Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов

Иллюстратор Адам Шерман

© Дмитрий Костюкевич, 2018

© Адам Шерман, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-3926-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В каждом человеке – целый мир. В нём рождаются и погибают цивилизации, расширяются вселенные, зажигаются и гаснут новые звёзды. Мир внутри брестского писателя Дмитрия Костюкевича многогранен и необычен. Он абсурдный, невероятный, местами странный и страшный, но всё равно притягательный. Обычный с виду парень, наш современник, хороший человек, верный друг, любящий муж и заботливый отец создаёт свои вселенные, которые могли бы потягаться с фантазиями величайших фантазёров прошлого. Но Дима не эгоист, он приглашает тебя, читатель, в путешествие по своим мирам. И эта книга становится билетом на межпланетный, межмировой экспресс.

Значительное число представленных здесь рассказов (уж не знаю, умышленно или нет) объединены двумя общими темами. Темами любви и одиночества.

Любовь толкает солдата будущего на смертельно опасное паломничество. Недостаток любви заставляет искать её замену в суррогатах семейного тепла, которое предлагает своим гражданам новый вариант «идеального» общества. Потерявшие всё космонавты продолжают жить воспоминаниями, в которых живёт надежда, грусть и… любовь. Любви подвержены все. Даже Дьявол. В одном из рассказов сборника Повелитель тьмы, манипулируя человеческими душами, проникается сочувствием к своим подопечным, а в другом сам не может устоять перед чарами этого чувства. Любовь испытывают даже грозные боевые танки, орудия войны и уничтожения. Одним из воплощений любви становится страсть. Чаще всего это страсть творчества и созидания. Ею одержимы писатели и режиссёры, представленные на страницах книги. Страстью разрушения охвачены солдаты. Страстью знаний – учёные, исследователи и изобретатели.

Другая грань произведений этой книги – одиночество. Одинок уже упомянутый здесь, ищущий благословения солдат. От куда более страшного одиночества страдает советский полярник, дрейфующий по холодному морю на передвижной полярной станции. Одинок путешественник между мирами, который в попытке убежать от прошлого, силой мысли создаёт новые реальности. В конце концов, в этой вселенной одиноко всё человечество. Недаром несколько отличных рассказов здесь посвящены теме контакта человека с неземным разумом. Несмотря на встречу с другой цивилизацией, люди всё равно чувствуют себя неуверенно по сравнению со своими звёздными гостями. Где-то в силу страха и предрассудков, где-то из-за глупости и ограниченности. Своей или инопланетной. О космическом одиночестве пел ещё Дэвид Боуи, и здесь она открывается во всей красе, предлагая читателю две, на мой взгляд, неоспоримые жемчужины сборника – рассказы «Вальс привычных витков» и «В иллюминаторе».

Все эти темы подаются в сборнике «Дорога вспять» по-разному. Серьёзно, абсурдно, с юмором, с грустью или так, что после прочтения по спине бегут холодные мурашки. Но в чём я точно не сомневаюсь, уважаемый читатель, тебе не будет скучно.

Как бы странно это не звучало, но хорошая фантастика всегда должна быть реалистичной. Иные авторы, обладая великолепной фантазией, не могут убедить читателя в реальности происходящего, отчего их произведения воспринимаются, как сказки для взрослых, способ хорошо и с интересом провести время, не более. Дмитрий же создаёт эффект полного погружения в текст. На страницах книги тебя ждут ожившие ледяные люди, водяные, домовые и огромные богомолы, кинофильмы, снятые при помощи машины времени. Архитектура пришельцев, которая является социальной сатирой на жизнь людей. Много-много чего ещё. И всё это воспринимается, как отражённая на страницах реальность. Что-то само собой разумеющееся, что отлично вписывается в мир произведения, не заставляет снисходительно усмехнуться и покрутить пальцем у виска. На этот эффект работает всё – прекрасное владение словом, лёгкий язык, внимание к деталям, мастерское погружение в атмосферу, достоверные диалоги и технические детали.

Моё вступление, читатель – это всего лишь необходимая процедура. Скучная лекция стюарда о том, как правильно закреплять ремни безопасности. Дальше нас ждёт только полёт сквозь время и пространство. Путешествия в реальности, которые любезно открывает для нас Дмитрий Костюкевич, обычный человек, внутри которого – целый мир. Добавлю лишь то, что «Дорога вспять» – это любой путь. От одного шага до бесконечности световых лет. Любая дорога – это испытание себя, способ открыть заново свои возможности и свою личность. Дорога вспять – это дорога к себе.

