Итальянские разбойники. Ньюстедское аббатство (сборник)

Глава I. Гостиница в Террачине

Клак-клак-клак-клак-клак!..

– Кажется, едет эстафета из Неаполя, – сказал хозяин гостиницы в Террачине, – приготовьте лошадь.

Как обычно, лошадь шла рысью, почтальон вовсю размахивал кнутом с короткой рукояткой и длинным узловатым ремнем, каждый удар которого был подобен пистолетному выстрелу. Это был молодой, крепкий человек, в обыкновенном мундире, который состоял из светло-синего колета* с бархатными обшлагами и золотым галуном, треугольной шляпы с золотыми кистями и английских сапог; вместо кожаных брюк на нем были остатки изорванных подштанников, едва прикрывавших тело.

Остановившись у дверей, ездок слез с лошади.

– Стакан росоглио, свежую лошадь и пару штанов, – сказал гонец, – и как можно скорее! Я и без того слишком опоздал и мне нужно скорее ехать дальше!

– Святой Януарий! – изумился хозяин. – Скажи, где ты оставил свои брюки?

– У разбойников, между Террачиной и Фонди.

– Что ты говоришь? Ограбить эстафету! Я слышу это в первый раз! Что же они хотели у тебя забрать?

– Мои кожаные штаны, – ответил эстафетчик. – Они были совсем новые, блестели как золото и чрезвычайно понравились их капитану.

– Право, эти черти становятся день ото дня наглее. Напасть на эстафету! И только ради пары кожаных брюк!

Нападение на государственного гонца, казалось, больше изумило хозяина, нежели все другие злодеяния, творимые на большой дороге; и в самом деле, подобное случилось в первый раз, это был совершенно отчаянный грабеж, ибо разбойники, как правило, избегали того, что могло вынудить государство принять надлежащие меры для их обуздания.

Между тем гонец уже совершенно приготовился к отъезду, ибо почтальон не любил терять время понапрасну. Лошадь была выведена, росоглио выпит, и гонец, сунув ноги в стремена, взялся за поводья.

– Много ли было разбойников в этой шайке? – спросил смуглый молодой человек, как раз выходивший в этот момент из дверей гостиницы.

– Я еще никогда не видал такой огромной шайки, – отвечал эстафетчик, садясь на лошадь.

– Жестоко ли обращаются они с путешественниками? – поинтересовалась молодая дама венецианка, спутница смуглого молодого мужчины.

– Они очень жестоки, синьора! – сказал гонец, взглянув на девушку, и добавил, пришпорив лошадь: – Они убивают всех: мужчин и женщин.

Клак-клак-клак-клак! Последние слова гонца заглушили удары кнута, и кучер во весь опор помчался к Понтийским болотам*.

– Святая Дева Мария! – воскликнула молодая венецианка. – Что с нами будет!

Гостиница, о которой мы говорим, лежит близ стен Террачины, у подошвы высокой скалы, на которой находятся развалины замка Теодориха*, короля готов. Положение Террачины, небольшого, старинного, патриархального итальянского города на границе Папской области*, заключает в себе нечто особенное. Во всем, что принадлежит к этой местности, явно обнаруживается леность. Средиземное море – море без прилива и отлива – омывает с одной стороны стены города. В его гавани не видно никаких судов, и лишь изредка посещают ее мелкие барки, нагруженные треской, скудной пищей Великого поста. Жители на первый взгляд ленивый и незлобный народ, как обыкновенно бывает в местах с теплым климатом; но эта мирная наружность прикрывает часто совсем иные качества. Многие считают их равными разбойникам соседних гор и убеждены, что они имеют с ними сношения. Редко стоящие на морском берегу хижины ясно доказывают, что пираты часто пристают к этому берегу, между тем как низкие хижины – жилища солдат – означают дорогу, идущую чрез лес масличных деревьев, и где нередко путешественника поджидает опасность нападения разбойников. Между этим городом и Фонди дорога в Неаполь считается опаснее всего.

