Любовь больная. Современный роман в двух книгах
Опять-таки благое желание, но на самом-то деле, чего ты, настаивая на своем, достигаешь? Да обратного! Ты насилуешь психику сына, не оставляя ему никакой возможности для принятия самостоятельного и, главное, добровольного решения. Даже маленький человечек изначально наделен природным чувством свободы и ее готов отстаивать, а его мать это чувство грубо подавляет.
И вот Санька ударяется в рёв. Он-то знает (успел усвоить), что на мамино насилие он может ответить своим насилием, то есть трижды умноженным капризом. Я вижу море детских слёз, мною совершенно непереносимых, но также я вижу то, как мать бросается к сыну и, сюсюкая, начинает его облизывать. Итог драматической сцены: Санька, настояв на своем, то есть так и не убрав на место разбросанные по полу игрушки, через полчаса оказывается в постели.
Тебе, оставаясь с глазу на глаз, не раз советовал исключить из обращения с дитём своим приказы и распоряжения, непримиримость и нетерпимость к мнению ребенка. Говорил, что можно добиться гораздо большего результата, если действовать через советы и непритязательные рекомендации, которые не несут обязательности, но оставляют шанс ребенку подумать и прийти самостоятельно к собственному решению, желанному им, а не навязанному кем-то, пусть даже матерью. Ты, советовал я, попробуй решить эту же вечную проблему с разбросанными игрушками как-то иначе. Ты, говорил, скажи то же самое, то же по смыслу, но иным тоном. Например: «Не пора ли, сынок, в постель, а?» Санька, само собой, что можно предвидеть заранее, ответит: «Нет». «Хорошо, – скажи ты, отвечая на упрямство, – сегодня ляжешь спать позднее». Парнишка, я уверен, спросит: «А когда, мам?» «Ну, – покажи ребенку, что ты раздумываешь, – минут через десять». Санька еще мал и ему не очень понятно, много у него свободного времени или мало, поэтому непременно обрадуется. Вот тут-то и добавь, будто только-только вспомнила: «А не кажется ли тебе сынок, прежде чем отправиться в постель, надо прибрать игрушки?» Опять-таки почти уверен в ответ услышишь: «Не хочу». Тогда совершенно спокойно спроси: «Значит, ты, сынок, – напомни тут его любимый мультик, – хочешь всю жизнь быть „Великим нехочухой“, так, да?» Он, уверен, ответит отрицательно. «Но, – спроси его, – как быть, когда не хочешь наводить порядок и убирать игрушки на место, одновременно, не хочешь так же походить на „Нехочуху“? Подумай сам, сынок, подумай». Малыш подумает и обязательно примет то решение, которое надо.
И что же слышал от тебя? А вот: «Уступишь раз, уступишь два, а он сядет на шею и ноги свесит».
Заметила ли ты, каков мой уровень общения с ребенком? Если заметила, то не могла не обратить внимание, что нет ни капли приторного сюсюканья, что разговариваю я по-взрослому и совершенно серьезно, то есть как равный с равным. И, как ни странно, мой взрослый язык мальчуган понимает и, более того, легко усваивает своим еще несформированным до конца детским сознанием.
Прости, божественная моя, но еще один эпизод напомню.
Твоему сыну – семь и осенью пойдет в школу. В конце августа вы, то есть ты и Санька, пришли ко мне. Стояла прекрасная солнечная погода. И без ветра. Я предложил: «А что, если мы возьмем лодку и покатаемся по пруду, а?»
Тебе предложение понравилось. Но надо было видеть, в какой восторг пришел Санька. «Уррра! – закричал он. – Мы идем на пруд!»
Я взвалил на себя рюкзак с лодкой, а сыну твоему поручил нести весла.
Приехали на пруд. Распаковали лодку, я стал накачивать, но тут неожиданно подул резкий ветер и пошла довольно крупная волна.
В нерешительности остановился.