«Though I’m past one hundred thousand miles, I’m feeling very still» – если снова обратиться к творчеству Боуи. Хоть я и нахожусь на высоте сотен тысяч миль, я спокоен. Какой бы далёкой не была для нас «Дорога вспять», она не пройдёт даром.

Евгений Абрамович

Дорога вспять

Брод с облегчением окунулся в сырость окопа. Сбросил с плеча матерчатый мешок со снаряжением, словно отшвырнул усталость долгого пути.

Отдышавшись, подошёл к западной огневой позиции.

К пылающему горизонту протянулась узкая улочка, по обе стороны которой теснились осколки зданий. Возле покосившегося фонарного столба лежал на боку дамский «Фольксваген», выгоревший до черноты, похожий на погибшего в жестяной банке жука. Асфальт под ним осел и растрескался. От второго этажа одного из домов остался лишь ломаный клык внутренней стены, торчащий из плиты, словно гномон огромных солнечных часов; из разбитой витрины валил густой дым. Эти чёрные клубы могли коптить небо месяцами – очаги гнева Белой Королевы. Как давно она здесь побывала?

Брод прошёлся по периметру окопа, останавливаясь у каждой огневой позиции. Во все четыре стороны открывался вид на сквозящие обречённостью, однотипные картинки: огрызки домов с выгоревшими внутренностями, трупы техники (на севере из разлома торчал хвост вертолёта с винтом, похожим на завядший трилистник), изувеченный асфальтный покров, будто кожа истязаемого, над которым потрудились паяльной лампой.

Вокруг окопа лежали связки веток, не слишком плотные – в самый раз для обзора сквозь просветы. Очень удачное место – прямо на перекрёстке. Странно, что Сосуны не свили в яме гнёздышко.

Окоп, скорей всего, вырыли на месте воронки, расчистив её от бетонного крошева, углубив и расширив.

Мужчина присел, достал трубку, кисет и, набив практически до краёв табачную камеру, поднёс ко рту загубник. На губах – подсохшие язвочки.

Выдыхая дым через ноздри, он позволил себе погрузиться в некое подобие опрометчивой нирваны. Даже прикрыл глаза, оставив под надбровьем узкие щёлочки. И лишь пэв-винтовка на коленях намекала на готовность откликнуться на суету окружающего мира. В узловатом теле пучкового оружия можно было увидеть полимерную ящерицу, способную защитить хозяина даже без симбиоза с его руками.

На дне ямы блестели стреляные пулемётные плазмопатроны, солнечные лучи взрывались на их круглых боках яркими брызгами.

Через дюжину минут Брод открыл глаза, обхватил двумя пальцами чубук трубки и выбил её о колено. Пэв-винтовку он перекинул через плечо, оправил короткую куртку, опушённую термомехом, стряхнул крошки табака со штанов из влагонепроницаемого материала. Замер. Неподвижно сидел, прислушиваясь к звукам улицы: далёкому треску огня, разочарованному гулу ветра, общему безмолвному напряжению, которое мозг сепарировал в тихий звон колокольчиков (почему-то серебряных).

Его внимание привлёк миниатюрный песочный бархан рядом с брошенным мешком. В нём угадывался контур сваленной в кучу одежды. Но это была не одежда – мужчина готов был поставить на кон последнюю флягу коньяка.

Подноском ботинка он ткнул бархан и с явной неприязнью поворошил. Увидел, что и ожидал. Снятую, как костюм для глубоководного ныряния, человеческую кожу. Только её не сняли, аккуратно отделив от мышц и мяса, а опустошили – высосали «мякоть» тела, перемолов кости, раздавив в пюре сердце, смешав лимфу, содержимое желудка и кашу из хрящей. Работа Сосуна. Брод опустил ногу. Где-то в складках этого ужасного костюма из кожи была треснувшая маска лица, через которую Сосун «испил» человека, после того, как пробил бивнем хобота череп и пустил в пищевод наногрызунов, чтобы размягчить трапезу.

