Псы одичалые. Уральский криминальный роман

Не повезло

Полдень. Черноморское солнце палит нещадно. Так и кажется, что его лучи прожигают тело насквозь. На небе – ни облачка. И только там, на самом дальнем горизонте появились туманные, еще неясные полоски, похожие на гусиные перышки.

Из пучины морской появились трое – Чайковский, Фомин и Орлова. Прошлепали несколько метров и плюхнулись на золотую россыпь пляжного песка. Минут с пять так и лежали, не произнеся ни слова.

Первой, что вполне логично, нарушила тишину женщина.

– Нет, мужики, – с откровенными нотками романтичного восторга, который особам слабого пола очень даже присущ, заметила Орлова, – как все-таки прелестно отдыхать на берегу Черного моря!

– А как же! – не поднимая головы от песка, откликнулся со своего места Фомин. – Не в России же загораем, а в зарубежье, пусть даже если оно и ближнее.

Орлова не стала обращать внимания на язвительный подтекст в реплике коллеги и продолжала восхищаться:

– Какое солнце! Какой здесь воздух! Какой песок! Просто чудо!

– Госпожа Орлова, вы не правы, – с суровым притворством в голосе возразил Чайковский. – Чудо вовсе не в воздухе и даже не в солнце, а в том, что наш генерал сжалился над тремя рабскими душами и одарил своей милостью – недельным отдыхом в Крыму.

– Виновата, господин полковник, исправлюсь! – вскочив и вытянувшись в струнку, отрапортовала Орлова.

А сквозь все еще влажный купальник озорно и даже можно сказать несколько нахально выпирали (как у семнадцатилетней) две небольшие, но замечательные грудки.

– Капитан Орлова, умерьте пыл, – довольно меланхолично бросил Фомин. – Извольте не соблазнять начальство своими торчащими прелестями. Чайковский у нас по этой части слаб и может не устоять.

– Сказал же! – вновь укладываясь на песок, возразила Орлова. – В полковниках уже ходит, начальником следственного управления УВД области стал, а все женихается; ни одна баба не может его захомутать и окольцевать. Не мужик, а кремень.

– А все потому, что с пеленок в тебя, дорогуша, влюблен…

– За столько лет и я даже не заметила?

– Ты кроме своего семейного ангела-хранителя, муженька родненького, никого вокруг не замечаешь. Чайковский же особы, достойной тебя, не встретил. Умру, говорит, а своему идеалу останусь верен. Мне, говорит, уготована вторая жизнь. А там, – Фомин устремил свой перст указующий в небеса, – он и намерен соединиться с тобой.

Чайковский слушал эту трепотню и никак не реагировал. Он лежал, закрыв глаза, и только руки были в ходу: брал в пригоршни песок и тонкой струйкой сыпал его на голый живот. Но вот последние слова его заставили встрепенуться.

– Это когда я тебе обо всем этом говорил, а?

– Когда? – все также меланхолично переспросил Фомин. Не дождавшись реакции, сам же ответил. – Давненько уже… Я и не помню…

Еще что-то в том же духе хотел сказать Фомин. Но в этот момент над ними появился вертолет. Сделав круг, приземлился невдалеке от пляжа, метрах в пятидесяти.

Зоркий глаз Фомина сразу определил:

– Решили понежиться на солнце.

– Используя служебный вертолет? Вряд ли, – Чайковский слегка приподнялся и посмотрел в ту сторону. Он увидел бегущего в их сторону человека в форме. – Кажется, по наши души. Чует мое сердце.

Товарищ полковник, – еще издали кричал бегущий, – товарищ полковник!

Фомин пробурчал:

– Нашел себе товарища. Чайковский у нас давно уже в господах ходит. До чего же отсталый здесь народ. Хохлы, одним словом.

Тем временем Чайковский не на шутку встревожился: по пустякам вертолет не станут гонять. Встал и начал натягивать на все еще влажное тело пляжный костюм.

– Товарищ полковник, к нам поступило сообщение по факсу. Вас всех троих требуют домой. Немедленно!

