Вернувшись из России домой, он взял и построил… монастырь. Самый настоящий. Не сразу, конечно: потребовались долгие годы, чтобы выносить и родить эту идею, чтобы изменились к лучшему времена. Но – взял и построил. Нашел в провинции Укермарк деревушку Гётшендорф, уже успевшую хватить всех прелестей перемен и начинавшую хиреть, купил там дом и, используя свои знакомства и влияние – что в Германии, что в России, – вдохновил людей идеей постройки православного монастыря. Люди, конечно, обалдевали сначала: католик строит православный монастырь! Но потом, проведя пару часов за беседой с Кухинке, во всем с ним соглашались и вдохновение его разделяли. Так и получилось, что ровно десять лет назад глухая немецкая провинция вдруг стала донельзя интересной не только для праздных туристов, но и для людей, занятых серьезными поисками. А искать есть что.
Самые человечные бегемоты
– Всё! Хочу подальше отсюда, – заявила Наташа. – Дышать нечем – желаю воздуха! Кто бы мог подумать, что в зоопарке приятнее, чем снаружи: тут хоть бегемоты с обезьянами вменяемые, а там, за забором, – эти ходят, с флагами радужными.
– Это называется – «Всё передовое человечество радостно встречает прогрессивный закон, принятый в самой лучшей стране мира», – пояснил я. – Вот и ходят с флагами. А бегемоты и правда милее радующихся снаружи товарищей.
В общем, нарвались: приехали в Берлин, а здесь как раз радостно и послушно отмечали известное разрешение американского суда, позволяющее вступать – во что, уж не знаю, но не в брак точно – людям одного пола. Идешь по городу – кругом вот это вот всё: мальчики в чулках и в помаде, девочки непонятно в чем – какое-то силиконовое месиво под радужным флагом, причем агрессивно настроенное. Ладно, ребенок поступил мудро: взял и заснул в своей коляске, а проснулся только у бегемотов, к которым мы ринулись, чтобы «не испачкаться». Людьми себя почувствовали в зоопарке – такая вот цивилизация. А до отъезда еще два дня. Ночевать в зоопарке не принято – хочешь не хочешь, а уходить надо.
Немецкий Сигор
Так мы решили «угонзати в Сигор». Лот, правда, из меня так себе, особенно в смысле праведности, но хоть немного удалось понять его чувства, когда он жил в известном городке. Противно, доложу вам, донельзя. А если ты с семьей там прописан? Нет, ребята, вон отсюда! В Сигор! Наташа, не в пример Лотовой жене, соляным столпом становиться не хотела, поэтому бежала без оглядки, а я коляску с мудро уснувшим Саввой Петровичем впереди толкал. Слышалось Наташино возмущенное: «Хотела на настоящих немцев посмотреть. Увидела, ага. Хоть один нормальный немец остался вообще?!»
Остался, и не один. Ура! Нашим Сигором оказалась деревушка Гётшендорф в провинции Уккермарк. Огромное спасибо мы должны сказать общине Воскресенского собора в Берлине, что на Hohenzollerndamm, 166: каким-то чудом добравшись сюда через полгорода сквозь веселящиеся толпы непонятно кого, мы узнали, что отсюда едут паломники в Свято-Георгиевский монастырь, расположенный в этой деревне в 70 км от Берлина. Автобус отправлялся рано утром. Нас дружно пожалели и пригласили с собой. Савва Петрович оживился и заорал что-то похожее на «А-а-аксиос!» – после этого сказали, что возьмут бесплатно.
И тут уже началась настоящая Германия, без заскоков. «Речка, небо голубое – это всё мое, родное» – хоть и не про Германию стишок, но, когда вырываешься из ужаса, любое настоящее, нормальное начинаешь воспринимать родным. Правда красиво. Уккермарк впечатляет достойным спокойствием. Тихие деревни, озера, дубовые рощи, а то и хвойные леса, на совесть возделанные поля (о, дядька в поле вылез из трактора и приветственно рукой помахал) – уф-ф: жива старушка Германия. И когда ты, въезжая в одну из деревень, вдруг видишь новый скромный собор, распахнувший двери, десятки человек вокруг него – дышишь уже полной грудью и понимаешь, что не только жива, но поживет еще, даст Бог.
