Биение сердца

© Алина Николаевна Томчук, 2018

ISBN 978-5-4490-4794-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Дана вздрогнула, ощутив прохладное прикосновение к своей руке. Красивая, ухоженная ручка, с ярко-красным, ультрамодным маникюром, как будто порхая, пыталась вырвать Дану с глубокой задумчивости, которая поглотила ее буквально целиком. Это были думы, которые с поразительной цепкостью завладевали людьми, подверженным меланхолическим припадкам и депрессивности. Люди, которые будто просыпаясь от тяжелого сна, обнаруживали себя в других городах, в других пространствах. Тонкими нитями памяти запутавшейся в тугой клубок, эти люди извлекают из глубин понятия, в чем суть этой новой обстановки, какая ситуация связала их с этими новыми, абсолютно чужими людьми, которые несмотря на твою красноречивую отдаленность, продолжают тебе улыбаться, с притворным вниманием интересуются твоими бедами, после чего фальшиво одаривают тебя своим приторным сочувствием. И если у тебя мелькает луч мысли, что твои проблемы, твои горечи и беды, они лишь твои, неотъемлемая часть только тебя, когда ты стараешься удержать дистанцию с мнимыми доброжелателями, показное дружелюбие как рукой снимает. Поджатые губы, приподнятая бровь, которая скрывает уже холодный взгляд. Тебе быстро дают понять, что ты им уже не интересен, что им ты был больше по душе в роли жертвы.

Все эти мысли мелькнули в голове у Даны, пока она попыталась сфокусировать свой взгляд на холенной ручке которая настойчиво, и даже с каким-то остервенением, трепала Дану, то за руку, то за застывшее плечо. Вслед за этим, как из дна глубокого колодца, до Даны начал доноситься звук голоса, сначала монотонный гул, будто из преисподней, потом модуляция раздваивалась, переходя в приятный звон. С большим усилием, Дана заставила себя поднять глаза, чтобы выяснить, кому же все- таки принадлежит эта белая, гладкая ручка, с таким упорством пытающаяся растолкать ее. Понемногу, затуманенный слезой глаз, вырвал из окружающей обстановки склонившееся над Данной лицо, серые глаза которого с растущей тревогой смотрели на нее. Синяя фуражка с эмблемой самолета, сидевшая на строгой прическе из белокурых волос, наглухо застегнутый на самую верхнюю пуговицу безупречной белизны блузы воротник, свидетельствовали о том, что перед Данной стюардесса, всеми силами пытавшаяся получить от нее ответ, вопрос на который, судя по ее озабоченному выражению лица, был задан довольно- таки давно.

– Девушка, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете? Вы меня слышите? Вы можете мне ответить? – Вопрошала молоденькая стюардесса Дану.

Мелькнула мысль, что если она не ответит, то красотка стюардесса поднимет на ноги весь авиасалон воздушного лайнера, в главе со всем экипажем и пассажирами вместе взятыми.

Ценою невероятных усилий, Дана сосредоточила свой взгляд на лице заядливой бортпроводницы, и слегка надтреснувшим голосом, как последствие долгого молчания, ответила

– Да, да, спасибо, у меня все в порядке, все просто отлично, немного замечталась….

– Понимаю… – Натянуто улыбнулась стюардесса, на бейдже которой, большими, золотистыми буквами выводилось имя «Валерия». -Простите, что так настойчиво вырываю вас из ваших грез, просто мне показалось, что вам не совсем хорошо. Я уже подумала, что возможно вы испугались взлета. Знаете, очень многие пассажиры боятся взлетов и посадок, а когда наш борт попадает в зону турбулентности, так вообще, такую панику поднимают…

И по мере того, как красноречиво стюардесса Валерия описывала все трудности и заботы связанные с ее работой и боязливыми пассажирами, Дана опять начала терять, обретенную с таким трудом, нить недавнего разговора. Взгляд ее опять затуманился, голос стюардессы зазвучал как из далека. Смышленая Валерия еще раз присмотревшись к неразговорчивой пассажирке по своему истолковала отстраненный вид девушки. В силу своей юности, беззаботной жизни, к которой приложили свою небедную руку родители Леры, так как она была единственным и любимым ребенком в семье, Валерия, безмолвный вид Даны, и правда приняла за мечтательность. Еще раз откашлявшись, бортпроводница, уже заученным голосом профессионала, поинтересовалась

– Я могу вам еще как не будь быть полезна? Может чай, или что то другое, пожелаете выпить?