– Что еще там стряслось? – по-прежнему меланхолично поинтересовался Фомин. – Может, собака у хозяина сдохла?

– Кажется, нет. Собака живехонькая, – посланный был невозмутим. – В сообщении говорится, что у вас начальник УгРо убит. Убит в подъезде собственного дома.

– Эти слова буквально подбросили Фомина над землей. Он молниеносно вскочил.

– Ты что?! Что несешь? Спятил? – взревел Фомин, ошалело крутя головой. – Моего шефа?! Убили?!

– Вашего или нет, но убили.

– Не может быть!

Фомин и Орлова также стали на скорую руку одеваться.

– Стрелявших задержали? – зачем-то спросил Чайковский. Сообразив, что глупее вопроса не придумаешь, сердито сплюнул под ноги.

– В сообщении ничего об этом нет. Сказано лишь, что убит тремя выстрелами. Три пули всадили.

– Но почему за нами послали?

– Не знаю. Я не знаю, что в данный момент в головах своего начальства, а про ваше…

Фомин высказал свое предположение:

– Очевидно, генерал решил расследование убийства поручить нам. Не иначе!

Через несколько минут все трое уже были в салоне душного вертолета. И, взвихрив песок, винтокрылая птица вспорхнула ввысь и скрылась за горизонтом.

Прохвост

Из Фомина бурно изливалась ярость.

– Нет, это надо же!.. Какая сволочь!

– Что за шум, а драки нет? – спросил Чайковский, входя в кабинет.

Он подошел к распахнутому настежь окну и залюбовался яблоньками, только что одевшимися в воздушный подвенечный наряд, состоящий из миллиона нежно-розовых соцветий.

– Будто невинные девочки… На выданье, – мечтательно произнес он.

– Кто? Где? Кто и на каком «выданье»? – Фомин дико вращал глазами и ничего не понимал.

– Да, о яблоньках я, что в сквере напротив. Как они хороши в эту пору! – Чайковский вздохнул. – Обидно, что слишком срок их цветения мал: еще пару деньков и лепестки окажутся на земле, пожухнут, и унесет их ветер в дальние края.

Фомин продолжал недоумевать.

– В лирики записался? Пора бы и скинуть оболочку курортника.

Чайковский, не обращая внимания на непривычное поведение Фомина – старого, доброго и верного боевого товарища, – сел за стол.

– Ну-с, господа, что мы имеем?.. Слушаю, майор Фомин.

– Да ни хрена мы не имеем! – все еще горячась, откликнулся тот.

– Ах, как ты не прав! Во-первых, прокурор Тушин подписал постановление о возбуждении уголовного дела по факту убийства начальника уголовного розыска.

– А еще имеем над собой начальничка, – ядовито добавил Фомин.

– Верно, друг. Создана оперативно-следственная бригада и возглавляет ее, как и положено по закону, старший следователь по особо важным делам областной прокуратуры Алексеев. Не горюй, что сейчас мы всего лишь на подхвате. Это, может быть, даже и лучше. Избежим каждодневного промывания мозгов, как минимум.

– Да уж… Только что разговаривал по телефону с Алексеевым. Зануда, чувствую, каких мало…

– Ты это брось…

– И «бросать» нечего. Ты, говорит, почему до сих пор не вышел на убийцу? А откуда я его возьму. Видишь, как все для него просто: пришел, увидел, задержал. И доставил пред светлые очи следователя.

– Теперь понятно твое буйство.

Чайковский ёрничал. Фомин же этого не замечал.

– Была нужда. Есть у меня проблемы и поважнее.

– Какие, если не секрет?

– Злюсь из-за Маврина. Мы с ним школу милиции вместе заканчивали. Способный. Семьями дружим… Теперь вот пришлось собственноручно препроводить прохвоста в ИВС. Завтра заканчиваются третьи сутки, надо будет предъявлять обвинение, без результатов экспертизы – никуда.

Эксперт

– Привет, мальчики, – прямо с порога затараторила Орлова. – Я не ослышалась, нет? Что-то вы тут про экспертизу?

