Рыбинск. Портрет города в 11 ракурсах

Введение

Исторический Рыбинск удивителен, неповторим и невозвратим. В нем случилась важная и значительная кульминация человеческого бытия на русском просторе. Как замечательно выразился мыслитель начала ХХ века Василий Розанов, Рыбинск – узел волжской жизни, отмеченной огромною деятельностью, которая несравненно изящнее, красивее и одухотвореннее, чем в низовьях великой реки…

Город был глубоко травмирован в ХХ веке. В какой-то момент могло показаться, что в нем не осталось ничего, что связывает его с прошлым, кроме ветшающих архитектурных декораций. Да и его обнадеживающее будущее было по крайней мере дважды, в 1920-е – 1930-е годы и на рубеже XX–XXI веков, под большим вопросом. Чехарда переименований города в минувшем веке является внешним знаком угрожающего беспамятства. Но, несмотря ни на что, Рыбинск сохранил свое исконное имя. Может быть, вместе с именем наследуется и сущность, как знать. Не обрывается и не затухает судьба.

Современный Рыбинск думает о будущем как о чем-то, что может случиться, что состоится. Но вспоминает и о прошлом. Возможно, именно поэтому в нем, наконец, начала воссоздаваться и прирастать органическая ткань городской жизни.

Леса, горы и воды существуют извечно, безначально. Город рождается в результате творческих усилий человека. Это продукт воображения и работа рук многих людей, которые живут по-разному и думают по-разному, и могут ни в чем друг с другом не совпадать. Город – памятник человеческому разнообразию. По словам поэта, «Исполнен город безразличья К несовершенствам бытия»:

Это искусственная и искусная среда, торжество замыслов, проектов, сбывшееся предсказание. Но это, возможно, и какая-то правильная догадка – о том, что возможно, чему суждено было состояться вот здесь, на этом самом месте.

Есть какая-то правда в идее нашего современника, англичанина Питера Акройда, автора знаменитых книг о Лондоне и Венеции: у него город – живое существо, непостижимое, гигантское, бессмертное. Эта жизнь не зависит уже от нас, она длится в истории сама собой, она брошена на ландшафтный простор, в ней есть публично-социальные и сокровенно-личные аспекты. Она связана с земным и с небесным. И «мы в любом случае должны видеть в нем организм, подобный человеческому, со своими собственными закономерностями жизни и роста». Переулки города подобны капиллярам, парки – легким. И даже так: город «ненасытен и плотояден, охоч до людей, жратвы, товаров и питья; он потребляет и испражняется, движимый неутихающей жадностью и вечным вожделением» .

А один из самых ярких интеллектуалов за всю историю Рыбинска Алексей Золотарев напишет о своем городе: «С позиции единства Вселенной город – это часть планеты, место, куда идут творческие толчки со всего мира, где возможно постигать и изучать всю Вселенную».

Впрочем, прямого подобья Рыбинска Лондону или иному какому-то городу нет и быть не может. Даже если мы дегустируем иногда перекличку с Чикаго, американским мегаполисом, с которым город на Волге сравнивали охотнее всего. Есть созвучия. Но у каждого города своя судьба, своя биография.

Займемся «описанием» Рыбинска, согласившись с Акройдом еще в одном: биография города «не может быть подчинена хронологии». Город «предвосхитил построения нынешних теоретиков, предположивших, что линейное время – фикция, порожденная человеческим воображением. В городе сосуществует много различных форм времени, <…> было бы глупо насиловать их характер ради того, чтобы создать традиционное повествование». Книга о городе «по-донкихотски скачет во времени, вот почему она сама образует лабиринт»…

Полюбить Рыбинск легко. Быть может, труднее объяснить, почему. Но в итоге и появился на свет этот текст.

Его нельзя назвать историей города, хотя исторического в книге много. И отдельно изложены важные события в хронологическом порядке.

Эту книгу нельзя также считать систематическим научным исследованием или определить как путеводитель.

И она уж наверняка не репортаж, хотя именно современные впечатления давали повод подумать и о прошлом, и о будущем.

