Под лепестком несущего винта. Книга вторая

Командир эскадрильи Федоренко, узнав, что я покидаю полк, не скрывая огорчения, сказал:

– Чего ты там не видел, сынок. Здесь все свои, родные, в обиду не дадут. Я уж и представление заготовил на твоё повышение. Летаешь – то ты прилично.. Может, передумаешь?

– Не могу, товарищ подполковник. Скажу честно: летать люблю, но семья дороже. Не могу я без них, а здесь они жить не могут.

– Ну, как знаешь, тебе виднее. Устроишься, пиши. Не забывай вертолётчиков.

– Не забуду.

Традиционную отвальную вечеринку я организовал в местной столовой. Прощались так, словно не рассчитывали на дальнейшие встречи. В лицах друзей я улавливал неприкрытую зависть, а Яхновский, со свойственной ему манерой резать правду – матку в глаза, поднял стакан и предложил приватный тост:

– Выпьем за твою волосатую лапу.

– Давай, – охотно поддержал я шутку и залпом опрокинул рюмку в рот.

– А ты шустряк, – с уважением посмотрел на меня тот самый офицер кадров, вручая пачку сопровождающих к новому месту службы документов. – Взял – таки неприступный орешек!

– А как же, – снисходительно, будто речь шла о пустяке, хмыкнул я. – У нас, истребителей, главное – цель обнаружить. А уничтожить её – дело второстепенное.

Из всех вещей я захватил с собой только книги. Собирать я их стал давно, за каждой стояло событие, и расстаться с ними не мог, как невозможно забыть о прошлом. Жене я дал телеграмму и написал длинное и подробное письмо обо всех изменениях в жизни и о скорой, очень скорой встрече.

Северная столица России встретила меня громкоголосо и деловито. Московский вокзал по – хозяйски распределял потоки людей и транспорта, устраивал встречи родных и знакомых, небрежно предлагал широкую сферу услуг. Напористые носильщики с орденами – бляхами на груди резво укладывали вещи пассажиров на тележки и скорым шагом мчались к стоянке такси. Я вышел из вагона и с наслаждением вдохнул свежий, бодрящий воздух Питера, не похожий ни на какие воздуха других городов. Мягкий и пахучий, как свежеиспечённый хлеб, он легко ворвался в лёгкие, раздвинул грудь и прояснил разум.

Если сравнить Невский проспект с рекой, то её устьем можно смело называть станцию метро «Площадь Восстания». Из глубины подземки, словно вода из родника, нескончаемым потоком выходили энергичные люди и спешили по своим делам. Справа от меня высилось современное здание гостиницы «Октябрьская», но мне туда ни к чему. Мне на Дворцовую площадь необходимо. По существу, она совсем рядом, в конце Невского, многократно исхоженного пешком. Таксист, молодой парень в фирменной фуражке с зазывающими глазами, бросил на меня оценивающий взгляд, спросил вопросительно:

– Куда едем, командир?

– К Зимнему, – попросил я, уютно устроившись справа.

Водила разочарованно вздохнул и тронулся с места. Я его понимал: с таким пассажиром много не заработаешь.

– Стало быть, к штабу Воздушной армии, – закончил он свою мысль, аккуратно вписываясь в общий поток. – Первый раз в Питере?

– Не скажи, – возразил я, – приходилось бывать.

– Тогда рассказ о достопримечательностях нашего Невского Бродвея отпадает.

Через полчаса я уже докладывал дежурному офицеру о своём прибытии, предъявил командировочное предписание, и он, ознакомившись с ним, посоветовал подождать: рабочий день в Управлении Воздушной армии начинался с девяти утра.

Начальник отделения кадров политотдела воздушной армии, плотненький майор, представившись Батехиным, не был похож на закоренелого чиновника и принял меня незамедлительно. Среднего роста крепыш, он выглядел безупречно, напоминал преуспевающего дипломата, вскользь полистал моё тоненькое личное дело, поинтересовался семейным положением и с сожалением сказал, что проблема с жильём более, чем сложная. Сказал так, будто был лично виноват в том, что не может сразу предоставить мне квартиру.

– Очередь приличная, и раньше, чем через год, вы её не получите. Место в общежитии мы вам, конечно, предоставим, но такая полумера вас не устроит. Мой вам совет: снимите частную жилплощадь, зовите к себе семью и наберитесь терпения.