«Придется отложить до следующего раза. Лодка хоть и двухместная, но нас трое и… волна поднялась. Может, не станем рисковать?»
Ты готова была согласиться. В отличие от сына. Он насупился, отошел в сторону, отвернулся и, похоже, готов был, несмотря на всю свою уже взрослость, расплакаться. Для него это явилось величайшим огорчением. Я подошел к нему, притянул к себе.
«Мы же, Александр Максимович, не отказываемся… Мы же лишь откладываем».
Он поднял на меня глаза и в них я увидел то, что для меня всегда было страшно увидеть, – слёзы. Смотря с величайшей надеждой на меня, Санька чуть слышно произнес: «Прокатимся… а?»
Не достало сил, чтобы отказать, хотя отчетливо понимал, какой риск и какую ответственность беру на себя. Я вернулся и продолжил качать воздух.
Лодка готова. Я отнес ее на воду. Все расселись: ты – на корму, сын – на нос, я – за весла. И мы поплыли. Сын сиял от счастья. Он, брызгая меня и маму, хохотал от переполняющих его чувств. Часа три плавали. Доплыли даже до противоположного берега, а это не один километр. Там перекусили. Потом поплыли обратно. Волна стала еще круче, но я, соблюдая предельную осторожность, греб так, чтобы водяные гребни ударяли под углом в сорок пять градусов и, скользя вдоль правого борта, ослабляли силу удара.
Оставалось уже не больше тридцати метров. Здесь, я точно знал, никакой опасности нет, поскольку берег этот пологий и воды по пояс взрослому человеку.
У меня – отлегло от сердца, ибо опасность миновала, а у вас – отличное настроение. И тут, сидя на носу, бороздя ладонью водную гладь, парень неожиданно огорошил меня просьбой.
«Дядя Гриша, станьте моим вторым папой? – я опешил. Как-никак, но вопрос задает уже взрослый мужчина, а не кроха в полтора годика. Увидев, что я растерян (впрочем, ты была не меньше меня в шоке), Санька обратился к тебе. – Мам, ты не против, а?»
Ты промолчала. Да и что ты могла сказать своему ребенку?
Придя в себя, решил отшутиться. Я сказал: «Вторым, говоришь? Нет, я против.
«Но почему?!» – буквально вскричал твой сын.
«Не привык быть вторым, Сашок. Привык быть первым!»
«Хорошо, будете первым», – сын не понял шутки и все принял очень серьезно.
«Но у тебя, Санька, есть уже отец».
«Он… – парень чуть-чуть растерялся и посмотрел на молчавшую мать. – Он будет моим вторым папой… Я… попрошу его, хорошо-хорошо попрошу и он…»
Наконец-то, и ты нашла-таки, что сказать: «Два папы? Не слишком ли жирно будет для тебя одного?»
Сашка твердо ответил: «Мам, хорошо будет!»
«Мне от одного-то… – осеклась ты, не досказала мысль. После паузы закончила, но совсем другим. – Надо подумать над твоим предложением, сынок».
«А чего тут думать, мам?»
«Ну, сынок, такие дела просто так, без обдумывания не решаются
Ты загадочно ухмыльнулась и замолчала надолго. Сын тоже замолчал. Видимо, тоже обдумывал свою же собственную идею, возникшую в его голове столь неожиданно. Ну, да! Чья-чья, но его-то мысль, как мне показалось, им вынашивалась давно. В семь лет этот маленький мужчина с проницательным взглядом и глубоким умом прекрасно во всем разобрался. Он видел, как я отношусь к тебе, к нему, соответственно; сколько чувств обуревают всякий раз, как только оказываюсь у вас; сердцем понимал, как страдает его дядя Гриша, расставаясь всякий раз с его матерью. Кого-кого, а ребенка обмануть нельзя. Мы не ребенка обманываем, точнее – не только его. Мы обманываем самих себя. Пряча голову в песок, опасности не избежишь, поэтому, рано или поздно, но что-то нам в образовавшемся треугольнике придется решать. Как мы решим проблему? Что мы решим и решим ли?..
