Волчица
Во-вторых, она была очень терпелива и покорно сносила самое грубое с собой обращение. Иногда Эдгель даже удивлялся – что, неужели ей не больно? Казалось – он вывернул ее наизнанку, а Меррель все терпит! Не рыдает, не просит пощадить! Это его вначале даже злило, и он старался засунуть еще глубже, еще грубее, так, что дважды порвал ей внутренности. Пришлось платить магу-лекарю, который за считанные минуты поставил ее на ноги. Кстати сказать, он и объяснил Эдгелю, что возможно девочка не так чувствует боль, то есть может выносить гораздо более грубое с собой обращение, чем другие женщины. И это не порок, а самое что ни на есть замечательное свойство. И ему надо радоваться, что прикупил такую замечательную девку.
Ко всему прочему, Меррель еще была грамотной. Она читала, писала, и вообще была довольно-таки развитой девочкой, хотя и очень молчаливой. Она ни с кем в гареме не дружила, не занималась интригами и не пыталась занять главенствующее место в иерархии наложниц. Казалось – ей было все равно.
Меррель была куплена у одного из корабелов, он привез ее с юга. Кто была эта девочка, из какой семьи, кто были ее родители – Эдгель не знал. Он пытался ее разговорить, но ничего не получилось. Она просто молчала. Эдгель ее даже выпорол, оставил на двое суток без воды и еды за непослушание, за отказ ответить хозяину. Но она все равно молчала и только лишь смотрела в пространство, будто ничего вокруг себя не замечала. А после… исполняла все, что требовал хозяин. До самых грязных, нарочито грязных его требований. И он от нее отстал. Надоело.
Ожившая статуя – без эмоций, без своей воли, вот кто была Меррель. Но очень удобная, дельная статуя. Он купил ее, когда ей было лет двенадцать (сколько точно ей лет – он не знал), и за пять лет девушка превратилась из простой наложницы, обслуживающей хозяина в любое время суток, в некое подобие секретаря. Он доверял ей различные поручения, зная, что Меррель все исполнит в точности и нигде, ни в чем, никогда не ошибется. Хотя бы потому, что в противном случае он опять порвет ей зад.
Меррель сидела за столом, что-то писала. Скорее всего, это была сводная таблица учета расходов и доходов после продажи последней партии рабов. Он поручил ей это сделать. Когда Эдгель ворвался в комнату и подошел к столу, за которым она сидела, Меррель видимо решила, что хозяин захотел сбросить напряжение и нужно его ублажить. Такое бывало нередко, практически регулярно. После разборок с корабелами Эдгель иногда приходил в такое неистовство, что ему хотелось кого-нибудь убить, а после секса он обычно успокаивался и размякал. Ну а Меррель чаще других девушек выпадало его обслуживать. Тем более что она почти всегда была рядом с ним. Очень удобно – и секретарь, и теплые, умелые губы и руки. Ценная рабыня, это точно.
Вот и сейчас она сразу же сползла на пол и встала на колени, ухватившись за шнурки на штанах Эдгеля. Но он тут же отмел ее попытку служить:
– Нет! Не до того! Сейчас пойдешь… нет, поедешь! Поедешь к мастеру Орму, и размножишь столько листков, сколько нужно. Но прежде составишь список тех, кому должно отправить это письмо. И попробуй только пропустить какого-нибудь важного человека! Я тебе точно тогда сраку порву, да так и оставлю! Это будет очень, очень важный аукцион, и мы не должны промахнуться! Дальше: зайдешь в магазин, торгующий книгами, и купишь книгу для обучения языку. С картинками! Ну… ту, по которой учат маленьких. Забыл, как она называется.
– Буквенник, господин – подсказала Мерриль, продолжая стоять на коленях, в поклоне.
– Буквенник! – повторил Эдгель – Да не стой ты так! Сядь нормально, что ты мне в хер макушкой уткнулась?! Ты рожу показывай, а не вшивую макушку!
Мерриль встала, потом присела на край стула, не касаясь спинки. Ее большие зеленые глаза следили за хозяином, а лицо как всегда было абсолютно бесстрастно. И такое оно и во время работы за письменным столом, и тогда, когда Эдгель крутит ей соски, едва не отрывая их от груди, и тогда, когда он рвет ей задницу. Проклятая статуя! Ну почему ей не быть такой… такой… шустрой, такой… страстной, как Белянка?! Как та визжала, когда он крутил ей соски! Как она вздрагивала, когда Эдгель проводил ей между ног и раскрывал щелку! Она просто-таки дрожала! Изнемогала от страсти!