Это попытка передать опыт чувств и опыт мыслей, пережить в слове то, что дается при встречах звуками, красками, образами и перспективами. «Мой Рыбинск», который, однако, мог бы стать и личным событием, и со-бытиём.

У настоящего города есть история. И есть историки. У меня за спиной – предшественники, писавшие о Рыбинске, сначала безвестные (историк-краевед не сразу уходит от средневековой анонимности, не дорожит своим именем); потом поименованные. Нужно сказать о них, об этих особых людях, которые пытались словами передать то, что в городе их вдохновляло, зажигало, заставляло любить и ненавидеть.

В конце ХХ – начале XXI века изучение Рыбинска набирает обороты. Можно, пожалуй, говорить о настоящем расцвете местного регионоведения. Труды ведущих краеведов, публикации музейщиков, журналистов сделали возможной и эту книгу, которая отчасти основана на их материалах, а отчасти вдохновлена их работами. Автор книги благодарен всем тем, кто входит в эту плеяду, кто заочно или очно помог разобраться в рыбинских сюжетах. Признавая, что могу кого-то и забыть, назову все-таки тех, кого помню: Н.М. Алексеев, А.Е. Асарин, Е.П. Балагуров, Т. Бикбулатов, Н.Н. Бикташева, Н.С. Борисов, В. Бородулин, С.Н. Будилкова, Л. Гаврилова, О. Гржибовская, М.С. Емельянова, Л.Б. Иванова, Л.М. Иванов, О.Б. Ионова, А.Б. Козлов, Н.Е. Коновалова, И.И. Кочуев, Г.Д. Левина, Л.М. Марасинова, А.В. Михайлов, Г.Б. Михайлова, М. Морозова, Ю. Муратова, Е.В. Овсянкина, С.Н. Овсянников, А.К. Павлов, Н.А. Петухова, М.А. Портер, В.А. Прокофьева, Е.С. Розов, А.В. Романова, Д.В. Романов, А.Н. Рыкунов, И.И. Рыкунова, В.И. Рябой, Е.В. Смирнова, В.Л. Стужев, И.Л. Хохлова, Е.А. Цешинская, Ю.И. Чубукова, М.И. Шакурова, а также А.Ю. Данилов, Я.Е. Смирнов и др.

А вообще рыбинская историография возникает в конце ХVIII века, на волне пробудившейся в российской провинции общественной инициативы. Кончался летописный период в истории описания России, местная, рыбинская, традиция которого, увы, отсутствует.

В эпоху просвещенной монархини Екатерины II государство обнаружило интерес к познанию страны, ее характера, ее богатств, ее возможностей. Правительство рассылало анкеты, на местах описанием занимались преимущественно чиновники. В Ярославской губернии, куда входил Рыбинск, такая работа развернулась под руководством наместника Алексея Мельгунова в 1777–1779 годах. Тогда, по мере сбора и обобщения материала, историко-географические очерки городов печатались в местном журнале «Уединенный пошехонец». Предполагают, что первые описания Рыбинска выполнил губернский землемер капитан Николай Григорьевич Арцибашев.

Описания городов будут производить на протяжении всего XIX века. Известны описания Рыбинска 1802–1810 годов (составленное уездным землемером Дмитрием Михайловичем Аладьиным) – и 1811 года, неизвестного автора (по публикации Давида Золотарева, 1910). Но развивается и неофициальное краеведение, авторское описание примечательных городов. Мало-помалу у государства инициативу перехватывает общество. Запросы государства оказались локальными и слишком прикладными, чтобы ими удовлетвориться, а на местах возникает любопытство, желание очертить своеобразие местной жизни. В поле внимания краеведа попадают событийная история, человек в его индивидуальных чертах, быт, нравы, фольклор, искусство, экономика (коммерция, мануфактуры, ремесла, промыслы), специфика местного управления, природные особенности, климат, качества ландшафта…

О Рыбинске в XIX веке пишут и горожане, и приезжие гости. В 1837 году протоиерей Матвей Гомилевский на средства городского головы Федора Тюменева издал в Петербурге «Описание города Рыбинска». С начала 1830-х годов местом публикации краеведческих материалов становятся «Губернские ведомости» (их неофициальная часть). Здесь публикуются статьи и документы по местной истории и этнографии. Из Рыбинска в газете публиковался учитель русского языка в городском училище И.С. Зимулин, выпускник Московского университета.