Закончить это свое письмо хочу строчками из стихотворения всё того же Пушкина Александра Сергеевича…
Еще полнаДуша желаньяИ ловит снаВоспоминанья.Любовь, любовь,Внемли моленья:Пошли мне вновьСвои виденья,И поутру,Вновь упоенный,Пускай умруНепробужденный.Глава 10
Драгоценная моя!
Этот не ограненный, сформировавшийся в естественной природе гор и долин Северного Урала и сохранившийся там в первозданном виде, прекрасный алмаз, слепящий мне глаза, пьянящий душу, тревожно волнующий сердце, потерять мне очень и очень трудно. Потерять нечаянно – то можно, хотя и станет нестерпимо больно. Но потерять так, чтобы я сам, по своей воле отказался, – нет, никогда!
«В любви к тебе я нахожу отраду.В ней, только в ней спасение мое!Любовь вселяет и несет надежду.Утратив же, я превращусь в ничто».Потому-то вновь и вновь возвращаю тебя к одной мысли. Я не слишком назойлив, нет? Или ты уже устала? Тебе наскучила эта тема, волнующая меня, но, судя по всему, оставляющая равнодушной тебя?
Мне так не кажется. Но что думаешь ты, я не знаю. Свои мысли ты тщательно скрываешь. И лишь изредка прорываются… Эти «прорывы» ловлю на лету, фиксирую в памяти, запоминаю, чтобы в час уединенья, собрав воедино, поразмыслить.
Однажды ты в сердцах (видимо, чтобы отмахнуться от жужжащей под ухом мухи), бросила: «Ну, что тебе еще-то надо?!»
Промолчал. Но про себя подумал: мне надо не «еще», а всё, вся ты – от макушки и до кончиков пальцев ног.
Не дождавшись реакции с моей стороны, ты заметила: «Ты имеешь молодую любовницу. И не безобразную».
Промолчал. Но подумал: это правда – ты молода и не безобразна, но стоит ли все время тыкать мне в нос свои лета младые и тем самым напоминать мне, что моя осень наступила и грядет пора быстрого увядания?
Мое молчание на тебя действует благотворно, и ты продолжаешь развивать свою мысль: «Ты обладаешь, когда захочешь…»
Не говорю, но думаю: ну, это явное преувеличение, потому что никем и ничем не «обладаю», в полном, конечно, смысле этого слова. Уж тем более не обладаю, когда захочу. Больно ты падка на преувеличения, сильно увлекшись своими фантазиями, пробуешь и меня в них убедить.
Слушаю, не мешая, твой монолог: «Для тебя, должно быть, так удобно: сбежались, потрахались, встали, отряхнулись и разбежались по своим „колониям“. Ну, и, давай, как говорят, политики, сохраним статус-кво».
Продолжаю свою молчаливую полемику. Удобно, говоришь? Для меня? По-моему, ты ошиблась с адресатом. Ты проговорилась. Изящно, но выдала одну из тайн своей души. Если и «удобно» кому, драгоценная моя, то тебе, только тебе и никому более. Впрочем, говори, что там еще у тебя в запасе любопытненького?
«Ты вечно недоволен, но чем?! Мужик, одним словом…»
А совсем недавно, отмечаю про себя, сама же говорила, что я не мужик, а мужчина. Кстати, с некоторой долей гордости говорила. Когда же была ты сама собой – тогда или сейчас?
«Захватив часть плацдарма…»
Надо же, отмечаю я, в ход пущена воинская терминология!
«Ты, закрепившись на нём, попытаешься завладеть всем… Собственник! Завладев, чего доброго, всей отвоеванной территорией, вознамеришься еще и высоченным бетонным забором ее окружить, на входе поставить бронированные ворота и с пудовым замком. А там, глядишь, поверху и сетку натянешь, ток пропустишь. И все! Птичка в клетке?!»