Паршивая овца Гётшендорфа. Часть 2
В монастыре есть и небольшой огород, и утки с курами. Кормим уток вместе с Саввой Петровичем. Подходит местный, хитро прищуривается:
– Тут знаешь, что раньше было?
– Знаю: дача Геринга!
– Не, потом. Не знаешь! А был здесь учебный центр «Штази»[4]. Ага. Наши мирно себе тут жили, а к этому особняку и к озеру не особо-то нас подпускали. Но мы-то всё знали. Как не знать: стоят на въезде типа незаметные такие автомобили, в них – типа незаметные такие люди в штатском. Наблюдают за передвижением, чтобы, значит, никто из местных сюда не сунулся ненароком. Угу, не знали мы ничего… Тут еще аэродром был неподалеку, тоже секретный, – сейчас-то зарос. Ну вот, а потом, когда «перестройка» случилась, все эти люди в штатском резко вдруг стали инженерами, профессорами и всем таким прочим, короче, быстро себе работу нашли. Мы, конечно, понимающе смеялись. Ладно, чего уж там. В общем, со временем особняк пришел в запустение. Хотели было сначала здесь детский интернат разместить, но ничего не получилось, и дом начал ветшать. До тех пор, пока десять лет назад не передали его Русской Церкви. Сейчас особняк и весь участок вокруг принадлежат православному монастырю – ждем хороших изменений. Говорят, что собираются здесь сделать паломнический центр, гостиницу, кафе и т. д., – надеемся, что всё получится.
– По опыту знаю, что к иностранцам в Германии, особенно в Восточной, отношение весьма сложное. Как местные смотрят на то, что здесь, в Гётшендорфе, появился православный монастырь, да к тому же еще русский?
– Ну, во-первых, русских мы хорошо знаем, с давних пор знакомы, и отношение у нас к ним очень даже ничего себе. Во-вторых, русские здесь не коммунизм устраивают, а с восточной христианской культурой нас знакомят. Чего в этом, спрашивается, плохого? Вот ты знаешь, как они поют, какой у них хор на их службах?
– Ну, имею некоторое представление.
– А мы вообще присели, когда в первый раз в монастырь на службу пришли! Вот это мощь! Красиво поют, душевно.
– Может, духовно?
– Не знаю. Красиво, в общем. И еще: если русские возьмутся за дело по-настоящему, то хоть и долго, но дело-то они до конца доведут. А деревне, да и всему округу позарез нужны и деньги, и рабочие места, и достопримечательности. Чем монастырь не достопримечательность? Значит, если русские будут тут строиться, монастырь будет развиваться, то будут и туристы, и паломники, и т. д. Вот тебе и новые рабочие места для местных. Плюс возможность различных совместных проектов вокруг монастыря, организация всевозможных праздников, конгрессов, встреч. Хорошо, если всё это дело получится.
Мне еще очень нравится, что монахи, которые тут живут, очень открытые. То есть всегда можно к ним прийти, поговорить – они не запираются, не убегают никуда. Спокойно с тобой говорят, рассуждают. Некоторые наши сначала, конечно, побаивались, что, мол, будут тут жить непонятные люди в черном, молчаливые, угрюмые, языка не знающие. А тут оказалось, что монахи с тобой откровенны, уважают твое мнение, работают вовсю, про христианство рассказывают, улыбаются, да еще и немецкий знают. Те, кто не знает, учат – берут уроки у местных, кстати. Мы знаем-то только Евангелическую церковь, Католическую, а тут на тебе: Православие! В общем, скажу так: это нам и интересно, и, думаю, очень полезно. Время покажет.
– Насколько я знаю, очень помог в основании монастыря здесь Норберт Кухинке, ваш актер.
