Голос Уручи. Повесть

Редактор Мария Александровна Ларкина

Иллюстратор Анастасия Александровна Нестратова

© Денис Ганиман, 2018

© Анастасия Александровна Нестратова, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-5047-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моему дорогому отцу

Вадиму Олеговичу Ганиману

в знак сыновней любви.

P.S.

От огонька костру!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

…Ему даже показалось

что и сам он — всего лишь слово,

которое обронил солнечный свет.

Урсула К. Ле Гуин.

Волшебник Земноморья

Когда-то я мог читать души людей так же легко, как ты сейчас бежишь глазами по этим строкам. Моя история началась в мире, полном сказок и мифов, а затем судьба отворила дверь в земли разума и технологий, но обо всём по порядку. Думаю, начать лучше с того, что непросто быть изгоем родного племени, ещё сложнее иметь особенный дар, непредсказуемый и опасный даже для своего хозяина…

Меня зовут Уэн. Родился я в одном из островных поселений к северо-востоку от Антарктиды. По сути, наш остров является спящим вулканом, извергавшим пламя лишь в пору своей далёкой юности. Многие жители Второго мира1 считают этот одинокий кусочек суши, окружённый водами океана, настоящим раем. Гора, возвышающаяся в центре острова, притягивает дождевые облака, а почва, сотни лет назад удобрённая пеплом, годится для земледелия и скотоводства как нельзя лучше. У подножия вулкана всегда можно найти целебные родники и горячие источники. Помню, как я часами мог бродить в окрестных лесах, собирая дикие ягоды и орехи, чувствуя живое клокочущее тепло под ногами. Поначалу мне, конечно, не позволяли уходить далеко от деревни, но с пяти лет я считался вполне самостоятельным ребёнком, очень смышлёным и проворным для своего возраста. И так как я постоянно норовил улизнуть из дома, а в случае, если мне отказывали, принимался шуметь, топать пухлыми ножками и гоняться за курами, однажды няньки прекратили попытки занять этого несносного ребёнка хоть чем-нибудь и дали свободу моему безудержному стремлению к познанию себя и природы.

Настоящих родителей я почти не помню. Их не стало, когда мне только-только исполнилось три года. К сожалению, такова участь многих семей, занимающихся ловлей рыбы в открытом океане. Мне говорили, что в тот день внезапно налетел шторм, неистовый и беспощадный, словно гнев самого Энэки. И, честно сказать, я очень долго злился на повелителя вод, не понимая, почему он отнял у меня родных. Детское сознание сумело сохранить лишь туманные воспоминания о любящих объятиях матери. Мне кажется, что её одежда пахла луговыми цветами, а голос был нежнее шелеста морских волн. Об отце помню ещё меньше. Наверное, он был высокий и очень сильный.

Старейшина моего поселения, которое на других островах с почтением зовут Нао2, был добрым человеком, но строгим. Они с женой решили усыновить меня, потому как все их дети уже давно выросли и покинули деревню, да и сердца стариков не могли остаться безучастными к трагедии, произошедшей с их соплеменниками. Черноглазый и седовласый Сэдэ заботился обо мне, как умел. Большую часть времени он проводил в полях или на советах Нао, иногда отправлялся с визитом в ближайшие поселения, так что особого внимания или расположения от него получать не приходилось. Иногда я даже думал, что ему вообще нет до меня никакого дела, но устроить хорошую взбучку за мои шалости он каким-то непостижимым образом успевал. А вот Каори, о, моя добрая и внимательная Каори, проводила со мной всё свободное от домашних хлопот время. Она учила меня письму и чтению, одевала, кормила, давала советы и выслушивала мои бесчисленные выдуманные истории, которые, казалось, я брал откуда-то из воздуха. Её светлое лицо, усеянное паутинкой глубоких морщин, и тонкие руки, так искусно сплетавшие сети для рыбаков, я не смогу забыть. Каори источала удивительное спокойствие, а любовь виделась мне во всём, к чему бы она ни прикасалась. И жители Нао тоже относились к ней с глубоким почтением, особенно женщины, что обращались к мудрой Каори по душевным вопросам.