Эх… жаль, что нельзя оставить ее себе. Проклятый Аскер… надо было предложить ему хорошую сумму, он был не выдержал и отдал девку. Точно! Дал бы две сотни золотых, и Аскер схватил бы их, как голодный стервятник. Главное – показать живые деньги, вот мол, деньги, бери, и шагай, проигрывай в кости, тупая твоя морда!
Ну почему, почему он так не сделал?! Почему не сообразил?! Да можно было бы и пять сотен отдать! Что у него, денег нет?! Да их даже слишком много, а такой девки нет! Ой-ей… а теперь поздно. Теперь кто-то другой будет крутить соски и рвать задницу Белянке. А он, Эдгель, такой умный, такой деловой – просто спятивший осел, не увидевший своего счастья. Тьфу на него! Тьфу!
– Могу я осведомиться у господина, за какой надобностью ему нужен буквенник, и каким он должен быть? – бесстрастно спросила Меррель.
– За какой, за какой… в зад тебе его засуну, бесчувственная сука! – внезапно разозлился Эдгель, и тут же себя окоротил. Девка тут ни причем. Он должен злиться сам на себя. А она верный вопрос задает – для его же блага.
– Ладно, слушай – выдохнул работорговец – Девку я взял на аукцион, она не знает ни слова на нашем языке. Кто такая, как зовут – непонятно. Ее нужно обучить языку – хотя бы для того, чтобы понимала приказы хозяина. Этим займешься ты. Буквенник купишь хороший, с цветными картинками. Так будет легче учить. И смотри – две недели у тебя! Не научишь… знаешь, что с тобой будет. Потом две недели сидеть не сможешь! Учти! Деньги возьми в ящике, потом отчитаешься. С книжника возьми расписку – сколько отдала за книгу.
Задумался, после паузы добавил:
– Еще бумаги прикупи, и стилов для письма. Перьев не надо. Скажи Селме, что у тебя свободный доступ к Белянке, в любое время дня и ночи. Кстати, когда начнет говорить – если начнет – аккуратно выспроси у нее, кто она такая, и откуда взялась. И объясни, что если будет вести себя правильно – ее купит хороший клиент, она его ублажит, и до конца жизни будет жить в достатке и благоденствии.
– Как я – кивнула Меррель, и уже в который раз в бесстрастном голосе девушки Эдгелю послышались нотки… ехидства? Глумления? Нет, вряд ли – ведь она и правда живет очень хорошо. Никто ее не трахает, кроме хозяина, бить тоже боятся – он всем это запретил. Еда сытная, одежда хорошая. Другие рабы вообще голыми ходят! На их одежду никто не тратится! А она одета как настоящая вольная служанка из богатого дома. Даже ошейник, и тот – украшен позолотой и камнями, в знак того, что это особо ценная рабыня. Чтобы все, кто ее видит, не посмели обидеть такую рабыню, зная, что ответят по всей строгости закона. Убьют – возместят в тройном, а то и пятикратном размере. Украдут – сядут в темницу и лишатся правой руки. Изнасилуют – заплатят по тысячекратной таксе борделя! А ведь девка могла попасть и в бордель, а там скорее всего долго бы не зажилась. Рабыни-шлюхи живут самое большее пять лет, а потом их выкидывают на помойку. В дорогих борделях только свободные шлюхи, но там и цены совсем другие. Там – для богатых господ. Рабыни – для черного, грязного люда.
Отдав приказание, Эдгель со спокойной совестью отправился отдыхать. Нужно было обдумать происшедшее, и… немного вздремнуть. Сегодня был очень напряженный день.
* * *Кайль Сирус Хергель-Оррах, глава Клана Кайль, принял протянутое ему письмо, подумал, и вернул обратно:
– Прочитай вслух. А я послушаю, и подумаю.
Он откинулся на спинку кресла и прикрыл усталые глаза. Сегодня много читал – донесения из южной провинции, охваченной мятежом, сводки о торговых делах клана, прошения, жалобы, и еще много всякой ерунды, без которой не обходится ни один день главы крупнейшего Клана Империи Денгар, не считая конечно же императорского Клана. Но работа, есть работа.