Красиво говоришь, вновь отмечаю про себя, драгоценная моя, но только всё это ко мне не имеет никакого отношения. Повторяю: ни-ка-ко-го! Может, рисуя сии образы, ты вовсе и не меня имеешь в виду? Может, ты сейчас споришь с кем-то третьим? Кто он? Кто тот, который предпринимает попытки засадить певчую и свободолюбивую птичку в клетку? Хоть краем глаза увидеть бы своего более удачливого соперника. Если и не порадоваться, но позавидовать ему.
«Ты имеешь то, о чем мечтают, только мечтают многие…»
Знаю: мечтают многие, но не всем удается отломить хоть кусочек от сего вкусненького, румяненького и свеженького пирожка.
Ты продолжаешь: «И каждый из них был бы счастлив, если бы…»
Опять же согласен. Но прими одно уточнение: они – не я. Я – не побирушка, чтобы довольствоваться брошенным кусочком, который удается схватить на лету. Они – неприхотливы. Они живут по своей программе. Они говорят: всякую шваль – на х…й пяль, Бог увидит – еще подкинет.
«Если бы кто-то из них узнал, чем ты владеешь на самом деле, то от зависти бы подохли».
Спешу все также лишь мысленно добавить: туда им и дорога!
Не встречая сопротивления, продолжаешь откровенничать: «Это про таких, как ты, говорится: аппетит приходит во время еды. Не умерь твой аппетит, и ты тотчас же проглотишь. Не моргнув глазом, лишь облизнувшись, проглотишь. Утратишь бдительность и про опасения, что от такого крупного и столь лакомого куска могут возникнуть у тебя проблемы…»
Про себя хмыкаю: умерять-то аппетиты ты умеешь, справляешься с этим на все «пять». Где всему этому обучилась? Кто твой учитель и наставник?.. Да… О каких «проблемах» речь? На что намекаешь?
Как будто прочитав мои мысли, спешишь с ответом: «Во-первых, можешь ведь подавиться. И задохнешься…»
Пусть! Если и задохнусь, то задохнусь от счастья. Тебе-то какая печаль?!
«Во-вторых, если и удастся проглотить…»
Удастся, хихикаю я про себя, еще как удастся!
«…то желудок не сможет переварить. И покинешь сей бренный мир от несварения. Фи! Какая перспектива…»
А перспектива, скажу тебе, замечательная!
«Умереть от обладаньяТакою дивной красотой?Боже мой, пошли же счастья,Что б упокоиться с тобой!»Тут ты спохватилась: «Позволь-ка, милейший, а почему ты молчишь? Сейчас только заметила, что говорю я одна. Постой… Но мне все время казалось, что я веду диалог с тобой».
Так тебе и поверил: если и вела ты сейчас диалог, да не со мной, нет, никак не со мной. С кем? Удастся ли когда-либо узнать? Свербит внутри. Ревность гложет.
«Чего ж ты молчишь? Ну!»
Не запрягла еще, я про себя хмыкаю, а уже понукаешь.
«Скажи хоть что-нибудь».
«Что ты хочешь услышать?» – наконец подаю я свой голос.
«Все!»
«Все, – возражаю я, – значит, ничто».
«Ну, пошло-поехало: начались умствования! – ты недовольно скривила губы.
«Как тебе угодить, а? Молчу и слушаю тебя – плохо; начинаю говорить – тоже не нравится. Несносная женщина».
«Я?! Несносная?! Да другая давным-давно дала бы тебе, как выражается дед Щукарь из „Поднятой целины“, полный отлуп».
«Может, и дала… Может, и нет», – загадочно ухмыляясь, отражаю я подобный выпад.
«А ты к тому же самонадеян».
«Ты – тоже, – парирую я. – Ты почему-то решила, что облагодетельствовала меня своим вниманием, своей милостью, и думаешь, что другие женщины на это уже не способны».