Мы любили вместе гулять в долине ручьёв, пролегающей у северной границы деревни. Когда выдавались особенно тёплые летние дни, а вечера тянулись долго, не желая уступать ночи, Каори уводила меня к старой иве, у могучих корней которой били ключи ледяной, сладковатой воды. В один из таких дней мы как обычно добрались до раскидистого дерева, уже ставшего для нас священным, испили из ручья, утолив жажду, и уселись на тёплой сухой земле, опершись спинами о шершавый ствол, прогретый июльским солнцем. Обычно молчаливая Каори ласково обняла меня и, заглянув необычайно ясными глазами в мои, вдруг спросила:

– Мальчик мой, хочешь, я расскажу тебе одну старинную сказку о временах, которые не помнят даже мудрые люди из города Ао3?

Голос её звучал взволнованно, и потому немного дрожал, словно ивовые листья на ветру. Я радостно кивнул, подтянул ноги, обхватив колени руками, и уставился в алое зарево горизонта. Прежде переливистые трели птиц вдруг стихли, а Каори неспешно и как-то нараспев начала свой рассказ:

– Так давно, что не упомнят вороны, не споют киты, и мореходы не прочтут по звёздам, великая Уручи4 была другой. Можешь верить, а можешь не верить, дорогой Уэн, но нигде на всём белом свете не нашёл бы ты земли, потому что всюду разливалась синева океана. Однажды в наш мир пришли боги, Мать и Отец, имена им Инанна и Энэки. С собой привели они души первых людей, племя свободное, доброе и очень счастливое. Звали их аанти – большие рыбы. Многие верят, что дельфины похожи на первых людей, тех, которые были ближе всего к повелителю вод.

Каори вдруг замолчала, загадочно улыбаясь. Она дала мне время всё хорошенько обдумать, послушать говорливое журчание ручейков, подышать прохладой вечернего тумана, а затем продолжила:

– Небесные светила сменяли друг друга в танце дня и ночи, шли годы, столетия, аанти могли не заметить и тысячу лет. Они жили долго, очень долго, пока их не покидала жажда странствий. Когда это случалось, плавники больших рыб зарастали полипами, водорослями, теряли прежнюю силу и гибкость. Тела их обычно грубели и становились невыносимо тяжёлыми. И если кто-то из аанти решал, что больше не хочет плыть, Инанна звала его на мелководье, где он мог обрести вечный сон, превратившись в коралловый риф.

Эту сказку я слышал впервые, и любопытство взяло верх. Мне жутко не хотелось прерывать Каори, но, преодолев смущение, я спросил:

– Мати5, почему тогда суши не было, а теперь есть? И как так получилось, что мы больше не дельфины?

Старушка весело рассмеялась, помолодев лет на десять, прижала меня к себе чуть сильнее и поцеловала в темечко.

– Ох, да, Уэн, светлая же у тебя голова, хотя кудрявая, да чернее смоли! Не торопи рассказчицу, я ведь уже не молода, за быстротой твоих мыслей мне не поспеть. Помнишь, что вечно повторяет Сэдэ? «Всему свой срок – запомни урок».

После этих слов я смутился ещё больше, а добрый и тихий смех Каори зажёг румянец на моих щеках. Но я понимал, что вопрос задал правильный.

– Среди аанти были те, кто желал большего, чем скитание в глубинных течениях или спокойных водах. Им было мало дома, который создал Энэки. Тогда некоторые аанти отрастили крылья. Выпрыгивая из океана, они могли долго парить над искрящейся в дневном свете водой, но затем снова падали вниз. И потому тоска поселилась в сердцах больших рыб. Заметив это, Инанна попросила своего мужа помочь ей изменить облик мира так, чтобы души первых людей были радостны и свободны от печали, как прежде. Энэки, обладая провидческим даром, предупредил жену, что сердца аанти прекрасны, но голодны, и пока этот голод спит, Уручи будет в безопасности. Он знал, что перемены, о которых просила Инанна, однажды сыграют свою роль в судьбе человеческого племени, наделив людей жаждой, какую ничто утолить будет не в силах.

Солнце уже давно утонуло в почерневших волнах, а небо зажглось искрами ярких звёзд. Мати достала из льняной сумки лёгкое вязаное одеяло, которым мы с радостью укрылись, озябшие и проголодавшиеся. Следом из той же сумки Каори взяла две пшеничные лепёшки, сваренное яйцо и кусок сыра. Мы поужинали, не торопя ночь, наслаждаясь стрекотанием сверчков и серенадами лягушек, а затем сказка зазвучала вновь. Мне же совсем не хотелось спать. Казалось, что мати доверяет мне какой-то секрет, отворяя дверь в другой, позабытый всеми мир.

