал этого во второй раз.

– Да ничтожной части того, что вы сделали, было бы совершенно достаточно.

– Смерть твоя неизбежна, – отвечал визирь.

Разговор этот происходил в то время, как столяр сколачивал крест, и Гассан смотрел на него.

Между тем наступила ночь, и визирь, положив Гассана снова в сундук, сказал:

– Завтра тебя пригвоздят к столбу.

Визирь ждал до тех пор, пока Гассан не заснул, тогда он велел везти его к себе домой и, прибыв туда, сказал своей дочери Сит-Эль-Газни:

– Слава Аллаху, возвратившему тебе сына твоего дяди! Иди и прикажи уставить дом совершенно так, как он был уставлен в день твоей свадьбы!

Она тотчас же приказала своим рабыням уставлять вещи. Рабыни зажгли свечи, а визирь принес бумагу, на которой было написано, на каком месте какая стояла вещь, и они поставили все так, как было написано, и убрали дом так, как он был убран в день свадьбы. Визирь приказал положить и чалму Бедр-Эд-Дина на то самое место, на которое он положил в день своего брака, как положили и штаны, и кошелек подле матраца, и дочери приказал одеться совершенно так же, как она была одета в день своей свадьбы, и прийти в спальню.

– Когда сын твоего дяди, – сказал он ей, – войдет в эту комнату, то скажи ему: «Однако же надолго уходил сегодня ночью от меня», и потребуй, чтобы он вернулся к тебе и пробыл бы с тобой до утра.

Устроив все как следует, визирь вынул Гассана Бедр-Эд-Дина из сундука, велел снять с него колодки и, сняв с него верхнюю одежду, оставил его в одной рубашке.

Все это сделалось в то время, как он спал и, следовательно, ничего не слыхал. Проснулся же он в ярко освещенной комнате.

– Вижу ли я это во сне или наяву? – проговорил он.

Он встал и, подойдя к двери, заглянул в нее и увидал, что это та самая комната, в которой ему показывали невесту. Он тотчас жe нашел спальню и увидал свою чалму, и постель, и штаны. Смущенный всем этим, он ходил то туда, то сюда и повторял:

– Сплю я или не сплю? – Он потер себе лоб и постоянно с удивлением повторял: – Клянусь Аллахом, это та самая комната, где была моя невеста, а между тем меня только что заперли в сундук.

В то время как он говорил сам с собой, Сит-Эль-Газн приподняла край полога и сказала:

– О господин мой! Что же ты не идешь ко мне? Как давно ты ушел от меня сегодня ночью.

Услыхав это, он взглянул на ее лицо и, засмеявшись, сказал:

– Поистине я в этой комнате точно во сне!

Он подошел к постели, не переставая думать о том, что с ним случилось, но, как ни размышлял он, ничего не мог понять. Наконец, взглянув на свою чалму, штаны и кошелек с тысячью червонцев, он вскричал:

– Аллах Всеведущий! Право, мне кажется, что все это я вижу во сне!

И он совершенно терялся от удивления. Но тут Сит-Эль-Газн сказала ему:

– Отчего ты так удивлен? В начале ночи ты был совсем не таким.

Он же засмеялся и спросил ее:

– Сколько лет был я в отсутствии?

– Спаси тебя Аллах! – вскричала она. – Ты только уходил в соседнюю комнату. Что с тобой?

Услыхав это, он улыбнулся и отвечал:

– Ты права, но когда я ушел от тебя, на меня напал сон, и я видел во сне, что я в Дамаске и прожил там 12 лет, и будто ко мне пришел мальчик знатных родителей с евнухом, – и тут он рассказал все, что с ним случилось вследствие этого посещенья, затем, подняв руку ко лбу, он ощупал шрам. – Клянусь Аллахом, – вскричал он, – о госпожа моя, ведь это правда, так как он пустил в меня камень и пробил мне лоб; но, право, кажется, все это случилось наяву. Может быть, впрочем, я видел этот сон, когда мы с тобою спали. Во сне мне казалось, будто я очутился в Дамаске без тарбуша, и чалмы, и штанов, и сделался там пирожником. – Он снова задумался и совершенно смутился. – Клянусь Аллахом, – продолжал он, – мне кажется, что я варил яблочное варенье, но не положил в него перцу. Действительно, должно быть, я заснул и все это видел во сне.

