Святые грешники
На что Дубравин коротко обрисовал состояние дел:
– Работаем, Петр Андреевич. Готовим очередную акцию.
– Привет тебе от отца Фотия. Я недавно был в Москве, с ним виделся.
– Ну и как он там?
– Процветает. Занят сейчас подготовкой выставки в московском Манеже. Выставка по истории России. Будет касаться царской династии…
– Надо взглянуть, когда откроется!
В этот момент уже вниз, в зал для фуршета, начал подтягиваться остальной народ. И к губернатору по делам подошли другие участники «пленэра». Дубравин понял, что у Рюрикова идет работа и здесь, и отошел к большому столу, где уже были разложены привычные закуски. Набор их был известен и почти не менялся – ни в зависимости от времени года, ни от места, где проходили собрания. Была фаршированная рыба, креветки на шпажках, рыбные котлеты, разного рода фрукты, овощи.
Появился вышколенный черно-белый официант. На руке у него балансировал целый поднос самых разнообразных благородных напитков. Дубравин уже давно прошел через искушения и слабости, встречающиеся на пути достаточно обеспеченного человека, и от молодого здорового питья водки в армейскую и корреспондентскую молодость он сначала перешел на якобы полезные красные вина. А теперь находился на стадии «бокальчик белого сухого», но каждый раз, поднимая этот самый бокальчик с белым, он с сожалением думал: «Если бы молодость знала».
У столика была привычная компания: директор атомной станции, владелец гостиничной сети, глава большого агрохолдинга.
Какое-то время ели и выпивали молча. Пока у Дубравина, которого прямо-таки трясло от полученного утром известия, не вырвалось:
– Вот гниды эти чиновники! Я уже год не могу передать имущество из одного предприятия в другое. Чтобы упорядочить их деятельность и прекратить перекрестное финансирование…
Все стоящие за фуршетным столиком слегка потупились и смутились. Привыкли, что разговоры в усадьбе идут благообразные, спокойные, как бы ни о чем. А он нарушил традицию.
Но Александр уже закипел, как самовар:
– А главное, все по закону. Документы в полном порядке. И отказ. Подаю в суд. Суд принимает решение – зарегистрировать. А они – снова отказ. Им закон не писан. Находят смехо творный предлог – нотариус не там запятую поставил! Они просто издеваются над нами и здравым смыслом. И что мне делать в таком случае?..
Владелец гостиничной сети, видимо, тоже задетый за живое, вещал, правда, о своих проблемах более дипломатично:
– Да что говорить! Сделали мы новую гостиницу. С эмче эсом договорились. Они тоже подписали, почти с первого раза. Наши пожарники мурыжили полгода и подписали.
Он огляделся по сторонам виноватым взглядом – не подслушивает ли кто. И добавил с некоторой долей отчаянности в голосе:
– Просто так, думаете, подписали? Нет. Дал взятку. Договорились с их начальством. Ну, мол, все. Три года, как полагается, по закону никто к вам не придет. И что же? Генерал уехал в отпуск. И позавчера приползает ко мне проверяющий. Я ему говорю: вы по закону не имеете права меня три года проверять. А он мне показывает письмо «трудящихся». Мол, по сигналу пришли. Пенсионерка написала, что в нашей гостинице нарушаются правила пожарной безопасности…
– Да они сами такие письма сочиняют! – вступил в разговор немецкий фермер.
– Это потому, что это государство – наш враг! – хорошо принявший на грудь очередной бокал Дубравин, как говорится, вставил «доброе слово». И помолчав, опять заговорил о своем, наболевшем:
– Вот что мне делать? Пойти взять ружье? Отправиться в эту налоговую и пристрелить эту собаку, которая мне мешает жить и работать?!
От соседнего столика, услышав столь резкое высказывание и шум, к ним подошел председатель собрания – хитрющий промышленник старого закала, занимающийся всем на свете – от строительства гостиниц до производства ракетных компонентов. Сухой, чтобы не сказать тощий, и в свои семьдесят лет выглядевший бойким живчиком. Он принялся тушить разгорающийся и грозящий нарушить благочинность разговор:
– Что вы? Что вы? Зачем так громко?! Никого не надо стрелять! Давайте лучше нальем еще по бокальчику. И выпьем за губернатора, который столько делает для области. Видно, нам его Бог послал, что после стольких бесславных лет наконец-то нам повезло и появился такой человек.
