Поэтические переводы
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Поэтические переводы
Поэтические переводы
Томас Стернс Элиот
Переводчик Михаил Меклер
© Томас Стернс Элиот, 2022
© Михаил Меклер, перевод, 2022
ISBN 978-5-4498-6717-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Воскресное утро
(Томас Элиот)
Смотри, смотри мастер, вот идут две религиозные гусеницы.
Еврейская МальтаПолигамные, разумные люди от Бога,общаются только через оконные стекла.В начале было только слово. Строгооплодотворялись во время менструального цикла.В расслабленном состоянии умбрийский художник,рисует пустыню в трещинах, раскалённый гранит,там по воде худой и бледный передвигает ноги,Отец с красочным нимбом и с ним Параклит.Священники в чёрном проходят по аллее покаяния мимо.Молодые, рыжие и прыщавые, ухватившись за поясницуперед покаянными воротами, смотрят на образ Серафима.Там преданные души тлеют, образуя тусклую зарницу.Вдоль стен сада роятся пчелы с волосатыми животами.Тычинка и пестик облюбовали блестящий офис бесполых.Суини кушает ветчину, перемешивая воду в ванной.Эрудиты тонкого искусства ведут полемические споры.Mr. Eliot Sunday Morning Service
(Tomas Eliot)
Look, look, master, here comes two religious caterpillars.
The jew of Malta.Poly philoprogenitivethe sapient sutlers of the LordDrift across the window-panes.In the beginning was the Word.Superfetation of to en,and at the mensual turn of timeProduced enervate Origen.A painter of the Umbrian schoolDesigned upon a gesso groundthe nimbus of the Baptized God.the wilderness is cracked and brownedbut through the water pale and thinStill shine the unoffending feetand there above the painter setthe Father and the Paraclete.…..The sable presbyters approachthe avenue of penitence;the young are red and pustularClutching piaculative pence.Under the penitential gatesSustained by staring SeraphimWhere the souls of the devoutBurn invisible and dim.Along the garden-wall the beesWith hairy bellies pass betweenThe staminate and pistilate,Blest office of the epicene.Sweeney shifts from ham to hamStirring the water in his bath.The masters of the subtle schoolsAre controversial, polymath.Гиппопотам и церковь
(Томас Элиот)
Широкозадый бегемот,опираясь на живот,лежит себе в грязи могучим телом,в нем плоть и кровь имеется всецело.Живая плоть и кровь слаба, онарасстройством нерв подвержена,безгрешна Церковь в Божьем Храме,так как основана на камне.Нетвёрдый у бегемота шаг,тернистый путь к добыче благ,а Церкви думать недосуг,ей дань со всех сторон несут.Не сможет даже Гиппо никогдахоть с дерева достать плода,а персик и заморский фрукт,в Святую церковь из-за морей везут.Во время случки бегемотхриплым голосом орёт.По воскресениям каждый знает,что в Церкви Бога воспевают.Днём дремлет бегемот степенно,он в ночь охотится обыкновенно,а Бог таинственно творит,одновременно ест и спит.Я видел, как Потам нежданно,вознёсся в небо над саваннойи пели ангелы вокруг сопрано,Слава Богу, громко в осаннах.Кровью Агнца умоется он в одночасьеи станет сразу к святому причастен,а небеса его окутать смогут и объять,им на арфе будет он из золота играть.Он будет вымыт чище и белее снега,лобзанием мучениц в довольстве нега,пока Святая Церковь пребывает в стане,в зловонном, заразительном тумане.The Hippopotamus
(Tomas Eliot)