Итальянские разбойники – самый отчаянный род людей, которые могли бы образовать особое сословие в человеческом обществе. Они носят своего рода мундир или, лучше сказать, особенную одежду, которая ясно подчеркивает их ремесло. Они делают это для того, чтобы, с одной стороны, в глазах простого народа иметь военный вид, а с другой стороны, чтобы возбудить посредством наружного блеска у молодых людей в деревнях охоту вступать в их общество. Одежда их часто бывает весьма богата и красива. Они носят куртки и брюки светлых цветов, иногда богато расшитые; грудь их украшают медали и ордена; шляпы имеют форму конуса, широкие поля которых бывают разукрашены цветными лентами и перьями; волосы же нередко прикрывают шелковой сеточкой; они носят особые сандалии из сукна или кожи, которые прикрепляются ремнями и чрезвычайно гибки, легки и весьма удобны для хождения по горам; широкий пояс из сукна или из шелка, сплетенный в виде сетки, служит для ношения богато украшенных пистолетов и кинжалов; на спине висит карабин, а широкий темный плащ, карбонарий, служащий защитой от непогоды и постелью на ночных биваках в горах, накидывается небрежно на плечи.

Они – обладатели большого пространства земли, примыкающего к Апеннинским горам; они знают все труднопроходимые ущелья, потайные тропы для отступления и непроходимые леса на вершинах гор, где их не отваживается преследовать никакая вооруженная сила. Они уверены в хорошем расположении жителей этой страны, неграмотного и бедного народа, который они не только никогда не беспокоят, а напротив, нередко одаривают частью своей добычи. И их действительно почитают в некоторых деревнях и пограничных городах, где они превращают награбленные ими вещи в деньги, за полугероев. При столь благоприятном стечении обстоятельств, будучи защищаемы ущельями гор, разбойники всегда дают сильный отпор слабой полиции итальянских владений. Тщетно прибиваются объявления с именами и приметами к дверям церквей и обещаются вознаграждения, если их выдадут, живыми или мертвыми, государственным судам; жители деревень опасаются их предавать, либо потому, что ежедневно видят ужасные примеры мщения изменникам, либо потому, что имеют с ними очень выгодные отношения. Часто жандармы преследуют и убивают их как хищных зверей, часто их головы бывают выставлены в клетках и на шестах вдоль дорог, или их трупы повешены на деревьях в тех местах, где они совершили грабеж; однако же эти страшные зрелища вместо устрашения разбойников достигают только того, что те с еще большим ожесточением нападают на путешественников.

В то время, когда эстафета была столь отчаянно ограблена, дерзость разбойников достигла высочайшей степени. Они сожгли многие загородные дома, рассылали гонцов в города к купцам и богатым гражданам и требовали денег, платья, галантерейных товаров, а в случае отказа угрожали местью; они имели своих доверенных лиц в каждом городе, в каждой деревне, в каждом трактире на больших дорогах, которые извещали их обо всех путешественниках. Они нападали на дилижансы, похищали богатых и знатных людей и прятали их в ущельях гор, принуждая писать родственникам, чтобы те присылали значительные суммы для выкупа, не щадя даже женщин, которые попадались им в руки.

Так поступали разбойники, или лучше сказать, такие ходили о них слухи, когда была ограблена эстафета. Смуглый молодой человек и дама венецианка, о которых мы упомянули, приехали в гостиницу после обеда в собственной карете, в сопровождении одного слуги. Они недавно вступили в брак, хотели совершить небольшое путешествие в эти романтические края и посетить в Неаполе богатую тетушку молодой супруги.

Дама была молода, чувствительна и боязлива. Рассказы, слышанные ею по дороге, увеличили ее опасения как в отношении самой себя, так и в отношении супруга, поскольку, несмотря на то, что она уже больше месяца была замужем, тем не менее любила своего мужа без памяти. Когда они прибыли в Террачину, ужасные слухи, и две головы разбойников, висевшие по обеим сторонам старинных городских ворот в железных клетках, еще больше умножили ее страхи. Напрасно пытался успокоить ее супруг: она промедлила после обеда в гостинице до тех пор, пока не стало слишком поздно продолжать путешествие в тот же вечер, а последние слова эстафетчика еще больше расстроили ее.

– Возвратимся лучше в Рим, – сказала она, кинувшись в объятия мужа, – лучше возвратимся в Рим и оставим путешествие в Неаполь.

