Воспоминания о С. Н. Рерихе. Сборник, посвященный 100-летию со дня рождения С. Н. Рериха

© Международный Центр Рерихов, 2004

К 100-летию С. Н. Рериха

Я с удовольствием принял предложение написать несколько слов для юбилейного сборника, посвященного 100-летию Святослава Николаевича Рериха, поделиться своими воспоминаниями об этом удивительном человеке.

Замечательный художник, ученый и общественный деятель – С. Н. Рерих, безусловно, личность мирового масштаба. Получив блестящее образование на Западе, долгие годы живя в Индии, Святослав Николаевич не забывал свои корни и очень чутко воспринимал проблемы своей Родины, где, как он говорил, «сошлись Восток и Запад».

Сын знаменитого русского художника, мыслителя и поэта Николая Константиновича и гениальной женщины Елены Ивановны Рерих, Святослав Николаевич достойно продолжил семейную традицию духовного подвижничества, посвятив всю свою жизнь многогранной общественной, научной и миротворческой деятельности. Унаследовав от отца талант художника, Святослав Николаевич подарил миру изумительные живописные полотна, несущие мощный заряд гармонии и добра. Ну а вклад, который он внес в развитие культурных связей между Индией и Россией, во взаимное сближение и понимание наших народов, просто колоссален.

Я с удовольствием вспоминаю наши с Раисой Максимовной встречи со Святославом Николаевичем и его женой Девикой Рани Рерих в Дели и в Москве. Таких встреч было немного, но каждая из них весьма содержательна и памятна. Это – незабываемые беседы обо всем на свете и, прежде всего, о таких вечных общечеловеческих ценностях, как духовность, мораль, красота, гармония. Раиса Максимовна, относившаяся с глубочайшим уважением к гуманистическим идеям Святослава Николаевича, воспринимала проблему сохранения наследия семьи Рерихов как очень важную для нашей страны. Работая в Советском Фонде Культуры, она с огромным воодушевлением и энергией принимала участие в создании музея Рерихов в Москве.

Замечательно, что сегодня у Святослава Николаевича Рериха есть преданные ученики, последователи и хранители его духовного наследия. С сотрудниками Международного Центра Рерихов нас связывают давние и очень добрые отношения. Я знаю, с каким энтузиазмом эти скромные симпатичные люди очень профессионально ведут огромную просветительскую работу, преодолевая массу бюрократических препятствий на своем пути.

Со 100-летием со дня рождения Святослава Николаевича Рериха я хотел бы поздравить весь коллектив Центра Рерихов. Думаю, лучшим мемориалом нашему выдающемуся соотечественнику будет добрая память о нем, его делах и бережное отношение к его творческому наследию. Я от души желаю всему коллективу Центра Рерихов дальнейших успехов в их благородном деле, хороших друзей и всего самого доброго.

С уважением, М. С. Горбачев

31.01.2004 г. Москва

Беседуя с С. Н. Рерихом

Со Святославом Николаевичем Рерихом я познакомился в Индии, в Дели, приехав туда как Посол Советского Союза. Раньше я, конечно, знал о нем, видел в Москве на всяких церемониях, но личных встреч не было. А тут он сам выразил желание встретиться с новым советским послом. Конечно, я тотчас ответил самым горячим согласием, и он приехал в мою резиденцию.

Первое, что бросилось в глаза, – это его внешность. Он был очень красивый человек. Держался вначале строго, сдержанно, был немногословен. Потому что тогда мы были, в сущности, еще незнакомые люди. Постепенно разговорились, почувствовали друг друга, – и официальность исчезла.

Он оказался очень приятным, вежливым, доброжелательным, готовым к дружеской беседе. Покорял его образ старого интеллигентного петербуржца, какие в России вряд ли остались, его спокойный, уравновешенный голос, тембр голоса, речь – изысканная, красивая, немного старомодная (по вполне понятным причинам), достоинство в сочетании с открытостью собеседнику – все это вызывало с первого же раза уважение и восхищение.