Первый рыбинский «путеводитель» написан стихами. Это опубликованная в 1857 году поэма «Путеводитель по Ярославлю и Рыбинску. Стихотворение и труды крестьянина Фёдора Филипповича Смурова», посвященная «землякам-ярославцам». Автор сочинил косноязычно-субъективный панегирик. Он восхищается процветанием города и размахом рыбинской торговли:

Больше всего внимания в Рыбинске Смуров уделяет возможностям весело провести время. Его восторгают городские театр, бульвар и дача:

Рядом с бульваром продают апельсины и мороженое. Да и в целом

Полезным оказывается и взгляд извне. Первым из сторонних наблюдателей Павел Свиньин, ярославский помещик и путешественник по Америке, петербургский писатель, художник и основатель журнала «Отечественные записки», опубликовал там в 1826 году статью о Рыбинске как крупнейшей в России внутренней гавани. Впоследствии о Рыбинске писали губернский чиновник Иван Аксаков, педагог Константин Ушинский, земец Флегонт Арсеньев, журналист Георгий Устинов… да кто только ни писал! В 1890 году издал книгу о городе ярославец Константин Головщиков.

В XIX – начале ХХ веков расцвет краеведения был связан с земским движением. Стремление к объединению усилий привело к созданию губернских ученых архивных комиссий (ГУАК). На рубеже веков в России появляются и местные историки крупного масштаба. К сожалению, досоветский Рыбинск не дал такой значительной и мощной фигуры. Интерес к освоению Рыбинска как феноменального явления на карте страны просыпается в эти годы только эпизодически. В ярославскую ГУАК входили непременный член рыбинской землеустроительной комиссии Владимир Прасолов, рыбинский уездный предводитель дворянства Илиодор Хлебников (кстати, родственник известного журналиста рубежа XX–XXI веков Пола Хлебникова), а также епископ Сильвестр (в качестве почетного члена).

Интерес к изучению местной старины принял в городе оформленные выражения лишь к 1920-м годам. Тогда в рыбинском просвещенном кругу получают особое значение опыты краеведения. Неслучайно именно здесь в 1919 году прошел первый в стране краеведческий съезд. А потом были еще несколько. Краеведение самоопределяется как движущая сила местного, низового гражданского общества, как инструмент регионального, местного, областного, городского самосознания и средство объединения культурных деятелей, развития стимулов местного патриотизма. Но в новой исторической ситуации, после 1917 года, краеведение стало фактором консервации истории, которую, по сути, отвергал утопический советский проект светлого будущего. Новый мир не нуждался в ретро-ностальгии. 1930-е годы начались арестами сотрудников музея, обвиненных в приверженности «реакционной идеалистической идеологии». Для нас теперь этот приговор – скорее комплимент. Но многие местные историки погибли или замолчали.

Между тем, задачи привнесения в местную историю смысла далеко не устарели и продолжают стоять на повестке дня в современных краеведческих трудах. Пробуждение местной краеведческой темы связано с очерковыми книгами Михаила Рапова, Бориса Носика, появившимися в 1960-е годы. А новый подъем краеведения начинается в 1990-е годы. Бурное развитие местной истории в самых разных направлениях предъявило разные подходы и дало панораму реанимированных материалов о жизни Рыбинска. В результате многое изучено неплохо: бери и цитируй. Но есть и явные лакуны, так что временами материал приходится собирать по крупицам. И не всегда удается достичь полноты и цельности. Замечу также, что говорить о современности в полном объеме нужно специально и отдельно, поэтому неостывшие актуальные материалы будут привлечены избирательно.

…Ты знакомишься с городом и горожанами, пробуешь его на вкус, касаешься его камней, вживаешься в него – и начинаешь его понимать, чувствовать. Начинаешь думать о нем как о месте судьбы или встречи.

Поразмыслим о Рыбинске вместе.