Что ж, тут, как говорится, ничего не попишешь! Это действительно правда. И все дружно зазвенели бокалами над фуршетным столиком, застланным белой скатертью.
* * *Возвращаясь домой, Дубравин вспоминал давнишний разговор с губернатором. Разговор о подборе кадров. Исходили из того, что толковых людей мало. И непонятно как комплектовать команду. Рюриков считал:
– Надо находить достойных, а главное, порядочных людей. И эти люди, пусть они даже непрофессионалы, поведут дело по-новому, по-человечески. Они в свою очередь найдут себе достойных и порядочных товарищей. Так будут создаваться команды…
«В сущности, от такого подхода несет толстовщиной, – думал Александр. – О чем-то похожем писал в “Войне и мире” Лев Николаевич. Если, мол, люди гадкие и подлые собираются в кучу и составляют силу, то людям хорошим надо делать то же самое! Но увы и ах! Даже самые порядочные и достойные вряд ли могут сломать сложившуюся за века систему. Да к тому же в той зачумленной атмосфере, в которой живет госаппарат, и самые достойные люди меняются».
Так что по этому пункту у Дубравина было особое мнение. Он считал, что на чиновничество можно воздействовать только страхом. «Чтобы дерьмо не застывало, его надо как можно чаще мешать! Проводить ротации. Засидевшихся гнать в шею с должности».
IX
В последние месяцы Александра по ночам стали преследовать какие-то странные, яркие, как картины Ван Гога, сны. Иногда обрывочные, иногда цельные, с сюжетом и смыслом. Как будто что-то давно забытое, стертое из памяти, начало толкаться изнутри, пыталось всплыть из глубины подсознания на поверхность. С одной стороны, это его беспокоило, а с другой – как-то даже радовало. Потому что в этих ярких снах он жил и переживал что-то важное, радостное, бесспорное… Как будто во сне к нему приходили близкие-близкие, но давно забытые люди…
Их в комнате четверо. Он и три его друга – Коля, Алексей и Сергей.
Лобастый Коля – самый старший и самый близкий. Играют в солдатики.
Он разложил на столе карту сражения. И верховодит оттуда полками.
Сегодня он – Наполеон. А Коля – Кутузов.
Хозяин специально согласился на эту роль. Потому что все хотят выигрывать. И когда проигрывают, то обижаются. И потом их не зазовешь снова. А играть одному скучно. Вот он и стал Наполеоном при Бородино.
Ах, как азартно идут в атаку его блестящие кирасиры! Как мощно бьют батареи! Вот-вот его великая армия сметет русские полки в центре. И прорвется в тыл. Но увы и ах! Он уже видит, как куксится Коля-Кутузов, как начинает сжимать губы старший из братьев – восьмилетний Алексей. И подает команду трубить отступление. Дружба для него дороже победы. Тем более что историческая правда так до конца и не определена…
Битва-игра заканчивается спонтанно, потому что все «полководцы» принимаются разглядывать цветные картинки в большой исторической книге с заглавием «История Петра Великого».
…Еще картина. Вокруг простые, обычные русские лица. Кучера, дворники, лакеи, горничные. Он сидит среди них. И в руках у него балалайка. Как заразительно смешно наяривает он песню про ухаря-купца! Так что все смеются и радуются, глядя на него…
* * *На работе у него на столе лежала красивая лощеная бумага. С замысловатым вензелем, украшенным митрою, и с пышным титулом, выписанным на церковнославянском. Это было поздравительное письмо от митрополита.
Дубравин водрузил на нос очки в дорогой оправе и, не торопясь, стараясь вникнуть в смысл каждого слова, вчитывался в стилизованные под рукописные печатные строки:
«В дни великого Торжества из торжеств – Пасхи Христовой от всего сердца приветствую Вас жизнеутверждающими словами, свидетельствующими о полноте нашей веры, надежды и любви: Христос Воскресе!
Всякий день Пасхи Христовой – это день, когда светом Воскресения Христова все наполняется сиянием вечной жизни.
Возрадуемся и возвеселимся Празднику праздников, ибо ныне Свет Христова Воскресения наполняет смыслом жизнь каждого человека, создает основание для всякого благого желания, замысла и начинания. Святитель Амвросий Медиоланский так размышляет о том даре, который мы обрели благодаря Воскресению Господа и Спасителя нашего: “Во Христе мы обладаем всем…”»
Дубравин дочитал письмо митрополита до конца: «Хорошо написано, профессионально». Но если раньше такие поздравления поднимали в нем душевный восторг, вызывали благоговение, то сегодня почему-то появились грусть и легкое недоумение: «Написал бы он мне как-то попроще, почеловечнее, что ли. Ведь как-никак я для православной церкви вовсе не чужой. И храм он наш освящал».