The broad-backed hippopotamusRests on his belly in the mud;Although he seems so firm to usHe is merely flesh and blood.Flesh-and-blood is weak and frail,Susceptible to nervous shock;While the True Church can never failFor it is based upon a rock.The hippo’s feeble steps may errIn compassing material ends,While the True Church need never stirTo gather in its dividends.The ’potamus can never reachThe mango on the mango-tree;But fruits of pomegranate and peachRefresh the Church from over sea.At mating time the hippo’s voiceBetrays inflexions hoarse and odd,But every week we hear rejoiceThe Church, at being one with God.The hippopotamus’s dayIs passed in sleep; at night he hunts;God works in a mysterious way —The Church can sleep and feed at once.I saw the ’potamus take wingAscending from the damp savannas,And quiring angels round him singThe praise of God, in loud hosannas.Blood of the Lamb shall wash him cleanAnd him shall heavenly arms enfold,Among the saints he shall be seenPerforming on a harp of gold.He shall be washed as white as snow,By all the martyred virgins kist,While the True Church remains belowWrapt in the old miasmal mist.Бербанк с Бедекером, Блейштайн с сигарой
(Томас Элиот)
Бербанк пересек маленький мост,спустился в небольшой отель.Принцесса Волюпайн ожидала в срок,они были вместе, как он хотел.Грохот, как набат с небес,прошёл по всей глубине моря,медленно Бог Геркулесзажигал их всей любовью.По небу пролетел Пегаснад Истрией с рассветом.Его закрытый баркас,блестел на воде при этом.Это был путь Блейштайна,его локти, ладони, артрит,его обвисшего изгиба колена.Прошли Чикаго, Венский Семит.Без блеска выпуклые глаза,видят протозойную слизь семени.В перспективе Каналетто чудеса,догорает свеча конца времени.На Риальто поднялась внезапно вода.Под сваями крысы купаются.Еврей в гондоле, с ним деньги, меха.Лодочник просто улыбается.Принцесса Волюпайн ожидает шквал любви.Скудная, с голубыми ногтями, с чахоткой,шагает по водной лестнице, всюду огни.Она развлекает сэра Фердинанда попкой.Львиные крылья никто не подозревал.Блоха не умрет от порезов когтей в притонах.Бербанк в голове своей размышлял,об истраченном времени и семи законах.Burbank with a Baedeker: Bleistein with a Cigar
(Tomas Eliot)
Burbank crossed a little bridgeDescending at a small hotel;Princess Volupine arrived,They were together, and he fell.Defunctive music under seaPassed seaward with the passing bellSlowly: the God HerculesHad left him, that had loved him well.The horses, under the axletreeBeat up the dawn from IstriaWith even feet. Her shuttered bargeBurned on the water all the day.But this or such was Bleistein’s way:A saggy bending of the kneesAnd elbows, with the palms turned out,Chicago Semite Viennese.A lustreless protrusive eyeStares from the protozoic slimeAt a perspective of Canaletto.The smoky candle end of timeDeclines. On the Rialto once.The rats are underneath the piles.The jew is underneath the lot.Money in furs. The boatman smiles,Princess Volupine extendsA meagre, blue-nailed, phthisic handTo climb the waterstair. Lights, lights,She entertains Sir FerdinandKlein. Who clipped the lion’s wingsAnd flea’d his rump and pared his claws?Thought Burbank, meditating onTime’s ruins, and the seven laws.Медовый месяц
(Томас Элиот)
Посетив страны Бенилюкс, они вернулись в Терре-Хот,но одну летнюю ночь провели в Равенне.Они лежали на простыне, под которой клопов несколько сот.Был летний зной, пахло потом и женским телом.Лёжа на спине, раздвинув колени, их ноги пухли от укусов,ворочаясь на матрасе, расчесывали свои раны до крови.В миле от них находился Святой-Аполлинере-ин-Классе,где туристы с энтузиазмом изучали своды и капители.Они сели на скоростной поезд и в поздний час,продлевали свои страдания от Падуи в Милан.Там их ожидали «Тайная вечеря» и ресторан.Он подсчитал расходы и взял их на карандаш.Они увидели Швейцарию и Францию в свои медовые дни.Меж тем постоянный аскет Святой Аполлинарий,словно старая, Божья мельница, до сих пор сохраняетв своих потёртых камнях точную форму Византии.Lune de Miel (Honeymoon)
(Tomas Eliot)