Глава 1

География и ландшафт

Причал на великой реке. Окно на восток и на запад. Старый город и новые города.

Города встречают путешественника по-разному. В Рыбинск нужно въезжать по воде – и тогда он приветствует гостя парадной анфиладой зданий вдоль Волги, пусть и лишенной столичного безупречного блеска, но имеющей очень убедительную сдвоенную кульминацию – Собор и Биржу.

Писатель-классик Иван Гончаров в своем очерке странствий заметил: отсюда, от Рыбинска, начинается средний плес и уже ощущается «могучее дыхание Волги. Здесь чувствуется вся красота и сила речной природы: пение птиц и сильные грозы, восходы солнца и вечерняя тишина, свежесть и зелень прибрежных лесов и рощ».

Рыбинск исстари причастен водной стихии. Город и река слиты нераздельно. Их брачный союз в истории и порождает тьму артефактов – событий, коллизий, прецедентов. Супружеская чета, скульпторы Сергей Шапошников и Вера Малашкина, создала аллегорию Волги, которая замыкает город с запада, как будто кариатидная ростра-богиня на носу огромного корабля, входящего в море. Как на ярославском гербе медведь поставлен на службу, так и тут Волга призвана, чтобы не господствовать, а служить великим, пусть несбыточным планам, про которые осталось напоминание на постаменте. Там начертаны слова: «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

Город довольно широко и небрежно разбросан на невысоких холмах по берегам рек, среди вод, полей и лесов. В черте города протекают Волга, Шексна, Черемуха (в старые времена – Черемха), а также речки Коровка, ее приток Дресвянка, Гремячевский ручей у Софийского монастыря, Уткашь (у Копаева), Крутец, Фоминский ручей (у завода гидромеханизации), ручеек Гарманица (в Веретье). Речка Заструйка, бывшая когда-то западной границей города, давно уже течет по трубе.

Остальное – частности, по крайней мере до второй половины ХХ века, когда индустриальная эпоха назначила в союз Рыбинску другую главную стихию – воздух.

В мае 1914 года мальчишкой приехал в Рыбинск Дмитрий Лихачев, ставший много лет спустя академиком. А пока что он с семьей предвоенной весной пересел здесь с поезда на пароход. Лихачев вспоминал: «Волга тогда была другая, чем сейчас. Я уже не говорю о том, что она была без «морей» и разливов, без плотин и шлюзов. На ней было множество мелких судов разных типов. Буксиры тянули канатами караваны барок. Сплавляли лес плотами. На плотах ставили шатры и даже маленькие домики для плотогонов. Вечером ярко горели костры, на которых плотогоны готовили пищу и у которых сушили выстиранную одежду. <…> Раза два-три встретились красавицы «беляны». Беляны назывались так потому, что они были некрашеные. Бель – это некрашеное дерево. Эти огромные высокие барки плыли по течению, управляясь длинными веслами. <…> Волга была наполнена звуками. Гудели, приветствуя друг друга, пароходы. Капитаны кричали в рупоры, иногда – просто чтобы передать новости. Грузчики пели.

Существовали специально волжские анекдоты, где главную роль играли голоса кричавших друг другу с больших расстояний людей, плохо и по-своему понимавших друг друга. Но были и детские байки, и звукоподражания. Помню такое «звукоподражание» перекликающимся друг с другом петухам. Первый петух кричит: «В Костроме был». Второй спрашивает: «Каково там?» Первый отвечает: «Побывай сам». Этот «диалог» довольно хорошо передавал по интонации петушиную перекличку.

А вот сцена, которую я сам наблюдал. Была она в духе Островского. Сел к нам на пароход богатый купец, не устававший хвастаться своим богатством. Встречающиеся плоты он приветствовал, приложив ко рту ладони рупором: «Чьи плоты-те?» С плотов ему непременно отвечали: «Панфилова». Тогда купчишка с гордостью оборачивался к стоявшей на палубе публике и с важностью говорил: «Плоты-те наши!» <…>

Много на Волге пели. Песни слышались и с берега. Пели и на нижней палубе, в третьем классе: пели частушки и плясали. Мать не вынесла, когда плясала беременная женщина, и ушла вместе с отцом. Вдогонку беременная плясунья спела нам частушку об инженерах (отец неизменно носил инженерскую фуражку; поэтому плясунья и узнала его профессию).