Я заронил в твою душу червь сомнения.
«Значит, способны? Ты их знаешь? Кто они? Назови сейчас же!»
«Бегу и падаю».
«Не хочешь? Недавно завел?»
Обиженно надуваю губы.
«Жизнь прожил…»
Ты за меня закончила: «…И ни одной дуры так и не нашел».
«Не надо недооценивать партнера, драгоценная моя».
Мрачно фыркнул и продолжил уже стихами:
«Встречал я женщин и немало.Средь них бывали также те,Что замуж выйти, ой, желали,Да не пришлись мне по душе».Ты покачала головой, устраиваясь поудобнее, значит, с ногами (любимая твоя поза) в мягком кресле. Это означало, что ты готова к большому и длинному разговору.
«Что так?»
Притворился, что вопроса не понял: «Ты о чем?
В твоих глазах промелькнул огонек обычного бабского любопытства. Вам ведь что? Дай только пищи, и вы станете часами языки чесать.
«Почему не пришлись по душе?»
«Зачем тебе?»
«Знаешь ли… Хочу знать, что ищешь, – сказала ты и рассмеялась. – Вдруг я не подхожу под твои стандарты».
«Мой стандарт один – взаимная любовь».
«О-го-го! – воскликнула ты. – Один, но какой?! И всей жизни, нескольких жизней не хватит, чтобы…»
«Думаешь, не понимаю? Но иначе не хочу».
«Выходит, так: тебя любили, а ты нет, и по этой причине дал отставку, не стал связывать себя узами брака?»
«Для начала: я связывал себя „узами брака“, даже дважды и об этом тебе хорошо известно».
Поморщившись, заметила: «Я – не о тех… Я – о других».
«Других – я не любил».
«Прежде женился и, не любя. Теперь что случилось?»
«Ничего не случилось. Повзрослел. Поумнел. Тогда, вступая в брак, был неопытен, полон иллюзий, почерпнутых из литературы. Я принимал за любовь простое плотское вожделение. Тянет к девушке, хочу ее, считал я, – значит, влюбился. Секса без любви, искренне думал я, не бывает. Секс без любви – это разврат. Глубоко заблуждался, понятно. Чтобы осознать это, понадобились годы. Хотя… И у великих иногда встречал странные мысли. Меня до глубины души поразила мысль Оноре де Бальзака. Колосс! И он так отзывается о брачно-семейных отношениях?!»
«А именно?»
«Он написал однажды (где? Не помню), что брак в наши дни – это узаконенная проституция».
«Великие тоже могут ошибаться».
«Могут: не спорю… Поначалу и я подобное высказывание не принял, но потом, подумав, кое с чем вынужден был согласиться».
«Например??
«Что такое проституция? – спрашиваю, усмехаясь, и тут же сам отвечаю, потому что ответ у меня уже на языке. – Это – любовь, выставленная на торги: кто больше даст, тот и обладатель».
«Причем тут брак и семья?»
«Но разве в браке нет этого же самого, то есть торга, причем, постоянного и изнурительного торга. Особенно, когда люди сошлись не по любви, а из интереса. Интерес может быть разный: высокий общественный статус одного из супругов, высокий и стабильный заработок (это, кстати, является главенствующим для большинства женщин).
Последнее мое замечание явно и больно задело тебя.
Спешно пробуешь оправдаться: «Меня-то это уж точно не касается. У моего, когда поженились, ни статуса не было, ни денег. Впрочем, нет ни того, ни другого и сейчас».
То, как были сказаны тобой последние слова, твоя интонация, говорили о многом. О том, что этими обстоятельствами ты недовольна, и скрыть не смогла. Язык наш – враг наш. Я не показал вида, что кое о чем догадываюсь.