– Точно. Кухинке – наш человек, хоть и из Берлина! Жаль, умер два года назад. Это его идея была – основать здесь православную обитель, и благодаря своей известности, связям он этого добился. Ему очень помогал его друг, господин Гросскопф. Они вдвоем работали. Гросскопф рассказал, как эта идея пришла Кухинке. После того как он был в России, тогда еще в СССР, Норберт мечтал вновь услышать православный хор. Он же у вас не только по «ленинским местам» ездил, когда работал, – он ведь журналист, причем хороший, вот и ходил в церковь. Короче, приехал домой и всё вздыхал. «Хочу, – говорит, – чтобы и в Германии что-то похожее было». Когда перемены случились, появилась и возможность для устройства православной обители. Вот тут Кухинке с Гросскопфом и начали действовать. Купили два домика в Гётшендорфе, жили здесь с семьями, искали возможности для строительства. Что, думаешь, только у вас всё через связи и знакомства решается? Не-ет, это везде так. Через знакомых в администрации Бранденбурга вышли на это вот здание, проект с монастырем поддержал пастор – отец Ангелы Меркель, Кухинке нашел меценатов в России, развил бурную деятельность. Вот так десять лет назад и появилась обитель. Жаль только, что сейчас, как видно, катастрофически не хватает денег на восстановление этого гигантского здания. Но монастырь действует – думаю, что со временем и трудности с особняком решатся. Мне кажется, сейчас очень не хватает такого, как Норберт, – немного сумасшедшего, доброго дядьки, который жизнь положит ради доброго дела. Но жена Норберта, Катя, часто приезжает. Она, кстати, здорово по-русски говорит.
Говорят, что сюда Путин собирается приехать, – наши его ждут! Хорошо бы, конечно, приехал: дела бы у монастыря, да и у всей округи лучше пошли.
– Спасибо. Как вас зовут?
– А тебе зачем?
– Чтобы на ваши слова сослаться, это правило такое.
– Не, не скажу. Я в Гётшендорфе паршивая овца, я, может, стесняюсь. Но за монастырь горой.
Как епископ денег лишился
– Давай съездим в монастырь, – предложил владыка Гавриил. – Там хорошо!
– Какой еще может быть в Голландии вашей монастырь? Разве что памятник какой-нибудь, тщательно охраняемый государством. Но не монахами.
– А вот увидишь!
Час путешествия по голландской зиме – в тот год выпало сказочно много снега, смотрелось здорово, со средневековым каким-то оттенком – и мы приехали в самый настоящий монастырь, где живут и молятся самые настоящие монахи. Все как на подбор самые настоящие голландцы, а не какие- нибудь бельгийцы (нежная любовь друг к другу обоих народов дает повод для шуток даже в таком серьезном месте, как монастырь, и даже в такой серьезный момент, как приезд епископа, – сам-то владыка Гавриил как раз бельгиец).
О православном монастыре Святого пророка Илии в голландском Сент-Хуберте можно и нужно рассказать отдельно и подробно. Рассказ будет, а сейчас мне хотелось бы поделиться тем радостным удивлением, благодаря которому я убедился: оказывается, не всякий приезд епископа на приход / в монастырь – повод для панического букетно-колокольного передвижения по территории, отталкивания неуместно близко стоящих у орлецов и спецковров прихожан, суеты и деловитой беготни иподиаконов, шугающих приходский «актив», и госпитализации перенервничавшего и перерадовавшегося настоятеля в психлечебницу. Оказывается, приезд епископа может восприниматься с настоящей радостью! Да, радость может выражаться даже в добрых шутках. Но шутки были после.
Литургия, которую возглавлял владыка Гавриил, прошла в такой сосредоточенной и внимательной тишине, что даже язык богослужения – голландский – не воспринимался как иностранный: благодаря стройности и строгости службы, а также четкому произнесению каждого слова решительно всё было понятно. Очень порадовало, что храм был полон: были не только монахи, но и жители Сент-Хуберта и близлежащих деревушек. Опять-таки, все – голландцы и все – православные. Повторюсь: ни малейшего шепота, ни суеты, ни толкотни у свечного ящика – ничего подобного не было. Не было и хождения с подносами вдоль рядов молящихся. Поневоле задавался вопросом: как же здесь пожертвования собирают?
А очень просто и очень спокойно: после литургии, на которой причащались абсолютно все, был праздничный обед в монастырской трапезной и все гости праздника вносили свои пожертвования. Подчеркиваю – все. Владыка Гавриил тоже. «Иначе нельзя! Иначе эти голландцы опять плохо о бельгийцах подумают!» – Демонстративно громко вздохнув, он полез в бумажник под общий смех.