На пристанях грузчики («крючники») помогали своему тяжелому труду возгласами и пением. Помню, ночью тащили из трюма (пароход был грузо-пассажирский) какую-то тяжелую вещь; грузчики дружно в такт кричали: «А вот пойдет, а вот пойдет!» Когда вещь сдвинулась, дружно кричали: «А вот пошла, а вот пошла, пошла, пошла!» <…>

Волга производила впечатление своей песенностью: огромное пространство реки было полно всем, что плавает, гудит, поет, выкрикивает. В городах пахло рыбой, разного рода снедью, лошадьми, даже пыль пахла почему-то ванилью. Люди ходили, громко разговаривая или перебраниваясь, торговцы выкликали свои товары, заманивали покупателей. Мальчишки – продавцы газет выкликали их названия, а иногда и заголовки статей, сообщения о происшествиях. На рынках встречались персы, кавказцы, татары, калмыки, чуваши, мордвины – все одетые по-своему, говорившие на своих языках…».

Сухопутные связи Рыбинска неоднозначны. Посмотрим на карту. 80 километров до Ярославля, 360 километров до Москвы и вдвое больше – до Петербурга.

Как второй презентабельный фасад Рыбинска в начале ХХ века задуман был в помпезно-живописном вкусе железнодорожный вокзал, связавший город с Петербургом, потом Ярославлем и Москвой. Питерские матросы приехали сюда в 1918 году и произвели революционный захват города. Здесь и теперь железнодорожная станция Рыбинск-пассажирский, принимающая дальние и пригородные поезда.

Силой традиций Петербург кажется многим рыбинцам ближе и даже, кажется, роднее Москвы. Почти как старший брат. Как и Петербург, Рыбинск обращен на запад, и волжский мост здесь – это очевидный аналог Троицкого моста в Питере: как с того открывается лучшая в России городская панорама на запад солнца, так и здесь вечерний вид с моста дает сильные ландшафтные впечатления.

Однако в ХХ веке сухопутная Москва победительно распространила свое влияние повсеместно, и Рыбинск сдался ей. Впрочем, на свой манер.

Имея привычную связь с обеими российскими столицами, Рыбинск в то же время заглядывает на восток и юго-восток – в щедрое Поволжье, на Урал и в богатый ресурсами западносибирский и печорский края. Это его восточная периферия, богатые страны сумеречной Азии, откуда приходит в Рыбинск ночь.

И еще одно понятно с самого начала: Рыбинск – не просто локальный центр местной округи, уезда или района, а хоть бы и губернии, как абсолютное большинство других российских городов, ближних и дальних. Это и центр, и провинция, и нечто третье. Характерно, что при создании здесь автовокзала репрезентативная задача даже и не ставилась: контакты города с прилегающей округой никогда не рассматривались здесь как приоритетные, а потому и здание получилось совсем уж неэффектное.

Рыбинск не разделил с Россией проблему замкнутости регионов на себя. «Территория РФ – совокупность почти замкнутых ячеек. Пространство несплошно. Стыки ячеек – глушь и запустение», – замечает современный географ Владимир Каганский. А в 1836 году министр внутренних дел России Дмитрий Блудов сокрушенно писал: «Большая часть наших уездных городов служит только центральным пунктом для управления. Они избраны были по соображениям лишь удобств в сем отношении и, не находясь при судоходных реках, больших дорогах, не имея никаких торговых выгод, служат единственно для помещения мест управления, и вся промышленность их ограничивается удовлетворением потребностей уездных чиновников, уступая иногда торговле какого-либо вблизи лежащего селения». Города складывались как проводники государственной политики и за счет ресурсов, накопленных государством, имели обычно характер военно-административных центров, предназначенных для защиты территории и дальнейшей колонизации. А вот суть и роль Рыбинска, его миссия и вклад – абсолютно иные.