– Нет, спасибо… -Словно ватным языком промямлила Дана. – Хотя, подождите – Цепким движением, словно от этого зависела ее жизнь, остановила Дана стюардессу, которая уже развернулась, чтоб уйти. – Пожалуй, за стакан холодной воды с лимоном, я буду вам очень признательна.

– Конечно, одну минуту – Ответила настороженно улыбаясь Валерия и одновременно освобождая руку с цепких пальцев Даны.

Еще раз окинув Дану, уже более внимательным взглядом, стюардесса подумала, что у ее пассажирки, уж совсем не вид влюбленной мечтательницы. Юная Валерия, которой в жизни досталось все на блюдечке с золотой каемочкой, не смогла проникнуть своим взглядом глубже растертой губной помады на лице Даны и осыпавшейся туши, все эти не стоящие составляющие, не могли принадлежать женщине знающей себе цену. Поэтому, с легкой совестью Лера собрала все эти улики в одну, нарисованную своим воображением, картинку и решила, что эта неуравновешенная, неопрятная особа в юбке, по какой- то ошибке оказавшаяся на борту их элитного воздушного лайнера, больше не стоит ее внимания.

Сама же Дана, уже полностью забыв о стюардессе, опять погрузилась в свои невеселые мысли. Она не заметила с какой апатичностью была преподнесена ей вода с лимоном, принесена уже не красоткой Лерой, а пареньком стажером, о чем свидетельствовал нагрудный бейдж. Видно это был его первый рейс в длительной стажировке, так как он заметно сильно нервничал, подавая воду своей дрожащей ручонкой, от чего треть напитка пролилось Дане на подол ее легкого платья, цвета топленного молока. Юноша увидев пробел в исполнении своих обязанностей стушевался, и уже открыл рот для принесения извинений перед пассажиркой, про себя молясь, чтоб та не закатила скандал из за испорченного платья. Эта может, не зря Лера отказалась с ней работать, составив в адрес путешественницы не весьма лестные характеристики. Поэтому и Илья сейчас здесь, а Лерочка заискивает перед более покладистыми пассажирами, которые в благодарность за высшее обслуживание непременно позолотят ее холенную ручку. Итак, Илья уже мысленно распрощался с мечтой о работе на этом самолете, приготовился к бурной сцене, которую гарантированно закатит эта особа, и скандала которой хватит, что бы его начальство сочло его не пригодным для стажировки на их борту, за что его, вместе с мечтами и несбывшимися амбициями, отправят на все четыре стороны. А из за этого косяка, его как пить дать, отправят стажироваться на какой-то третьесортный, между городской рейс, с перекошенными от старости крыльями самолета, пропыленными дорожками, именуемые ковровыми, и доходягой, капитаном экипажа, который досчитывает свои дни до пенсии за чисто символическую плату и почетную запись в трудовой книжке.

И по истечении того времени, как в меркантильном уме желторотого стажера мелькали все эти неутешные мыслишки, Данин палец начал выводить невидимые узоры на мокром пятне, которое все больше и больше расползалось в разные стороны, поглощая легкую ткань красивого платья. Девушка водила пальцем туда суда, но больше не последовало абсолютно никакой реакции на мокрое происшествие, из чего стажер сделал смелые выводы, что для него же будет лучше, если он не станет заострять внимание рассеянной пассажирки на неприятном происшествии. После чего, пятясь, расшаркиваясь, как заправской шут, задним ходом удалился в подсобку для персонала.

Дана и правда не обратила ровным счетом никакого внимания ни на плута стажера, ни на пролитую воду и испорченное платье. С отсутствующим видом, одной рукой она вертела стакан с прохладным напитком, свежесть и прохлада которого была так приятна на прикосновение, что она даже не стала его пить, пальцами другой руки она выводило узоры на мокром пятне платья, не понимая, ни откуда оно, и даже не осознавая, что оно есть.

Медленно повернув голову в сторону маленького иллюминатора, Дана снова с головой ушла в свои горькие воспоминания.

Глава2.

Дана выросла в неполной семье. Пока она была маленькой, на вопросы об отце, от матери получала самые смелые ответы. То он представлялся ей как герой космонавт, подавшийся в Космос исследовать никем неведанную, новую планету. Чуть позже ей его выдали за ученного геолога, который последовал в дальнюю, опасную экспедицию и так и не вернулся оттуда ни со славой, ни с большим открытием.

