Воспоминания генерала Российской армии. 1861–1919

Оказав значительные услуги Китаю, российское правительство вправе было рассчитывать на некоторую компенсацию. Ею послужило право на строительство знаменитой Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), спрямившей по правому берегу Амура Транссибирскую магистраль. Через 80 лет частная железная дорога должна была бесплатно перейти в собственность Китая.

Вторым достижением стала аренда Квантунского полуострова со строительством там военно-морской базы Порт-Артура и коммерческого порта и города Дальний. Вслед за Германией, получившей концессию на 99 лет и построившей свою колонию и порт Циндао, и дабы опередить Великобританию, в декабре 1897 года русские суда вошли в гавань Порт-Артура и Талиенвана. 15 марта 1898 года в Пекине был подписан договор, согласно которому Китай уступал в аренду России на 25 лет Талиенван и Порт-Артур и давал согласие на строительство железнодорожной ветки (в будущем – Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД)).

Столь значительное расширение русских интересов на Востоке, безусловно, требовало возможности подкрепить их силой: этого требовал фактически оторванный от Европейской России край, оказать помощь которому в сколь-нибудь сжатые сроки было попросту невозможно (корабли Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток шли из Балтики, а основное грузопассажирское сообщение – через Одессу, в обход половины земного шара).

Автор прибывает в Талиенван одним из первых – в 1898 году. Любопытно его описание путешествия из Одессы в Порт-Артур. Упоминаемый при описании перевозок из Порт-Артура в Талиенван купец Тифонтай был для русского Дальнего Востока рубежа XIX–XX веков личностью поистине легендарной. Николай Иванович (автор упоминает его как Ивана Ивановича) Тифонтай оказался в России в 1873 году в качестве переводчика. К 1895 году, когда он перешел в русское подданство, Тифонтай являлся одним из крупнейших (если не самым крупным) дальневосточных предпринимателей, немалые средства тратил на благотворительность. В годы Русско-японской войны значительная часть армейского снабжения была в руках Н. И. Тифонтая, который старался как можно больше содействовать русским войскам, порой не дожидаясь необходимых документов или оплаты. В итоге предприниматель, занимавшийся интендантскими поставками во время войны, понес серьезные финансовые убытки, что случалось крайне редко.

На Дальнем Востоке М. М. Иванов приобрел первый боевой опыт во время так называемого Боксерского восстания, или восстания ихэтуаней. Широкое проникновение европейских держав в Китай, приобретение ими преимуществ в торговле, активная деятельность христианских миссионеров вызвали в части китайского населения неприязнь, постепенно переросшую в ненависть. В 1900 году эмоции выплеснулись в виде попыток повсеместного истребления европейцев и китайских христиан – «причин» неурожайных лет и «гнева Неба». Протест европейских дипломатов не нашел понимания у китайского правительства, поддерживавшего тайные общества. Более того, действенной стала угроза разгрома дипломатических миссий, для охраны которых были отправлены численно небольшие контингенты с европейских судов, бросивших якорь в Печелийском заливе. В Пекине началась осада Посольского квартала, шедший на поддержку международный контингент под командованием британского вице-адмирала Сеймура был блокирован по пути, попали в осаду международные силы в Тяньцзине, а форты Таку отказались пропустить европейские суда. Так начались боевые действия.

Первоначальной задачей русских войск (после взятия Таку) было закрепление за собой Тяньцзиня, чтобы превратить его в основную базу для движения на Пекин. Огонь, открытый китайскими батареями по судам европейских держав, и последовавшее вскоре объявление Китаем войны международной коалиции (то есть поддержка повстанцев официальными китайскими властями) развязывали руки союзникам. Шапкозакидательская политика китайских властей привела к столкновению с «единым фронтом» 8 мировых держав: Германии, Великобритании, России, Франции, Австро-Венгрии, Италии, США и Японии. Самым крупным был контингент Страны восходящего солнца.

М. М. Иванов, как другие офицеры и нижние чины русских частей, расквартированных в Квантунской области, действовал в Южной Манчжурии, где находился один из главных очагов Боксерского восстания и где действия восставших были поддержаны частями регулярной китайской армии, получившими приказ из Пекина овладеть ЮМЖД, что им в значительной степени удалось. Город и порт Инкоу превратился в один из центров повстанческой пропаганды. Войска Южно-Маньчжурского отряда продвинулись, занимая железнодорожную ветку на Инкоу, и взяли город, бывший в то время одним из основных складов материалов для строительства КВЖД. Впоследствии отряд выдвинулся на север и занял Мукден, соединившись с Северо-Маньчжурским отрядом генерала П. К. Ренненкампфа. Сам автор до середины 1902 года «застрял» в городке Фын-хуан-чен, к востоку от Ляояна.