Когда секретарь принес ему письмо от работорговца Эдгеля, Сирус даже с некоторым облегчением отложил очередной отчет из дальнего поместья. Сухой, деловитый, и скучный до зевоты. Письмо работорговца обещало ему некоторое разнообразие в жизни, так почему бы не отвлечься от серой рутины повседневности? Эдгель так просто писать не будет, значит есть нечто стоящее внимания Сируса.
Последняя девочка, купленная у Сируса, забавляла его целых полгода – гордая, необузданная, смелая! Она ненавидела хозяина всей своей маленькой, юной душой, и ему стоило большого труда объездить эту недотрогу, которая при виде Сируса шипела и выла, как разъяренная кошка. Девочка происходила из одного южного племени, и вроде как даже была дочерью их военного вождя. Ее взяли во время карательной экспедиции, начатой после того, как дикари вырезали форпост Империи на границе Пустоши. Он участвовала в набеге наравне со взрослыми мужчинами и женщинами, хотя ей было всего четырнадцать лет. Ее сбили с коня колдовством, а потом продали Эдгелю, а тот уже выставил девку на аукцион.
Сирус обламывал девочку несколько месяцев – то истязая почти что до смерти, то лаская и приучая к себе, как дикого котенка. В конце концов он настолько сломал ее волю, что девочка приносила ему в зубах тапки, и вылизывала зад, когда он это требовал. И считала обращенное к ней внимание господина за великую честь.
Да, Сирус умел ломать волю людей, и достиг в этом выдающихся результатов. И он любил это делать. Убить человека легко, искалечить – тоже. Но ты попробуй искалечить и убить его душу! Заставь исполнять все свои, даже самые низменные желания так, чтобы исполняющему это доставляло наслаждение!
Когда южанка наскучила Сирусу – он отдал ее своим охранникам для развлечения. Парням тоже нужно поиметь немножко радости в жизни! Девочка потом повесилась, но он ни разу о ней не пожалел. Она отработанный материал, и ему теперь не интересна. Разумное животное, не более того. Если она решила, что смерть лучший для нее исход – так почему он должен жалеть об этом ничтожестве? У нее все равно уже не было души. Ожившаая статуя, не более того.
Кстати, он так и не понял, почему она повесилась. То ли потому, что он лишил ее своего благоволения, то ли потому, что через нее прошло полторы сотни охранников. И что тут такого, если мужчины захотели ее тела? Она рабыня, и ее дело ублажать тех, на кого укажет господин. И только так. Жаль только потерянных денег. Лучше бы он продал ее в бордель, там умеют сделать так, чтобы девочки раньше времени не уходили на тот свет. Впрочем, на деньги ему плевать. У него их и так слишком много. Просто немного досадно, что умерла она не по его воле.
Уважаемый господин!
Имею честь сообщить, что пятого числа месяца геренталь года пять тысяч восемьдесят первого, в полдень, состоится аукцион для особо важных клиентов, на который будет приглашено ограниченное число участников. Аукцион состоится в аукционном доме Коргель, по адресу улица Набережная, строение восемь. Объект продажи девушка примерно пятнадцати лет, с мраморно-белой кожей, голубыми глазами и белыми, как снег волосами. Рост девушки составляет сто девяносто вимов.
– Сколько?! – Сирус даже привстал со своего места – Ты не ошибся?! Сколько вимов?!
– Сто девяносто, господин – поклонился секретарь – Так написано.
– Это что за великанша?! – Сирус расслабленно откинулся в кресле, опершись руками на поручни – С белой кожей, голубыми глазами! И волосы белые! Это как так?! Создание Пустоши?! Говорят, там много чего есть – магические животные, странные люди. Может и она оттуда?!
– Не могу знать, мой господин – поклонился секретарь. Он знал, что хозяина совершенно не интересует его мнение, что фактически тот разговаривает сам с собой, но должен был ответить на вопрос, пусть даже и риторический.
– Интересно, очень интересно! Читай дальше! – приказал Сирус.
– Да в общем-то и все, мой господин. Почти все:
– Девушка является девственницей во всех отношениях, необъезженной, буйной и строптивой. Начальная цена лота тысяча золотых.