– Спасительница ты наша, Зинуля, – изображая истинного джентльмена, Фомин галантно приложил свои уста к миниатюрной женской ручке.

– Я должна вас огорчить…

Фомин сразу встрепенулся.

– С анализами что-то?

– Нет, с анализами все в порядке…

– Ну, слава Богу, – оба офицера облегченно вздохнули.

– Я подготовила экспертное заключение: пистолет Макарова, из которого был убит начальник УгРо Лаврентьев, (хотя и спилен номер) – это табельное оружие Маврина. Это – во-первых.

– А что же тогда во-вторых? – спросил Фомин, сделав стойку, очень сходную с той, которую делают гончие, почуявшие добычу.

– Во-вторых, господа офицеры, на пистолете обнаружены не только пальчики Маврина.

– Чьи же еще? – чуть ли не в голос спросили оба.

– Свежие отпечатки пальцев лица, о котором я понятия не имею.

– Тогда – делай же что-нибудь! – воскликнул Фомин.

– Всенепременнейше, господин майор. Подготовила официальный запрос в Московскую центральную картотеку. Вполне возможно, что они там уже имеются. Если так, то нам скоро точно скажут, чьи эти пальчики.

– Тащи сюда официальное экспертное заключение, Зинуля, а я пока душу потрясу моего негодяя.

– Остынь, Фомин. Не пори горячку. Как бы нам самим не повытряхивали душу. Чую беду…

– Беда – не беда, но неприятность налицо.

Теперь и Чайковский стал проявлять нетерпение.

– Говори, Зинуля, не томи наши души.

– Она такая, – проворчал себе под нос Фомин.

– Дорогая ты моя, – Чайковский умоляюще глядел на женщину, – выкладывай все. – Фомину при этом незаметно погрозил кулаком. – Замолчишь ли ты, наконец?

– Молчу. Нем, как рыба. И даже больше, – Фомин стал постепенно входить в свое обычное слегка ироничное состояние.

– Маврин заявил отвод мне, как эксперту.

Теперь и Чайковский, кажется, начал терять самообладание.

– Что за чушь? Не верит в твою компетентность? Какие мотивы выдвигает?

– Он полагает, что не смогу быть объективной, так как лет пятнадцать назад я работала некоторое время непосредственно под его началом и могла затаить обиду. Так что…

– Вот мерзавец! – возмутился Чайковский.

– И я того же мнения, – все-таки вставил Фомин.

– Капитан Орлова, – Чайковский перешел на официальный тон, – чтобы через две минуты на моем столе лежало твое заключение. А с его отводом знаешь, что я сделаю?

Фомин хихикнул.

– Не стоит. Бумага жестковатая. Невзначай можешь и порезать кое-что из интимного.

Орлова же ответила:

– Слушаюсь, господин полковник. Как хотите…

Она повернулась и вышла из кабинета. Потом вернулась.

– А вы не забыли, мальчики, что он имеет на то полное законное право, а?

Фомин состроил на лице обиженную гримасу.

– За кого ты нас принимаешь, милочка?

– За отпетых болванов, а за кого же еще?

Она заливисто рассмеялась.

Фомин угрожающе встал.

– Ну, Зинуль, ну, погоди! Отольются мышке кошкины слезы.

Орлова, все еще смеясь, вышла из комнаты и потому не могла слышать последних слов Фомина.

Смех – смехом, идя к себе, думала Орлова, но история, кажется, начинает приобретать дурной оборот. И никто не может сказать, чем все это закончится. Во всяком случае, решила она, открывая ключом входную дверь своей лаборатории, надо немедленно по факсу отправить запрос в Москву: любопытно, кто еще держал в руках табельное оружие Маврина? И еще: какая во всем этом роль Маврина? Убийца? Нет, не похож он на злодея. Если не он, то кто? И как табельный пистолет мог оказаться в чужих руках. Похитили? Пусть так, но тогда новые вопросы: почему не заявил; почему молчит? Нет, тут явно много странного и совершенно непонятного. Где-то случайно обронил? Не заявил о потере, потому что боялся ответственности? Возможно все, но не в этом случае. Маврин – человек опытный и добросовестный. И ему ли не знать, какую опасность представляет находка-пистолет, попади в недобрые руки? Вспомнив о своих «мальчиках», слегка поседевших вместе с ней, подумала: «Ох, не завидую им. Потрудиться придется изрядно, чтобы прояснить это загадочное убийство».