They have seen the Low Countries, they are going Terre Haute;But one summer night finding them in Ravenna, at easeBetween two sheets in the home of two hundred bugs,The sweat of summer, and the smell of a bitch in heat,They lie on their backs and spread apart the kneesOf four sticky legs all swollen with bites.They raise the sheet so that they can scratch better.Less than a mile from here is Saint Apollinare in Classe,The basilica known to enthusiastsFor its acanthus columns which the wind batters.At eight o’clock they will catch the trainTo prolong their miseries from Padua to MilanWhere they will find The Last Supper, and an inexpensiveRestaurant. He will calculate the tip with a pencil.They will have seen Switzerland and crossed France.And Saint Apollinare, straight and ascetic,Old, disaffected mill of God, still keepsПосвящение моей жене
(Томас Элиот)
Я ей обязан очень, огненным восторгом,рано утром пробуждались чувства строго,а сексуальный ритм наш прерывает сон,когда мы стонем и дышим в унисон.Пахнут друг другом наши тела,речь не нужна излишни слова.Наши мысли едины, словно блюз,луч солнца не расплавит наш союз.Нас ветер зимой не заморозит,в саду цветут и не вянут розы.Я этим преданность к ней проявляю,эти строки публично всем заявляю.A Dedication To My Wife
(Tomas Eliot)
To whom I owe the leaping delightThat quickens my senses in our waking timeAnd the rhythm that governs the repose of our sleeping time,the breathing in unison.Of lovers whose bodies smell of each otherWho think the same thoughts without need of speech,And babble the same speech without need of meaning.No peevish winter wind shall chillNo sullen tropic sun shall witherThe roses in the rose-garden which is ours and only.But this dedication is for others to read:These are private words addressed to you in public.В ресторане
(Томас Элиот)
Немолодой официант, от нечего делать,наклонился и тихо говорит:«На моей родине дожди ещё холоднее,а солнце жарче землю коробит».Сам он светлый и тучный в жилете,спереди фартук, салфетка на руке висит.Надеюсь не плюет он в суп на банкете,где мы укрылись, чтоб от дождя уйти.Я тщетно пытался, но она не желала,так как от ливня промокла до нитки,её ситцевая юбка к ягодицам прилипала,я щекотал её, чтоб просто рассмешить.Ишь ты, старый развратник, в такие годы,она лет на восемь помоложе была,я залез на неё, как пудель знатной породы,пришёл и обнюхал, она пугалась меня.Твоя голова не для блох, успокойсяи соскреби грязь со своей кожи,вот шесть пенсов, с мылом помойся,черт побери, это судьба твоей рожи.Вы, дурацкая, пустяковая реликвия,не обижайтесь на свой опыт в прошлом,есть параллельное сходство с. Уходя,скажу, что пообедаю с вами позже.Флебас Финикский, честный человек,забыв о достижениях, под крики чаек и гул,две недели барахтался в морской воде,потерял силы, удачу и в сорок лет утонул.Берег Корнуолла плачет в пене волн,он в предыдущую жизнь возвратился,в портах пребывания, он был молодой,бывший моряк из прошлого появился.Dans le Restaurant
(Tomas Eliot)
The waiter idle and dilapidatedWith nothing to do but scratch and lean over my shoulderSays:«In my country the rain is colderAnd the sun hotter and the ground more desiccatedand desecrated».Voluminous and spuminous with a leguminousand cannimaculated vest-front and pant frontand a graveyperpulchafied yesterdays napkin in a loopover his elbow(I hope he will not sputter into the soup)«Down in a ditch under the willow treesWhere you go to get out of the rainI tried in vain,I mean I was interruptedShe was all wet with the deluge and her calico skirtstuck to her buttocks and belly,I put my hand up and she giggled»,You old cut-up,«At the age of eight what can one do, sir,she