Старинная дубовая дверь кабинета мягко приоткрылась, и на пороге появился кряжистый, похожий на штангиста подполковник. Крупная его голова с квадратной челюстью была посажена прямо на широкие плечи, маленькие быстрые глазки внимательно смотрели из глубины надбровий, увенчанных густой растительностью, а голос звучал тихо и вкрадчиво:

– Ответственный редактор газеты «Боевая тревога» подполковник Ялыгин, – протянул мне руку ходячий монумент, похожий на городничего. Он одёрнул тужурку, осмотрел меня с головы до ног, будто видел впервые, хотя мы и встречались, и спросил Батехина, может ли меня забрать.

Минут через пять мы вошли в знакомую мне сыздавна комнату с огромным, до потолка окном, выходящим на Дворцовую площадь. Комнату разделяла застеклённая перегородка справа на подмостках, за которой, словно на сцене, восседал редактор. Получалось что – то похожее на наблюдательную вышку, из которой журналисты просматривались, как на ладони.

Ребята сидели за столами, и при моём появлении оживились. Капитан Карклин, богатырского сложения журналист с широкой, как пшеничное поле, грудью и выпирающими из – под рубашки тугими мускулами по – медвежьи облапил мою спину и поприветствовал:

– С прибытием, старик. Давно не виделись.

Снялся со своего места и подошёл Серёжа Каширин, сдержанно поздоровался и уступил меня Анатолию Михайловичу.

Привстал со стула и дружески кивнул литературный сотрудник Евгений Красненький. Говорили, что его перу принадлежат несколько книг, но никто из нас их никогда не видел.

– Давай, занимай свободный стол, – жестом указал непоседа Хоробрых на место между колоннами. – Да не засиживайся надолго.

Вечером я ворочался на гостиничной деревянной кровати КЭЧ и подводил итоги. Главное, меня приняли, признали за своего, – не за « варяга», как принято говорить о внедрённом в коллектив новом человеке по распоряжению свыше. Одним словом, как сказал оптимист, пролетая мимо двенадцатого этажа, всё пока началось хорошо.

Утром Ялыгин представил меня начальнику Политотдела Воздушной армии. Несмотря на свою молодость, он был заметно лыс и достаточно полон. Его неторопливые манеры говорили о том, что этот человек принадлежал к сливкам советского общества и давно забыл вкус чёрного хлеба. Он с любопытством окинул меня взглядом, для проформы попросил рассказать о том, что не написано в биографии, но слушал в пол – уха, думая о чём– то своём, генеральском. На исповедь мне хватило минуты две, крупная голова начальника удовлетворённо кивнула и коротко сказала:

– Хорошо. Работайте.

На первых порах мне доверили отслеживать письма военных и служащих. Писем приходило мало, как правило, с жалобами на быт и с обидами на несправедливость, содержание которых я кратко пересказывал ответственному секретарю газеты майору Семёнову. Если тема была на злобу дня, я отправлялся в командировку разбираться по существу на месте происшествия. Командировки мне нравились и потому, что предоставляли свободу действий, и возможностью встречаться с людьми, в глазах которых прочитывалось явное уважение к приезжему журналисту. Работать начинал со встречи с руководящим составом. Как правило, с политсоставом. С кем – либо из них намечал план своих действий, определял потенциальных авторов, встречался с военкорами и почти каждого уговаривал написать заметку на заданную тему.

Авиаторы – народ компанейский, разбитной и хлебосольный. Любой готов последнюю рубашку отдать. Но по части письма – застенчивый до невозможности. Вот и приходилось клещами вытягивать из них фактуру и на этой основе готовить корреспонденцию от их имени. Меня и редакцию это вполне устраивало, и мы не конфликтовали.

Проживать молодожёну в общежитии – сущее наказание. Я скучал по семье, и решил ускорить нашу встречу. По совету друзей отправился в район Пяти Углов, где по выходным собирался народ по вопросам сдачи и найма квартир. Рядом в одноэтажном здании находилось квартирное бюро. Но люди предпочитали совершать сделки вживую.

Часа через два я нашёл, таки, подходящее, на мой взгляд, жильё в конце Московского проспекта. Молодая миловидная хозяйка показала наши будущие апартаменты. Комнатка была небольшой, но чистенькой, с деревянной кроватью и буфетом, обеденным столом и парой стульев. Как раз то, что было нужно, чтобы спокойно дожить до получения ведомственной квартиры. И хотя плата была приличной, и деньги требовалось внести за три месяца вперёд, я пошёл на все условия… Откуда мне было знать, что у хозяйки – пройдохи шестеро детей и примак в придачу.