«Уж лучше бы они поедали несчастных целиком, всё лучше, чем натыкаться на подобное… и не привыкнешь к такому – наверное, не надо… иначе начнёшь смотреть на живых, как на будущие карнавальные костюмы…»

Сбивчиво думая, Брод выбрал из стенки ямы несколько жменей суховатой земли и присыпал жуткие останки. Потом беспомощно взглянул в небо, с ветхой надеждой такого рода, что живёт единственно ради одного – она нужна, хоть горсть, хоть капелька конденсата, без неё никак, иначе – ствол в рот и спокойной ночи.

И нигилистическое небо преподнесло сюрприз.

Брод стоял в оцепенении, боясь моргнуть. Спугнуть. Но ещё не верил.

Он смотрел на опускающийся корабль. Нет, слишком мал для корабля – баркас.

А потом, забыв об осторожности, начал взбираться на бруствер.

Шлюпка расплавленной свинцовой слезой падала с неба.

*

– Привет, милый.

– Привет, незнакомка.

– Получишь за «незнакомку»! Сильно занят?

– Глазею на приборы, отдаю ботам команды. Но сейчас временный штиль.

– Брод, я ни черта не смыслю в твоих Порталах.

– И не надо.

– Зато кое-что смыслю в кулинарии.

– Бобо, не принижай свои достоинства. «Кое-что» – это сказать «моросит» на ураганный ливень.

Она улыбается. Для этого не надо включать видеофон. Его девочка улыбается, и это прекрасно. Как тепло любимой ладони за секунду до прикосновения. Неизбежное, лимонно-рассветное.

– Сегодня я собираюсь разобраться с крабами.

– Где достала? – искреннее удивляется Брод.

– Сабина угостила. Ей кузен привёз.

– Это тот киборг-экспедитор?

– Ага.

– Крабы…

– И?

Брод улыбается, широко и неосознанно, забыв, что такой ответ она сейчас принять не может.

– Так что скажешь? – требует акустической реакции Бобо.

– Будет замечательно. Я прихвачу бутылку вина.

– Белого сухого.

– Выучил наизусть. Подними ночью и отправь за вином – на консоли продларька выбью шифр с закрытыми глазами.

– Лишний раз напомнить – не помешает. Прошлый раз ты принёс «Мартини». А до этого какую-то сладкую шипучку.

– А есть разница между «Мартини» и белым вином?

– Брод, получишь!

– Очень на это рассчитываю.

– Ай-ай! Где же романтика?

– Сдаю в начале смены.

– Я пожалуюсь твоему начальству.

– Этот старый хрыч с ума сойдёт от твоего голоса. Пожалей своего мужчину.

– Я подумаю.

– О. Это так великодушно, госпожа.

– Так тебя ждать к восьми?

– Непременно. Если вы разрешите поужинать с вами.

– Запрос принят. С удовольствием.

– Я люблю тебя, милая.

Секунду-другую Бобо молчит. Только импульсы непроизнесённых слов носятся по оптоволоконным каналам.

– Я должна тебе кое-что сказать…

– Не сейчас, милая. Давай дома.

– Хорошо.

– Я скоро буду.

– Жду. Крабы тоже.

– Звучит заманчиво. Но сначала я съем тебя.

Бобо смеётся.

Смена догорает последними минутами, и этот смех – будто ещё не прозвучавший сигнал зуммера об окончании рабочего дня. Брод улыбается в трубку. Умертвляет линию.

А потом всё заканчивается. Смена. Эпоха равновесия Земли. Жизнь. Мечты.

Слишком поздно для всего. Об этом кричат сирены над городом. Даже когда катера и парапланы Изгоев навсегда покидают небо над Байройт-Финстернис, чтобы испариться в проснувшихся гигаваттных лазерных лучах наземных батарей. Даже когда осколки последней бомбы намертво вплавляются в асфальт и разрушенные строения.

*

– Он проснулся? – спросил полковник Рум.

– Не совсем, – ответила женщина-врач. – Кратковременное повторное пробуждение.

– Выглядит неважно.

– Довольно сносно, после двух местных лет в том аду. Понадобилось лишь частичное обновление организма.

– Репарация клеток?

– Ни к чему. Есть невосстановимые изменения мозга, потеря многих сегментов памяти – но это, скорей всего, след «первобытной» криоконсервации.

– Вы подвергли его гипнодопросу?

– Да. Записи в нише. Но его сновидения частично заглушили, перекрыли полученную информацию.

– Он видел сны под гипнозом?