was youngerBesides I’d no sooner got started than a big poodleCame sniffing about and scared me pealess»,Your head is not flealessnow at any rate, go scrape the cheese off your pateand dig the slush out of your crowsfeet,take sixpence and get washed, God damnwhat a fateYou crapulous vapulous relic, you ambulating offenceTo have had an experienceso nearly parallel, with, ….Go away,I was about to say mine,I shall dineelsewhere in future,to cleanse this suture.Phlebas the Phenicien, fairest of men,Straight and tall, having been born in a caulLost luck at forty, and lay drownedTwo long weeks in sea water, tossed of thestreams under sea, carried of currentsForgetful of the gainsforgetful of the long days of sea fareForgetful of mew’s crying and the foam swept coastof Cornwall,Born back at last, after daysto the ports and stays of his young life,A fair man, ports of his former seafare thither at lastКулинарное яйцо
(Томас Элиот)
Пипит в кресле вертикально сидит,осматривая Оксфорда колледжа вид.Она заложила вязальной спицей альбоми отложила не далеко от меня на стол.Силуэты её дедушки и бабушки,дагерротипы известной тётушки,сияли на каминной полке глянцем,как будто зазывали своим танцем.…Я не хочу признания на небесах,увижу сэра Сидни без промедления,пусть салюты наводят страх,на других героев того поколения.Мне не нужен Капитал на небесах,попрошу сэра Монда без абстракции,вложиться вместе в какой-то банк,или в пяти процентные облигации.Я не хочу быть в Райских кулуарах,где Лукреция Борджиа будет Невесткой.Её анекдоты будут там всем забавой,но опыт Пипит обеспечит им известность.Не желаю видеть Пипит на небесах,где Мадам Блаватская даёт указание.Только в семи Священных Трудах,Пикард Донати найдёт мое опознание.Где мои пени, что я накопил,чтоб кушать с Пипит в ресторане?Из города Кентиш и Гелдер Грин,бредут бомжи с голодными глазами.Где фанфары и где орлы?Под снегом Альп погребены.Плачут нищие, плачет толпанад булочкой с маслом. Всегда.A cooking egg
(Tomas Eliot)
Pipit sate upright in her chairSome distance from where I was sitting;Views of the Oxford CollegesLay on the table, with the knitting.Daguerreotypes and silhouettes,Her grandfather and great great aunts,Supported on the mantelpieceAn Invitation to the Dance.…..I shall not want Honour in HeavenFor I shall meet Sir Philip SidneyAnd have talk with CoriolanusAnd other heroes of that kidney.I shall not want Capital in HeavenFor I shall meet Sir Alfred Mond:We two shall lie together, laptIn a five per cent Exchequer Bond.I shall not want Society in Heaven,Lucretia Borgia shall be my Bride;Her anecdotes will be more amusingThan Pipit’s experience could provide.I shall not want Pipit in Heaven:Madame Blavatsky will instruct meIn the Seven Sacred Trances;Picard de Donati will conduct me…But where is the penny world I boughtTo eat with Pipit behind the screen?The red-eyed scavengers are creepingFrom Kentish Town and Golder’s Green;Where are the eagles and the trumpets?Buried beneath some snow-deep Alps.Over buttered scones and crumpetsWeeping, weeping multitudesDroop in a hundred A.B.C.’s*Шепот бессмертия
(Томас Элиот)
Уэбстер одержимый смертью был,и видел через кожу кости.Бездомных под землей любил,оглядывался, не имея злости.Он знал, что это не зрачок,так смотрит из пустой глазницы,и, вожделея к мертвым впрок,в нем похоть пытается вместиться.Донн конкретно был другими не искал замену смысла наслаждений.Завлечь, обнять и овладеть чужим,он был опытным экспертом похождений.Он знал, как костный мозг страдаети боль скелета в лихорадке,когда контакта с плотью не бывает,совокуплений и разрядки.…Возлюбленная Гришкин – прелестна, хороша,то подтверждает её акцент, российская душа,а бюст её обширный, есть совершенство,всегда сулит пневматику блаженства.Яркий бразильский ягуарне заставляет брать минет.У Гришкиной кошачий дар,и даже есть свой мезонет.Ягуар Бразильский всех сильней,в дикой чащобе и трясине,разит кошатиной намного слабей,чем Гришкина в своей гостиной.Прообразы живых, пришедший гость,вокруг прелестей её всегда роятся,но мы, любя и плоть, и кость,хотим лишь с метафизикой обняться.Whispers of immortality