«Речь не о тебе. К тому же в своих рассуждениях я опираюсь на правило, а не на исключения из него… Люди женятся чаще всего по расчету. Расчет не обязательно бывает материальным. Но разве есть разница, за что продается один из супругов или сразу оба? Продажа-то все равно состоялась. Ты видела такую женщину, которая бы ради любви согласилась на рай в шалаше, в буквальном, конечно, смысле?»
«Ну… – ты замялась. – Я, например…»
Возмутился: «Что ты все время себя пристёгиваешь к любой ситуации?»
«Не дура! Думаешь, не догадываюсь, в кого мечешь ядовитые стрелы?»
«Напоминаю тем, у кого коротка память – я взял себе за принцип: о присутствующих – ни одного дурного слова».
«А об отсутствующих?»
«Тем более. Хотя… Ты сама завела речь о себе, поэтому имею моральное право продолжить, то есть уточнить. Ты – не показатель».
«Почему? Чем я хуже других?»
«Я ведь спрашивал о любимых, живущих в шалаше».
«И я об этом.
«Нет, ты совсем не об этом. Во-первых, ты вышла замуж не по любви…»
Ты сердито прервала, потому что я наступил на твою больную мозоль: «Откуда тебе знать-то?»
«И не отрицай. Потому что правда: он, да, тебя любит и, кажется, ради тебя готов на все, но ты, нет, не любишь. Более того, ты даже не уважаешь своего мужа».
«Почему ты так решил?» – спросила, и в глазах засверкали твои обычные злые искорки.
«Почему? А не скажу».
«Не скажешь! – зло бросила ты. – Потому что не знаешь ничего».
«Пусть будет так, – миролюбиво сказал я, не желая углубляться в тему. – Заметь, кстати: конфликт затеян не мной, после минутной паузы добавил. – Твой пример не подходит еще и потому, что вы не жили в шалаше ни одного дня. Худо-бедно, но у вас была отдельная комната в благоустроенном общежитии. Короче говоря, – подытожил я, – ни разу не встретил, когда бы милые чувствовали себя в шалаше, как в раю. Красивая поговорка, но она больше подходит для литературы, чем для жизни».
Ты неожиданно сказала: «Я бы… если бы… то…»
Тебя мгновенно понял. Поэтому твою мысль подхватил.
«Возможно… Но пока, увы… Поживем и, возможно, удастся что-то увидеть. Тогда и поговорим. Поделишься личным опытом».
Мы замолчали на какое-то время. О чем думала ты в те минуты? О несбывшейся мечте жить с любимым в шалаше? Или о чем-то в этом роде?
Минут через пять ты спросила: «Итак, основной твой показатель, который вынудит тебя вступить вновь в брак, – взаимная любовь».
«Именно так», – подтвердил я и еще раз убедился, что ты умеешь держать все нити разговора в руках и в любой момент устранить обрыв.
«Предположим на минуту, что я буду согласна… Ну, ты понимаешь, о чем я?»
Кивнул. И не преминул съязвить: «Не только «понимаю», а и в силах «предположить на минуту».
«И что?» – спросила ты, глядя мне в глаза.
Понял даже то, что ты не досказала. А не досказала ты очень важную вещь, а именно: ты не только не любишь меня, но и не веришь, что это когда-либо может случиться.
Опять же, притворившись простачком, не подал никакого вида, хотя в этот момент почувствовал себя очень и очень скверно: тяжело расставаться с иллюзиями.
Ответил. Но осторожно, тщательно подбирая слова: мне не хотелось совсем рвать нити, хоть как-то связывающие нас.
«Что касается нас, то тут нужна не теория, а практика. Мы – живые люди и на нас научные эксперименты, как на мышах, не поставишь…»
Ты прервала:
«Не понимаю. Уходишь от конкретного ответа?»