Потом мы встречались много раз и спустя какое-то время, можно сказать, подружились. Между нами была разница в возрасте довольно большая, но она как-то не имела значения. Сблизило нас и то, что мы оба были родом из одного города, хотя и с разными названиями: он из Петербурга, я из Ленинграда; он из старых петербуржцев, я из новых…

Но это было потом. А через несколько дней после первой встречи я пригласил Святослава Николаевича с супругой в резиденцию на ужин. Моя супруга тоже принимала участие. Святослав Николаевич ей очень пришелся по душе, произвел прямо-таки неизгладимое впечатление. Она была очень довольна знакомством с ним, долго беседовала, расспрашивала…

А он познакомил нас со своей супругой Девикой Рани – уже немолодой, полноватой, невысокого роста, словоохотливой, веселой, располагающей к себе женщиной. Девика Рани, как я впоследствии убедился, всегда была готова пошутить, посмеяться, покаламбурить. А он «на ее фоне», как правило, молчал и никогда в шаловливых разговорах не участвовал, лишь сдержанно улыбался. Смеялся редко.

(Кстати, когда я был у них дома в Бангалоре, меня просто ошеломила фотография Девики Рани, снятая в молодости: потрясающая, ни с чем не сравнимая женская красота в восточном, индийском духе, красота и изящество.)

Когда завязалась дружба, встречались мы в основном тогда, когда Святослав Николаевич и Девика Рани приезжали в Дели из Бангалора. Останавливались в гостинице и приходили на завтрак, обед или ужин. Чаще всего мы сидели вчетвером. Или вдвоем: жены наши со своими женскими интересами уходили, и мы со Святославом Николаевичем оставались наедине. И тут наступала пора задушевных бесед.

Я любил расспрашивать про его отца, про знаменитую экспедицию, про Матушку, перед которой он благоговел. Святослав Николаевич показал мне как-то ее фотографии: тоже замечательно красивая женщина, но совсем иной – старопетербургской благородной красотой. Это впечатление усиливалось еще тем, что на всех фотографиях она одета в наряды старинного покроя, какие носили еще до революции. Старый аристократический Петербург, да и только!

Его рассказы о жизни семьи Рерихов были для нас особенно интересны. Но еще мне хотелось узнать как можно больше подробностей о северной части Индии, о Гималаях. Дело в том, что мне как послу следовало хорошо знать всю страну, всю Индию, и не по книгам, а воочию или «из первых уст». Мы много поездили, были в разных городах и весях, но в тех горных районах, где Рерихи путешествовали, бывать не приходилось. Когда Святослав Николаевич начинал рассказывать и увлекался, мы с женой слушали, как говорится, разинув рот…

Говорил ли он об искусстве, о своем творчестве? Почти никогда, по крайней мере со мной. Замыслами тоже, не помню, чтобы делился. А вот порассуждать о том, что в мире творится, он любил, огорчался разного рода «безобразиями». Политика – это моя стезя, поэтому я с удовольствием информировал его о событиях в мире, о том, как я представляю себе их дальнейшее развитие. И вот что любопытно: он внимательно выслушивал, но всегда имел свое мнение, которое часто не совпадало с моим. У него на все была особая точка зрения, я понимаю, какая: я говорил как политик и практик, погруженный в конкретность, видящий сиюминутность и ближайшую перспективу, а он рассуждал как философ и гуманист.

А вообще меня удивляло, что он, человек вовсе не политического склада, натура художественная, так хорошо и четко, хотя и на своей лад, во всем разбирается, в курсе всех событий.

Святослава Николаевича очень заботило то, чтобы отношения между Индией и нашей страной не заколебались, но в тот период они, к счастью, были как раз очень хорошие, прочные. При нашем активном содействии (если не сказать больше) осуществлялись грандиозные экономические проекты, строились заводы, в частности металлургический комбинат в Бхилаи, нефтяные объекты. Все это было очень важно, ко всему этому Святослав Николаевич относился с живейшим интересом и восхищался и гордился нашими соотечественниками. В частности, ведь именно наши специалисты нашли здесь нефть! Англичане, уходя из Индии, сказали: «Нефть? В Индии?! – да что вы! Никогда! Ее нет и никогда не будет». А наши – нашли! В районе Бомбея. И индийцы начали ее разрабатывать. И были жутко нам благодарны, просто жутко! В общем, Индия оказалась практически со своей нефтью. И было ясно, что если она хорошо будет заниматься этим делом и не отдавать нефть другим, то она себя сможет обеспечить. С волнением, растроганно говорил Святослав Николаевич о наших ребятах, которые не ради славы и даже, по большому счету, не ради денег, а просто работали – в раскаленных индийских пустынях, чтобы добыть этой стране энергетические ресурсы.