– Вот это цена! – восхитился Сирус – Молодец, Энгель! Сразу отсеивает всяких нищебродов. Чувствую, торг будет жарким! Интересно, где он добыл такое чудо? Впрочем, какая разница? Необъезженная! Строптивая! Девственница! Это то, что мне надо! Как думаешь, сколько времени пройдет до того момента, как она будет упрашивать меня позволить ей вылизать мою задницу? И принести в зубах мои тапки? Полгода? Меньше?
– Не могу знать, мой господин – склонился слуга, а глава Клана легко поднялся из кресла и заходил по комнате. Слуга же смотрел за ним, и думал о том, что давно не видел Советника таким возбужденным. Хорошо это, или плохо – пока говорить рано. У Сируса есть одна особенность – пока он обламывает новенькую строптивую рабыню, не придирается к остальным слугам. Наоборот, он добр, благостен, и скор на подарки. Наслаждаясь процессом объездки рабыни, он выплескивает в этот самый процесс все накопившееся за месяцы зло. Оставляя для ближнего круга только самые добрые слова и намерения.
И хорошо, что он нашел себе новую жертву. В последнее время Сирус невероятно раздражен, и взрывается по любым пустякам. Вчера, например, ему показалось, что один из рабов недостаточно низко ему поклонился. Раба засекли до смерти. Позавчера на глаза Сируса попался охранник, мундир которого был недостаточно чист. Охранника лишили месячного жалованья, а еще выдали двадцать пять ударов палкой. Теперь он лежит в караулке, дергаясь и хрипя от боли. Хозяин запретил вызывать к нему мага-лекаря. Пусть, мол, прочувствует свою вину, и задумается, как дальше жить.
Пусть лучше издевается над какой-нибудь девкой – полгода все будут дышать свободно. Сейчас от него даже жены прячутся подальше, а сыновья стараются не попадаться на глаза. Иначе им тоже может достаться – и такое бывало. И не раз.
Глава 5
Первое, что сделала Настя, когда очнулась – обследовала свое тело. Следов насилия не имелось, ничего не болело. Это ее немного успокоило. Если сразу не надругались, значит, есть шанс, что удастся избежать участи всех рабынь. Логикой Настя понимала, что таковое утверждение совершенно не выдерживает критики, но… за что-то ведь нужно держаться? Как-то нужно сохранять разум?
Единственное, что изменилось в ее теле – исчезла полоска волос на лобке. Теперь он сиял, как бильярдный шар. Не было и пеньков волос на ногах – там, где она собиралась их убрать. И… вообще ничего не болело, хотя после того, как толстяк выкручивал ей соски и губы должны были остаться следы – синяки, кровоподтеки, да и просто боль. Все-таки кожа Насти была очень чувствительной, особенно в таких интимных местах.
Ее не привязали. Она лежала на кушетке, или нарах – как назвать это сооружение, она не знала. Одежды тоже не дали – как была голой, так и осталась без единой нитки. И это ей было понятно – почему так, а не иначе. Врагам выгодно вывести ее из равновесия, сделать беззащитной, испуганной. А что может быть беззащитнее, испуганнее обнаженной женщины? К тому же, это резко ограничивает возможность побега – попробуй-ка, сбеги, когда на тебе ничего нет, даже трусов! Только представить – в людном месте по улице бежит голая женщина! Не затеряешься в толпе, точно.
Впрочем, Настя и так не смогла бы затеряться в толпе, даже если бы захотела. При ее-то росте и внешности. Слишком уж она отличалась от аборигенов. Здешние люди чем-то напоминали японцев, какими их представляет весь мир – смуглые, небольшого роста, шумные и подвижные. Только глаза не раскосые, есть в них эдакие индейские черты.
На столе стоял самый обычный поднос, на подносе – кувшин, вроде как глиняный, рядом с ним глиняная же кружка с мелкими выщерблинами по краям, кусок лепешки – довольно-таки большой, половинка лепехи, и две глубокие чашки с неизвестным содержимым.
У Насти вдруг заурчал желудок, и она вспомнила, что очень давно не ела. Последний раз это было еще в прошлой жизни…
В одной из чашек обнаружилась густая похлебка, в которой плавали кусочки неизвестного мяса. Настя вдруг с опаской подумала о том, что эти типы могут оказаться каннибалами. Прибили какого-нибудь раба, да и покрошили в похлебку остальным узникам! Настя где-то читала, что так делали селяне. Нет, не с рабами – с домашней птицей. Сдохла, к примеру, утка – нарубят ее и покрошат остальным обитателям птичника. И «отряд не заметил потери бойца». Но тут же отмела эту мысль. Мясо было похоже на баранину, Настя разбиралась в кулинарии – мама очень недурно готовила. Все-таки провинциалка, а там девушек до сих пор учат тому, что необходимо для ведения домашнего хозяйства. Это не потомственные питерские интеллигенты с их английскими манерами и отвратной овсянкой.