(Tomas Eliot)
Webster was much possessed by deathAnd saw the skull beneath the skin;And breast less creatures under groundLeaned backward with a lipless grin.Daffodil bulbs instead of ballsStared from the sockets of the eyes!He knew that thought clings round dead limbsTightening its lusts and luxuries.Donne, I suppose, was such anotherWho found no substitute for sense,To seize and clutch and penetrate;Expert beyond experience,He knew the anguish of the marrowThe ague of the skeleton;No contact possible to fleshAllayed the fever of the bone.…..Grishkin is nice: her Russian eyeIs underlined for emphasis;Uncorseted, her friendly bustGives promise of pneumatic bliss.The couched Brazilian jaguarCompels the scampering marmosetWith subtle effluence of cat;Grishkin has a maisonnette;The sleek Brazilian jaguarDoes not in its arboreal gloomDistil so rank a feline smellAs Grishkin in a drawing-room.And even the Abstract EntitiesCircumambulate her charm;But our lot crawls between dry ribsTo keep our metaphysics warm.Суини Эректус
(Томас Элиот)
«Вокруг деревья сухие и листья опали.Пусть буря ревёт и терзает скалы,а позади меня остаются пустынные дали.Смотрите девки, мы их долго искали!»Оставьте меня в неизвестных Кикладах,нарисуйте меня в неприступных скалах.Покажите мне берег с пещерным бризом,где столкнулись моря с оглушительным визгом.Покажите Эола мне в облаках,пусть бурю вызовет на небесах,чтобы всклокочить Ариадны волосаи наполнить попутным ветром паруса.Ранним утром пробуждались части тела,Навсикаи, Полифема, персонажей Гомера.Жестами в постели вовсе без слов,поднимался пар от опавших листов.Сухие веки, реснички с волосами,расщепляются сонными глазами.Вот овал лица обнажился зубами,задвигались бёдра с прямыми ногами.Лёжа на спине, да вверх ногами,выпрямляя колени от бедра до пятки,вцепившись в подушку своими руками,трясли кровать, кончая в припадке.Суини вскочил, чтобы побритьсяс пеной на лице, не успев умыться.Широкозадый, розовый до основания,знал темперамент женского признания.История длинная тень человека,сказал доктор Эмерсон где-то.Никто не видел Суини силуэтав предзакатном отражении света.Не прикоснулась бритва к ляжке,ожидая пока утихнут визги объятий.Колотилась и дышала очень тяжко,Эпилептичка на своей кровати.Дамы себя вовлечёнными считаюти в коридорах борделя пропадают.Найдите свидетелей присутствияи обесцените вкус их отсутствия.Замечаем, что истерия всегда неприятнаи неправильно может быть всем понятна.Мадам Тернер сообщает встревоженно,что в этом доме нет ничего хорошего,но Дорис возвращается из ванны,шатаясь на ногах, и, как-то странно,словно припудрив себе чем-то нос,аккуратно ставит бренди на поднос.Sweeney Erect
(Tomas Eliot)
And the trees about me,Let them be dry and leafless; let the rocksGroan with continual surges; and behind me,Make all a desolation. Look, look, wenches!Paint me a cavernous waste shoreCast in the un stilled Cyclades,Paint me the bold anfractuous rocksFaced by the snarled and yelping seas.Display me Aeolus aboveReviewing the insurgent galesWhich tangle Ariadne’s hairAnd swell with haste the perjured sails.Morning stirs the feet and handsNausicaa and Polypheme,Gesture of orang-outangRises from the sheets in steam.This withered root of knots of hairSlitted