Словом, отношения между нашими странами развивались хорошо, успешно, и Святослав Николаевич говорил, что так и должно быть. Семья Рерихов, как известно, всегда ощущала себя как бы связующим мостом. Они родились в России, а жили в Индии, фактически были индийскими гражданами. Но жизнь начинали в России. Конечно, это был мост. Мы говорили и об этом, но уже не с экономической точки зрения, а с политическо-дружеской…

В то время между нами было большое военное сотрудничество, которое выражалось в поставках оружия для Индии. Мы поставляли много оружия. Но я как посол был озабочен тем, чтобы убедить индийцев не закупать оружие, а с нашей помощью наладить его производство у себя. Стратегически это было правильно. Истребители («МиГ») они уже делали на построенных нами заводах. А вот с танками, бронетранспортерами вышла заминка. Они говорили: «Да нет, мы лучше от вас будем получать». И мне никак не удавалось их переубедить. Поделился этим со Святославом Николаевичем. Он говорит: «Вот упрямцы – получать! А если война? Как тогда получать? Через Гималаи мы же не перетащим ничего. А какая-нибудь блокада морская? Что тогда делать? Нет, надо, чтобы поняли, убедились. Надо самим все производить, самообеспеченность иметь в деле обороны». Я охотно с ним соглашался. Правда, влияния на индийскую политику у него особого не было, хотя он и был вхож в правительство. Думаю даже, что на эти темы он с властями вряд ли разговаривал. И сводилось все к тому, что я изливал перед ним свою душу, а он меня всячески поддерживал: «Ну конечно, конечно! Вы правы». Так вот мы и общались, обсуждая всякие важные проблемы.

Очень гордился он портретом Джавахарлала Неру, который написал для Индийского парламента. Полагаю, что он до сих пор висит там в зале заседаний. Святослав Николаевич был в большой дружбе с Неру, а Неру всегда высоко ценил и глубочайше уважал всю семью Рерихов. Этот портрет прекрасно выполнен, с большой любовью к «оригиналу». Чувствуешь, что это портрет не только выдающегося государственного деятеля, но и друга… Был Святослав Николаевич желанным гостем и в доме Индиры Ганди. И не только благодаря своим исключительным достоинствам и знаменитости, но и потому, что был другом ее отца, – а это в Индии много значит. Можно сказать, они были тоже друзья.

Вот, пожалуй, вкратце и все, что могу сейчас вспомнить.

Юлий Воронцов. Май 2004 г. Москва

Вестник Красоты

Понесем весть о красоте в каждое сердце, в каждый дом. Пусть стремление к прекрасному будет нашей повседневной молитвой… Поиски красоты – это то, что сблизит людей и спасет мир. Нужно в трудные моменты жизни мыслить о красоте.

Казалось, что этой жаркой и унылой пенджабской равнине не будет конца. Раскаленный ветер гнал желтую пыль по ослепительно сверкающей ленте асфальта, обжигая глаза, и горячими ладонями сердито стучал по тонкой обшивке «Москвича». Пыльное марево стояло над равниной, которую, казалось, уже давно покинули люди. И редко-редко на обочине дороги возникали домишки с плоскими крышами, повернутые слепыми, без окон, стенами к горячей ленте дороги. И миля за милей, час за часом – плоская желтая равнина, яростное солнце и буйство раскаленной пыли. Время от времени где-то на горизонте сквозь желтую пелену возникали очертания гор, но мне они казались миражом, плывшим над этой безлесной раскаленной равниной. Мираж то появлялся, то исчезал, и там, где только что были горы, повисали бесплодные тучи, не пролившиеся ни единой каплей дождя. Тучи тоже походили на мираж. Однообразие было таким одуряющим, что я не сразу заметила, как появились холмы, поросшие колючим кустарником, и дорога стала карабкаться вверх. Потом холмы сменились невысокими горами, а кустарник – густыми лесными зарослями. Но жара почему-то не спадала, хотя мутный диск солнца уже касался вершин гор. Солнце опускалось все ниже и ниже. Внезапно наступила темнота. И в этой темноте на горах зевом раскаленной печи светился горящий лес. Пахло дымом и пылью. Дорога была пустынна, и ее серые кольца то свивались, то вновь распрямлялись. Снизу доносился шум невидимой реки. Слева потянулись отвесные стены скал, справа обрыв падал в темноту, где шумела река. Временами я впадала в забытье, тогда дорога и скалы сливались в зыбкий рисунок, дрожавший в свете фар и в тумане пыльной завесы. Наконец туман исчез, и я стала замечать огоньки справа и слева от дороги.