В лаборатории

Дверь противно завизжала, и в ее проеме показался полковник Чайковский. Лицо его полыхало от возбуждения.

– Нет, ты только представь, Зинуля, – с порога завозмущался он, входя в экспертно-криминалистическую лабораторию, где Орлова копошилась над химическими анализами, – какие у начальства способности! Как умеет с самого утра испортить настроение подчиненным!

– И ты тоже? – с нотками иронии, не отрываясь от работы, спросила она.

– Я? Нет!

– Разве ты не начальство?

– Да. Но…

– Хочешь сказать, ты не такой? И выволочки не устраиваешь?

– Да, устраиваю. Но не так часто и не по утрам.

– Когда же?

– Все больше – под вечер.

– Это, полагаешь, лучше, приятнее для подчиненных?

– Думаю, да.

– А ты не ошибаешься?.. – она оторвалась от пробирки на секунду и хитро взглянула на полковника. – Впрочем, ладно… Выворачивай душу: что случилось?

– Да… все то же. На «ковер» изволил вызвать генерал. Гневается: неделя, мол, прошла, а оперативно-следственная бригада все топчется на одном месте, как (это его слова) медведь перед с… ем. На след убийцы, мол, так и не сумела выйти.

Чайковский смахнул со стула вальяжно разлегшегося огромного рыжего кота. Устроился сам. Кот же (в ответ на такую бесцеремонность пришедшего фыркнул, хотел было принять устрашающую позу, но, видно, передумал) важно и с величайшим чувством собственного достоинства протопал в сторону полуоткрытой двери и удалился из лаборатории, держа демонстративно хвост трубой.

– Всему свое время, – философски заметила Орлова. – Хотя… Чего хочет начальство, того хочет сам Всевышний.

– Ты все шутишь, а мне каково? Впрочем, чего это я слезу пускаю в дамскую жилетку?

Он встал и направился к выходу.

– Ты куда?

– Пойду. Попробую пораскалывать «орешек».

Орешек

Следственный изолятор. Комнатенка. Из карликового оконца, находящегося под самым потолком, еле-еле пробивается свет. Один стол. Несколько табуреток. В углу – пристроился майор Фомин, нервно теребя в пальцах какую-то бумажку. За столом – Чайковский. Напротив – намертво привинченный к полу табурет пока пустует. На столе – пусто: ни листочка бумаги, ни ручки.

– Арестованный на допрос доставлен, – доложил охранник, жадно поедая глазами полковника.

– Не арестованный, а задержанный… пока, – поправил его Чайковский. – Снимите с него наручники и – сюда, – он указал на стоящий напротив табурет.

В комнате повисла тягостная тишина. Никто первым не хотел ее нарушить. Не утерпел Фомин, сорвался-таки. Хотя Чайковский предупреждал.

– Ты чего с нами в молчанку играешь, сволочь!? Чего ждешь? Дипломатничания? Хрен тебе! Или выкладывай все, или я найду способ развязать тебе язык, так сказать, по-свойски.

– Чего он орет, товарищ полковник?

Фомин еще больше рассвирепел.

– Тамбовский волк тебе товарищ…

– Ну… хватит, Фомин, угомонись, – Чайковский с укором посмотрел в его сторону. – Как мальчишка!

Фомин примолк, спохватился, что наговорил лишнего. Подумал: «Теперь жди большущую «телегу».

– Вы меня вызвали на допрос или как? – спросил Маврин. – Без адвоката не буду давать показания.

Чайковский возразил:

– Да нет, адвокат в данном случае нам не понадобится. Я бы хотел просто поговорить, без протокола, как с коллегой.