Когда девочка уже училась в четвертом классе, по дороге со школы домой, на перекрестке, за углом которого и жили они с матерью, в маленькой, тесной и какой-то, что зимой, что летом, душной однокомнатной квартирке, Дана встретила мужчину. Он был небольшого роста, и лицо и походка подозрительного дяденьки казалась девчушки до боли знакомыми.

Разнузданным взмахом он стянул с лохматой головы вязанную, некогда зеленную, шапку и синими губами, обнажая почерневшие останки зубов, прошмякал.

– Здорова, доча! Неужто не узнала папку!? —И раскинув руки, попытался заключить девочку в свои запоздалые, отеческие объятия.

Дана не могла поверить, что перед ней ее герой-отец, не геолог, не космонавт, а житель этой же Галактики, причем род его занятий, как говорится, был предоставлен фактом на лицо. Как бы подтверждая догадку Даны, горе-отец не заставил себя долго ждать и продолжил обращаясь к дочери.

– Не бойся, дочка, обними своего батю, поцелуй. Ишь как вымахала, я тебя еще поперек кровати помню, а щас какая большая. И вся в меня, такая же красавица.

Дана и правда была копией своего отца. Те же черные, как смоль, волосы, те же огромные, сине-зеленые глаза, та же густая бахрома ресниц, тот же широкий полет темных бровей. В молодые годы отец Даны, Станислав Викторович, был очень красив, не одно женское сердце разбивалось о неприступную, суровую, мужскую красоту, да и руки были у него золотые, вот только ноги с правильной дороги свернули и ступили на зыбкую почву, которая и засосала мужчину, сделав из него того, кем он являлся теперь. И уже не Станислав Викторович, а просто Стася, как его теперь величают друзья-собутыльники, стоял перед Данной и продолжал пропитым голосом.

– Не, ну совсем как не родная. Это что же за кровь такая дурная, чтоб родного отца не признать? У меня тут хворь недобрая взялась, я й подался к доченьке своей, к кровинушке, думал признает, обрадуется… А она и знать меня не хочет! – Приговаривал Стася, похлюпывая носом и подтирая пьяную слезу, облезлым рукавом обтянутого свитера.

Чувство стыда и брезгливости, словно снежная лавина, накрыло Дану с ног до головы. Ни капли жалости, ни капли сострадания, не почувствовала она к этому низкому существу, которое упорно продолжало называть себя ее отцом. Не смотря на обуреваемые ее чувства гнева и отвращения, трясущейся рукой Дана сняла с плеч свой старенький, но опрятный рюкзачок, в ее руках тихо клацнула защелка, и вытянув из ранца маленький сверток, протянула дрожащей ручонкой его мужчине.

– Держите, мама научила меня хлеба не жалеть, ни людям, ни животным, больше у меня ничего нет! И ходить за мной не надо, вы не мой папа. Мой отец погиб много лет назад, он был героем! – С наигранной гордостью произнесла Дана. – Память о нем мы с мамой свято храним и чтим. А вас, мы знать не знаем, да и знать не хотим. Не ваша я дочь! Ясно? А вашу мне жаль! Не хотела бы я для себя такого отца! – И круто развернувшись после столь смелой бравады, она бросилась бежать.

Дана бежала не разбирая перед собой ни тропы, ни дороги. Сердце, как загнанная в силки птица, билось о ребра. Глаза застилали слезы, это были слезы злости, горечи и боли, так как девочка прекрасно понимала с кем она разговаривала, и кем приходится ей этот мужчина. Это была первая и последняя встреча за всю ее жизнь с родным отцом, встреча, которая до сих пор стоит с четкой ясностью перед ее глазами.

Маме она ничего не сказала, не хотела ее расстраивать, видя и так, как с каждым днем плечи Надежды Алексеевной все больше и больше никнут под грузом вечных забот. Наденька, мама Даны, работала не покладая рук, с утра до вечера обшивая своих клиенток, так как с иглой в руках она была на «ты», и с пары метров невзрачной на вид ткани могла сотворить модный, феерический наряд. От клиенток отбоя не было, но клиентура ее была из того же круга, что и они, больших денег Надины клиентки не могли заплатить за ее кропотливую работу. Несмотря на это, Надежда Алексеевна растила из Даны настоящую леди, прививая ей с ранних лет любовь и восхищение к прекрасному. Девочка росла маленьким, экзотическим цветочком-смуглая кожа и черные, как смоль, кудряшки необычайно ярко подчеркивались большими, не то зелеными, не то сине-голубыми глазами. Мама Даны, в свою очередь, старалась подчеркнуть необычайную красоту своей дочурки, наряжая ее в различные прелестные наряды, пошитые своими же руками из оставшейся, от различных заказов, ткани.