Тут Дубравин вспомнил, как десять лет назад приезжал в его деревеньку седобородый, грузный, очень интеллигентный митрополит Амвросий. Как на клиросе пел душевно хор. И он не мог удержать слез, которые душили его во время этого праздничного действа по освящению восстановленного им с односельчанами храма. Тогда он получил первую церковную награду за труды. Медаль имени святого Митрофания. Да и с митрополитом они виделись не раз. То на рождественском благотворительном обеде. То во время празднования именин Его Святейшества. Не чужой вроде он человек. А вот обычного, человеческого в этой совместной работе Александру не хватает. Вот сейчас отписал бы просто, собственной рукой – два-три слова. И он бы, наверное, порадовался. А так… Хорошая бумага. Гладкая…
«Надо встретиться! – решил он для себя. – Тем более есть повод поговорить. Церковь так и стоит наша. Действует от случая к случаю. От праздника к празднику. Не так я себе это представлял, когда мы ее восстанавливали».
По молодости и некоторой наивности своей души Дубравин думал, что вот восстановят они церковь, найдут священника и заживет приход полной жизнью. Поселит он батюшку в дом, который купил специально для этого в Луговом. Будут они после служб попивать вместе чаи. Беседовать о высоком. О Христе. О душе. И закипит у них в этом дальнем уголке Русской земли новая жизнь. Сплотятся люди вокруг батюшки и церкви. Начнут просветляться. Возродят общинную жизнь.
Но все это как-то почему-то не сбывалось. Сначала они нашли священника, но тот отказался ехать в дальний приход, хотя Дубравин обещал ему достойную зарплату. Второго – из бывших военных – почему-то не утвердил митрополит.
Сегодня Дубравин подумал, что он чего-то не понимает в духовной жизни. Или в устройстве церкви… И решил сам сходить к митрополиту. Чтобы дал им хорошего попа.
* * *В назначенный час его зеленый «крокодил» подъехал к крыльцу резиденции митрополита. И остановился у крыльца. Резиденция была симпатичным особнячком на территории монастыря.
Дубравин соколом взлетел по ступенькам. И оказался в приемной-предбаннике, где сидел миловидный молодой человек в добротной черной рясе и с аккуратно расчесанными на прямой пробор волосами. Дубравин привык видеть духовенство обычно бородатым. Поэтому вид этакого молоденького ангелочка несколько удивил его. И даже слегка озадачил. Но он с собой справился. И спросил:
– А владыка на месте? Мне назначена аудиенция.
Пришел черед удивляться секретарю. Ломким юношеским голосом он ответствовал:
– Владыка в отъезде! И вроде бы он никого не ждет!
Дубравин уточнил, что владыке звонила Сорокаумова. И ему назначено именно на двенадцать часов.
Юный послушник или семинарист (Дубравин так этого и не понял) стал звонить куда-то по телефону. Уточнять ход событий.
А Дубравин уселся в удобное кресло. И стал ждать, размышляя, о чем бы ему еще хотелось поговорить с владыкой, если можно так сказать, по душам.
«Конечно, деревенская церковь – в первую очередь. Второй вопрос – как совместить душевное совершенствование с этой мирской жизнью в бизнесе. С этими постоянными стычками, склоками, которые разъедают душу, не дают установиться так необходимому спокойствию, душевной благодати, к которой, собственно говоря, и должны стремиться истинно верующие во Христа люди».
Был и еще один повод для постоянно грызущей его душевной тревоги и напряжения – дела семейные.
Дубравин давно фактически жил здесь, в области. У него была новая семья, дочка. А вот с разводом до сих пор ничего не решилось.
Причин было несколько. Во-первых, не знал, как сложится его здешняя жизнь с Людой. Как говорится, не зная броду – не суйся в воду. А потом – дети. Как их оставить, если они еще не встали на крыло. И приходилось им помогать. В подростковом возрасте такие вещи, как развод родителей, да еще и с «битьем посуды», просто так не проходят. Поэтому он ждал, когда уж они оперятся.