– Долина Кулу, – сказал шофер. – Теперь нам надо найти Наггар и этот дом.

– Что, разве уже Гималаи? – спросила я.

– Теперь здесь везде Гималаи.

Я напрягла уставшие глаза, но в темноте, кроме редких огоньков и кусочка дороги, освещенной фарами, ничего не увидела. Река шумела где-то совсем рядом. Воздух стал чуть прохладней, но машина была так разогрета, что это едва ощущалось. И вновь дорога поползла вверх, а машина, с трудом цепляясь за нее, с ревом карабкалась в темноту. Мы проехали горный поселок с темными узкими улицами и домами-призраками. А через несколько минут фары уперлись в ворота. За воротами мелькнули какие-то тени. Деревянные створки бесшумно распахнулись, и я увидела освещенные окна большого дома, затянутого доверху плющом. И откуда-то сбоку знакомый голос сказал:

– Рад вас приветствовать в долине Кулу.

Я вышла из машины, разминая затекшие ноги, и увидела прямо перед собой высокую фигуру Святослава Николаевича Рериха и его приветливо улыбающиеся глаза. Появившаяся из темноты Девика Рани сразу затормошила меня и сказала, что надо немедленно идти ужинать. И только теперь я поняла, что воздух свеж и прохладен, что звезды такие низкие и яркие и все вокруг виллы Рерихов напоено запахом хвои и роз. И этот запах как-то тревожил и в то же время успокаивал. Меня ввели в освещенную гостиную. Я опустилась в мягкое кресло, и оно, ритмично раскачиваясь, поплыло вместе со мной туда, где вилась раскаленная лента дороги по желтой и жаркой равнине.

Потом кто-то коснулся моего плеча, и снова знакомый голос произнес:

– Пойдемте, вам надо хорошо выспаться и отдохнуть.

И Святослав Николаевич повел меня в другую комнату, где стояли две кровати, кресло с высокой спинкой, шкаф, и на камине я увидела большой букет роз.

– Это для вас, – сказал он. – Матушка привезла эти розы из Парижа. Они прижились у нас. Вы завтра увидите целый цветник этих роз. А эта комната была спальней моих родителей. Вы будете спать на кровати моей матушки. Спокойной вам ночи. Увидимся завтра.

То, что мне придется спать на кровати Елены Ивановны, было для меня столь неожиданным, что я некоторое время не могла двинуться с места. И долгое время никому не рассказывала об этом, боясь, что мне не поверят.

Был июнь 1972 года, и я, закончив трехгодичную работу в отделении Общества советско-индийской дружбы, уже отправлялась домой. За несколько дней до отлета в Дели мне позвонил Святослав Николаевич и пригласил в Кулу на две недели. Я согласилась сразу, ибо, живя долгое время в южной Индии, ни разу не была в Гималаях. Вилла Рерихов располагалась на склоне над Наггаром, и оттуда открывался удивительно красивый вид долины Кулу, который я увидела ранним утром.

Зажатая с двух сторон западными и восточными отрогами Гималаев, она лежала передо мной, прорезанная лентой бурного Беаса. Ближние склоны гор поросли гималайской сосной и кедром, и среди этих рощ были разбросаны редкие дома. Но ничто здесь не напоминало ту Индию, которую я знала до сих пор. Казалось, я попала в другую страну. За лесистыми склонами поднимались ослепительные снежные вершины, в их изломах дробился голубой цвет неба. Внизу подо мной лежал древний поселок Наггар. Крыши, крытые серыми плитами сланца, веранды, нависающие над узкими извилистыми улочками, синие дымки, просачивающиеся из открытых дверей прокопченных старинных харчевен, неуклюжая квадратная башня замка.