– Такое случается. При особо сильных воспоминаниях.

– Откуда он?

– С Земли.

– Бог мой, ты уверена? То есть, это его родина?

Врач склонилась над мужчиной на кровати, мазнула по сухим губам витаминной помадой, ввела в вену кубик синеватого раствора, после чего бросила шприц в ванночку со стерилизатором.

– Да, он там родился. Больше века назад по стандартному времени.

Какое-то время они слушали, как работает корабельная центрифуга, вкладывая смысл в такие понятия, как «верх» и «низ». Впитывали тяжёлое молчание космоса, царапающее обшивку.

Клипер «Ртуть» дрейфовал над Пурпурной Дланью, планетой, на которой разведывательная шлюпка подобрала мужчину. Тот даже успел спасти сержанта Марселлуса Клая от нападения кошмарной твари. Сосуна, как назвал её землянин.

Чья-то спасённая жизнь.

Очень облегчает контакт.

Как поручительство невызревшей смертью.

*

Марселлус понимает, что происходит, с небольшой задержкой. Как ответ ученика, которого подстёгивают меловые зарисовки учителя.

Сержант ступает с аппарели баркаса на планету. Приветствует поверхность толстой подошвой. И лишь спустя удар сердца замечает направляющий луч лазера левее своего плеча, струной протянувшийся за спину.

Остронаправленный пучок электронов высокой энергии вспарывает застоявшийся воздух. Марселлус наблюдает за происходящим с завороженностью престарелого дирижёра, у которого артрит украл руки. Автомат в его руках – всего лишь эмблема, рудимент.

Он видит стрелка – узелок на конце желтоватой нити лазера, и сразу – резкий бросок взгляда через плечо – нападающего монстра.

По каналу, созданному лучом, проскальзывает ещё один пучок частиц – и в теле огромной улитки, с которой словно содрали панцирь, образуется вторая дыра. Её моментально заволакивает бурая слизь. А следом неизвестный стрелок – спаситель! – поливает полудохлую тварь каскадным ливнем из лептонов. И где-то в оседающем месиве сержант метит взглядом ужасный бивень и что-то похожее на глаз.

За этим он наблюдает, распластавшись по каменистому грунту, по радиосвязи приказав учёным оставаться в шлюпке.

И когда мужчина выбирается из-за руин и идёт навстречу, Клай не берётся за гашетку автомата, он – вскидывает руку.

Машет. Благодарит.

*

История следующих двух недель – до того, как «Ртуть» завершит свою паломническую миссию на планете, и растворы криопротектора попадут в камеры, навязывая людям пустые сны на долгие годы полёта по выбранному маршруту – в основном история разговоров. Пинг-понг вопросами и ответами, невысказанными признаниями и просочившимися сквозь поры слов фактами.

Они рассматривали Брода – как ископаемое, человека в янтаре. Обскубанную ножницами пожухшую статейную вырезку со странной и невероятной человеческой судьбой. Он их – словно насмешку, клейкий подарок судьбы. Дополнительный рейс, подпёрший боком платформу ночного метро, – садись и не спрашивай о станции прибытия.

Как и все промежуточные истории, эта – о прошлом. Её можно дробить до бесконечности, отвлекаясь на второстепенных персонажей и ветвящиеся туннели возможных событий.

Ваше время столь же ничтожно, как и бесценно, поэтому мы лишь пробежим по галерее. Смотрите на красочные мазки. Или закройте глаза.

– Вы видели Белую Королеву?

– Чувствовал. Скорее так…

– Что она такое?

– Я не знаю.

– Она мертва?

– Она вне жизни… Я шёл в её процессии. Два дня. Маршировал с призраками.

– Зачем?

– Я говорил с ней. Пытался. Но она ничем не могла помочь мне, помочь Бобо… или не хотела.

– Кому помочь?

– Моей девочке… не согласилась даже передать несколько слов…

Он так давно не называл никого другом, что трудно сдержаться. Даже если стоишь на зыбком фундаменте. Марселлус рядом, и от этого проще делиться с остальными крупой своего прошлого.

Брод сидит в комнате с погашенными видеоустройствами и иногда говорил. Иногда слушал.

Капитан Реккед. Полковник Рум. Руководитель паломнической группы Анква Дрю, женщина с медными волосами.