А еще ему было жалко Татьяну. Она так боится жизни, никогда не работала в условиях новой России. Но и вечно тянуться такая история не могла.
Поэтому, обращаясь к владыке, Дубравин в глубине души надеялся еще и на совет. И кто, как не человек такой высокой духовности и признанного авторитета, может дать его.
Время шло. И наконец в приемной началось движение. Заглянул в дверь суровый чернец с огненными глазами. Зазвучали в соседних комнатах голоса. Секретарь весь подобрался, напружинился.
Во дворе заурчал мотор автомобиля. Послышались шаги. И на пороге появился сам Амвросий. В обычной рясе и шапочке-скуфейке он не казался сегодня таким важным и осанистым, как на разного рода официальных мероприятиях и богослужениях. Его раскрасневшееся лицо с седеющей бородой отдавало таким розовым, сияющим светом, что Дубравин невольно подумал: «Есть в нем что-то детское, слегка наивное! Вот что дает внутренний покой. И благодать. Вот и хорошо! Такой человек быстрее поймет мои заботы!»
Прошли в кабинет. Он у митрополита был побольше, чем у Дубравина. И обставлен весьма солидно. Особенно удивили Александра колонны в углу. Часы в рост человека. Дубовая мебель светлых тонов. На стенах портреты патриарха. И иконы в хороших, а некоторые и в дорогих окладах.
Судя по всему, резиденция раньше была каким-то дворянским гнездом средней руки. И тут, где теперь кабинет иерарха церкви, была либо небольшая гостиная, либо танцевальная зала.
Разговор сразу пошел деловой:
– Ну, как дела, Александр Алексеевич?
Дубравин, стараясь особо не вдаваться в долгие подробности, начал рассказывать о работе «Трезвого дела»:
– Хорошо, владыка. На первом этапе мы запустились в основном в прессе. Начали выявлять факты продажи спиртного детям и подросткам. И по каждому факту давали публикации в прессе. Я сам начал вести передачу на телевидении, посвященную этому вопросу. Теперь же нам надо переходить от количества к качеству…
Митрополит внимательно слушал Дубравина, периодически поглядывая на него поверх очков и, видимо, пытаясь что-то понять в сидящем перед ним человеке. А Дубравин как-то так незаметно перешел к основному, за чем пришел:
– Но у нас есть проблема, которую мы сами без вашей помощи решить никак не можем. Речь идет о нашей церкви в Луговом. К сожалению, не удается запустить ее в работу. Нам нужен постоянный священник. Чтобы хотя бы служил еженедельно. А лучше всего такого, который бы жил там.
И понимая, что священник – живой человек, добавил, как бы извиняясь за такую прозу жизни:
– Мы, владыка, ему уже и дом приготовили в деревне. С участком. И зарплату ему положим достойную, чтобы не бедствовал. Хотелось бы, чтобы человек был, как говорится, с душой. Болел за дело.
Амвросий согласно и одновременно начальственно закивал седой головой:
– Я поговорю с благочинным вашего района, чтобы он повнимательнее отнесся к этому делу. Подыскал хорошего человека на приход!
Вот вроде бы все сказано про официальные дела. Теперь хорошо бы и о личном, душевном поговорить. Но едва Дубравин раскрывает рот и пытается сказать, что вот, мол, владыка митрополит, хочу поделиться своими проблемами, как раздается треньканье телефона и голос юного секретаря по селектору:
– Владыка, звонят из Москвы! Срочно. Из отдела международных отношений. По поводу вашей поездки на конгресс…
– Соедините! – отвечает Амвросий. И взгляд его, направленный на Александра, как бы оправдываясь, говорит: «Вот видишь, милый. Занят я! Дела не отпускают!»
Дубравин – человек в общем-то догадливый. И тактичный. Он откланивается. И выходит. Про себя думает: «Ну ладно. Не получилось поговорить с митрополитом. Может, как-нибудь в другой раз. Или с отцом Мефодием посоветуюсь. В конце концов, он же тоже священник».
* * *Прошло несколько месяцев. Но, видно, что-то в церковной машине не очень четко срабатывало. Как-то после одной из редких и коротких праздничных служб, которые иногда проводил благочинный в их церкви, Дубравин справился у него будет ли выполнена просьба общины. Будет ли дан им отдельный священник на приход? Но, похоже, благочинный (это был молодой, красивый, с породистым лицом священник, судя по всему, из успешных, хорошо устроившихся и вовсю строящих карьеру) был обижен и, может быть, даже раздражен тем, что «прихожанин» пошел мимо него в вышестоящие инстанции. И отнесся к этому вопросу без энтузиазма:
– Да, владыка митрополит вызывал меня. Беседовали. Сказал обратить особое внимание. У меня есть один молодой священник на обучении. И через полгодика, когда он будет готов, я вам его представлю. А пока я сам буду приезжать почаще. Сам буду служить!