– Аллахом прошу тебя, – сказала Сит-Эль-Газн, – скажи мне, что ты видел еще?

И он рассказал ей всю историю и прибавил:

– Не проснись я, меня пригвоздили бы к столбу.

– За что же? – спросила она.

– Только за то, что я не положил в яблочное варенье перцу, – отвечал он. – И мне кажется, лавку мою разрушили, всю посуду мою перебили, меня посадили в сундук и призвали плотника, чтобы пригвоздить меня к столбу. Слава Богу, что все это случилось со мною только во сне, а не наяву!

Сит-Эль-Газн засмеялась и прижала его к груди своей, а он поцеловал ее. Потом, подумав немного, он снова сказал:

– Клянусь Аллахом, мне кажется, что все это случилось наяву; но я только не мог понять, что со мною делается.

Он старался заснуть, повторяя снова: «Все это было во сне», а другой раз говоря: «Нет, все это я пережил в самом деле».

Так время прошло до утра, когда дядя его, визирь Шемс-Эд-Дин, пришел и поклонился ему, а Бедр-Эд-Дин, увидав его, вскричал:

– Ради Аллаха, умоляю тебя, скажи мне, не ты ли отдал приказ связать мне назад руки и разрушить мою лавку только потому, что в моем яблочном варенье не было перцу?

– Знай, о сын мой, – отвечал визирь, – что теперь истина открылась, и все, что было необъяснимо, объяснилось. Ты – сын моего брата, и я хотел только удостовериться, ты ли был у моей дочери в ночь свадьбы. Увидав же, что тебе известно расположение нашего дома, что ты узнал и свою чалму, и свои штаны, и кошелек, – я в этом убедился. Ты тоже знаешь обе бумаги: одну, написанную тобою, а другую – твоим отцом, моим братом. Ведь я прежде никогда тебя не видал и потому не знал тебя. Что же касается до твоей матери, то я привез ее с собою из Эль-Башраха.

Сказав это, он бросился к нему и заплакал, а Бедр-Эд-Дин, изумленный словами своего дяди, поцеловал его и от радости заплакал.

– О сын мой, – сказал ему тогда визирь. – Причиной всему было то, что произошло между мной и твоим отцом.

И он рассказал ему все подробности их ссоры, и почему отец его уехал в Эль-Башрах. После этого он послал за Аджибом, и когда отец мальчика увидал его, то закричал:

– Так ведь это он-то и бросил в меня камнем!

– Это твой сын, – сказал ему визирь.

Бедр-Эд-Дин бросился к мальчику и прочел следующие стихи:

Я долго плакал от разлуки нашей,Из глаз моих текли ручьями слезы.Я дал обет, что если Промысл БогаДарует нам свидания блаженство,Ни словом я не помяну разлуки.Теперь так сильно мной владеет радость,Что от ее избытка плачу я.Мои к рыданьям так привыкли очи,Что плачу я от счастья, как от горя.

Лишь только он кончил говорить, как мать бросилась в нему и прочла следующий куплет:

Рок, кажется, связал себя обетомОбречь меня на вечные мученья,Но эта клятва оказалась ложью.Вернулось счастье, и ко мне принесВозлюбленный мой радость утешенья.Спеши скорее к вестнику ты пира.

После этого она рассказала ему все, что с ней случилось, и он тоже рассказал, как он страдал, и он поблагодарил Аллаха за свое соединение. Визирь отправился к султану и уведомил его обо всех этих событиях. Султан был так удивлен, что приказал записать всю эту историю, для того чтобы она сохранилась для потомства. Визирь поселился с сыном своего брата, со своею дочерью и ее сыном и с вдовою брата. Они проводили жизнь свою счастливо и спокойно, пока не наступил конец их радостям и не наступила разлука.

– Таковы, царь правоверных, – сказал Джафар, – события, случившиеся с визирем Шемс-Эд-Дином и с братом его Нур-Эд-Дином.