below and gashed with eyes,This oval O cropped out with teeth:The sickle motion from the thighsJackknifes upward at the kneesThen straightens out from heel to hipPushing the framework of the bedAnd clawing at the pillow slip.Sweeney addressed full length to shaveBroadbottomed, pink from nape to base,Knows the female temperamentAnd wipes the suds around his face.The lengthened shadow of a manIs history, said EmersonWho had not seen the silhouetteOf Sweeney straddled in the sun.Tests the razor on his legWaiting until the shriek subsides.The epileptic on the bedCurves backward, clutching at her sides.The ladies of the corridorFind themselves involved, disgraced,Call witness to their principlesAnd deprecate the lack of tasteObserves that hysteriaMight easily be misunderstood;Mrs. Turner intimatesIt does the house no sort of good.But Doris, towelled from the bath,Enters padding on broad feet,Bringing sal volatileAnd a glass of brandy neat.Суини среди соловьев
(Томас Элиот)
Суини, раздвинув колени, болтая руками,гомерически продолжает смеяться,скулы, как у зебры, с двумя полосами,в пятна жирафа спешат превращаться.Круги от взбудораженной луны,двигаются на запад по Ла-Плата.Смерть и ворон хотят вышины,Суини охраняет Роговые ворота.Облака Большого Пса и Орионазатенили морскую пучину.На испанском мысе некая Дама,садится на колени Суини.Задев подолом по столу,чашку разбивает вдребезгии расположившись на полу,зевая, поправляет чулки.Безмолвный, в коричневом мужчина,сидя на подоконнике, злится.Официант подаёт бананы, апельсины,инжир и виноград из теплицы.Мужчина в коричневом фартуке впопыхах,контракты и концентраты, изымает.Рашель Рабинович со слезами на глазах,виноград руками своими хватает.Она и с испанского мыса дамадумают, что они сексуальны,человек с усталыми глазами,отвергает их гамбит изначально.Выйдя из комнаты, появляется в спешке,обозначая на лице золотую усмешку,а за окном субтропики свисаюти глицин кругом благоухает.Хозяин с кем-то непонятнымразговор ведёт невнятно.Соловьи надрывают свои голоса,рядом Монастырь Святые Сердца.И пели в кровавом лесу мимолётом,Агамемнон кричал во всё горло,орошая саваны жидким помётоми без того оскверненный город.Sweeney among the Nightingales
(Tomas Eliot)
Apeneck Sweeney spread his kneesLetting his arms hang down to laugh,The zebra stripes along his jawSwelling to maculate giraffe.The circles of the stormy moonSlide westward toward the River Plate,Death and the Raven drift aboveAnd Sweeney guards the horn; d gate.Gloomy Orion and the DogAre veiled; and hushed the shrunken seas;The person in the Spanish capeTries to sit on Sweeney’s kneesSlips and pulls the table clothOverturns a coffee-cup,Reorganised upon the floorShe yawns and draws a stocking up;The silent man in mocha brownSprawls at the window-sill and gapes;The waiter brings in orangesBananas figs and hothouse grapes;The silent vertebrate in brownContracts and concentrates, withdraws;Rachel n;e RabinovitchTears at the grapes with murderous paws;She and the lady in the capeAre suspect, thought to be in league;Therefore the man with heavy eyesDeclines the gambit, shows fatigue,Leaves the room and reappearsOutside the window, leaning in,Branches of wistariaCircumscribe a golden grin;The host with someone indistinctConverses at the door apart,The nightingales are singing nearThe Convent of the Sacred Heart,And sang within the bloody woodWhen Agamemnon cried aloudAnd let their liquid siftings fallTo stain the stiff dishonoured shroud.Песня о любви Альфреду Пруфроку
(Томас Элиот)