Вроде все шло гладко. Дано обещание. Под это обещание община подняла ставку содержания священника. И стала ждать.
Но дни шли за днями, недели за неделями. А постоянный священник так и не появлялся.
Грустно было Дубравину наблюдать это бездействие. Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезь.
А люди у них в общине подобрались активные и деловые. И сидеть без работы не могли. Сами обихаживали храм. Заказали, отлили и повесили колокола. Подвели газовое отопление, организовали охрану. Начали думать о новой росписи. Много проблем было с узакониванием строения. Ни по одному плану в районе оно давно не числилось. Пришлось действовать через суд. По его решению местные власти признали церковь существующей.
Это были маленькие, но победы их прихода. А главного не было. Благочинный по-прежнему наезжал редко. Быстро отслужив короткую службу, садился в свою иномарку и торопливо уезжал в район. Там у него был главный храм, о котором он заботился. Там была и главная многочасовая обедня. Там был и основной доход.
Так что Дубравин теперь с грустью смотрел на храм. И понимал, что церкви ни этот храм, ни они сами по большому счету не нужны.
– Ну что ж, как говорится, на нет и суда нет! – повторял он иногда материнскую присказку. – Видно, не со зданий надо было начинать. Это нам урок. На Бога надейся, да сам не плошай!
Но было ему сначала от этих мыслей горько и грустно-грустно. Иногда он размышлял о причинах такой неудачи:
«А в чем же наша общая ошибка? Ошибка всего нашего народа? Может быть, в чрезмерных надеждах на церковь? В наших ожиданиях от нее чего-то особенного? В нашем тотальном непонимании простых вещей? Ну, хотя бы таких, что вера, религия и церковь – это разные понятия. Вера – это то, что горит в груди. Религия – это система обрядов, ритуалов, догматов, которые призваны зарождать и поддерживать веру в человеке. А церковь – это организация, корпорация людей, которая должна “продвигать” религию. И как в любой организации, в ней полно самых разных “человеков”, которые живут и работают, движимые не только верой, но самыми разными интересами – деловыми, карьерными, коммерческими, семейными. А мы, простые люди, думаем, что если человек одет в рясу и совершает разного рода ритуальные действия, то он уже по меньшей мере святой или на пути к святости. Наивные мы люди. Надо быть трезвее!»
X
Огромную радость теперь ему, правоверному мусульманину Амантаю Турекулу, как именует он себя по казахской традиции, доставляет чтение хадисов. Они позволяют ему насладиться мудростью и красотой ислама, переданной от Аллаха через пророка Мухаммеда (да благословит его Господь и приветствует).
Вот и сегодня. Закончен день, полный забот и тревог. За окном его коттеджа метет пурга. А он – большой человек, ходжа Амантай Турекул – удобно устроился в кресле у камина и наслаждается чтением творений Аль-Газали, Омара Хайяма, Аль-Халладжа и других великих светочей ислама: «Воистину, женщина подобна ребру! Если пожелаешь выровнять, то сломаешь, а оставив такой, какая она есть, сможешь наслаждаться семейной жизнью, учитывая ее кривизну».
«Да, тонко сказано, – думает Амантай. – А главное, как это трактуют великие светочи ислама? В женщине имеется некоторая изогнутость характера. В полной мере исправить ее невозможно. Однако если это запустить, оставить без внимания, то она может прогрессировать и принять уродливую форму. Но и излишне усердствовать в выравнивании не стоит, так как характер подвержен ломкости. Сломить дух, уничтожить личность – легко, но для набожного человека категорически недопустимо!»
Отложив книгу в сторону и покрепче завязав пояс халата, он подошел к буфету, где у него стоит целая батарея разнокалиберных бутылок с виски, коньяком, вином. Достал хороший французский коньяк. Налил рюмочку, постоял, погрел ее в руке, ощущая ноздрями терпкий запах дорогого напитка. Пить залпом не стал. Продегустировал, сделав глоток. Вернулся на место. Сел.