Вскоре семья приехала в Ленинград, и мы торжественно переступили порог нового обиталища. Но первая же проведённая ночь показала, что я основательно влип. Как только погасили свет, всех троих решительно атаковали клопы. И было их несть числа. Они, сволочи, даже света не боялись.

Кое-как мы дотянули до утра, а потом я поставил ультиматум: или хозяева принимают решительные меры по уничтожению насекомых, или мы съезжаем.

Вечером Светлана доложила, что дезинфекция произведена, кровати и мебель обработаны. Могла бы и не говорить, воздух пропитал густой запах керосина. На всякий случай, вспомнив свой прошлый опыт, мы установили под ножки кроватей железные банки и залили их водой. Однако предосторожности не спасли. В этой квартире клопы обладали незаурядными способностями и отменным аппетитом. Ночью, внезапно включив свет, я наблюдал, как самые сообразительные ползли по потолку, зависали над кроватью и падали в постель.

Не меньше хлопот доставляли и хозяйкины дети. Совершенно здоровые и всегда голодные, они, в первый же выход Светки на прогулку с сыном, дружно почистили наши съестные запасы, и в последующие дни зорко следили, когда комната опустеет. Только тогда я догадался, почему хозяйка наотрез запретила ставить замок на нашей двери.

Кошмар продолжался десять дней, до тех пор, пока я не нашёл двухкомнатную квартиру на Лиговском проспекте, почти рядом с Театром юного зрителя. Плата была невелика, но с единственным условием не портить мебель и соблюдать порядок. Старая хозяйка, как я и предполагал, предоплату не вернула и, мило улыбаясь, посоветовала подать на неё в суд. Надо же, и стервы бывают красивыми.

Мы жили на втором этаже в доме дореволюционной постройки. За окном проходила трамвайная линия, Но вглубь разнесённые рамы заметно глушили внешние звуки, а попривыкнув, мы перестали обращать на них внимание. Вечерами всей семьёй мы отправлялись на прогулку, и Серёжа бодро семенил между нами, уцепившись за пальцы наших рук. Недалеко от ТЮЗа стоял пивной ларёк, у которого мы всегда делали короткую остановку.

Как – то, проходя мимо, я спросил сына, что здесь написано. Он посмотрел и громко произнёс:

– Пиво!

Женщина, стоявшая рядом, от удивления разинула рот:

– Малышка что, умеет уже читать?

– Давно, – не моргнув глазом, подтвердил я. – И считать – тоже.

– Так он у вас вундеркинд! – впервые услышал я незнакомое слово, интуитивно сообразив, что оно из числа похвальных.

По утрам в воскресные дни сыну нравилось забираться к нам в постель и лазать под одеялом. Однажды, проделав этот незамысловатый путь, он вылез у наших ног и с восторгом воскликнул:

– Папа, смотри, был там, а образовился здесь!

Всем было весело, и мы хохотали.

К нашему удовольствию, жизнь постепенно налаживалась. И хотя жена не работала, зарплаты хватало. Гонорары, пусть и небольшие, но помогали.

С учёбой тоже складывалось, как нельзя лучше. Университет находился под боком, контрольные работы выполнялись легко, и в случае затруднений я всегда мог проконсультироваться у профессорско-преподавательского состава на кафедре.

Человек ко всему привыкает. Я тоже быстро адаптировался к своему положению, и кто знает, если бы не поездка в Сиверскую, навсегда остался бы в кругу друзей – журналистов.

Внешне в гарнизоне ничего не изменилось. Те же пятиэтажные дома, тот же клуб и столовая, та же речка с соснами – часовыми по берегам, даже водитель пригородного автобуса – тот. Но вот личный состав полка заметно постарел. Среди лётчиков самыми молодыми остались четверо моих однокашников: Голубков, Латыпов, Летунов и Шамов. Это были уже не те желторотые птенчики, с которыми я расстался около двух лет назад. Передо мной стояли мужественные, решительные люди с гордой посадкой головы, жёсткими подбородками и не менее жёсткими взглядами. И улыбки у них были сдержанными, достаточно корректными, чтобы не обидеть, но не настолько приветливыми, чтобы я поверил в теплоту их отношений к заезжему корреспонденту.

Слушая их захватывающие рассказы о полётах, я искренне жалел, что не сумел противостоять прессингу властей, и как последняя крыса сбежал с терпящего бедствие корабля. Ребята повысили классную квалификацию, уже выполняли перехваты в сложных метеорологических условиях, садились при минимуме погоды, и спокойно, как днём, летали ночью на новой технике. Не запаникуй я, не прими опрометчивого решения – был бы сейчас с ними и чувствовал бы себя человеком. Но поезд ушёл. Вот он, локоток, а не укусишь.