Что обсуждали за обедом? Монастырские дела, кто-то делился новостями приходской жизни, кто-то рассказывал о своей семье, кто-то делился своими горестями или радостями, обращались к епископу за советом. Владыка беседовал со всеми без всякого налета авторитарности и подчеркивания собственной важности: все и так знали, что его сан важен, но никто не лебезил, а уважали его. Это когда в советских газетах писали: «Встреча прошла в теплой дружественной обстановке», непроизвольно ухмыляешься, а тут не до ухмылок было – было и тепло, и дружественно. И даже, знаете, радостно: епископов-то, оказывается, любить и уважать можно, а не бояться. Тут обрадуешься.
Архиепископ Команский Гавриил (де Вильдер) умер 26 октября 2013 года у себя в доме в Маастрихте. Знаю, что отношение к почившему владыке самое разное – от резко негативного до восторженного. У меня нет ни того ни другого: я благодарен ему за ту самую радость, когда я понял, что, когда любят, не боятся и не угодничают, а уважают всерьез. Царствие ему Небесное.
Так себе Васко да Гама
Аделина Мануэль Лопес – бездомный.
Бомж, проще говоря. Хоть и португалец. И не очень от этого страдает. В смысле, не оттого, что португалец, а оттого, что бездомный.
Решил воскресить в памяти людей великие дела своих предков – путешественников и первооткрывателей. Поскольку те уже всё что можно пооткрывали и новые континенты, похоже, нам не светят (а то открыли один пару сотен лет назад на свою голову, так до сих пор думаем зачем), Лопес решил вспомнить континент старый. А заодно попасть в книгу рекордов Гиннесса. Что не очень сложно: 18 лет назад он сел на свой велосипед и пустился в странствия по Европе и окрестностям. Просто так. А что? Ни семьи, ни работы, ни прочих обязательств – ищи ветра в поле.
Ветер поносил португальца изрядно, да и потрепал, конечно, тоже. Живет подаяниями – то скудными, то, если какой бюргер восхитится и раскошелится, солидный обед себе устроить может. То же с ночлегом: от «наша крыша – небо голубое» до номера в неплохой гостинице со звездами, правда, не небесными. К переменчивости и капризам судьбы привык за это время и на судьбу обиды не имеет: «Оно же как: сегодня плохо, а завтра, глядишь, опять в гору. Тут главное не отчаиваться», – говорит.
Те земли, где побывал, например Эстонию, как и всю Прибалтику, знает плохо: ехал только вдоль побережья. В Хельсинки решил передохнуть пару дней: сердобольные финны и русские туристы молоком с хлебушком делятся. 89000 километров на велосипеде, считает Лопес, пока мало. Вот и собрался в Китай. «Но только не через Россию! Там очень опасно – там преступники, дикие звери и вообще страшно, поверь мне!» – сообщил доверительно собеседнику.
«Фиговый из тебя Васко да Гама, – вынесла свой вердикт одна из питерских туристок. – Съездил бы да убедился, что всё у нас не так уж и плохо. А то 18 лет болтаешься как это самое, а со слухами справляться не научился. Какой же ты путешественник?» Но на хлебушек пару евро в шляпу положила.
Успехов в Китае, товарищ Лопес!
Наш Дэвид Пертович
Дэвид из австралийского Перта уже третий месяц путешествует по России, не имея при этом, правда, ни малейшего желания попадать в книгу рекордов, устанавливать эти рекорды да и вообще громко заявлять о себе. Не то чтобы стеснительный – скорее скромный. Тихий такой Дэвид Пертович (фамилию мы не спрашивали, поэтому выбрали такую), средних лет дядька, всерьез интересующийся историей и культурой Европы. Встретились с ним в Печорах, оказавшись первыми, кто кроме «Good morning»[5] может произнести еще что-то на родном наречии путешественника, чем привели его в немалый и благодарный восторг. Понятное дело, разговорились.
Месяца три назад Дэвид, пройдя эти кошмарные мытарства с получением визы (уберите визы, а?), впервые появился в России. «А интересно просто, – сказал. – Прочитал пару ваших классиков, посмотрел несколько фильмов – художественных и документальных – и влюбился в страну. Чтобы любовь не была заочной, явился вот к вам».