Администрация и оборона становились часто уделом Ярославля, а Рыбинск извечно – центр коммуникаций, неизбежный полюс притяжения на живых торгово-обменных путях с востока на запад, с севера на юг – и в пространстве культурных контактов, если только политические обстоятельства тому благоприятствовали. Он имеет богатый опыт гражданской активности горожан, склонных к предпринимательству, к самоуправлению, к участию в рыночных процессах, к творческой самореализации в жизненных перипетиях и развитию социальной среды.

Заметим еще, что на региональном уровне пара Рыбинск – Ярославль отчасти воспроизводит давнее культурное противостояние Петербурга и Москвы. В Рыбинске часто хотят видеть восточный Петербург, «местный Петербург» в паре с Ярославлем, как «местной Москвой». Невозможно вообразить Рыбинск просто филиалом, городом-спутником Ярославля. Они полярно сопоставлены, и энергетическая дуга между ними искрит. Это соперничество и содружество имеет энергетический заряд, пусть и не самый сильный, но вполне продуктивный.

Бодрый, энергичный, деятельный, организованный Рыбинск, город деловой суеты, – и нередко флегматичный, часто небрежный и рассеянный Ярославль с его медитативным городским центром… Характерно же, что три последних ярославских губернатора – выходцы из Рыбинска?..

Однако в Ярославле тоже немало питерского, и наша антитеза в полном объеме работает далее на восток, в сторону еще недавно полусонной Костромы и дремотной Кинешмы, пока не иссякнет в преддверии Нижнего Новгорода – восточного города-эха русской Европы: Новгорода, Пскова, Петербурга. А в вершинных художественных выраженьях иногда даже происходит ярославско-рыбинская рокировка.

Водораздел проходит там, где в Ростове, Угличе и других старых ярославских городах – столицах полусуверенных княжеств – дает о себе знать древняя память о государственной независимости или полузависимости, где говорит мощный культурно-религиозный пласт. Рыбинск же – город преимущественно новый, открытый скорей будущему, чем прошлому. Не город-музей, а креативный центр, (потенциально) проективное ядро региона, полигон для творческих экспериментов.

Размах этой деятельности в современном открытом мире может быть сколь угодно глобальным.

Здесь сливаются воды Волги, Шексны и Черемхи. Волга – главная улица. И она уже широка здесь, от полукилометра до почти километра в разных местах. С того, что город всем обязан рекам Волге и Шексне, начинал свой рассказ о городе протоиерей Матвей Гомилевский. Солидарен в этом с ним другой основоположник регионального краеведения, Константин Головщиков, особо подчеркивавший значение Волги-Матушки. Тут нельзя быть оригинальным.

Само имя Рыбинска выдает прямую и откровенную связь города с водной стихией. Да и общий характер места определяется именно отношением к Волге; мы говорим: Поволжье, Заволжье, Верхневолжье…

Великие реки вынянчили древние цивилизации. Им многим обязаны народы и племена, проживающие на берегах. Река в аграрно-промысловой цивилизации – источник жизни. Важны реки на Русской равнине и в связи с ее хроническим бездорожьем и регулярной распутицей. По реке можно было передвигаться на дальние расстояния, налаживать торговые связи.

Веками человек был вписан прежде всего в природные циклы, связанные с жизнью реки. Здесь «люди как реки». Сезонная цикличность жизни реки определяет цикличность и человеческой жизни. Волга тут замерзала обычно в середине ноября, а трогался лед около самых последних чисел марта по старому стилю, причем ледоход длился неделю, а то и больше. Навигация, по сведеньям из энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, длилась дней 200 в году.

В краю, где нет больших гор, река являла людям наиболее очевидный образ непостижимого величия, бесконечности, неисчерпаемости бытия. Плавание по Волге – одно из главных переживаний, центральный опыт судьбы. Но с ней связаны и немалые опасности.

С другой стороны, исторические перипетии придали образу реки особый колорит. Волга по сию пору считается главной русской рекой, одним из главных национальных символов, она – место, где происходят некоторые ключевые события фольклорной памяти, но и сама персонаж художественных произведений. Реку Волгу поминает под этим именем уже Повесть временных лет, древнейшая русская летопись.