– Клянусь Аллахом, – вскричал халиф Гарун-Эр-Рашид, – это удивительная история!

Он отдал одну из своих собственных наложниц молодому человеку, убившему жену свою, назначил ему жалованье, и молодой человек сделался его постоянным застольным товарищем.

Глава пятая

Начинается с половины двадцать четвертой ночи и кончается на половине тридцать второй

Горбун

Когда-то в былые времена в городе Эль-Башрахе жил-был портной, человек весьма зажиточный и любивший гулять и веселиться. Он имел обыкновение ходить с женой и развлекаться разными странными и забавными зрелищами. Однажды они вышли после полудня и, возвращаясь ввечеру домой, встретили горбуна, при виде которого даже сердитый мог расхохотаться, а несчастный – развлечься. Они остановились и стали смотреть на него, а затем пригласили его к себе в дом, чтобы угоститься.

Он согласился на их предложение и пошел к ним, а портной пошел на рынок, так как начинало уже смеркаться. Он принес сухой рыбы, хлеба, лимонов и сластей и, вернувшись, поставил рыбу перед горбуном. Они все сели за еду. Жена портного, взяв большой кусок рыбы и засунув его в рот горбуна, зажала ему рот рукой, говоря:

– Клянусь Аллахом, ты должен будешь проглотить его сразу, так как я не дам тебе времени прожевать.

Горбун проглотил, но в рыбе оказалась большая и острая кость, которая воткнулась ему в горло, и судьбе угодно было, чтобы он скончался.

– Силы небесные! – вскричал портной. – И пришлось же несчастному умереть таким образом на наших руках!

– Зачем бесполезно тратишь слова? – сказала жена.

– А что же мне делать? – спросил муж.

– Возьми его на руки, – отвечала она, – и прикрой шелковой салфеткой. Я пойду вперед, а ты иди за мною и говори: «Это сын мой, а это его мать, и мы несем его к врачу, чтобы он дал ему какого-нибудь лекарства.

Выслушав этот совет жены, портной встал и взял горбуна на руки. А жена, идя вслед за ним, восклицала:

– О дитя мое! Да сохранит тебя Аллах! Скажи, что у тебя болит? И как это ты заполучил оспу?

Все встреченные, слыша ее причитания, говорили:

– Она несет ребенка, захворавшего оспой.

Таким образом портной и жена его шли и спрашивали о месте жительства врача, и народ указал им на дом, занимаемый врачом-евреем. Они постучались в дверь, к ним вышла черная девочка-рабыня.

– Что вам надо? – спросила она.

– Мы принесли ребенка, – отвечала жена портного, – и желаем, чтобы врач взглянул на него. Вот возьми четверть червонца, и отдай его твоему хозяину, и проси его сойти вниз и взглянуть на моего сына, потому что он болен.

Девочка побежала наверх, а жена портного, войдя в сени, сказала своему мужу:

– Оставь здесь горбуна и уйдем скорее сами!

Портной, прислонив горбуна к стене, вышел с женой.

Девочка-рабыня между тем пошла к еврею и сказала ему:

– Там внизу ждет больной, которого принесли мужчина и женщина; они дали мне для тебя четверть червонца, для того чтобы ты прописал им, что нужно.

Увидав золото, еврей очень обрадовался и, встав второпях, стал спускаться вниз; здесь впотьмах он задел за горбуна.

– Эздра! – вскричал он. – О небо и десять заповедей! О Аарон и Иисус, сын Навина! Кажется, я толкнул больного, и он, свалившись с лестницы, умер! Как мне выйти теперь из дома с убитым человеком? О осел Эздры!

Он поднял горбуна, и снес его к своей жене, и рассказал ей, что с ним случилось.

– И зачем ты тратишь время по-пустому, – сказала она. – Ведь если ты просидишь до утра, то конец нам. Бросим-ка лучше тело его в дом нашего соседа-мусульманина. Он надсмотрщик кухни султана и часто кормит кошек[113] и мышей разными остатками. Если тело пролежит там ночь, то собаки, собирающиеся туда, наверное, съедят его всего[114].