Время бежало с космической скоростью, Дана росла, мама старела. Сердце закипало в груди у Даны, когда ее глаз замечал у Надежды Алексеевной очередную морщинку, белое кружево сединок, которые та пыталась маскировать с помощью модной и актуальной, на то время, краски для волос, с пепельным оттенком. Но не смотря на все бытовые проблемы, которые сыпались со всех сторон, как снег на голову, бедной Надежде Алексеевной, это была не женщина, а кладезь, из которого энергия била мощным, неиссякаемым ключом. Ни разу Дана, за всю свою жизнь, не видела мать плачущей и сетующей на свою не сложившуюся жизнь. Единственным девизом этой сильной женщины были слова «Мы еще повоюем!» Так что, каким бы бесконечным потоком на семью не валились горечи и беды, ни апатии, ни меланхолии, не удалось покорить себе эту необыкновенную женщину, так упорно пытавшуюся жить и вести за собой твердой рукой свою любимую дочурку. Дана же, в свою очередь, боготворила свою мать. Она росла умной, доброй девочкой и с малых лет обладала такими качествами как самостоятельность, чувство ответственности и глубокой, безграничной гордости благородного сердца. Школу Дана окончила с отличием, в кругу друзей была незаменимым путником, отличаясь от своих сверстников веселой дерзостью, которая граничила с чрезмерной серьезностью, короче говоря, качествами, которые по мнению окружающих, не могли совмещаться в одном человеке. Характер Даны поражал своей многогранностью: то она смеялась и резвилась, как шальной чертенок, и эхо ее звонкого смеха разносилось далеко за пределы их тихого, тенистого двора, то она поражала окружающий мир своим адаптическим, не с лет, мудрым взглядом, в котором светился огонь больших знаний и грандиозных идей. Тут Дана нашалила в школе, мячом разбив окно, играя в классе футбол вместе с мальчишками, полностью проигнорировав всех девочек вместе с их куклами. А тут уже, она оформила, под своим началом, «зеленую милю», собравши по школе десятки детей-волонтеров, которые собирали по всей округе их небольшого городка, брошенных животных и пристраивали их в добрые, отзывчивые руки, небезразличных граждан. Она была настолько не постоянна, что даже, ни ее классный руководитель, ни другие учителя, не могли составить своей ученице твердую характеристику. Так как сегодня была нужда вызывать мать Даны к директору, за сорванный урок и поднятие бунтовского духа среди учеников, а завтра, уже надо приносить благодарность за дочь, за светило ума, который принес школе много побед на Олимпиадах разного уровня, начиная от внутренних, школьных и заканчивая первыми областными.

Настоящих друзей у Даны было не много, как у каждого человека, который уже родился лидером, как у человека, обладающим равной красотой внешнего и внутреннего мира. Поэтому, еще со школьной скамьи, Дана столкнулась со всеми сторонами человеческой злобы, зависти и двухличия. Отличники таили злобу на девушку за то, с какой поразительной легкостью ей удавалось усваивать учебный материал. Юные модницы, которые поражали воображение даже самых заядливых кокеток своими дорогими, а порой и заграничными нарядами от известных, мировых кутюрье, были не в себе от злости, замечая, что внимание популярных мальчиков из школы, больше принадлежит курносой Дане, с гривой черных волос, что их внимание больше приковано к зеленым глазищам, чем к их дорогим и ультрамодным аксессуарам. Хотя и симпатия мальчишек к Дане была тоже скрытой… Девушка росла самостоятельной, гордой личностью, абсолютно не склонной к идолическому поклонению. И если, что то и могло ее заинтересовать, то только поступок, а не цвет и марка лейбы, на модных, в то время, джинсах. Заложенное природой чувство женственности еще не осознанно руководило ее понятиями о качествах, которые должны были быть присущими, как в представителях сильного, так и слабого пола. Такие принципы естественно не могли привлечь экзульцированную молодежь, единственным стремлением которой, была кич, построенная на реп-музыке и популизме собственного эга.