Щемящее чувство тоски саднило моё сердце, пока я работал с военкорами. Меня ещё помнили, здоровались, интересовались, как оказался в этих краях, и ничуть не удивлялись, когда узнавали, что работаю в « Боевой тревоге». Знали о моём пристрастии к журналистике. Одни одобряли, другие говорили с пренебрежением:

– Променять полёты на щелкопёрство? Что ж, дуракам закон не писан…

Мне с сожалением сообщили, что обожаемый нами майор Прошкин с его всеизвестным «ибитть» пол – года назад ушёл в отставку, уступив место наступающему на пятки молодому поколению. Я ещё не забыл, как летал с ним на спарке и как однажды он показал домик в Тосно, в котором жили его родители.

– Уволюсь в запас – обязательно вернусь сюда, – грозился он, тыкая пальцем в пол кабины. – С земли буду следить, как вы летаете, чертенята.

Приезд в Сиверскую меня взволновал не только потому, что здесь я впервые соприкоснулся с боевой авиацией и оставил своих друзей. Очень хотелось узнать, как поживает моя промокашечка. Меня, как вора, притягивало к себе место преступления. И хотя ничего противозаконного я не совершал, чувство неосознанной вины перед Леночкой оставалось. В душе я побаивался встречи с ней и долго колебался, идти в воскресенье в офицерский клуб, или остаться в гостинице. Но появился Голубков с женой под крендель и рассеял все мои сомнения:

– Ты что, дружище, в монахи записался? Пошли на танцы, тряхнём стариной.

Летом в клубе сделали ремонт, и он выглядел конфеткой в нарядном фантике. Остальное почти не изменилось. Тот же оркестр, та же обстановка, те же люди, разве что лица другие. Я внимательно разглядывал публику, выискивая знакомых, и натолкнулся на широкую, приветливую улыбку. Сердце ёкнуло и тревожно забилось, когда я узнал в ней самую близкую подругу Леночки. Неужели и она где – то рядом? Завороженный зовущим взглядом, я, как кролик, двинулся навстречу удаву, не в силах противостоять несокрушимому гипнозу.

– Господи, – сказала она, подавая мне руку, – явление Христа народу. Какими ветрами? По агентурным данным ты должен быть в совершенно противоположной стороне.

– Попутными, Мариша, попутными, – исследовал я пространство за её спиной. Она это заметила и тотчас отреагировала:

– Не ищи. Леночки нет. Замуж вышла Леночка и укатила в Эстонию.

– Вот как, – с облегчением вздохнул я, – рад, что у неё всё устроилось, – и в свою очередь спросил:

– А ты – то, как здесь оказалась?

– Странный вопрос. Да с тобой решила встретиться. Что – то мне подсказало, что сегодня я обязательно тебя увижу, – рассмеялась девушка. – А если серьёзно, то куда, кроме вашего клуба, можно пойти? Здесь столько романтики, а вокруг ходят заблудшие и холостые души лётчиков.

Я внимательно посмотрел на Марину:

– Ты что, влюбилась?

– Какие глупости. Влюбиться можно только раз, и я это давно уже сделала. А теперь мальчиков я разделяю на две категории: или они мне нравятся, или нет.

Забавно. Прямо философия какая – то.

Оркестр заиграл « Маленький цветок», танго, под звуки которого я познакомился с Леной, а теперь танцевал с её подругой. Серое платье плотно обтягивало высокую грудь Марины, и из – под его выреза, образуя соблазнительную ложбинку, виднелись аппетитные края белых булочек. «Вот бы откусить небольшой кусочек», – с озорством подумал я, с наслаждением прижимаясь к холмам девушки. Наши щёки почти соприкасались, и я с удовольствием вдыхал тонкий, волнующий аромат незнакомых женских духов. Ещё с первой встречи я интуитивно уловил, что она готова со мной подружиться, но отдал предпочтение Лене, и этим всё было сказано. Теперь Лены между нами не было, и путь к сближению с ней стал открытым. Так я себе воображал, осторожно, как бы случайно прикасаясь пальцами к копчику Марины. Именно там, говорят, находится одна из эрогенных зон женщины.

– Ну, а как на семейном фронте, всё в порядке?

– Лучше не бывает. Жена – красавица, сын – чудесный, работа по душе, – что ещё нужно нормальному человеку? – приосанился я. – А чем занимаешься ты?