– А как же посещение тети? – спросил супруг.

– Но какая мне радость в посещении тети, если я не уверена в твоей безопасности, – ответила она, нежно взглянув на мужа.

В ее словах и поступках сказывалось нечто, без слов говорившее, что в эту минуту она более опасалась за мужа, нежели за себя, что она недавно была замужем и согласилась на брак без принуждения. Она чувствовала именно то, о чем говорила, – в этом по крайней мере не сомневался ее муж. В самом деле, никто не усомнился бы в ее искренности, кто хоть раз слышал приятный звук венецианского голоса, ощутил нежность венецианского наречия и кто видел волшебный взор венецианских очей. Он взял ее белоснежную руку, нежно прижал к своей груди и, поцеловав, сказал:

– Итак, мы переночуем в Террачине.

Клак-клак-клак-клак-клак!

Новое событие на почтовой дороге привлекло внимание хозяина и его гостей. Со стороны Понтийских болот примчалась рысью карета, запряженная шестеркой лошадей. Почтальон бешено ударял бичом, что всегда делают возницы, если везут важную особу или уверены в хорошей награде. Это было ландо*, и пассажир сидел сзади в особо устроенной корзине. Простое, но красивое и устойчивое устройство кареты, множество хорошо прилаженных ящиков и кистей вокруг козел, свежее и здоровое лицо господина, сидевшего у окна, и краснощекий слуга, с коротко остриженными волосами, в коротком сюртуке, в светло-коричневых рейтузах и в длинных гамашах, доказывали, что карета принадлежала какому-то англичанину.

– Лошадей в Фонди, – сказал англичанин, как только хозяин приблизился к дверцам кареты.

– Не угодно ли вашему превосходительству выйти пообедать и отдохнуть?

– Нет. Я не хочу есть прежде, чем приеду в Фонди.

– Но пройдет много времени, пока прибудут лошади.

– Ах! Вечно одно и то же – никогда нет лошадей в этой проклятой стране!

– Если бы только вашему превосходительству угодно было войти в дом…

– Нет, нет и нет! Я говорю тебе: нет! Мне ничего не нужно кроме свежих лошадей, и как можно скорее! Джон! Похлопочи, чтобы скорее привели лошадей и чтобы нас не задержали здесь на два или три часа. Скажи хозяину, что если он заставит меня слишком долго ждать, то я подам на него жалобу почтмейстеру.

Джон надел шляпу и пошел исполнять приказание своего господина со свойственной английским слугам молчаливостью.

Англичанин между тем вышел из кареты и принялся ходить взад и вперед перед гостиницей, засунув руки в карманы, не обращая внимания на толпу, которая дивилась на него и его экипаж. Он был высок и складен, опрятно одет и носил небольшую шляпу пряничного цвета.

В выражении его лица сквозило какое-то неудовольствие, происходившее отчасти от того, что он еще не обедал, отчасти от того, что он за час сделал не более семи английских миль*, не имея, правда, особой причины торопиться, кроме обычного желания англичан скорее достигнуть цели своего путешествия или для того, чтобы иметь возможность употребить свою любимую поговорку – «ехать быстрее и дальше». Может быть, он сердился еще и потому, что вынужден был на каждой станции весьма подолгу дожидаться лошадей.

Немного спустя, со смущенным взором, из конюшни пришел слуга.

– Готовы ли лошади, Джон?

– Нет, сэр, такого места я сроду не видал. Здесь нельзя быстро исполнить ваших приказаний. Лучше бы было, ваша милость, если бы вы изволили войти в дом и приказали подать себе обед, ибо, вероятно, нам еще долго придется дожидаться отправления в Фонди.

– Черт побери этот дом! Я не хочу есть, – возмутился англичанин, – еще и потому, что желаю позлить хозяина!

– Говорят, ваша милость, что опасно так поздно ехать, – отвечал Джон. – Уверяют, что на дороге частенько можно встретить разбойников.

– Это пустая болтовня, нужная для заманивания на ночь постояльцев в гостиницу.

– Эстафета, которая нам попалась навстречу, была остановлена большой шайкой разбойников, – отвечал Джон, повышая голос при каждой подробности.