Этим же шагом Дана вошла и в более взрослую, студенческую жизнь. После недолгих раздумий, девушка выбрала стезю в жизни, которая должна была пробить ей широкую дорогу в будущее. А именно, факультет журналистики в столичном университете. Ценою титанических усилий, как самой Даны, так и Надежды Алексеевной, все-таки удалось вырвать место студентки Киевского университета, причем в не контрактную группу, а на место, одного из пяти, бюджетников.

Дана и в детстве не была гадким утенком, но в свои семнадцать лет превратилась в по истину прекрасного лебедя. Невысокого роста, хрупкая и изящная, словно высечена из хрусталя, вся ее суть, весь стан, даже не говорил, а просто кричал о потрясающей силе чистоты и женственности. Не стоит скрывать, что Дана прекрасно осознавала всю силу своей привлекательности, покривить душой, если сказать, что это не тешило ее самолюбия, так как не смотря на всю чистоту и нравственность, с которой она была воспитана, она все-таки была, хоть и молодой и юной, но женщиной до кончиков пальцев. Жизнь научила Дану четко и по полочкам расставлять свои приоритеты, и она с легким сердцем использовала все дары, которыми так щедро наделила ее природа, для достижения своих целей. Но как известно, гордый рассудок не рабоплещет перед иллюзией доступности. Поэтому, красивой, умной и всесторонне развитой Дане, все доставалось, возможно, в сто крат, труднее, чем ее более пустым, но менее принципиальным, одногодкам.

Глава3

Учебный год пробегал за годом. Дана оказалась настоящим полиглотом в области журналистики, при чем осваивала она только высшие материи, видя себя «акулой пера» серьезного материала, оставив весь блеск гламура и глянца, восходы и закаты «золотой молодежи» и круглосуточный ажиотаж мирового шоу бизнеса, своим согрупницам, считавшим, что девушка-журналист- это розовый гламур и красная, ковровая дорожка. А все там военные, политические и континентальные дрязги, дело сильной половины, которая, частично, по настоянию родителей, просиживали лавы университетских аудиторий.

Заканчивался третий курс кропотливой Даниной учебы. Всю ночь Дана работала над курсовой, от которой зависела дальнейшая судьба девушки в профессиональном плане. Тема, над которой корпела последние полгода Дана была преслуватой, избитой сотнями аналогичных работ. В связи с этим, Дана буквально извелась работая и дни и ночи на пролет, чтоб написать ее без наложенных уже стандартов, чтоб раскрыть самую золотую середину данного вопроса, не повторив чужих афоризмов и избитых временем сутей и ее идей. И нет ничего странного, что ей это удалось, да и в чем вопрос, если не ей, то кому?

Об этом ей сообщила староста их группы, которая ворвалась в аудиторию с силой торнадо и закричала.

– Дана, Дануль? Ну что ты спишь? Давай быстро к ректору, он срочно велел тебя разыскать!

Перепуганная таким бурным натиском Дана, которая и правда задремала за партой в аудитории, во время ожидания следующий лекции, которая должна была начаться не ранее как за сорок минут, спросила.

– Настя, да что случилось то? Чего ты мельтешишь? Что то не так с моей курсовой?

– С чего это ты взяла?

– Ну если нет, то нашу планету, как минимум, атаковали марсиане. С чего такой переполох?

– Дана, давай меньше текста, больше дела. Пулей к ректору говорю тебе. – Никак не могла угомониться староста.

Театрально вздохнув, Дана медленно поднялась со стула, на котором ей так сладко спалось, нарочито медленно, с грациозностью дикой кошки потянулась и лениво зевая, пообещала взволнованной сокурснице.

– Да бегу я, бегу, лечу уже, мчусь на всех парах. – После чего медленно направилась к выходу из аудитории.

Внутреннее же состояние девушки не было таким спокойным. Сотни мыслей мелькали в голове, сменяя одну не менее отрадней другой. Чем же вызвана вся эта суета и срочный вызов к ректору? Неужели в своем, довольно-таки смелом, эксперименте, для работы над курсовой, Дана зашла слишком далеко? Неужели, зацепила какое-то тонкое звено, которое наделало шума по всей колокольне? Неужели, руководство университета, посчитало ее меркантильной выскочкой и упрячет ее с глаз долой вместе с ее докладом?