А между замком и виллой стоял под трехъярусной крышей древний храм, посвященный богине Трипурасундарам, с которого я и начала под водительством Святослава Николаевича осваивать долину Кулу. В то утро забили барабаны и загудели длинные трубы, и народ в ярких одеждах стал стекаться к храму. Мы со Святославом Николаевичем отправились туда же, и я сразу заметила, как почтительно здоровались с ним, называли «бара сааб» – «большой господин» и расспрашивали его о здоровье и делах. Святослав Николаевич держался со всеми просто, охотно отвечал на вопросы, и через некоторое время мы оказались окружены целой толпой людей в костюмах, скорее похожих на европейские, чем на индийские. И я до сих пор уверена, что именно Святослав Николаевич помог мне установить с жителями Кулу доверительные отношения, которые потом помогли увидеть в долине немало интересного. В тот день торжественно отмечался праздник дасиры. И тогда я впервые встретила богов Кулуты, которых на носилках несли в гости к богине Трипурасундарам. Потом начались танцы, и я увидела, как Святослав Николаевич увлечен этим зрелищем, яркими цветами одежд, серебряными и бронзовыми масками богов, красотой участников праздника. Видимо, и он и я как-то неосознанно наблюдали друг за другом. Когда я привезла много лет спустя наследие Рерихов в Москву, то там был обнаружен его снимок: я с фотоаппаратом охочусь за интересными сюжетами во время праздника. Потом было еще несколько снимков, которые он сделал незаметно от меня – то за книгой, то за писанием. Мы часто гуляли по окрестным горам. И я заметила одну его особенность. Человек, идущий с ним, не уставал на крутых подъемах. Мы много беседовали во время прогулок, а иногда Святослав Николаевич приглашал меня на скамью, стоящую под деодаром, во дворе виллы.

– Ну, так о чем мы сегодня поговорим? – спрашивал он и загадочно улыбался.

Конечно, я не заставляла себя ждать. Меня интересовало многое, особенно то, что связано с сокровенными моментами жизни Рерихов. Святослав Николаевич рассказывал просто и подробно. За две недели беспрерывного общения я накопила большой запас знаний о том, о чем раньше и не подозревала. Но однажды он сказал:

– Это только для вас. Я полагаю, что со всем этим вы обойдетесь бережно.

И он поведал мне об архиве Елены Ивановны, а потом спросил, кому бы можно было передать его в Советском Союзе.

– Мои родители, да и мы с Юрием Николаевичем – все работали для России и то, что сделали, хотели передать ей. А архивы матушки – самое ценное во всем наследии. Это, прежде всего, беседы с Учителем, которые послужили основой Живой Этики. Там много такого, чего еще нельзя открывать. Но я остался один из всех, и на мне лежит ответственность передачи наследия и особенно архивов. Лицо его стало строгим и печальным. Я не была готова сразу ответить на этот вопрос.

– Но что же вы скажете по этому поводу? – настаивал он.

Я была в легком затруднении, ибо понимала, что передача такого архива в Советский Союз ничего хорошего не сулит. Если отдать его в частные руки, то неясно, чем это кончится. Если в какую-либо организацию, то доступа к архиву у нормальных исследователей не будет. И более того, не исключена была и его полная засекреченность. Я объяснила все Святославу Николаевичу. Он слушал внимательно, опустив голову. Потом посмотрел на меня проницательно, как бы испытующе.

– Значит, – начал он, – вы не считаете возможным передавать архив в Советский Союз?

– Да, не считаю, – ответила я.