Таким образом, еврей и жена его снесли горбуна наверх и спустили его на землю, прислонив к стене. После этого они сошли вниз.

Только что успели они это сделать, как надсмотрщик вернулся домой, отворил дверь, вышел со свечой во двор и, увидав человека, стоявшего в углу у самой кухни, вскричал:

– Это что такое? Клянусь Аллахом, что провизию у меня ворует Сын Адама, хоть я и прячу ее от кошек и собак. И если бы я убил всех кошек и собак нашего квартала, это не помогло бы нисколько, потому что они соскакивают с террас.

Говоря таким образом, он взял большую колотушку и, подойдя, к горбуну, ударил его изо всей мочи, а затем нанес еще второй удар по шее, после чего горбун упал, и надсмотрщик увидал, что он мертвый. Это сильно огорчило его.

– Только Господь и властен, и всемогущ! – вскричал он. – Да будут прокляты и сало, и мясо, из-за которых человек этот погиб от моей руки.

Взглянув затем на покойника и увидав, что он горбун, он проговорил:

– Мало тебе еще, что ты горбун, еще надо быть грабителем и искать и сало, и мясо? О Покровитель, прими меня под сень Твою!

Он взял покойника, поднял его и, спустившись на улицу, пошел с ним по базарной улице, и поставил его на ноги у лавки около узенького прохода.

Вскоре после этого султанскому маклеру, сильно выпившему, захотелось пойти в баню. Он шел, шатаясь, пока не дошел до горбуна, и, повернув к нему глаза, увидал, что у стены кто-то стоит. Надо сказать, что в начале ночи кто-то стащил с него чалму[115]. Увидав стоявшего горбуна, он вообразил, что тот намеревается учинить такое же воровство, и изо всей мочи ударил его кулаком по голове. Горбун тотчас же свалился к ногам христианина, а тот крикнул сторожа[116], продолжая, под влиянием винных паров, колотить упавшее тело. Сторож подошел и, увидав, что христианин[117] бьет мусульманина, сказал:

– Поднимись и оставь его!

Он встал, а сторож, подойдя к горбуну и увидав, что тот мертв, вскричал:

– Как смел христианин убить мусульманина?

Схватив христианина, он завязал ему назад руки и повел его к дому вали[118] а в это время христианин говорил в душе: «О, Господи! О Дева Святая! Как это я убил этого человека? И как скоро он умер от одного только удара кулака».

Хмель у него совершенно прошел, и он пришел в себя.

Горбун и христианин провели остатки этой ночи в доме вали, который приказал палачу громко обнародовать преступление христианина и поставить его около виселицы. После этого явившийся палач закинул ему на шею веревку и только что хотел вздернуть его, как вдруг сквозь толпу протолкался надсмотрщик и закричал:

– Не вешай его, потому что убийца не он, а я.

– Как же ты убил? – спросил вали.

– Сегодня ночью, – отвечал он, – я принес его домой и увидал, что человек спустился с террасы, чтобы украсть мое добро; я ударил его колотушкой по затылку, и он умер, и я вынес его на базарную улицу, где и поставил у самого входа в узкий проход. Разве мало того, что я убил мусульманина? Я не хочу, чтобы из-за меня убивали еще христианина. Не вешай никого, кроме меня.

Вали, услыхав эти слова, освободил христианского маклера и сказал палачу:

– Повесь вот этого человека на основании его собственного сознания.

Палач снял веревку с шеи христианина и накинул ее на шею надсмотрщика, и поставил его под виселицей, только что хотел повесить, как сквозь толпу пробрался врач-еврей и крикнул палачу:

– Не вешай, потому что убил не он, а я, и вот каким образом: несчастный пришел ко мне, чтобы вылечиться от какой-то болезни, а я, сходя к нему по лестнице, наткнулся на него, и он умер, и поэтому нe казните надсмотрщика, а казните меня.