– Вместе Инанна и Энэки подняли из бескрайних вод великую сушу и острова. В любви сотворили они птиц и зверей, одели землю в леса, травы и цветы. Увенчали пики гор снежными шапками и пустили пресные источники венками рек по телу Уручи. Великая Мать призвала к себе крылатых аанти. Вдохнув в них старинное волшебство, Инанна подарила людям ноги и руки. И всё их существо изменила так, чтобы аанти счастливо жилось среди её детей. И тогда вознесли они Матери хвалебные песни – самые первые и самые чистые, и, обретя уста, нарекли себя анталанти6. В тот же миг разверзлась морская пучина, и, объятый пеной и солью, к людям вышел могучий Энэки. Громоподобный голос его с рёвом обрушился на анталанти, вселяя в них божественный трепет: «Внемлите слову моему, о, возжелавшие большего! Инанна дала вам новый дом, в котором вы гости супротив детей и творений её. Вкушайте же всякий плод и всякую пищу, рождённую сушей. Вкусив плоть зверей или птиц, предадите мою возлюбленную, и вернусь я во гневе, и утратите вы благословение предков, и время вам станет судьёй».

Эту часть истории мне понимать было сложнее, но я помню, как меня захватило чувство надвигавшейся угрозы. Глаза мои отчего-то наполнились слезами, и я горько заплакал. Мне было жаль анталанти, так же, как родителей, которых забрал повелитель вод. Каори сразу поняла, в чём дело, и, замолчав, позволила мне выплакаться, а когда я успокоился, продолжила так, словно тянула печальную песню:

– В свете Инанны, под её покровительством и ведомый её наставлениями, род анталанти множился и процветал. Они возводили прекрасные города, разбивали цветущие сады, научились земледелию. Но однажды Энэки захотел испытать людей. Он убедил супругу позволить анталанти жить некоторое время без её советов, доверившись той мудрости, что они успели постичь. Поначалу племя бесхвостых рыб ничуть не беспокоилось о том, что Мать всего живого предпочла тишину и больше не отвечала их песням и молитвам. Шли годы, многие традиции забылись, святилища опустели, и по всей земле лишь изредка слышались отголоски первых песен. Затем Энэки послал холодные ветры в земли анталанти, и потому целых пять лет зимы были суровыми, а урожаи скудными. Люди молили богиню о помощи, но ответа не получали. И тогда, мучимые голодом, анталанти подняли луки и стали охотниками, и тут и там зазвенела мелодия тетивы.

Меня всего трясло от страха перед грядущим гневом Энэки, но, вжавшись в объятия Каори, я обрёл силы, чтобы дослушать рассказ.

– Уручи страдала. Некогда прозрачные воды её рек и озёр обагрила кровь. Вслед за луками анталанти подняли копья, мечи и щиты и стали воевать между собой. Что же двигало ими? Нарушив запрет Энэки, люди пробудили древнюю тьму, которую неведомая сила поместила в их души. Ярость и жажда битвы одурманили некогда ясные умы бесхвостых рыб. Они выжигали леса, загоняли диких зверей и отстреливали птиц, продвигая свои воинства навстречу леденящему зову стали. И тогда, в разгаре одного из самых страшных сражений, сотрясая землю, из океана вышел великан Энэки. В волосах его сверкали молнии, а движения рук порождали смерчи. Увидав повелителя вод, прозрели люди, но было уже слишком поздно. Не промолвил ни слова Энэки и с мощью, подвластной лишь богу, ударил о земную твердь ногой. И раскололась суша, обнажив огненную пасть. И поднялись волны, достающие гребнями до небес. И пепельный мрак затмил солнце.

В тот злополучный час Энэки мог бы уничтожить всех анталанти, но вмешалась Инанна. Мать скорбела о деяниях людей, но любовь к ним, как и любовь к Уручи, была слишком сильна, чтобы позволить супругу разрушить всё то, что когда-то они вместе создали. Инанна усмирила гнев Энэки, закрыла пламенную бездну, очистила небосвод и перенесла выживших людей на редкие острова, уцелевшие после великого потопа. Она спела бесхвостым рыбам одну из тех песен, что они посвятили богине, когда покинули море. Пение Инанны исцелило сердца анталанти, напомнив человечеству о том, кто и что они такое на самом деле. Вручив людям дар новой жизни, богиня растратила последние силы и ушла далеко на юг, где, погрузившись в объятия океана, уснула, окаменев и превратившись в большую сушу, которая сегодня зовётся Антарктида.