Я так и думал, что дал тебе ответ,человек не вернётся в этот мир.Это пламя не погаснет больше, нет,я не вернусь в тот фонд живым.Всю правду эту я просто знаю,перед позором страха отвечаю».Давай пойдём с тобою, ты да я,когда поднимется вечерняя заря,как пациенты под наркозом на столе,пройдём по улицам пустым везде.Уединимся в ночлежке для ночей бессонных,в дешёвом кабаке, в бормочущих притонах,где на полу опилки и скорлупки устриц,как аргумент коварных, скучных улиц.Чтобы к истине вас когда-то привести,не надо спрашивать, зачем такой визит.В гостиной дамы оголтелобеседуют про Микеланджело.Дым с туманом тычут желтизной в стекло,вылизывая сумерек углы,всё, что за ночь с водостоков натеклои даже сажу копоти трубы.Скользнув к террасе, дом нежно обнимаютобвив собою дом, мгновенно засыпают.Конечно, будет время для жёлтого дыма,который скользит по окнам, потирая спину.Настанет время встретиться лицом к лицу,чтоб созидать и убивать, творцу и подлецу.Да будет время для всех работ, чтоб не тужитьи не возникнет вопрос, что на тарелку положить.Вот час придёт для множества сомнений,воспоминаний, ревизий и видений.Настанет время для вас и для меня,перед домашним чаем на исходе дня.В салоне дамы оголтелощебечут о Микеланджело.И действительно, время пройдёт.Интересно, смею ли я? Наперёд,по лестнице вернуться и спуститься,с лысиной, что будет светиться.Они скажут, что его волосы сильно поредели!Моё пальто, мой воротник, что на меня одели,мой галстук богатый, но с булавкой убогой.Они скажут: «Но какие тонкие руки и ноги!»Разве я смогу беспокоить вселенную?Каждая минута имеет точное время,для решений, отступлений, сомнений.Да, мне знакомы эти лица и в профиль, в анфас,глаза, что держат нас в границах общих фраз,когда к стене приколот шпильками этих глаз,я корчусь средь границ, стенаю,тогда страдать я просто начинаю.Выплескивать негодования неприличнои как, я это должен сделать лично?Ибо я их всех знал, про всё немножко,про утренники, вечера, календарные дни.Я жизнь измерял кофейной ложкойи знал отголоски дальней болтовни,там под музыку в гостиной дамы спелись.Так как же я могу, как я осмелюсь?Я видел голову свою плешивую на блюде,Я не пророк и мало думаю о чуде,но я поймал момент, когда мое величие угасло,как лакей, держа пальто, ехидно улыбался.Короче говоря, я испугался.Это стоило того, что после приговора,мармелада, чашек чая, среди фарфора,среди негромкого меж нами разговора,с улыбкой прервать общение в разгар,чтоб мироздание втиснуть в земной шари катить его, как твой желанный дар.Сказать: «Я Лазарь, вернулся и восстал в гробу,чтоб рассказать вам всё. Я всем, всё расскажу».Вот некто, на подушке устроив голову свою,вам скажет: «Это то, что я не имел в виду;Это совсем не так».А как?это стоило того, в конце концов,на улицах после закатов и дворцов,после романов, после чашек, после покоя,юбок тянувшихся вдоль пола и многое другое.Невозможно сказать, что я имел в виду такое!Вот если бы фонарь волшебный,на экране сбросил сгустки нервов,а некая особа, сбросив шаль,уставившись в окно сказала: «Жаль.Это совсем не так и хватит,нет, это всё некстати».Нет, я это не имел в виду.Я не Гамлет, и не должен Принцем быть.Я господин, который делает беду,чтобы прогресс и сцену запустить.Советую принцу простой инструмент:положительным быть и полезным,осторожным, дотошным, как джентльмен,политически тупым, но трезвым.Порой, действительно, почти смешно,дурачимся и это всё разрешено.Я старею. Старею. Нет слов.Я надену мотню от штанов.Я не хочу расстаться с волосами?Смогу ли кушать персик зубами?Буду в белых брюках по пляжу гулятьи слушать, как русалки поют,но они не будут мне петь и плясать,качая на волнах морской приюти расчесывая белыми волосами,воду белую под ветер волнами.Мы задержались на морском пейзаже,с девчонками раздетыми на пляже.Мы тонем, пока людские голоса,нас не разбудят на небесах.Авторизация