И сержант Клай – в углу. Его глаза – рука на плече Брода. Поддерживающая, ждущая вечера и бесед тет-а-тет в каюте землянина.

Обрывки разговоров. Клочки дней.

– Я покинул Землю при первой возможности. Отправился с группой по установке демо-Портала…

– Это ведь было давно. Век с мелочью назад по стандартному времяисчислению. Вы знаете?

– Я не считал.

Трап языком падает с потолка. Ещё одна тень – новый слушатель. Над козырьком смотровой площадки в чёрный атлас впаяны звёзды.

– Сколько раз вы подвергались криоконсервации?

– Два. Или три… Три… на Радиусе-Нью всех заморозили во время бунта. Девяносто процентов погибло из-за внутриклеточного льда.

– Вы были на рудниках?

– Получается так.

– Зачем?

– Чтобы где-то быть…

*

Скачок в научно-техническом развитии полуторавековой давности изменил не только структуры вокруг человека, но и самого человека. Преобразование в постчеловека стало привлекать всё большие массы, не стеснённые финансами и не страшащиеся на тот момент значительного риска при мехимплантации и допрограммировании. А потом пошло-поехало.

Кибриды, киборги и биотехи на 2245 год составляли сорок три процента всего населения старушки Земли, которая уже успела обзавестись детьми и внучатами в других Солнечных системах.

В некоторых городах человеку невозможно было снять даже номер с обычной кроватью и капсульной ванной: ежи розеток, грозди кабелей под нейрошунты, жилы оптических каналов, стационар ингаляционной продувки механизмов, терминалы подключения к инфоблокам Интерспейса и аккумуляторные спальные стояки – таков усреднённый облик жилья постчеловека.

Байройт-Финстернис был городком старого образца, «людским», как выражалась Бобо. А его северная окраина и вовсе напоминала коттеджную застройку конца XX – начала XXI веков. Одно- и двухэтажные домики с удобствами, от которых любой биотех пришёл бы в ужас и устроил себе короткое замыкание. Зелёным насаждениям вдоль улиц и за пределами посёлка позавидовал бы и заповедный Царь-Лес. А как величественна и своенравна была река Майн. Только виадук транспортной линии, ведущей прямо к промышленному комплексу «НОЛЬинк.», посягал на отшельничью красоту этой зоны.

Брод пользовался стареньким турбоциклом на магнитной подушке.

В тот день он несётся домой, как безумный, но его опережают: время, смерть.

*

Трюм «Ртути» ждёт. Контейнеры с молитвословами и церковными записками «О здравии» и «О упокоении». Но больше всего – корзин с бумажными огрызками и пластиковыми сиротами. На них пощёчины слов: просьбы и призывы, поклоны и слёзы. Адресаты: не миры с затасканным христианством, а планеты-загадки, планеты-кляксы, туманности-мифы, там, где Бог – в малиновом или чёрном, со щетиной рогов или в капельках воды. Где-то. В чём-то.

Возможно, новая религия.

Возможно, дарующий надежду убийца.

Что-то неизведанное.

Просьба с закрытыми глазами, всхлип последнего имени.

Когда перебрал все звенья чёток, остаётся перебирать облака… или клочки угарного дыма.

Записки со словами… к любым богам и любым землям. В нескольких экземплярах. Посеять на кочках галактик. Пожалуйста.

Пурпурная Длань с Белой Королевой. Рог Да и его Призрачные горы. Стигматические животные и кровавые гейзеры на Спутнике Ктул’Ху. Радужное Дерево над галактикой Стопа Хонсу…

Люди ещё не смогли понять эти миры, но уже научились просить, умели всегда.

Клипер погружается в мезосферу, проныривает стратосферу, на антигравах оседает к коже Пурпурной Длани. Без огня – со свистом, словно весёлый морячок, возвращающийся домой.

Стрелки на шкалах дрожат ресницами. На экранах рубки видны увеличенные монстры, выползающие из своих гнёзд. Разбуженные свистом посадочных устройств.

Брод комментирует:

– Сосуны пребывали в спячке – другого объяснения у меня нет. Первые месяцы, после крушения баржи, их не было. Только мы, уцелевшие и предоставленные руинам странных городов, до боли похожих на земные. Но затем жирные убийцы выползли на поверхность и перебили остатки группы…

Анализаторы молчат. Они собрали скудный урожай данных.