– В ваших рассуждениях есть большая доля правды. Оставим пока эту проблему и подождем. – И снова как-то изучающе посмотрел на меня. Весь день он ходил какой-то сосредоточенный, как будто размышляя о чем-то очень важном. В тот день мы с ним даже не беседовали. На следующий день погода в долине испортилась. Облака желтой пенджабской пыли повисли над ней, притушив яркое солнце и закрыв окрестные снежные горы. И там, вверху, образовалась какая-то странная пустота, как будто ни гор, ни солнца никогда и не было. Я смотрела на эту пустоту, и идти мне никуда не хотелось. Около виллы, как всегда, толпился народ. Сюда поднимались туристы, шумные компании студентов. Они останавливались у ворот виллы и робко спрашивали, здесь ли находится галерея картин Рериха. Как обычно, их встречал неизменно приветливый Святослав Николаевич. Он вел посетителей в комнаты первого этажа, где по стенам были развешаны гималайские этюды Николая Константиновича. Люди подолгу стояли у картин, удивлялись, что они написаны русским, а потом спускались вниз по склону к серому камню, на котором были высечены слова: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. ОМ РАМ».

Когда, наконец, последняя группа покинула двор виллы, Святослав Николаевич подошел ко мне и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– Давайте сходим в «Урусвати», – неожиданно предложил он.

«Урусвати» – так назывался Институт Гималайских исследований, созданный Рерихами после Центрально-Азиатской экспедиции.

– Разве что-нибудь сохранилось? – спросила я.

– Идемте, – и Святослав Николаевич направился к воротам виллы.

Мы поднялись по тропинке, вьющейся по некрутому склону, и метров через пятьсот оказались на небольшой площадке, поросшей ярко-зеленой травой. Здесь стояли два здания Института Гималайских исследований. На одном из них еще сохранилась вывеска: «Урусвати».

– Весь этот склон и роща, – сказал Святослав Николаевич, – принадлежат Институту. Двадцать акров земли, которую мой отец Николай Константинович отдал для этой цели. Вот в этом доме, – Святослав Николаевич показал на первый из них, – работали и жили зарубежные сотрудники Института, а в следующем были лаборатории.

Чуть в стороне, ниже по склону, виднелась груда камней, бывшая, очевидно, когда-то фундаментом какого-то строения. Оказалось, что там стоял дом, в котором жили тибетские ламы, помогавшие Юрию Николаевичу Рериху в его исследованиях.

Мы начали осмотр домов. Шаги гулко отдавались в пустых помещениях. Комнаты тянулись одна за другой. В одном из помещений мы остановились перед дверью. На ней висел массивный замок. Заржавевший механизм долго не поддавался. Наконец он со скрипом открылся. Мы толкнули дверь и оказались в большом зале. Свет с трудом пробивался сквозь плотно прикрытые ставни. Когда глаза привыкли к полумраку, я увидела повсюду ящики. Они громоздились друг на друге. Ящиков было много, их покрывал толстый слой пыли. По стенам стояли застекленные шкафы.

– Наши коллекции, – коротко бросил Святослав Николаевич.

Выяснилось, что здесь хранились коллекции, частично оставшиеся от Центрально-Азиатской экспедиции и собранные экспедициями самого Института. Богатейший научный материал, к которому несколько десятков лет не прикасалась рука ученого. В застекленных шкафах и ящиках находились ценнейшие этнографическая и археологическая коллекции. Орнитологическое собрание насчитывало около 400 видов редчайших птиц, некоторые из них сейчас уже исчезли. Ботаническая – полностью представляла флору долины Кулу. Геологическая – содержала немало редких минералов. Тут же были и зоологическая, фармакологическая, палеонтологическая коллекции.

Мы прошли в следующее помещение, по стенам которого тянулись полки с книгами – четыре тысячи томов. В одном из зданий обнаружилось оборудование биохимической лаборатории. Книги давно уже никто не снимал с полок, лабораторным оборудованием не пользовались…

Но тем не менее казалось, что люди только недавно покинули эти стены, какими-то не зависящими от них обстоятельствами неожиданно и внезапно оторванные от интересной работы. Они успели только упаковать коллекции и закрыть на замки двери библиотеки и лаборатории…

– Вот что такое «Урусвати» теперь. – Святослав Николаевич печально наклонил голову. – Но ведь советские ученые могут здесь работать? – и глаза его улыбнулись. – Об этом не раз говорили и мой отец, и брат. Почему бы советским и индийским ученым здесь не поработать вместе? Все это, – он обвел взглядом вокруг, – может оказаться в их распоряжении. Русские начали, русские должны и продолжить…