Вторая миска была с кашей – что-то вроде риса, в котором опять же торчали кусочки мяса. Много мяса, густая каша. Похоже, что Настю решили как следует откормить. Насколько она знала, в средневековье любили женщин с широкими задами и огромными сиськами)хотя возможно она и ошибалась, и данное правило годилось только для простолюдинок). Это считалось очень красиво, что и понятно: женщина с широкими бедрами легко и много родит, а здоровенная грудь позволит как следует выкормить свое потомство.
К женщине относились как к инкубатору. А еще – как к средоточию порока, и пособнице Дьявола. Настя очень надеялась, что здесь нет инквизиции, сжигающей ведьм на кострах. Ей не климатило превращаться в обугленную тушку под радостные вопли пьяной толпы. Брр… ее даже передернуло от страха и отвращения.
Еда была еще теплой, но несмотря на скручивающее желудок чувство голода, Настя довольно долго раздумывала, стоит ли ей это есть. Вдруг они что-то подсыпали в еду? Превратят в улыбающийся, радостный овощ, с готовый обслужить толпу грязных мужиков… От этих тварей можно ожидать чего угодно. Опять же – поедание пищи в этом доме не будет ли символическим знаком того, что Настя покорилась своим пленителям? С другой стороны, если она не будет есть, то ослабеет и не сможет бежать, когда представится случай. Да и вообще может умереть от голода, а оно ей надо? В общем, Настя взяла деревянную ложку, лежащую там же, на подносе, брезгливо осмотрела ее со всех сторон, подозревая в антисанитарии, и начала есть, сдерживая себя от того, чтобы не наброситься на еду диким зверем, давясь и захлебываясь варевом. Настолько она проголодалась.
Как там сказано у Пушкина?«Не стану есть, не буду слушать,Умру среди твоих садов!»Подумала – и стала кушать.В кувшине обнаружилось что-то вроде компота – холодного и кислого.
Настя съела суп, кашу есть не стала. Во-первых, девушка привыкла ограничивать себе в еде – чтобы держаться в форме.
Во-вторых, кто знает, может это вся еда на день? И вечером нечего будет есть?
Поела, и тут же испытала естественную потребность… да так активно испытала, что едва успела добежать до отверстия, в котором слышалось журчание воды. Рядом с отверстием стоял кувшин с водой, и Настя знала, для чего он нужен. Ничего нового – мусульмане всего мира это делают – там, где нет более цивилизованных способов заниматься собственной интимной гигиеной.
Все! Теперь можно отдохнуть и как следует подумать – что делать. Все это время Насте даже некогда было задуматься – вначале она была ошеломлена своим попаданием. Потом – коварным, подлым захватом, и последующими после него действиями этих мерзких людей.
Ее передернуло, когда она вспомнила пальцы толстяка, раздвигающего ее киску, и хуже того – толстый, мерзкий, грязный палец, который грубо и больно проник ей в зад. Брр…
Господи, за что?! Почему ей выпала такая судьба?! Чертова шаровая молния! Ну зачем, зачем она ее тронула?! Почему вообще полезла под эту дурацкую елку?! Ведь читала у одного фантаста, бывшего геолога, что в правилах техники безопасности геологов черным по белому написано, что категорически запрещается прятаться от дождя под самым высоким деревом в округе, и – под одиноко стоящим деревом! В него может ударить молния! А она что сделала?! Дурища! Городская, глупая дурища! Хотя бы воспользовалась чужими знаниями, чужой головой – если нет своей!
За этими мыслями Настя не услышала, как открылась дверь. Она увидела ее, когда девушка уже стояла перед ней, спокойно и доброжелательно глядя в лице узнице.
Это была маленькая ростом, очень милая, прелестная девушка лет пятнадцати, а может и младше. Большие зеленые глаза, распахнутые на мир, смотрели открыто и без страха. Вообще, девушка оставляла впечатление того, что ее вообще ничем нельзя испугать. Бесстрастное лицо ожившей статуи было абсолютно спокойно, как это бывает только у глубоко спящего человека.