Переведенный вместе с полком в Порт-Артур, М. М. Иванов стал вхож в дом генерала А. М. Стесселя, чья супруга увлекалась любительскими театральными постановками, стараясь привлечь к этому и офицеров гарнизона крепости. Знакомство с генералом А. М. Стесселем оставило у Михаила Михайловича самые лучшие воспоминания о нем как об офицере и начальнике. Не изменил этого восторженного восприятия даже приговор Верховного военно-уголовного суда, конфирмованный государем императором 4 февраля 1908 года, согласно которому бывший начальник Квантунского укрепленного района и главный начальник войск в Порт-Артуре «сдал крепость японцам, не употребив всех средств к дальнейшей ее обороне».

Правда, петли, положенной Анатолию Михайловичу «по букве закона», ему удалось избежать.

После недолгих лет мира грянула Русско-японская война 1904–1905 годов. В начале войны гарнизон крепости сильно обновился: многие части (в том числе и полк автора – 11-й Восточно-Сибирский стрелковый) «вышли в поле», покинув Артурские позиции. По мнению автора, это было серьезной ошибкой русского командования: убрать из крепости войска, которые прекрасно изучили крепостной район и его укрепления, сменив их свежими частями, для которых все было в новинку. Заметим, что ровно ту же ошибку совершило русское командование и в ходе Первой мировой войны: еще в 1910 году были ликвидированы полки и батальоны крепостной пехоты, а в ходе самой войны для полевых действий были выведены полки, стоявшие в крепостях, заменявшиеся подчас третьесортными формированиями (ополченскими дружинами). Возможно, отчасти из-за этого русский фронт Первой мировой войны не дал ни своего Вердена, ни подобия порт-артурской эпопеи.

Михаилу Михайловичу Иванову война с Японией принесла славу и награды. Самую почетную воинскую награду Российской империи – орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия он заработал еще в самом начале боевых действий на суше – за Тюренченский бой 18 апреля 1904 года. Рота под командованием капитана М. М. Иванова прикрыла отход полка, помогла ему и соседним частям дивизии вырваться из окружения и спасти знамена. О напряженности боя свидетельствуют цифры: из 156 стрелков роты, вступивших в бой, целыми из него вышли 15, включая командира. Полковой священник, о. Стефан (Щербаковский), шедший впереди цепей, получил два ранения и стал пятым православным священником, удостоившимся награждения орденом Св. Георгия (всего подобных награждений к 1917 году насчитывалось менее двух десятков). После поступления в Санкт-Петербургскую духовную семинарию о. Стефан служил полковым священником в частях гвардии, с Кавалергардским полком участвовал в походах Великой войны и был убит в 1918 году чекистами в Одессе.

В воспоминаниях М. М. Иванова прекрасно отражена «отрядомания» как стиль управления в бою старших русских начальников того периода (в первую очередь, А. Н. Куропаткина): когда по разным боевым участкам раздергивались не только дивизии, но и полки, батальоны и роты. Удобству управления частями такое «оперативное искусство», конечно, не способствовало.

Заслуженный в Тюренченском бою авторитет М. М. Иванова признавался начальством, новый командир полка полковник В. А. Яблочкин (сменивший убитого под Тюренченом полковника Н. А. Лайминга) старался отправлять вновь прибывающих офицеров в его роту, чтобы под началом опытного строевого и боевого командира приехавшие из Европейской России необстрелянные офицеры могли осмотреться и втянуться в боевую работу. Особенно доверительные отношения сложились у М. М. Иванова с князем А. В. Барятинским.

Тяжело представить двух более различающихся по большинству формальных признаков людей: солдатский сын, получивший «на медные деньги» не лучшее образование и воспитание, сдружился с отпрыском одной из самых богатых семей Российской империи, сыном генерала от инфантерии, получившим образование в Пажеском корпусе – самом привилегированном военно-учебном заведении. Князь Анатолий Владимирович Барятинский начал офицерскую службу в лейб-гвардии 4-м стрелковом Императорской Фамилии батальоне, которым ранее командовал его отец. Еще в чине поручика он зачисляется в Свиту, становится флигель-адъютантом. Успешную и даже блестящую карьеру прервал выход в отставку в 1901 году из-за расстроившегося здоровья. После начала Русско-японской войны он возвращается на службу и отправляется на театр военных действий, в 11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, где и встречается с автором воспоминаний, назначенный младшим офицером в его роту. Любопытный момент: командир роты и его младший офицер оказались в одном чине капитана – вероятно, в полку опасались сразу дать в командование роту незнакомому офицеру, прибывшему из отставки. Но вскоре М. М. Иванов и князь А. В. Барятинский командовали соседними ротами – 8-й и 9-й соответственно. В дальнейшем М. М. Иванов всегда встречал самый теплый прием и уважение у своего нового сослуживца и членов его семьи, о чем он с благодарностью вспоминает на страницах своих мемуаров.