– Я этому не верю.

– Они отняли у гонца его брюки, – сказал Джон, ощупывая при этом свой пояс.

– Это все вздор.

В это мгновение смуглый молодой человек подошел поближе, учтиво заговорил с англичанином на плохом английском языке и пригласил его к обеду, который еще готовился.

– Весьма благодарен, – сказал англичанин, опуская еще глубже руки в карманы и взглянув с тревогой на молодого человека, словно опасался лишиться своего кошелька.

– Мы почтем за большую честь, если вы примете наше предложение, – сказала молодая дама с довольно мягким венецианским говором. Голос ее звучал привлекательно и мелодично. Англичанин взглянул на нее: ее красота была еще привлекательнее ее голоса. Лицо англичанина тотчас потеряло суровость. Он учтиво поклонился и сказал:

– С большим удовольствием, синьора.

Желание немедленно ехать дальше и не обедать до приезда в Фонди, чтобы наказать хозяина, было тотчас забыто; Джон пошел выбирать своему господину хорошую комнату, чтобы остановиться здесь на ночлег.

Из кареты принесли все необходимое. Множество чемоданов, шкатулок, портфелей, туалетных принадлежностей, более затрудняющих путешественника, нежели ему необходимых, были отнесены в отведенную ему комнату. Среди зевак, выглядывавших из дверей и одетых в большие, темного цвета плащи и сверкавших ястребиными глазами, многие отпускали замечания, что такого запаса хватило бы на целое войско. Даже прислуга гостиницы с изумлением обсуждала богатый туалет, с множеством золотых и серебряных принадлежностей, и кошелек с золотом, заманчиво звеневший в тот момент, когда его вынимали из чемодана. Целый вечер во всем городе Террачине не было других разговоров, как только о богатстве чужестранца и сокровищах, которые он вез с собой.

Понадобилось немало времени, пока англичанин завершил свой туалет и оделся к столу. После долгих трудов и усилий он наконец появился. Жесткий галстук и с особым вкусом сшитое платье были безупречены: на них не было ни пылинки. Войдя в комнату, он весьма учтиво, на английский манер, поклонился молодой венецианке. Его поклон, однако, показался ей суховатым, поскольку она привыкла к своим, более живым обычаям.

Ужин, как назвал его итальянец, или обед, как назвал его англичанин, был к тому времени совершенно готов. Небо, земля и вода были призваны на подмогу, чтобы этот обед приготовить, поскольку на стол были поданы и птицы, что летают по воздуху, и дичь, что обитает в полях, и рыба, что плавает в море. Кроме того, слуга англичанина, желая приготовить своему господину его любимый бифштекс, поставил с ног на голову всю кухню; он явился туда с кетчупом, соей, кайенским перцем, гарвейским соусом и бутылкой портвейна, запасов которого его господину хватило бы, чтобы объехать вокруг света. Однако обед оказался обычной смесью итальянских блюд, вкус которых требует серьезного улучшения. Супница с супом походила на Черное море: печенка и потроха самой разнообразной дичи плавали там, подобно обломкам кораблей. Тощее крылатое существо, которое хозяин называл пуляркой*, по-видимому, окончило свою жизнь сухоткой*. Макароны пахли дымом. Бифштекс был из старой говядины. Потом принесли блюдо с жареными угрями, которых англичанин начал поглощать с большим аппетитом, но он тотчас потерял всю охоту к еде, как только узнал, что это ужи, отловленные в скалах Террачины и почитаемые здесь за большой деликатес.

Во время обеда начался оживленный разговор о разбойниках, которые наводили ужас на молодую даму венецианку. Хозяин и прислуга вмешались в эту беседу с особым рвением и нарассказывали такую бездну ужасных историй, что бедная итальянка совсем потеряла аппетит.

Англичанин, питавший врожденное презрение ко всему, что он называл особым термином «вздор», слушал эти рассказы со скептической улыбкой, выражавшей недоверие. Слово за слово, речь дошла до школы в Террачине, уничтоженной разбойниками. Причем они убили одного очень смелого юношу, чтобы родители других молодых людей не медлили с выплатой затребованной суммы. Вторым последовал рассказ о том господине в Риме, который получил по почте ухо своего сына с угрозой, что в дальнейшем он будет получать и другие части тела – до тех пор, пока сполна не уплатит выкупа.

Красивая венецианка невольно содрогалась во время рассказов; хозяин же все более усердствовал в перечислении жутких историй, как только заметил их действие. Едва он хотел начать рассказ о несчастье одного богатого английского лорда и его фамилии, как вдруг англичанин встал и объявил, что все эти повести лишь выдумка суеверных крестьян и хитрых содержателей гостиниц. Хозяин очень обиделся, что не захотели верить его словам, и привел в подтверждение сказанного еще с дюжину ужасных историй.

– Ничему из того, что ты тут врал, я не верю! – воскликнул англичанин.

– Но многие разбойники уже пойманы и наказаны!

– Все это вздор.

– Но разве не висят их головы вдоль больших дорог?

– Это черепа, валявшиеся несколько столетий на кладбище.

Хозяин пошел из комнаты, ворча:

– Святой Януарий! Какие странные люди эти англичане!

Новый шум во дворе гостиницы возвестил о прибытии многочисленных путешественников. Или, точнее сказать, крик, стук копыт, шум колес и многоголосый говор в самом доме и на улице не оставляли сомнений, что вновь прибывшее общество весьма велико.

Как оказалось, это был прокаццио, некий род каравана, который в определенные дни перевозит товары из одной местности в другую и сопровождается несколькими солдатами, чтобы в случае необходимости отбиться от разбойников. Нередко этим пользуются одинокие путешественники, чтобы обезопасить себя, и подчас к каравану присоединяется целая вереница карет.

Прошло изрядное время, прежде чем хозяин и прислуга вернулись назад, поскольку были вынуждены бегать то туда, то сюда, пока доносились шум и крики, всегда воцаряющиеся в итальянских гостиницах при прибытии большого числа гостей.

Когда хозяин вернулся, на его лице сияла торжествующая улыбка.

– Может быть, – сказал он, убирая со стола, – синьор еще не слыхал, что случилось?

– Ну и что же? – спросил англичанин сухо.

– Итак, прокаццио привез известия о новых бесчинствах разбойников!

– Ха-ха!

– А еще новые известия об английском милорде и его семье, – сказал хозяин торжествуя.

– Об одном английском лорде? О каком же английском лорде?

– О милорде Поппинсе.

– Лорд Поппинс? Я сроду не слыхал такой фамилии.

– Мой бог! Богатый дворянин, который недавно останавливался здесь с женой и дочерями, служащий, один из первых членов суда в Лондоне, наместник!

– Наместник… наместник? Ха! Это, верно, должно означать «мэр».

– Господи! Мэр Поппинс и принцесса Поппинс, синьорина Поппинс! – объявил хозяин.

Он уже хотел начать подробное описание, но англичанин, утомленный этим рассказом и не хотевший ни слушать, ни верить его историям, приказал ему поскорее убрать со стола.

Впрочем, язык итальянца не скоро перестает болтать, и содержатель гостиницы, убирая остатки обеда, продолжал бормотать, и последние отголоски его рассказа, которые терялись в шуме его тяжелых шагов, были повторением его любимого слова – Поппинс-Поппинс-поп-поп-поп-пинс.

Прибытие прокаццио наводнило дом множеством гостей и не меньшим количеством новых историй. Англичанин вместе со смуглым итальянцем и его женой вышли после ужина в большую залу, или гостиную, которая располагалась в середине дома, и прохаживались по ней взад и вперед. Гостиная представляла собой весьма просторную комнату, немного неухоженную, вдоль стен которой сплошь стояли столы. Подле столов группами сидели вновь прибывшие путешественники. Те же, кто не сумел разместиться за столами, с нетерпением ожидали обед стоя.

Путешественники представляли собой пеструю смесь из всех сословий и местностей, приехавших в самых разных экипажах. Хотя каждый ехал сам по себе, однако путешествие, совершаемое под общей охраной, заставило их заключить между собой союз. Как правило, путешествующие по суше всегда дружелюбны друг к другу, и едва ли где встретится такое разнообразие, как в группах людей, собравшихся за дружеской беседой в гостинице.

Большое количество путешествующих и грозный конвой не позволили разбойникам напасть на этот караван; впрочем, каждый путешественник старался рассказывать ужасные истории о разбойниках и превзойти своих конкурентов в подробностях. Многие уверяли, что видели ужасных варваров с огромными бородами, кинжалами и карабинами, которые то караулили в кустах, то подходили с закрытыми лицами к отстававшим каретам, но тотчас удалялись, увидев конвой.

Прелестная венецианка слушала эти рассказы с вниманием, и они еще больше ее расстраивали. Даже англичанин стал прислушиваться к разговору и, по-видимому, заинтересовался подробностями о бесчинствах разбойников. Не желая показать излишней робости, он приблизился к одной группе, собравшейся вокруг некоего худощавого, высокого итальянца, с длинным носом, высоким лбом и сверкающими глазами, которые блистали из-под низко надвинутой темно-зеленой бархатной шляпы с золотыми кистями. Он был из Рима, лекарь по роду занятий, поэт по натуре и своего рода импровизатор. В это мгновение он говорил обычной прозой, но с той легкостью, с которой говорят хорошие ораторы, любящие показывать свой талант.

На два или три вопроса, заданных англичанином, тотчас ответили сразу несколько человек, поскольку англичанин, присоединившийся к путешественникам, почитается на материке за диковину и по причине редкости с ним обходятся весьма учтиво. Импровизатор сообщил ему почти те же самые истории о разбойниках, которые мы уже упоминали выше.

– Почему же полиция не уничтожит этих варваров? – спросил англичанин.

– Потому что полиция наша не в силах этого сделать, а разбойники очень многочисленны. Искоренить их не так легко, как вы думаете: они имеют сношения со всеми обитателями гор и деревень, или, лучше сказать, все они составляют одну шайку. Многочисленные шайки заключают между собой союз и прекрасно осведомлены о местопребывании друг друга. Ни один жандарм не может к ним приблизиться, не оказавшись ими замечен. Они везде имеют своих лазутчиков, которые бродят по всем городам, деревням и гостиницам, смешиваются со всякой толпой и вообще везде присутствуют. Мы даже не можем быть уверены, что нас в эту самую минуту не подслушивает кто-нибудь из них.

Прелестная венецианка побледнела и стала боязливо оглядываться вокруг себя.

Тут импровизатора прервал веселый неаполитанец.

– Теперь я вспомнил, – сказал он, – странное приключение одного доктора-коллекционера, моего приятеля, которое случилось в этой местности, близ развалин замка Теодориха, находящегося на высоких скалах недалеко от города.

Многие высказали желание узнать о приключениях ученого доктора, за исключением импровизатора, который хотел, чтобы все слушали только его и не прерывали рассказа. Он даже немного рассердился за то, что его внезапно перебили в самый разгар повествования. Впрочем, неаполитанец, делая вид, что не замечает его неудовольствия, начал свою историю.

Глава II. Приключение одного ученого антиквара

Мой приятель, доктор, был большой охотник до античных древностей; его главной страстью было беспрестанно рыться в развалинах.

Он ценил строения, как вы, англичане, цените сыр: чем заплесневелее и старее они были, тем более соответствовали его вкусу. Наружные стены какого-нибудь старинного, неизвестного храма или полуразвалившаяся ограда едва уцелевшего амфитеатра приводили его в восхищение, и он находил больше удовольствия в созерцании подобных развалин, нежели в самых великолепных дворцах, выстроенных в современном стиле. Притом он был рьяным собирателем древних монет и имел такое большое их количество, что не знал, что делать от радости. Так, например, в его собрании находилось несколько монет времен ранней республики, один экземпляр полуаса и две пунические монеты, которые, без сомнения, принадлежали солдатам Ганнибала, поскольку были найдены там, где те некогда расположились лагерем. Также у него было несколько самнитских* монет, выбитых после Союзнической войны*, и одна монета времен царицы Филистис, которая никогда не существовала; впрочем, дороже всего он ценил одну монету, достоинство которой мог определить только тот, кто был посвящен в подобные тайны.