Она что-то сказала Насте, девушка развела руками – мол, не понимаю. «Гостья» не удивилась, кивнула, и положила на стол толстую книгу, которую держала в руках. Положила, и жестом подозвала Настю – смотри, мол. Настя подошла, заинтересовавшись. Она уже поняла, что сейчас увидит, и не ошиблась. Девчонка подняла толстую кожаную крышку, и Настя увидела надпись знаками, напоминающими то ли иероглифы, то ли руны. Это скорее всего был букварь. Настю собирались учить местному языку. Что обнадеживало. Значит, ведьмой ее не признали, и не собираются приносить в жертву или сжигать на костре.
Ну а дальше пошла обычная работа – учитель и ученик. Занимались они часа три, пока девушка не сообщила, что ей пора идти. За эти три часа Настя успела запомнить слов достаточно, чтобы суметь изъясняться на самом низшем уровне: «дай», «идти», «есть», «пить», и так далее. Забавно, но в букваре были даже картинки, изображающие самые интимные процессы человеческой жизни. Например – секс и естественные отправления. И под каждой картинкой – надпись иероглифами.
Настя надпись тут же запоминала, что с ее фотографической памятью было вовсе даже несложно. Талант полиглота вкупе с выдающейся памятью – и никаких проблем с изучением нового языка. Кстати, очень даже несложного языка, это Настя определила сразу. Тот же китайский гораздо более сложный язык. Впрочем, как и корейский.
Похоже что гостья, а ее имя Меррель, была очень удивлена таким ярким прогрессом в изучении языка и грамоты, но виду особенно не подала. Настя вообще была немало удивлена тем, как вела себя эта милая маленькая девушка, не достающая ей и до груди. Доброжелательная, но при этом отстраненная и холодная, Меррель не позволяла себе повышать голос, и вообще хоть как-то выражать неудовольствие в тех случаях, когда Настя ошибалась в произношении, ставя ударение в словах не там, где это было нужно. Терпеливо разъясняя, четко повторяя каждое из слов, она добивалась правильной речи, и благожелательно кивала, когда Настя делала все верно. Впрочем, чем дальше, тем меньше случалось ошибок. Она мгновенно уловила то, как ставятся ударения в этом языке, и практически не допускала огрехов – кроме тех слов, которые отличались от общего строя и были чем-то вроде исключений из правил. Но таких в языке имелось совсем не много. Простой язык!
Наконец, Меррель попрощалась и ушла, а Настя осталась сидеть на лежанке, думая о том, что надо было поговорить с девушкой о том, как бы это побыстрее отсюда сбежать. Но… пока словарный запас невелик, затевать подобный разговор не имело смысла. «Твоя моя понимай?» – это совсем не та беседа, которая могла бы помочь Насте получить нужную информацию. А кроме того – кто сказал, что Меррель пойдет ей навстречу и даст все расклады о побеге на волю? То, что у нее на шее рабский ошейник еще ничего не значит. Раб не становится другом другому рабу после того, как на него нацепили этот атрибут рабской жизни. Скорее наоборот – он будет топить другого раба, чтобы за счет его жизни подняться хотя бы на одну ступеньку его социальной лестницы. По крайней мере, так говорят все книги, которые Настя читала по этой теме.
Опять же, в книге одного российского фантаста было сказано, что восстание Спартака было совсем не таким освободительным, как это представляли советские граждане. На самом деле восставшие рабы не хотели уничтожить систему рабства. Они желали убить своих бывших хозяев, и самим владеть рабами. А в этом, любой согласится, есть очень даже огромная разница. Так и тут – где гарантия, что девчонка не сдаст ее хозяину, и Настю не прикуют к стене толстой цепью? Сейчас по крайней мере она хоть и голая, но передвигается по камере свободно, не погромыхивая стальными цепями как привидение из старого мультика.
Но как следует подумать ей все-таки не дали. В дверь вошли две девушки возраста Насти, одетые как и все рабыни – что-то вроде короткой юбки, или скорее набедренной повязки, и топик-жилет, почти такой же, какой Настя носила на пробежку. Одна из них, та, что была чуть массивнее другой, жестами и словами предложила Насте лечь на стол, предварительно составив посуду на лежанку. Настя подумала, подумала… и улеглась. Вряд ли эти смешливые, постоянно хихикающие девчушки собирались сделать что-то такое, что может нанести ей вред.