Подвиги не только отдельных чинов, но и всего полка не были забыты: 11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк в награду получил Георгиевское знамя с надписью «За Тюренчен 17–18 апреля, Ляоян 15–17 августа 1904 года и за Февральские бои 1905 года» (Высочайший приказ от 17 декабря 1906 года) и шефство вдовствующей императрицы Марии Феодоровны (Высочайший приказ от 22 июля 1907 года). Последний факт М. М. Иванов по ошибке приписал к отличиям за подавление Владивостокского вооруженного восстания 16–17 октября 1907 года. Как видим, дарование шефства почти на целый квартал опередило восстание.

Окончание Русско-японской войны 1904–1905 годов дало определенный толчок служебной карьере М. М. Иванова: наконец он занял определенное положение в обществе и проявил себя не только хорошим строевым офицером, но и начальником, способным обустроить жизнь в под ведомственном ему районе. Немало этому поспособствовал перевод дивизии после поражения в Русско-японской войне в г. Владивосток, который не раз в эти годы переводился на военное положение и усиленную охрану. Последние мероприятия передавали значительную часть полномочий гражданских властей в руки военных. Правда, судя по описанию, Михаил Михайлович позволял себе то, что при ином ходе событий могло бы быть истолковано как превышение полномочий.

Также упоминает автор и о своих детективных способностях. Вряд ли он привлекался к расследованию уголовных дел, о чем пишет, тем более что с «поручающими» возникла явная путаница. Здесь ситуация достаточно хорошо известна, поэтому-то и можно говорить об ошибке автора. Во-первых, во Владивостоке не было генерал-губернатора, генерал В. Е. Флуг был назначен на должность военного губернатора Приморской области еще в сентябре 1905 года, свидетелем чего М. М. Иванов быть не мог. Во-вторых, генерал В. Е. Флуг сменил на этой должности генерала А. М. Колюбакина (а не некоего «генерал-губернатора Андреева»). Нет людей со схожей фамилией и среди заведовавших в эти годы гражданской частью вице-губернаторов Приморской области. В-третьих, существовало Приамурское генерал-губернаторство, в состав которого входила и Приморская область, но все приамурские генерал-губернаторы известны, и Андреева среди них нет. В описываемый период пост Приамурского генерал-губернатора занимал генерал П. Ф. Унтербергер (с 18 ноября 1905 по 6 декабря 1910 года), сменил которого первый и последний гражданский генерал-губернатор Приамурья Н. Л. Гондатти. Предположение же о том, что расследования поручались подполковнику М. М. Иванову «через голову начальства» генералом М. С. Андреевым, помощником командующего войсками Приамурского военного округа и наказным атаманом приамурских казачьих войск, либо же заведующим военно-судной частью при главном начальнике тыла войск на Дальнем Востоке полковником А. П. Андреевым, вряд ли можно считать оправданным. По крайней мере, никто из этих Андреевых генерал-губернатором не был.

Во Владивостоке М. М. Иванов наконец смог зажить «в свое удовольствие». Жалованье позволяло, и читатель может подробно ознакомиться как с кулинарными, так и с культурными пристрастиями автора.

В ходе своей службы строевой офицер М. М. Иванов не раз сталкивался с представителями корпуса офицеров Генерального штаба. И почти неизменно это приводило к конфликтным ситуациям. Некоторая часть офицеров, закончивших Николаевскую академию Генерального штаба, полагала себя носителями знаний, недоступных «простым смертным». Это высокомерие заслужило им в строевых частях прозвище «моменты». В идеале офицер-генштабист должен был чередовать службу в штабах со строевой. Офицеры Генерального штаба имели свою линию производства и занимали строевые должности, нередко «седлая» строевое офицерство и значительно опережая его в карьерном росте, получении должностей, чинов и орденов. Часто это порождало зависть и практически всегда – некоторое недовольство со стороны подчиненных. Причиной тому, помимо прочего, были и часто встречавшаяся оторванность генштабистов от строевой службы, плохое ее знание, а также – краткий срок. Как правило, полки получались для «цензового командования», и кратковременное «командирство» было лишь необходимой ступенькой для последующей успешной военной карьеры. Сживаться с новой частью, знать и чтить ее традиции, налаживать отношения с офицерским составом «варяги» обычно были не склонны.