– Да, так и поверил! Небось, звукозаписывающую аппаратуру установили?

Чайковский спокойно продолжал:

– Пойми, Сережа, убит наш и твой товарищ по службе. Убит из твоего табельного оружия. Ты хоть это-то не отрицаешь?

– Я не могу не верить результатам технической экспертизы.

– Ну, вот… Теперь только представь, что нам остается думать? На месте преступления найден твой пистолет Макарова и с твоими, подчеркиваю, твоими отпечатками пальцев на нем.

Чайковский умышленно скрыл тот факт, что на рукоятке пистолета обнаружены еще и другие, более свежие отпечатки пальцев.

– Встань на мое место: ну, как бы ты повел себя? Иначе? Сомневаюсь. Улики налицо, а подозреваемый, вопреки всякому здравому смыслу, молчит. Бессмыслица, согласись? Ты сам юрист и отлично все понимаешь. Так, может, откроешься, а? Рано или поздно отгадка придет, но как бы поздно не было… для тебя.

– Не пугайте: стреляного воробья на мякине не провести.

Чайковский оставался невозмутим.

– И все-таки, объясни: если ты не причастен к убийству (предположим такое), то, как твой пистолет очутился в руках злодея? Не по щучьему же велению? Или, может, все это происки дьявола, а?

– Не знаю я, не знаю! Сколько раз можно твердить одно и тоже! Неужели я – опытный эксперт-криминалист – не убрал бы свои отпечатки пальцев или оставил бы на месте преступления такую убийственную улику, как пистолет? За кого принимаете? За идиота?

Фомин снова взбесился.

– Нет, ты не идиот! Ты, отпетый мерзавец, поднявший руку на товарища по службе, отца двоих детей. Кончай волынить. Или я за себя не ручаюсь.

– Сережа, ты прости Фомина. Попробуй понять его. С юношеских лет вы были вместе, семьями дружили. И вот теперь человек, которому он бесконечно доверял, – убийца. Думаешь, ему приятно это все? Каково ему смотреть в глаза твоей жены? Что он должен сказать твоим детям?

– В том-то все и дело, – неожиданно вырвалось у Маврина.

Чайковский насторожился. Как гончая, почуявшая добычу.

– Что ты имеешь в виду? Что? Говори!

– Нет-нет, н-н-ничего…

– Мотивы? Говори, что вынуждает тебя молчать?

Чайковский буквально впился в него, пытаясь хоть что-то прочесть в его глазах, для чего даже привстал.

– Говори, что или кто принуждает тебя молчать. Хочу знать правду! Говори! Что-то личное? Так, да?

Поиск

Видавшая виды и вконец растрепанная милицейская «Волга», с большим трудом преодолевая уличные заторы, пытается набрать приличную скорость. Сержант, сидящий за рулем, всякий раз чертыхается, когда приходится переходить с одной скорости на другую. Как только брался за рычаг, в коробке скоростей что-то жутко-жутко свистело и скрежетало.

– Господин полковник, – наконец-таки решился он обратиться к Чайковскому, – вас не удивляет, что как только вам надо выезжать на место преступления, так в гараже УВД не оказывается ни одной приличной машинешки?

– Нет, не удивляет, Алексей, – привык. У меня все и всегда – наперекосяк. Судьба, видно, такая – все строит козни.

Сидящий сзади Фомин в один момент откликнулся.

– Какая к черту судьба! Рыкнул бы разок хорошенько на начальника гаража – и все было бы в норме. Столько прослужил, а по-милицейски разговаривать не научился.

Чайковский обернулся к Фомину.

– Что значит «по-полицейски»?

– Не знаешь?

– Нет.

– Будто бы! Не строй из себя идиота, так как сия шапка – не по тебе.

– Господин полковник, – вновь вступил в разговор водитель, – разрешите рассказать вам одну историю…

– Лучше на дорогу смотри, а то мы сами можем попасть в историю.

– Не сомневайтесь, смотрю, а все же разрешите, а?