Начал с… Башкирии, со Стерлитамака. «Классику оставил на потом. Петербург, Москва, то-сё – это я завсегда успею. Захотелось вот посмотреть на Россию провинциальную. Посмотрел и восхитился. Похоже, тот самый менталитет, та доброта, гостеприимство и юмор с меланхолией, о которых речь идет в ваших фильмах и книгах, именно здесь-то, в глубинке, и сохраняются на совесть. Так что езжу, хожу и радуюсь».
Потом уже были Москва и Питер, конечно, – тут Дэвид просто делает большие глаза и заявляет кратко: «Да-а! Это вещь, скажу я тебе!» Но в глубинку тянуть продолжает со страшной силой, поэтому за обеими столицами последовали Казань, Нижний Новгород, Смоленск, Псков, а сейчас вот Печоры.
Особое внимание Пертович уделяет монастырям: по нескольку дней остается здесь ночевать, днем ходит на службы, пытается в силу весьма скромных языковых способностей – что своих, что местных – узнать о христианстве побольше. Иногда получается. Вот, например, в Псково-Печерском монастыре он убедился, что христианство – это не только и не столько архитектура, гимны, ладан, иконы – в общем, не столько внешность, – сколько то, что внутри. «Знаешь, с какой любовью со мной разговаривали монахи здесь? – спрашивает. – Помогали, показывали монастырь, улыбались. Чаем поили, что-то спрашивали, смеялись. Один английский немного знал, так спросил: „Are you searching for God?“ („Ты ищешь Бога?“) Я ему такой: „Sure!“ Он и говорит: „Это хорошо. Ищи!“ Потом снова чай пили. Хорошо у вас».
На днях Дэвид рухнул. Свалился в темноте с высокого крыльца гостиницы. Лежит не шелохнется. А тут мы подходим. Собственно, так и познакомились. Good evening[6]. Небольшая паника хозяев, поднимание стонущего тела, осмотр, обработка пораненной руки, перевязка, снова чай, пара крепких шуток про австралийского подранка и лишний бокал пива. «Ничего, – говорит, потирая руку. – Шутка, если добрая, иногда больше лекарства помогает. Но свет иногда лучше включать. Да и с пивом, если честно, поосторожнее бы надо». Мы вовсю головами закивали.
Как-то после очередного похода в монастырь спросил, а что, собственно, интересного есть в Эстонии, которая совсем рядом? Ну, тут мы развернулись вовсю: и про Пюхтицу рассказали, про Причудье, Принаровье, про монастыри и красоты местные. Утешили, что и с английским полегче будет. «А люди там хорошие есть?» – спросил. – «Пертович, ты прям как с луны свалился, а не с крыльца. Хорошие люди везде есть. Съезди проверь». Обрадовался, рюкзак стал собирать.
Если встретите на наших просторах – российских, эстонских или еще каких – этого мужика, передайте ему большой привет из Печор. Дэвид Пертович – дядька хороший, добрый. Ищущий. Наш.
Молодежь, «дешевые понты» и честные миллионы
– Не, ну не дуры, а?! – заорал Кари, бросая трубку. Трубка разлетелась на асфальте вдребезги. – «Я в офисе привыкла работать!», «Мне на воздухе находиться вредно!», «У вас там земля и негигиенично!» – передразнил он гневно недавних собеседниц. – Тупицы толстые! Кабинеты-офисы им подавай! А клубнику, поди, поедают – думают, поди, что она прямо в упаковке на деревьях вырастает.
Тут скромный финский труженик вновь обрел известное финское спокойствие и обратился ко мне:
– Вот смотри. Весна наступает вовсю. Работы, сам видишь, невпроворот. Я один просто не успеваю. Жена не в счет – она бухгалтерией заведует. И так слабая. Вывод: на всё теплое время года я должен нанимать работников, желательно таких, которые от работы не бегают. Желательно понимающих по-фински. Ага, подал объявление в нашу местную газету с таким примерно содержанием: «Требуются трудолюбивые помощники для работы в поле и в лесу». Я человек известный в округе – все знают, что с оплатой не подведу, да и не принято у нас обманывать людей: что заработал – получи. Так ведь не хотят работать-то! Звонят студенты и первым делом спрашивают не о том, что конкретно нужно делать, чем заниматься, а где находится офис, откуда они «будут рулить продажами клубники». Ну постыдились бы хоть немного! Что, так устали от трудов праведных, что только офисным планктоном себя мыслить могут? Совсем сдвинулись. Куда катится Финляндия, ума не приложу. Не, не та нынче молодежь пошла, не та. Вот раньше-то, помню, вставали мы вместе с солнышком и шли с отцом работать… – Дальше начался знакомый многим рассказ про то, как раньше вообще всё хорошо было: и солнце теплее, и зима холоднее, и деревья зеленее – не то что нынче. А молодежь вообще испортилась, никакой на нее надежды не осталось.