Таким образом вали дал приказ повысить еврея-врача, и палач, сняв петлю с шеи надсмотрщика, накинул ее на шею еврея. Но вдруг явился портной и, пробравшись сквозь толпу, сказал палачу:

– Не вешай, потому что сделал это не кто иной, как я, и вот каким образом это случилось: я ходил днем веселиться и, возвращаясь в сумерки, встретил этого горбуна, несколько под хмельком, с бубнами в руках и весело распивающего; я остановился позабавиться им и пригласил его к себе в дом. Я купил рыбы, и мы сели поесть, а жена моя взяла кусок рыбы и кусочек хлеба и засунула их ему в рот, а он подавился и умер. После этого мы с женой снесли его в дом еврея. К нам сбежала девочка-негритянка, чтобы отворить дверь. В то время как она побежала наверх, я поставил горбуна у лестницы, и мы с женой ушли. Таким образом еврей сошел вниз и наткнулся на горбуна, и вообразил, что он убил его. Правда ли это? – прибавил он, обращаясь к еврею.

– Правда, – отвечал тот.

Портной, посмотрев на вали, сказал ему:

– Освободи еврея и повесь меня.

Услыхав это, вали был сильно удивлен и проговорил:

– Поистине это такое происшествие, которое следовало бы занести в книгу! Освободи еврея! – прибавил он, обращаясь к палачу: – и повесь портного в силу его собственного сознания.

Таким образом палач освободил еврея, сказав:

– То возьми этого, то отпусти того!.. Да неужели мы никого не повесим?

И он накинул петлю на шею портного.

Между тем горбун этот оказался шутом султана, который жить без него не мог, и так как накануне вечером горбун загулял и не являлся домой, то султан послал о нем справиться, и ему отвечали:

– О государь, вали нашел его мертвым и приказал повесить убийцу, но тут к нему пришли и один, и другой, и третий человек и сказали: не те убили его, а мы, и каждый из них рассказал, как он убил.

Султан, услыхав это, крикнул одному из своих приближенных:

– Иди к вали и приведи их всех ко мне.

Царедворец пошел к вали и застал палача в ту минуту, когда тот собирался вздернуть портного, и он рассказал вали, что султану уже доложено об этом деле.

Царедворец взял с собой вали и горбуна и приказал идти и портному, и еврею, и христианину, и надсмотрщику к султану. Вали, придя к царю, поцеловал прах у ног его и сообщил ему все, что произошло. Султан не только удивился, но и рассмеялся, услыхав его рассказ, и приказал записать его золотыми буквами.

– Слышали ли вы что-либо, подобное этой истории горбуна? – сказал он, обращаясь к присутствующим.

Христианин, подойдя к султану, сказал:

– О царь веков, если ты позволишь, то я расскажу тебе случившееся со мною событие, более странное и забавное, чем история горбуна.

– Ну так рассказывай свою историю, – сказал султан.

И христианин рассказал следующее:

Рассказ христианина-маклера

– Знай, о царь веков, что я прибыл в твою страну с товарами, и судьба задержала меня среди твоего народа. Родился я в Каире от коптов и там вырос. Отец мой был маклером. Когда я возмужал, он умер, и я занялся его делом. Однажды ко мне явился молодой человек, очень красивый и одетый в высшей степени богато. Он приехал на осле и, увидав меня, поклонился.

Я встал, чтобы с должным уважением принять его, а он, вынув платок с завернутым в него кунжутом, сказал:

– Что стоит ардеб[119] того товара?

– Сто серебряных монет, – отвечал я ему.

– Возьми носильщиков и людей для промера, – сказал он, – и приходи в хан Эль-Джавали[120] округ Баб-Эн-Назр[121] и там ты меня найдешь.

Он ушел от меня, оставив мне платок с кунжутом. Я отправился к купцам, цена за каждый ардеб оказалась сто двадцать серебряных монет, и, взяв с собой четырех носильщиков, я отправился к нему. Он уже ждал меня и, увидав, встал и отпер кладовую, и мы вымеряли пятьдесят ардебов.

– За каждый ардеб, – сказал тогда молодой человек, – ты получишь за маклерство по десяти серебряных монет. Получи за меня деньги и жди моего приезда. Всей суммы будет пять тысяч, а твоей части пятьсот, таким образом, мне останется четыре тысячи пятьсот; и когда я кончу продажу всего имеющегося в моих складах товара, я приду к тебе и возьму деньги.