– Ну, валяй, сержант.

– Сочинительством решил подзаняться или как? – съязвил все-таки Фомин.

– Нет-нет, мне один приятель рассказывал. В соседней области это было. Приехали туда из Москвы, из МВД социологи. Вздумалось им какое-то социологическое исследование провести среди личного состава УВД. Анкету на нескольких листах распространили. Ну… сами знаете, как у нас, – доверяй, но проверяй. Вот начальник политотдела (еще при КПСС было) тоже, кстати, полковник…

Фомин опять прицепился.

– Ты на что намекаешь?

– Оставь, Фомин, его, – заступился Чайковский, – пусть дорасскажет.

– Ну, вот, значит, начальник политотдела приказал: прежде чем собранные анкеты передавать социологам – показать ему. Для проверки. Мало ли чего могут понаписать милиционеры.

– А покороче нельзя? – снова съязвил Фомин.

– Никак нет… Перебирает, значит, он эти самые анкеты, изучает, одобрительно хмыкает. Десятка два уже просмотрел. Но вот на одной анкете задержался. Даже, если точно, на вопросе: сколькими языками владеете? Заполнивший анкету офицер так ответил: «Тремями, а именно – русским, руководящим и матерным». Начальник политотдела возмутился столь низким уровнем подготовки офицера, поэтому решил поправить ответ, чтобы не стыдно было перед москвичами. Он зачеркнул ранее написанное, а поверх уже собственноручно начертал: «Двумями, поскольку руководяще-милицейский и матерный – это один и тот же язык».

Чайковский сдержанно заулыбался, а Фомин так просто залился в смехе.

– Ну, сержант, ну молодец! Нет, ты, Чайковский, оцени, как это похоже! Офицер, оказывается, владеет не тремями, а двумями языками. И какими! Чего стоит один руководяще-милицейский? – Фомин откинулся на спинку сидения и снова захохотал. – Не в бровь, а в глаз, Не сержант, а какой-то мудрец!

Водитель пробурчал себе под нос:

– Почему-то считают, что если сержант, то обязательно глуп, как пробка.

– Да, не считаю я так, Алешка, извини! Не подумав, ляпнул. Не обижайся.

– Чего уж там, – примирительно ответил сержант. – Выходите. Приехали. А я отгоню машину в сторону.

Чайковский вылез из салона машины. И, как ветром, улыбку сдуло с лица. Он увидел то, что его всегда раздражало, – толпу зевак.

– Что за митинг? – обращаясь уже к Фомину, добавил. – Попроси зевак отойти подальше от подъезда дома. Не цирк же!

– Это уж как водится, – ответил Фомин, – любопытствующих полно, свидетеля же – не найдешь… А где Зинуля?

– Подъедет. Минут через пятнадцать. А пока…

К ним подошла группа офицеров из местного отдела внутренних дел, в том числе и местный участковый.

Чайковский не стал скрывать недовольство.

– Как же вы так? Бывает разве такое? Совершено убийство. В подъезде жилого дома. Ни свидетелей, ни улик. Верхоглядство! Неужели надо напоминать, на сколько важен тщательный осмотр места происшествия по горячим следам. А сейчас? Что мы найдем? Столько людей перебывало. Попробуем, конечно, но…

Чайковский заозирался, пытаясь отыскать глазами Фомина.

Участковый догадался.

– Вон он, с гражданками общается.

Чайковский посмотрел в ту сторону, куда указал участковый. Увидел в галдящей толпе своего товарища. Ни слова не говоря, направился туда. Подошел, кажется, вовремя. Широкое и несколько смугловатое лицо Фомина сияло от восторга.

– Балагуришь? Делом кто будет заниматься?

– А я что делаю? Отойдем. Разговор есть, – удалились метров на пять от толпы. – Удача! Я разговорил бабёнок. И знаешь, на что наткнулся? На свидетеля! Видишь, стоит пацан?

– Ну и…

– Он видел убийцу!

– Что ты несешь?

– Не злись.

Чайковский зачем-то спросил:

– Сколько ему лет?