– Устроилась библиотекарем. В прошлом году попыталась стать студенткой педагогического института, но не прошла по конкурсу.

– Не расстраивайся, какие твои годы. Захочешь, обязательно поступишь.

– Я тоже так думаю.

Весь вечер мы не отходили друг от друга, болтали про всякую чепуху, вспоминали забавные случаи, и Марина под заключительные звуки прощального вальса попросила проводить её домой.

– Надеюсь, дорогу не забыл?

Хрустел под ногами сухой декабрьский снежок, огромным фонарём светила полноликая луна, и Млечный путь широкой рекой уходил в бесконечно манящие космические дали. Всё было так же, как и два года назад, только теперь место Леночки занимала её подруга.

Мы свернули направо и остановились у калитки частного владения. Совсем рядом, метрах в пятидесяти, виднелся дом, в котором жила моя подружка и где я провёл немало приятных минут. К сожалению, времени остановиться не прикажешь.

– Если ты думаешь, что останешься у меня до утра, то заблуждаешься, – услышал я неуверенный голос попутчицы и по её тону понял, что придётся заночевать. Нужно было найти только повод, чтобы она могла оправдаться перед собой в неприличном, но уже принятом ею решении.

Рассмеявшись, я ответил:

– Неужели за два последних года традиции гостеприимства в Сиверской изменились? Чаем – то хоть угостишь?

– Ну, разве что чаем, – поколебалась она и отворила калитку.

Мы взбежали на крыльцо, Марина достала ключ, и я понял, что в доме никого нет. Меня это вполне устраивало. Не люблю встречаться с родственниками своих действующих и потенциальных любовниц. И если в силу обстоятельств это происходит, возникает ощущение, что меня рассматривают под микроскопом.

– Славное гнёздышко, – раздевшись, осмотрелся я.

В центре большой комнаты, прямо под абажуром, стоял овальный стол, покрытый голубой скатертью и окружённый хороводом стульев с резными спинками. Напротив окна прислонился к стене диван в мягкой бархатной обивке, прямо по курсу глядело на меня трюмо, а сбоку слева высилась горка, за стеклом которой, как в витраже, были выставлены для всеобщего обозрения произведения хрустальных и фаянсовых дел мастеров. Пол застилал роскошный китайский ковёр с высоким ворсом. Помедлив, я сбросил и ботинки.

– И правильно, – одобрила Маришка, выставляя на салфетки две чайные пары. – Сейчас мы подогреемся.

Она исчезла на кухне, а я стал прикидывать, как бы, не задевая честолюбия девчонки, поиметь её на диване, а лучше – на ковре. На таком пушистом любить женщину ещё не приходилось.

– Тебе кофе с сахаром или без, – донёсся вопрос девушки, и по тембру голоса я понял, что она волнуется.

– Без. И если можно, с лимоном, – обнаглел я, зная наперёд, что в декабре лимонов не бывает.

– Хорошо.

Вот как, здесь, кажется, и цитрусовые водятся. Богато живёшь, подружка. У тебя родители – что, подпольные миллионеры? На зарплату библиотекаря коньки можно отбросить.

Специфический аромат кофе заполнил гостиную. Я с удовольствием отхлебнул глоток обжигающей жидкости, потянулся за печеньем, и руки наши столкнулись. Мы засмеялись, но ладонь Марины я не выпустил, повернул тыльной стороной вверх и стал внимательно рассматривать.

– И что ты там увидел? – с интересом спросила она.

– Книгу твоей жизни, красивая, – настраиваясь на цыганский лад, начал я врать. – Видишь, вот эту линию до самого запястья? Она говорит о том, что на своём длинном веку ты испытаешь много счастливых минут и два потрясения. А эти, – провёл я пальцами по ярко выраженному «м», – означают, что будет у тебя две дочки и сын.

– А это что означает? – довольным голосом поощрила она мои поцелуи на своей руке. – Наверное, дань уважения к хозяйке дома?

– Не только, – возразил я и обнял девушку за талию. – Твои руки пахнут ванилью. А вот губы, какие они на вкус?

– А ты попробуй, – игриво рассмеялась она, и в глубине её зрачков возникло напряжение.

– И попробую.

– И попробуй.