Закончив историю, Каори тяжело выдохнула, в очередной раз подшутив над тем, что она такая же старая, как та ива, под сенью которой мы просидели весь вечер и всю ночь. Уже светало. Молочная дымка тумана таяла в утренней прохладе, с берега доносились сонливые крики чаек. Сражаясь с дрёмой, я недовольно нахмурил брови и, раздувая ноздри, заявил:

– Мати, Инанна хорошая, а Энэки злой, я его не люблю и никогда не буду. Он забрал моих маму и папу.

Немного помолчав, старушка ответила робко и задумчиво:

– Уэн, я не знаю, почему великий Отец поступил так с твоими родителями, но я знаю, что он любит нас, тебя и меня, всех Нао’нар7 и жителей островов, и господ с большой суши. Энэки посылает нам дожди, по его воле из земли бьют родники, а с гор змейками стекают реки. Он закрывает палящее солнце облаками в знойные дни и гонит стаи рыб к нашим берегам. Да, его трудно понять, малыш, но без повелителя вод Уручи погибла бы, а вместе с нею и мы.

– Мати, а как ты думаешь, мама и папа могли превратиться в дельфинов?

Голос Каори стал ещё тише. С глубокой тоской она посмотрела вдаль и почти прошептала:

– Да, мой милый, конечно, могли. Говорят, что хоть мы и утратили благословение предков, и век наш стал совсем уж коротким, самые чистые человеческие души, уходя в воды теней, примыкают к стаям аанти, как было это ещё до времён первых песен. А я помню твоих родных, Уэн, они были чудесными людьми и любили тебя больше всего на свете.

Затем я уснул, а, очнувшись, когда огненный диск уже высоко взошёл над горизонтом, обнаружил, что лежу в своей комнате, заботливо укрытый шерстяным одеялом из сумки Каори.

Эта история – одно из моих самых ярких детских воспоминаний, о котором мне важно рассказать вам, чтобы объяснить, как же разительно отличалась островная жизнь в Нао от грядущей жизни среди людей Первого мира8.

Сказки Каори наполнили мою вселенную особым смыслом и одухотворённостью, которую осознать в полной мере, конечно, я смог лишь значительно позже.

Я заслушивался её песнями, легендами, притчами, которыми она чаще всего делилась со мной и нашими соплеменниками в зимнюю пору, сидя у домашнего очага, или ранней осенью, когда на Ситтар9 побережье острова озарялось огнями священных костров. Было что-то волшебное даже в том, как она сплетала слова и образы, оживляя призраков прошлого, знакомя их с людьми в настоящем и протягивая нить повествования далеко за границы зримого будущего.

Через таких проводников культуры и знаний сохранялась преемственность поколений. Недаром сказители пользуются особым почтением у Нао’нар, а Каори была поистине великим сказителем. Благодаря её искусству и любви, я рос в мире, где небеса говорили с землёй, где боги и духи являлись смертным во снах, а вулкан Агда был истинным хозяином острова, мудрым и терпеливым. И эта чарующая одушевлённость природы увлекала меня в ольховые рощи и дубовые леса, где я танцевал среди теней, слушая тишину и читая знаки. Иногда казалось, что огненное сердце Агды отвечало моим песням, отзываясь пульсирующим жаром, игриво кусающим босые ступни того синеглазого наивного мальчишки, каким я был когда-то.

Каори была мне матерью и духовным проводником, но не меньшую роль в моём становлении и взрослении сыграл сухой на эмоции и немногословный старик Сэдэ. Теперь-то я понимаю, что Сэдэ любил и принимал меня так же, как своих детей. Думаю, это титул старейшины племени не позволял ему проявлять «слабость» даже в отношении самых близких людей, поэтому для всех он казался отстранённым, а порой и слегка надменным. Сэдэ постоянно был чем-то занят, и, будучи ребёнком, я обижался на него, не догадываясь о том, что этот поджарый невысокий мужчина, от которого исходила аура твёрдости и неприступности, переживал за меня столь же искренне, что и его супруга Каори.

