Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Надо уезжать. Аланд просил, чтобы уже завтра тут никого не было.

– Завтра и уеду. Поезжай.

– Завтра наступило, Гейнц.

– Утром уеду.

– Ты поедешь к себе?

– Разумеется.

– Я надеюсь, ты на меня не рассердился?

– Нет. Просто работы много. Ты не понимаешь, фенрих, как он это играл. Я не понимаю, мне не поймать этот звук. Как он это делает?

– Он не сказал тебе как?

– Он сказал – ищи, сказал, что ты знаешь. А как ты можешь это знать? Ты скрипку в руках не держал.

– Он тебя дразнил, Гейнц.

– Но скажи мне – как, почему от его звука меня прошибает до дрожи. А я?.. Это все не то. Ты торопишься?

– Нет, я жду тебя, думал, ты поедешь ко мне.

– Поиграешь со мной? Я понятия не имею, как и откуда ты можешь это знать, но он не шутил. Я помню твой концерт для двадцати музыкальных идиотов, куда тебя там черти до февраля уносили, но ты тогда играл не так, как всегда. Где ты был, что он тогда сделал с тобой? Уже год прошел, но ты с тех пор прежним собой так и не стал. Понятно, что пока ты носился с пеленками, вроде бы сделался попроще, но это в тебе никуда не делось. Он мне сказал, чтобы я перед тобой носа не задирал, что про звук на данный момент ты знаешь куда больше, чем я.

– Гейнц, я никуда не уезжал, все это время я был в Корпусе в интенсивной медитации, тогда Аланд не хотел, чтобы кто-то об этом знал.

– Он меня как кастрировал сегодня, вообще голос пропал, не звучит. Понимаешь, ничего не звучит, пустота.

– Тебе кажется, Гейнц, я не раз приходил к дверям, слушал тебя – великолепный звук.

– Это лепет, Вебер, это не звук, сыграй со мной. Я попробую сыграть от начала до конца…

– Гейнц, может, тебе наоборот стоит прерваться, ты переиграл? У тебя даже глаза воспалились.

– Не знаю, с чего им воспаляться, в ноты я не смотрю, сонаты Генделя я переиграл пацаном. Тебе что, трудно?

– Нет, я с удовольствием поиграю с тобой, давай пока не будем разбегаться по сторонам, ты всегда сможешь послушать меня, я тебе подыграю, если нужно. Где ноты?

– На полке. Фенрих, что может дать смотрение в пустоту? Я должен искать звук.

– Ты должен его слышать, Гейнц.

– Я его слышу, я не слышу его при звукоизвлечении, он не тот, что звучит внутри, а мне послезавтра играть.

– Ты великолепно сыграешь, а то, что ты собой недоволен, так я никогда не видел, чтобы ты был удовлетворен своей игрой, это всегда так было.

– Я еще играю черт знает с кем. Почему не с тобой?

– Я не знаю, думаю, Аланд пытается ввести тебя в консерваторские круги, тебе там преподавать. Я слышал, что твой концертмейстер – молодой, талантливый парень. Вряд ли он сыграет плохо, учат же их там чему-нибудь.

– То, что я там слушал несколько раз, пока с Аландом болтался, – так этому и учиться не стоит. Завтра к одиннадцати я должен быть на репетиции, договорились сыграться хоть накануне, я просил раньше, мне сказал Ленц, что в этом нет необходимости. А как ее может не быть?

– Но это профессиональные музыканты, Гейнц, играть – их профессия.

– Как латать сапоги, понимаю.

Даже говоря с Вебером, Гейнц оставался где-то далеко, он слышал Вебера и не прекращал выслушивания внутри себя, Вебер хорошо знал этот полуотсутствующий взгляд Гейнца. Играл он, с точки зрения Вебера, удивительно. Вебер сам осторожничал над звуком, боясь нарушить гармонию Гейнца, сам поддался его парению над звуком. Вебер успокоенный опустил руки, доиграв сонату до конца. Гейнц бессильно сел в кресло.

– Полная чепуха.

– Нет, Гейнц, это было хорошо. Поедем домой. Тебе надо отдохнуть.

– Аланд, конечно, приказал тебя во всем слушаться.

– Перестань. Ты сам напросился на то, чтобы он наговорил тебе не то, что ты хочешь. Поехали, Гейнц.

Пока Вебер на скорую руку пытался приготовить ужин, Гейнц заснул прямо в кресле, вид его был усталым и недовольным даже во сне. Вебер тоже решил, что выспится, последние дни до сна как-то не доходило.

Проснулся он оттого, что Гейнц, уже умытый и бодрый, расталкивал его на разминку. Шесть утра.

– Поехали к озеру, фенрих, можно было вчера и не уезжать, никакого смысла не было в нашем перемещении.

– Почему никакого – мы выполнили приказ Аланда, какой еще тебе нужен смысл?

– Здравый, фенрих. У Аланда тоже бывают с этим проблемы, он стареет, как бы он там ни хорохорился. Он сдает в последнее время просто на глазах.

– Перестань, Гейнц. Но я вижу, что у тебя хорошее настроение. Я рад.

– У меня ужасное настроение, фенрих, я даже утоплю тебя в озере.

– Тогда я и умываться не буду.

– Это рационально.

К их удивлению, ворота Корпуса были открыты, за воротами были посторонние люди, рабочие грузили строительные материалы.

– Видишь, Гейнцек, как хорошо, что мы уехали, нас хоть камнями не завалили.

– Аланд что-то строить собрался?

– Он говорил, что будет что-то достраивать.

– Даже к турнику не подойдешь.

– Он сказал здесь не появляться, пойдем к озеру, разомнемся вдали от посторонних глаз.

– И как долго все это будет длиться?

– Женщины вернутся, и для нас это будет знак к возвращению в Корпус.

– Идем, я не могу этого видеть. Я вообще перемен не люблю.

– А сам их просишь. Зачем тебе дальние гастроли? Рим сюда не приедет, да и Лондон вряд ли, для меня так и Мюнхен – у черта на рогах. Какая разница, где играть.

– Никакой, а вот без турника – проблемы. Еще подтянуться можно, если ветку покрепче отыскать, но всерьез не размяться.