Песня-то знакомая, но каждый год Кари дополняет ее новыми куплетами. Кари Каяноя – скромный финский труженик, скромный финский миллионер и фермер по совместительству. Точнее будет сказать, что миллионером он стал, во-первых, из-за того что фермер, во-вторых, потому что скромный, и в-третьих, потому что, несмотря ни на какие новые куплеты в адрес молодежи современной, он ее, эту молодежь, очень даже любит, приглашает к себе на работу и учит уму-разуму, за что молодежь разных наций ему благодарна до невозможности.
Началось с того, что, обнаружив новые способности земли, которой владеет, Кари вовсю занялся выращиванием клубники. Спрос на нее огромный, ягода вкусная и полезная – почему не заняться, а заодно не заработать? Очень даже можно. В одиночку, как уже говорилось, работать скучно – призвал на помощь сначала соотечественников, а потом уже всех кому не лень. Ну, тех, кому не лень, оказалось значительно больше: в разбалованных соотечественниках-лентяях Кари сначала сильно разочаровался, а потом смирился: такова, говорит, наша финская селяви. Может, со временем поумнеют – будут приезжать в село. Хотя бы и заработать.
Надежда, между прочим, потихоньку оправдывается: всё чаще стали заглядывать на ферму к Кари гости-соседи из Турку. Кто-то детей привозит посмотреть на настоящую жизнь, кто-то сам вдруг решил приблизиться к природе. И все – обязательно за клубникой. Но в работники так пока никто из соседей не просится – смотрят, как другие работают. Национальная, считает Кари, финская забава. Ну, пришлось попытаться переубедить – не получилось:
– Русские ребята и эстонцы вон как работают – я сам за ними едва поспеваю!
Одно из главных условий благосостояния, уверен Каяноя, – это собственный труд.
– Мне, видишь ли, стыдно было бы жить, получать прибыль, разъезжать по заграницам да курортам, а самому превращаться постепенно в ленивую скотину. Да, деньги, слава Богу, есть, но, во-первых, их наличие всегда призрачно и шатко, а во-вторых, они имеют целью не самолюбование, а правильное ими распоряжение. Я, может, формулу вывел: не человек для денег, а деньги – для человека! – гордо так сообщил, потом раза два еще эту формулу повторил для закрепления.
Это, пожалуй, был единственный случай, когда Кари хоть как-то позволил себе обозначить при других свою, скажем так, платежеспособность: он действительно очень скромный человек. Те брезгливость, глупое тщеславие, чванство, что мы, быть может, привыкли видеть, насмотревшись на иных «обеспеченных», ему не только не присущи, а и вовсе отвратительны. Проще говоря, «дешевых понтов» у Кари нет – есть честный, зачастую тяжелый труд и простодушная доброта. Некую параллель можно было бы провести между ним и киношным героем Форрестом Гампом[7], когда тот, обладая весьма и весьма приличным состоянием, косил газоны, но в финском случае уровень все-таки повыше – как минимум, интеллектуальный.
Кстати, об интеллекте, «дешевых понтах» и приличии. Как-то Кари имел неосторожность заключить сделку с одним пареньком, обладающим теми самыми неприятными качествами, которые вызывают отторжение. Вроде бы и паренек небогатый, но амбициозный – дальше некуда. Время тогда было, сами помните, лихое: девяностые годы. Паренек этот предложил Кари «заниматься лесом»: были у него какие-то там связи. Каяноя и согласился: почему не попытаться? Да и паренька, говорит, не понял сразу. Так или иначе, первая сделка состоялась, всё получилось. Решили после нее встретиться, обговорить планы на будущее. К чести Кари нужно сказать, что эта встреча была последней: прогнал он этого паренька взашей.