«Не ухожу. Мне некуда уходить. Я весь тут, как на ладони: хочешь – так рассматривай, хочешь – через микроскоп… Когда речь заходит о нас, то я не люблю абстракций. К конкретному разговору готов. К рассмотрению любых вариантов готов. И к тому же, – я замялся, но потом решил досказать мысль до конца, – ты отлично знаешь заранее, что я решу, если даже… что-то… где-то… как-то… забрезжит на горизонте лучик надежды. Я говорил, говорю и не устану говорить, как я к тебе отношусь… И какие чувства испытываю к тебе… До какой степени они сильны… Ты видишь мое безрассудство. Мало?!»
Ты улыбнулась на это. Ты испытала еще раз приятное наслаждение от того, как мне тяжело говорить на эту тему. Не только тяжело, а и унизительно.
«И все же ушел… так и не произнес ни разу заветное слово.
«Ты все еще не веришь? Тебе нужны еще какие-то доказательства?»
«Нет-нет! Я пошутила».
«Что-что, а шутить со мной ты любишь. Шутишь много. Шутишь по поводу и без него».
Глава 11
Очаровательная моя!
Раз за разом спрашиваю себя: ну, что я делаю не так и что должен сделать такое, чтобы ты была, на самом деле, моей – не в мечтах, а наяву? Спрашиваю, перебирая в памяти все, что было между нами, и не нахожу ответа, поддающегося хоть маломальской логике.
Нет, не знаю ответа! Но надо искать. Должно быть разумное объяснение. Оно где-то совсем рядом, но я не вижу, слепец!
«Взор влюбленного не различаетДаже того, что видит мир.В ослеплении-таки блуждает…В ушах его лишь звуки лир».Загадочная женская душа… Так ли уж она таинственна и неясна, как об этом говорят на каждом шагу?
Говорят: большое – видится на расстоянии. А малое и низменное, только вблизи, что ли?
«Непостижимо, как влюбленныйНаивен, глуп и одинок!»Признаюсь: у меня всегда с женщинами что-то не так… Не как у людей, меня окружающих… Не как в книгах, где все возвышенно и одухотворенно.
Может, потому и не получается, что я идеализирую ту, которая рядом? Создаю мифический образ, который совсем не тождественен реальному? Может, не стоит витать все время в облаках? Может, почаще спускаться на земную твердь и воспринимать окружающую действительность такою, какова она на самом деле?
На тему – Я И ЖЕНЩИНА – заговорил с приятелем, Володькой. Да-да, с тем самым, который однажды (помнишь?) с остервенением набросился на коллегу лишь из-за того, что тот, сидя рядом с тобой, позволил себе погладить твою ручку.
М-да… Если стану обращать такое же внимание на всякое поглаживание твоих ручек, то озверею и полезу в бешенстве на стенку. Его на мое место: то-то была бы потеха. От этого Отелло никакой бы Яго не уцелел…
Ну, вот… Заговорил (ты знаешь, что мы довольно близки). Выслушав мой монолог, Володька, скривив губы в язвительной и, как мне показалось, злобной ухмылочке, неожиданно огорошил меня.
«Такого, как ты, женщина не может любить».
«Но почему?!» – вырвалось из меня.
«Поищи причины в себе».
«Я только тем и занимаюсь, что вечно ворошу душу в поисках тех самых причин. Я, вроде все делаю так…»
Он не дослушал. Он с той же злобой (прорывается она у мужика иногда, хотя представляется этаким большим и благодушным увальнем – мягким и пушистым) бросил: «Так, да не так…»
Потом произнес длинный монолог. Я выслушал с обидой. Потому что не считал себя ущербным, тем более, не хотел признаваться, что он, Володька, свой женский вопрос решает удачнее меня. Это – сгоряча. Потому что, после того как эмоции улеглись, я не мог не признать – он удачливее меня. Такова объективная данность.
Возьмем его жену, Марину. Она, по сути, – нянька этого огромного дитяти, нянька на протяжении всей их совместной жизни. Но ведь живет и нянчится! Да, в сердцах поворчит на него, но и только. Что их связывает? Любовь? Нет. И сам Володька не скрывает. Но, поди ж ты: уживаются столько лет.