«Ах, женщины! Женщины! Какие бы ни были наши отношения с ними, как бы они ни развивались во времени и пространстве, в конечном итоге они приведут нас либо к разрыву, либо к семье. В той или иной форме. Потому что каждая из них сразу начинает вить гнездо».
Сделав такой вывод, бывший премьер-министр, бывший мэр Алма-Аты, бывший министр обороны, аким многих областей, а ныне мэр казахской столицы вернулся к делам насущным.
«За двадцать лет нашей независимости я в буквальном смысле слова прошел все возможные ступени карьерной лестницы. И что же? Сейчас нахожусь в самом работоспособном, самом лучшем возрасте. Созрел как профессионал-управленец. Да разве я один такой? Сколько их сегодня в Казахстане – молодых политиков, управленцев! – размышлял ходжа Турекул. – А он все сидит и сидит. Пожирает наше время. Наши возможности. И когда же наконец уйдет на покой? Не будет же он сидеть до последней минуты. До последнего вздоха…»
Амантай встал из кресла. И прошелся туда-сюда по кабинету, пытаясь подавить поднимающуюся в груди обиду и раздражение. Он теперь все равно иногда обижается. Не так часто, как в молодости. Но… Бывает. И теперь повод для таких обид – несправедливость судьбы.
Он походил немного. Налил еще рюмочку коньяка. И уже было хотел выбрать на полке новую книгу для чтения. Взгляд его даже остановился на коричневой обложке «Государя» Макиавелли, но тут заиграл мелодию вальса телефон. Звонила Катерина. Его очередная задачка. Очередная женщина. Даже не женщина, а девчонка, характером подобная ребру, из которого ее сотворил Гос подь.
– Ты сегодня приедешь? – торопливо спросила она.
– Нет! У меня сегодня заседание! – даже не задумываясь, ответил он.
– Да?! Аманчик! Я так ждала тебя! – начала тянуть свою привычную песню Катерина.
Но он, настороженно вслушиваясь в вибрирующие нотки ее голоса, несомненно уловил фальшь. И понял, что она рада тому, что он сегодня к ней не приедет.
«Хитришь, гадина! – подумал он. И в душе снова поднялось уже было улегшееся раздражение. – Ну, я тебе покажу!»
И он, подстраиваясь под ее тон, так же фальшиво-радостно замурлыкал:
– Ну, котенок, ради твоих слез, так и быть, приеду! Чуть позже.
«Что, сейчас начнешь говорить, что надо к заболевшей маме?» – подумал он. Но она выдержала. И даже ухитрилась в той же манере хихикнуть.
В последние годы так сложилось, что все его «карусели» и «хороводы», в которых участвовали десятки красавиц, привели к тому, что в разных городах республики образовалось у него несколько женщин, считавших себя замужем. За ним. Способствовал этому и общий настрой общества – возвращение к корням, начавшаяся исламизация. А также привычка женщин всегда подводить длительные отношения к семейным. Чтобы чувствовать себя защищенной.
«Сколько же их всего было, этих отношений? – думал Турекул. И мысленным взором перебирал длинную вереницу своих пассий. – Вот Ольга. Кудрявая. Нос с горбинкой. Кожа тонкая, прозрачная. Взрывоопасная смесь кровей. Половина русской, половина греческой и, как она говорила: “Капелька еврейской!” Вся такая передовая. Работала брокером на бирже. Счастья, простого женского счастья не знала. А почему не знала? Была она по юности лет девушкой красивой, но дерзкой. А за ней ухаживал парень-спортсмен. Ухаживал, ухаживал. А она все его динамила и динамила. И однажды, не понимая того, какую взрывоопасную смесь она замешивает, – доигралась. Он ее изнасиловал. Изнасиловал девушку грубо и тяжело. Такая вот история. После она рассказала ему, Амантаю, что “как будто побывала под трактором”. Пожалел ее Амантай Турекул. Приголубил. Наверное, с полгода раскачивал ее. Потихоньку – нежностью и любовью, лаской и сдержанностью – выправлял ее женскую сущность. Выходил ее, как больного котенка, подобранного на улице. И прошла ее эпатажность, все эти ее заморочки. Стала она ласковой и веселой бабой. Но сколько ему пришлось помучиться! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Ну, естественно, как каждая женщина, она тут же решила выйти за него замуж. Хотя замужем уже была. И даже имела ребенка. Девочку. Наезжает он к ней. Периодически. Чем не гостевой брак?