Слегка волнуясь, я приподнялся со стула, осторожно прикоснулся к нежному подбородку девушки и повернул лицо к себе. Она порывисто встала, повернулась всем корпусом навстречу и подняла глаза. Её пухленькие пунцовые губы трепетали, по щекам разлился румянец, и чувствовалось, что сердце её готово было выпрыгнуть из груди. Медленно, как в кино, мы стали сближаться, вслепую соприкоснулись носами, и она, не выдержав пытки, обняла меня за шею и стала жарко покрывать поцелуями. От неистовых ласк я совсем потерял голову, грубо мял её груди и тискал полушария великолепной попки. Пальцы сами отыскали на платье молнию и потянули ползунок вниз. Марина задрожала, колени её подкосились, и я осторожно помог девушке опуститься на пол. Ковёр ласково принял наши тела, моя натренированная рука немедленно соскользнула на колено и забралась под подол.

– Мышка моя ясноглазая, – шептал я ей на ухо, добравшись до трусиков. – Только теперь я понимаю, как ты прекрасна. Ах, какая у тебя прелестная попочка!

Вместо ответа она закупорила мой рот своим языком и стала торопливо срывать с меня рубашку.

Но вдруг что – то произошло. Когда я распустил брючной ремень и выпустил сексуальный инструмент на свободу, когда после бурных ласк уже собирался её оседлать, она упёрлась ладонями в мою грудь и с силой оттолкнула, скрестив свои ноги.

– В чём дело, дорогая? Что – то не так? – вытащил я палец из зажатой щели.– Ты меня не хочешь?

– Не знаю, – ответила девушка, и слёзы навернулись на её глазах. – Уходи!

В растерянности, я приподнялся на локте, оглядел обнажённое, подготовленное к любви тело и недоумённо пожал плечами:

– Но ведь должно же быть какое – то объяснение твоему решению.

– Ах, какое там объяснение, – фыркнула Марина. – Ты предал мою подругу, а теперь собираешься изменить своей жене. И со мной поступишь так же. Все вы такие…

Она сделала паузу и брезгливо произнесла:

– Ловелас. Уходи!

Вот как, да в ней женская солидарность проснулась. Что ж, теперь нечего просить милости от природы. Силой брать женщину не в моих правилах.

– Мариша, милая, пойми меня правильно, я никого не предаю. Что ж выходит, если ты нашла пачку денег на дороге и их не кому вернуть, то по отношению к твоей получке это предательство? Глупо быть моралистом и отказывать себе в том, что ты хочешь.

Я поискал глазами сброшенные брюки и потянулся за ними рукой.

– Нет! – воскликнула Мариша, смахнув слёзы. – Я тебя так не отпущу.

Вот и пойми после этого логику женщины!

Словно заправский жокей, она вскинула ногу и оседлала мои тазобедренные суставы. Как из рога изобилия посыпались короткие страстные поцелуи и, словно ожидая этого, фаллос мгновенно восстал. Он всегда трепетно и чутко относился к женским ласкам вообще, и приходил в восторг, когда девушки соглашались поиграть с ним персонально. Пенис падок на нежности и презирает грубость.

Полные желания груди Марочки коснулись моей груди, её огнедышащий цветок с абсолютной точностью отыскал голову непутёвого кабачка и с удовольствием заглотнул его до самого корешка.

– Ах, – то ли от боли, то ли от удовольствия вырвалось из уст девушки самое популярное среди женщин междометие, и она выпустила своего кумира почти наполовину. – Ох, – спохватилась она, страстно загоняя его внутрь, чтобы не убежал.

Она стояла на коленях, руки её дрожали и упирались в мои развёрнутые плечи, я крутил её жёсткие соски и видел, что партнёрша млеет от удовольствия. Да – а, кто – то её уже научил получать наслаждение от секса.

Не в силах противостоять её позывам и желая продлить блаженство, я прижал бёдра моей скакуньи и замер:

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Давай чуть – чуть передохнём, иначе я не сдержусь.

Марина послушно застыла, наклонилась и, как кошка, стала вылизывать мои соски. Неведомая ранее истома поползла по телу и прибавила чувственности. Перчик мой ожил, стал сокращаться, и девушка сверху закрутила попкой, словно пыталась моим пестиком взбить сливки в своём стакане. Я пошёл ей навстречу, и скачки возобновились, но ненадолго. Не прошло и минуты, как я изогнулся, словно борец, выходящий на «мост», Мариша часто задышала, закрыла глаза, упала на мою грудь и затрепетала, издавая полные наслаждения нечленораздельные звуки. Крепко пережатый у основания, мой огурчик в три приёма выпустил скопившийся пар, и замер, нежно обласканный в гнёздышке курочки.