Белая Королева – остаётся мифом, фигурой из снов и слов Брода. Группе пора двигаться дальше. Нести свою пальмовую ветвь в другие места, с сердцем, татуированным несчастьем, или помадой радости на губах. Группа паломников летит своим путём. Они вряд ли увидят родные места. А если и да – планеты состарятся и испепелят всех, кого они любили и знали. Криоконсервация в долгом путешествии – прощание. Отряд охраны, медперсонал и экипаж «Ртути» в том же положении, и всё, что они приобретут в конце – заслуженные кредиты на счетах. Остальное они тоже потеряли, отправившись в путь. Возможно, терять было некого. Если подобрать фальшивые слова.

И последнее, что делают люди – частично опорожняют трюм. Записки тех, кто пожелал послать в далёкий космос только слова.

Клипер скользит над планетой.

Брод смотрит в иллюминатор. Солнце этого мира вылизало его кожу до глянца.

Контейнеры и корзины летят вниз. Мусор надежды. Сокровища мертвецов с меткой креста.

Кто-то говорит: аминь.

*

Он врывается в дом, ударяется о край тумбочки, но не замечает этого. Бобо в гостиной. Слева от двери. Но сначала его взгляд ловит другую картину.

В разбитом окне что-то торчит: чёрное, цилиндрическое. Сустав лапы исполинского насекомого? Срубленный ствол дерева?

Потом он видит клапан, судорожный изгиб какого-то пускового устройства… Баллон уже мёртв, ему нечего больше отдавать. Он не сочится ядом, он – брошенный на пол окровавленный нож.

Лишь потом Брод узнает кошмарные подробности, горсть колючек и лезвия болезненных воспоминаний: о второй волне бомбёжки, парапланах Изгоев с затаившими ужасное дыхание баллонами, сбросе химических монстров, наполненных смесью хлора с фосгеном – дикая аллюзия на ипрские события, когда за несколько минут немцы выпустили на свободу почти сто семьдесят тонн хлора…

Это будет потом. В жизни ПОСЛЕ.

Брод опускается на колени.

Бобо мертва.

Слова теперь имеют объём. И плотность. Умирающие на губах, но не требующие жизни в звуках – пухнущие в голове.

Бобо мертва. Два слова; Брод не может избавиться от них и поэтому пытается уместить в себе. Он задыхается. Эти несколько секунд. Эту вечность.

Два слова занимают всё его тело, выдавливают из лёгких воздух, распирают изнутри. Но всё равно не помещаются, как бокастый чемодан в загруженном рундуке.

Он даже не может плакать – сначала надо принять, поверить. Потому что придётся потом, если обманешь себя сейчас. Он знает это. Он ненавидит ожидание, почти так же, как смерть.

Он сворачивается и закрывает глаза. Тело любимой рядом. На расстоянии выдоха. Он бы почувствовал тепло её дыхания – тёплое облачко, – если бы она дышала.

Если бы.

В темноте больше места. Можно попробовать. Там страшно, но страх – направляющие.

Бобо мертва. Он принимает это. И плачет. Тихо. Слёзы текут, сохнут, вплавляются в кожу, – и тяжёлый груз слов скользит внутрь.

И тогда он открывает глаза и воет. Глаза Бобо смотрят на стену. Но уже не видят её. Возможно, что-то другое. На глазах – свинцовая глазурь. Рот открыт. Глянцевая серо-чёрная кожа. Заполненные жидкостью лёгкие…

Возможно, у неё был шанс выбраться. Но на виске рана. Осколок стекла? Бобо пыталась доползти до двери…

Брод сгребает: эти руки, ноги, голову. К себе. Накрывает их, содрогается над ними, будто стены сырого склепа над прахом.

Приходит утро.

Такое же бездыханное и холодное. Он не ждал его. Но выбора у него нет.

*

– Изгои отняли её у меня… Я столько не успел ей сказать, столько сделать. Я испробовал всё. Спиритизм, подпольные духовидческие камеры… Не одна религия или магия земли не могла хоть на секунду вернуть мне голос Бобо.

– Конгломерат уже не воюет с Изгоями.

– Я тоже не воюю. Только со смертью. Нет… я готов молить смерть на коленях, любую из её личин: о встрече, шансе… потерянном прошлом.

– И поэтому вы покинули Землю?

– Да.

– Искать шанс?

– Искать Бобо.