Дане и самой иногда казалось, что со своей работой над материалом, она хватила лишнего. Кому-кому, а ей понадобилось очень много душевных сил, чтоб заставить себя пустить в ход свой тракт. Ей, как никому, хотелось свою отпечатанную рукопись оставить пылиться на самой дальней полке шкафа… но она не могла… не для этого ее мать растила… она просто не имела права не реализовать свой труд….

И что делать, если ректор на самом деле отвергнет ее доклад, хотя курсовую уже зачли, может ли деканат вернуть работу? Но как же тогда демократия, пропаганда которой, внушается в стенах этого учреждения с утра и до ночи? Как свобода слова, в этой стране, и что тогда вообще подразумевает под собой «журналистская этика» и «прозрачность пера»? Или это опять мыльные пузыри, мишура, для таких наивных идеалистов как она? Крылатые речи, возвышенные метафоры на самом деле ширма, которая скрывает крепкую цепь сотканную их криминала и корупции? Ну что ж, тогда она, Дана, и правда слабое звено в этой цепи, так как она твердо для себя решила не поддаваться ни на какие провокации, и может быть, медленно, но уверенно идти намеченным путем.

Миновав за считанные секунды лабиринт из лестниц и коридоров, Дана добралась до ректорского кабинета. Сосчитав до пяти, она твердой рукой постучала в дверь.

– Да, да – Послышался в ответ хриплый голос ректора, Эдуарда Михайловича.

Немедля Дана вошла в просторный, прохладный кабинет, так как жара на улице уже в конце мая стояла просто невыносимая, кондиционер был включен на полную мощность, спасая обитателя помещения от адского зноя.

– Здравствуйте, Эдуард Михайлович, Настя передала ваш приказ явиться срочно! – С напускной, веселой бравадой, отрапортировала Дана, устремив на ректора жесткий, требовательный взгляд, который совсем не сочетался с напускной беззаботностью тона.

Глава4 Эдуард Михайлович, был поджарым мужчиной, лет пятидесяти пяти, подтянутая выправка и широкий разлет плеч которого говорили о том, что этот человек на своем пути профессионального роста, прежде чем осесть в ректорском кресле, испытал на себе все прелести журналистской жизни. В свое время, он проводил репортажи из горячих точек всего земного шара. С помощью ужасающе опасных авантюр, благодаря его работам, была раскрыта масса, как криминальных, так и политических, преступлений. Да и в ректорское кресло его посадил не возраст и избыток славы, а подкачавшее здоровье, после жуткой автокатастрофы, в результате которой Эдуард Михайлович потерял жену и дочь, а сам больше полугода был прикован к больничной койке. Бывший журналист прекрасно понимал минимализм версии, которую установила в результате, следственная экспертиза, в заключении протокола о дорожно-транспортном происшествии, а именно, «дорожно-транспортное происшествие связанное с автоматическим отказом тормозов. Криминальных составляющих не обнаружено.»

Лишь только по истечению сорока двух дней, Эдуард Михайлович открыл глаза, наткнувшись взглядом на стерильной белизны потолок Центральной больницы Экстренной Терапии. Все это время он не приходил в себя, и местные эскулапы не делали никаких прогнозов относительно его состояния, как бы сестра Наташа, единственная из родственников, которая у него осталась, об этом их не спрашивала.

– На все воля Божья. – Отвечал ей лечащий врач Эдуарда, смущенно отводя глаза в сторону, от полного мольбы взгляда Натальи.

Наташа схоронила жену и дочь Эдика, они погибли на месте катастрофы. Брат же благодаря счастливому провидению остался жив. Каждую минуту, каждый миг женщина не переставала молиться Всевышнему, даруя в молитвах благодарность за жизнь брата и вымаливая ему здоровья. Вот уже больше месяца она сидит возле Эдика, прислушиваясь к его дыханию, следя за ним безмолвным взглядом с надеждой на то, что он очнется. В то же время она безумно боялась той минуты, когда Эдуард придет в себя. Вслед за вернувшимся сознанием к нему придет понимание, что в страшной катастрофе пострадала его семья. И как, Бога ради, она должна сообщить ему эту страшную весть? Как сказать, что его любимая жена Ирочка и обожаемая дочка Вера, уже больше месяца, покоятся в сырой земле городского кладбища? Весь кошмар понятия того, что брат не перенесет такой страшный удар судьбы, просто рвал сердце Наташи на части.