Михаил Михайлович, безусловно, должен был также чувствовать некоторую разницу в культурном уровне со своими «штабными недругами», свидетельство чему – его излишне обостренные реакции на замечания с их стороны, тем более несправедливые. И, опять же, поиск «простых ответов на сложные вопросы».

К примеру, при описании своего столкновения с начальником 3-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-лейтенантом В. А. Ольшевским и и. д. начальника штаба дивизии полковником К. Г. Гиршфельдом, «оттоптавшись» по «моментам» на примере своего полкового командира полковника И. З. Одишелидзе, М. М. Иванов дает выплеск своему юдофобству, применяя определение «жидовский выродок». Оставим в стороне сложившиеся после революции и Гражданской войны воззрения М. М. Иванова и его эмоциональность, попробовав осветить затронутую им тему.

Какова доля истины в этих словах? Фамилия «Гиршфельд» вполне может иметь как еврейское, так и немецкое происхождение. Константин Григорьевич Гиршфельд был православного вероисповедания и происходил из почетных граждан г. Санкт-Петербурга. Производство в офицеры лиц иудейского вероисповедания было запрещено законом. За Русско-японскую войну, во время которой подполковник К. Г. Гиршфельд пребывал в той же (кстати, «полковничьей») должности и. д. начальника штаба 3-й ВосточноСибирской стрелковой дивизии (в которую входил полк М. М. Иванова), он удостоился Золотого оружия с надписью «За храбрость» (с 1913 оно станет Георгиевским оружием), орденов Св. Анны 3-й ст. с мечами и бантом, Св. Станислава 2-й ст. с мечами, Св. Анны 2-й ст. с мечами, Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. Все ордена боевые. Вряд ли начальник штаба дивизии был таким невеждой, как это пытается показать автор воспоминаний. К тому же, с 1912 года его служба протекала исключительно на строевых, а не штабных должностях, а до этого – на штабных должностях в войсках, а не в главных управлениях. Воспитанник 3-го Московского кадетского корпуса и 3-го военного Александровского училища, окончивший Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду, временно командующий 111-й пехотной дивизией генерал-майор Константин Григорьевич Гиршфельд был убит после издевательств и глумлений взбунтовавшимися солдатами-гражданами «армии свободной России» 25 августа 1917 года.

Следует заметить, что в своем юдофобстве автор непоследователен: он вольготно чувствует себя в «сомнительном» окружении, а оказавшись в Харбине, начинает хлопотать перед Верховным правителем о Георгиевском кресте 4-й степени за Тюренченский бой в 1904 году. По словам автора, ему удается «выбить» спустя 15 лет награду для «бывшего моего солдата 8-й роты», чем тот «очень горд». Помимо этого, боевой генерал фактически жил у своего бывшего подчиненного, а ныне «миллионера и владельца гостиницы „Модерн“», вследствие чего можно по-иному взглянуть на авторские слова о «проклятых жидах». Поселившийся в 1906 году в Харбине Иосиф Александрович Каспе был иудейского вероисповедания, о чем не мог не знать бывший командир роты. Начав с часовой лавки, при помощи скупки и перепродажи вещей и ростовщичества, он преобразил ее в ювелирный магазин, постепенно став владельцем фешенебельного отеля «Модерн» и одним из богатейших людей Харбина. Может быть, их сблизила любовь к театру? В 1920-е годы И. А. Каспе стал председателем акционерного общества, объединившего несколько театров, переписанных при начале японской оккупации на принявших французское гражданство сыновей. Трагическая история сына – Семена Иосифовича Каспе, похищенного в 1933 году ради выкупа и убитого не получившими его членами Русской фашистской партии, стала широко известна и приподняла завесу над происхождением миллионов отца: в 1920-е годы именно через него сбывались советскими властями драгоценности, изымаемые у «бывших людей». Более того, советский генконсул в Харбине М. М. Славуцкий в телеграмме в Москву в НКИД называет миллионера «нашим агентом», а его погибшего сына – членом иностранной компартии. Таким образом, можно сделать вывод, что Михаил Михайлович на самом деле совсем не антисемит, каким хочет казаться со страниц своих мемуаров.

Последний русский комендант Харбина скончался 6 ноября 1935 года, вскоре после того, как «персональной читательнице», дочери Ольге, исполнилось 18 лет.

Текст мемуаров представляет собой авторизованную машинопись с многочисленными вклейками фотографий. Написанный в ноябре 1919 года текст, вероятно, в 1921 году был набран на печатной машинке и несколько раз вычитывался и дополнялся (по крайней мере, в 1922, 1926 и 1930 годах). При публикации были исправлены явные опечатки, в значительной степени раскрыты сокращения, курсивом выделен текст, подчеркнутый автором в оригинале рукописи.