К одиннадцати годам я заметно вытянулся, но из-за того, что любимым моим занятием по-прежнему были долгие прогулки вглубь острова, тело моё стало похоже на ветвь тростника: такое же тонкое и узловатое. Питался я хорошо, об этом заботилась Каори, а ещё она всегда давала мне в дорогу большой ломоть козьего сыра, немного вяленой рыбы, хлеба и пару щепоток соли. Так что наплечный мешок всегда пополнялся провизией, чему я радовался всем сердцем, ну, или животом, который недовольным своим урчанием частенько отвлекал меня от исследования родной суши. Помню, Каори приговаривала: «Слушай землю, сынок, но и себя слушать не забывай: как проголодаешься, обязательно поешь, а если замёрзнешь, возвращайся домой, не жди заката». И я слушал, а как не последовать совету моей мудрой Каори, тем более, что её кушанья я любил так же сильно, как и свои путешествия.

Однажды я был знатно измотан крутым подъёмом на Агду и, спустившись к горячим источникам, лишённый последних сил, решил отдохнуть. Входить в воду не стал, но расположился у одной из чаш. И как только я прилёг на обогретую спящим вулканом землю, незаметно для самого себя соскользнул в глубокий сон. Мне снилось, что у подножия горы открылся проход – широкая расщелина, поглощающая дневной свет. Я сделал всего несколько шагов ей навстречу, но вдруг понял, что уже спускаюсь куда-то во тьме на ощупь по лестнице с огромными скользкими ступенями. Неожиданно пространство вокруг меня задрожало, и я услышал низкий, утробный звук, чем-то напоминающий пение китов, проплывающих иногда неподалеку от острова. Стало жарко, нестерпимо жарко, меня с ног до головы окатило горячей воздушной струёй. Казалось, что я нахожусь в глотке у исполинского зверя, который меня вот-вот проглотит. И, кто знает, может, это и случилось бы, если б не чья-то цепкая рука, выхватившая моё сознание из мрачного сновидения. Открыв глаза, я увидел над собой взволнованное лицо Сэдэ. Старик сжимал моё плечо и тряс меня с непривычной силой.

– Проснись, Уэн, проснись! Тебе не время пока говорить с Агдой! Проснись же!

Заметив, что я пришёл в себя, Сэдэ помог мне подняться. Отчего-то всё тело резко налилось свинцовой тяжестью, которую мне никак не удавалось сбросить.

– Уэн, умывайся, мы должны идти. Ты нас всех перепугал. Ночь опустилась на море уже давно.

И, правда, медленно погрузив руки в тёплую, пузырящуюся воду и, плеснув её немного себе на лицо, я окончательно вернулся в реальность и понял, что всё вокруг залито лунным светом.

– С-с… Сэдэ, – произносить слова тоже было непросто, – а что со мной случилось?

Старик пожал плечами и взял меня под руку.

– Ты говорил с Пепельным Сердцем, парень. Но об этом позже, сейчас нужно вернуться домой. Каори ждёт.

Сухой и довольно строгий ответ старейшины меня вполне устроил. Держась друг за друга, мы отправились в сторону Нао, не проронив больше ни слова.

Был поздний час, но Каори, конечно же, не спала. Горел очаг, освещая просторную гостиную. Мы потихоньку вошли в дом, я оставил походную сумку у порога и проследовал за Сэдэ к источнику животворного света, который понемногу освобождал меня от неестественного оцепенения. Мати сначала бросилась целовать, обнимать и что-то торопливо приговаривать, но, догадавшись, что я её почти не понимаю и даже не могу толком поднять руки, чтобы ответить на объятия, затихла, усадила меня в кресло и подала чашу с круто заваренным чаем из листьев гинги. Сделав пару глотков, я почувствовал, что моё задеревеневшее тело, наконец, расслабилось, и пусть я не обрёл способность внятно изъясняться, но зато слышать и понимать происходящее вокруг мог достаточно хорошо.

Пряный отвар, который мне дала Каори, обладает чудесным свойством: он заставляет кровь течь по венам быстрее, облегчает дыхание, унимает жар и, как верят островитяне, дарит крепкое здоровье и долголетие. Гинга – священное дерево. Говорят, что оно росло в древних землях ещё до того, как аанти вышли из океана. А меня Каори частенько посылала в заветную рощицу на западном берегу, чтобы я пополнял её припасы целебных листьев. Обычно за снадобьем приходили молодые женщины, у которых хворали дети, или рыбаки, «обласканные» ледяными ветрами и дождями во время долгой зимней рыбалки. Но теперь и мне самому понадобилась помощь гинги.

Каори прервала тишину первая, обратившись к мужу ласково, как она могла называть его только дома, в кругу семьи:

– Сэ, что с мальчиком?

– Он уснул у подножия Агды. Каори, я думаю, что, возможно, Уэн говорил с вулканом.

