По остывшим следам

– Мечетей у вас много, – одобрил питерец.

– Пусть молятся, не жалко. Как по мне, Бог, если и существует, он один на всех. Просто разные народы дали ему разные имена.

Мысль была не новая, но слышать ее из уст околоточного было странно. И Лыков не удержался, спросил:

– Вы ведь получили некоторое образование, верно? И явно человек думающий. Что привело вас в полицию? Не приказ о зауряд-прапорщиках?

Весной в МВД вышел такой приказ. Только что объявили демобилизацию призванных на воинскую службу в 1903 году и попавших в самое пекло войны с японцами. И полицмейстерам предлагалось принимать на должности околоточных надзирателей тех из нижних чинов, кто замещал на фронте офицеров. Японцы порядочно перебили младший офицерский состав. И фельдфебели с унтерами заменили их на поле боя в качестве командиров взводов. Эти люди проявили храбрость, инициативу, умение командовать людьми. Готовые околоточные!

Но Никита Никитич не спешил с ответом. Он внимательно и бесцеремонно, как равный равному, смотрел в глаза коллежскому советнику. Будто решал, говорить или не говорить. Наконец Делекторский произнес:

– История у меня длинная и никому в общем-то не интересная. Я бывший студент медицинского факультета Казанского университета. Замешался в беспорядках, отчислили. Потом… Случилось так, что разуверился в Боге. Пошел на войну и разуверился. Там… Что я вам могу нового сказать, Алексей Николаевич? Если вы сами воевали, то все понимаете. Какой Бог может быть на войне?

– Понимаю, – хмуро кивнул Лыков.

– Вот. А пока я воевал, у меня тут невесту убили. На дороге подстерегли, у края города, в Жировке, позади бойни. Отняли деньги, какие при ней были, и перерезали горло.

После этого они долго ехали молча. Уже когда подъезжали к Нижнему Кабану, околоточный надзиратель добавил:

– И решил я мстить. Не тем, конечно, кто не погнушался зарезать молодую женщину. Их и след простыл, полиция упустила убийц. Ну так других таких же накажу! У меня с этой мразью разговор короткий.

Больше за всю дорогу отставной зауряд-прапорщик не произнес ни слова. Да и Лыков помалкивал, только приглядывался. Злость в полицейской службе – чувство плохое, а ненависть тем более. Далеко на них не уедешь. Но коллежский советник и сам этим грешил. Уж больно поганый народ русские уголовные, чем больше их узнаешь, тем злее делаешься.

Арестный дом оказался унылым ободранным зданием в два этажа. Смотритель представился высокому начальству:

– Не имеющий чина Доленга-Грабовский к вашим услугам. Прикажете доставить арестанта Шиллинга? Он наготове.

– Пусть приведут.

Допрос состоялся в комнате для свиданий. Околоточный сел сбоку с ручкой и бумагой, а Лыков спрашивал. Василий Шиллинг, ражий детина с блеклой плутовской физиономией ничем не напоминал тевтона. Обычный вор квасного разлива. А по документам немец и лютеранин.

– Где чудодейственная икона Казанской Божьей Матери? – сразу заговорил о главном сыщик.

Арестант сделал вид, что опешил:

– Да я… Да мы…

– Ты мне, Васька, нервы не канифоль, – сурово оборвал вора коллежский советник. – Говорю, как есть. Дела ваши, всех, кто стащил икону, очень плохи. Очень!

– Да я не крал…

– Молчать!!! Молчать и слушать. Ты влип, дурак, по самые уши. Государыня императрица повелела разыскать священный образ во что бы то ни стало…

– Так он же в печке сгорел.

– А вот Ананий Комов показывает обратное.

Тут Шиллинг действительно растерялся:

– Как обратное?

– А вот так. Икону сожгли только одну, менее ценную – образ Христа Спасителя. А Богоматерь продали. По словам Комова, ты был третьим в их шайке. И привел с собой четвертого, который заранее нашел покупателя. Поделили добычу вы так: чудотворный образ покупателю, а ценности с риз – вам. Когда запахло жареным, Чайкин жемчуг и золотой лом спрятал, а основное богатство – бриллианты – передал на хранение твоему дружку. На днях в Александровский централ выехал следователь. Как только он возьмет у Комова показания, тебе уже не отвертеться. Не арестный дом светит на четыре месяца, а каторга на всю десятку. Ну? Будешь говорить?

Примечания