Мати уставилась на старейшину, широко раскрыв глаза.

– Ты хочешь сказать, что его благословил Энэки?

Сэдэ нервно почесал затылок и сел за стол.

– Скорее всего, так и есть.

– Сэ, но как мы могли не заметить? Дар у детей просыпается на второй или третий год после рождения, а Уэну скоро будет двенадцать.

– Не знаю, дорогая, но я коснулся его мыслей, и мне открылось, что он слышит зов Пепельного Сердца.

Волнение куда-то исчезло с лица Каори, она широко улыбнулась и протянула руки супругу.

– Значит, он совсем как ты?

– Думаю да, но в таком случае за ним могут явиться из Ао, – старик печально обнял жену.

– Разве это плохо, Сэ? Ты ведь тоже плавал к большой земле учиться у мудрых людей.

– Верно, но времена были другие. На последнем совете верховных старейшин мне сказали, что небесные лодки прилетали из Ао и забирали одарённых детей с Хаши, Туллу, Нэкки и даже Оканны. Послы Антарктиды уверяли племена, что после обучения дети вернутся домой, но вот уже два года прошло, а небесные лодки ни разу не появлялись на горизонте. Вожди разгневаны, и если совет не выяснит, в чём тут дело до конца осени, они пойдут войной на южных господ.

Каори побледнела и крепче прижалась к мужу.

– Как война? Что ты такое говоришь? Почему они не возвращают наших детей?

– Пока не знаю, но выясню. Скоро Ситтар, а значит Глаттис уже движется к нашим берегам. Я потребую ответов у правителей плавучего города.

Последние поленья в очаге догорели, и густой сумрак хлынул в дом волной затаившейся угрозы. Мне вдруг стало очень холодно, в глазах помутнело, и показалось, что врата Агды вот-вот затянут меня в подземную пропасть. Но Каори зажгла свечи, и тьма отступила, расплывшись по стенам танцующими чёрными пятнами. Они с Сэдэ помогли мне добраться до кровати, едва коснувшись которой, я провалился в тяжёлый горячечный сон. Дальше ничего не помню. Мати сказала, что два дня я провел в бреду, меня бил озноб, и покормить беднягу ей совсем не удалось. Но когда эта странная болезнь исчезла, так же неожиданно, как и появилась, ко мне вернулся аппетит, и в целом ничто не беспокоило, кроме слабости, охватившей всё тело. Каори заботливо поила меня куриной похлебкой и отваром гинги.

Временная беспомощность почему-то напомнила о годах, когда я ещё малышом донимал своих нянек Сивву и Кальву тем, что неустанно стремился сбежать от них в сад, разбитый за домом. Когда я подрос, Каори перестала ходить на работы в поля, и потребность в молодых «надсмотрщицах» отпала. И потом, очень скоро Сивва вышла замуж и родила ребенка, а Кальва решила уплыть на остров Туллу, где её знаниям травницы и повитухи были очень рады. Вспомнив о былых своих шалостях, я попытался «сбежать» с пропахшей потом и болезнью кровати, но Каори, предвидев моё намерение, как это получалось у неё и шестью годами ранее, уговорила меня не подниматься ещё некоторое время, чтобы как следует восстановить силы.

Снаружи хлестал проливной дождь, подгоняемый резкими порывами ветра. Утро, охваченное серыми тонами и редкими вспышками молний, только нарождалось, когда Сэдэ вдруг вошёл в мою комнату. Я не спал уже час или около того, стараясь успокоить тревожные мысли, роившиеся в голове, словно дикие осы. Телом я был здоров, но в душе моей поднимался шторм неопределённости, куда более яростный, чем гнев стихии, ревевшей за окном. Старейшина подал мне кружку свежего молока и аккуратно присел у моих ног.

– Выпей, это придаст тебе сил, – заботливо прошептал Сэдэ, видимо, стараясь не разбудить мирно спавшую в соседней комнате Каори.

Я с удовольствием принялся за содержимое изящно вырезанного деревянного сосуда, незамысловатый орнамент которого отражал историю племени Нао. Подобных вещиц, иногда носивших сакральное значение, у главы поселения было в избытке. Сколько себя помню, всегда любил рассматривать чашки, ложки и вазы, которые в знак благодарности за мудрое правление местные жители приносили в дар Сэдэ. Покончив с угощением, я немного помолчал, но, не выдержав долгой паузы, спросил: