Третья рукопись Иоанна

Командир разведбатальона майор Бобров с красными от бессонницы глазами нервно расхаживает из угла в угол.

– Спроси его ещё раз, – обращается Бобров к переводчику, старшему лейтенанту Белокопытову, – какими силами, когда и где думают наступать немцы. Объясни этому чёрту бестолковому, что от ответа на эти вопросы будет зависеть его жизнь.

Белокопытов устало поправил сползающие на нос очки и расстегнул верхнюю пуговицу мундира:

– Я уже говорил ему, товарищ майор. Он твердит, что не будет отвечать на подобные вопросы…

Бобров, окончательно потеряв терпение, подскочил к пленному немцу и прокричал ему прямо в лицо:

– А ты понимаешь, дубина стоеросовая, что мы тебя сейчас расстреляем? Переведи ему, Белокопытов. Скажи, что нам некогда с ним долго возиться…

Выслушав переводчика, фон Крюгер побледнел, но, тем не менее, ответил твёрдым голосом, стараясь сохранить на лице презрительную улыбку.

Белокопытов перевёл:

– Он говорит, что готов к смерти. Предателей в роду фон Крюгеров никогда не было.

Поморщившись от досады, Бобров раздражённо махнул рукой:

– Чёрт с ним! Пусть будет так! Выведите его из блиндажа и расстреляйте.

В это время склонившийся над столом старшина Храмов, внимательно изучавший содержимое изъятых у пленного эсэсовца вещей, поднял голову и, держа в руках продолговатый свёрток, обёрнутый в бумагу, обратился к Боброву:

– Товарищ майор, похоже, здесь какие-то документы… Или карта…

Издав гортанный, нечленораздельный крик, фон Крюгер сделал шаг вперёд, протягивая к свёртку руки, но, получив от конвоира удар прикладом по голове, свалился на пол.

– Что это он так разволновался? Ну-ка, приведи его в чувство, лейтенант. А ты, старшина, открой этот свёрток, только аккуратнее. Давайте посмотрим, что этот фриц с собой таскал… – С этими словами Бобров сел за стол и подвинул к себе поближе керосиновую лампу.

Пока Белокопытов с конвоиром приводили в чувство потерявшего сознание немца, Бобров и старшина успели открыть свёрток. Бобров изумлённо всплеснул руками:

– Мать честная, это по-каковски же написано? Белокопытов, подойди сюда быстро!

Белокопытов взглянул на свёрнутые в рулон листы бумаги, испещрённые письменными знаками:

– Не могу знать, товарищ майор. Я в школе и в институте немецкий язык изучал. А здесь похоже на грузинский или арабский.

– Фриц-то, смотрите, уже очухался, – заметил старшина, – он наверняка знает, что там написано.

– Да, верно, – отметил Бобров. – Давай-ка, лейтенант, расспроси его, что это за документ. Может быть, какая-то тайнопись или шифр специальный. Тогда направим на дешифровку нашим ребятам, они до правды докопаются. Быстро, лейтенант, время поджимает.

После короткой беседы с пленным офицером Белокопытов подошёл к начальнику разведбатальона:

– Товарищ майор, немец утверждает, что документ написан на древнееврейском языке и содержит в себе пояснения к одному из Евангелий, вероятнее всего, к Евангелию от Иоанна. Бумага древняя и представляет, по его словам, исторический и религиозно – культовый интерес. Рукопись попала к нему в руки во Франции. С тех пор он искал удобного случая, чтобы вручить её помощнику по вопросам религии рейхсфюрера Гиммлера или лично Гиммлеру. Однако их батальон был внезапно переброшен в Россию, и удобный случай не представился. Очень просит сохранить эти материалы и не уничтожать их.

– Вот оно что, – разочарованно буркнул Бобров. – Религиозный мусор, опиум для народа. Только этого нам не хватало. Надо сжечь их к чёртовой матери! Хотя… стоп, давай всё-таки проверим их. Вдруг немчура заливает. Слушай, Белокопытов, у вас во второй роте есть еврей, сержант Стельмах, зовут его Борис. Борух по-ихнему.

– Так точно, товарищ майор, есть такой.

– Позвать его сюда срочно.

– Есть, товарищ майор. А что прикажете с пленным делать?

– Расстрелять. Один чёрт, от него толку не добьёшься. А лишняя обуза нам перед боем не нужна.

Белокопытов, взяв конвоира, вышел из блиндажа вместе с фон Крюгером. Через две минуты раздалась сухая автоматная очередь.

Вскоре в блиндаже появился запыхавшийся сержант Стельмах, среднего роста, на вид 35—40 лет, с характерной семитской внешностью и большими, чуть выпуклыми печальными глазами.

– По вашему приказанию сержант Стельмах…

– Садись поближе, сержант, – нетерпеливо прервал его доклад Бобров. – Помоги нам быстренько разобраться с этими документами. Мы изъяли их у эсэсовского офицера, который утверждал, что они якобы написаны на еврейском языке. Ты, надеюсь, родной язык не забыл?

– Никак нет, товарищ майор. Разрешите взглянуть? – Стельмах протянул руку к свёртку.

– Да, конечно, смотри, сержант. А я пока свяжусь с генералом.

– Бобров отошёл к стоящему в углу телефонному аппарату.

Стельмах осторожно взял в руки первый лист рукописи и стал пытливо вглядываться в пожелтевшую от времени страницу, что-то шепча про себя, наморщив лоб и смешно шевеля оттопыренными толстыми губами.

Бобров, закончив доклад руководству о проделанной работе и получив дальнейшие указания, подошёл к столу и, потрепав Стельмаха по плечу, спросил:

– Ну что там у нас получается?

– Судя по всему, товарищ майор, это написанные на древнееврейском языке фрагменты земной жизни Христа и какие-то пояснения к ним. Вот например: «Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает, а принимающий Меня принимает пославшего Меня…» Дальше: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня…» – не очень разборчиво… Иисус отвечал: «Тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам…»

– Тфу ты, мать твою… – выругался Бобров. – Библейские сказки про Христа. И чего это так покойный фриц из-за них кипятился? Послушай, сержант, возьми бумаги с собой. На досуге почитаешь. Завтра в бой, бой тяжёлый. Наша задача – сломать фашистам их танковый хребет. Задача, прямо скажем, непростая. Но мы должны это сделать, браток…

Командир неожиданно подошёл к Стельмаху, обхватил его за плечи и встряхнул.

– Понимаешь, сержант? Должны! А эти религиозные листовки потом почитаешь. И если что-нибудь найдёшь интересное – доложишь. В противном случае ка ненужную на войне и потому вредную литературу уничтожишь. Всё понял?

– Так точно, товарищ майор. Разрешите идти?

– Ступай. И постарайся поспать хоть немного. Завтра будет трудный день.

Вернувшись в свою землянку, Стельмах доложил о возвращении командиру взвода лейтенанту Смирнову.

– Зачем вызывали-то? – поинтересовался взъерошенный со сна и немного опухший Смирнов.

– Комбат просил разобраться в церковных бумагах, написанных на древнееврейском языке. Их нашли у пленного немца. Его расстреляли час назад, а документы мне передали. Приказали прочитать и доложить.

– И что в них?

– Вроде записки о Христе, оставленные кем-то из Его учеников.

– А-а… – широко зевнул и потянулся Смирнов. – Я-то думал, что-нибудь серьёзное… Ты давай, Борис, разбирайся, а заодно и подежуришь в землянке. Часика через два меня растолкай.

Свет керосиновой лампы мерцал, создавая загадочные, колдовские отблески на неровных стенах и искажая фигуру сидящего за столом Стельмаха, медленно, по слогам читающего текст рукописи.

Сержант настолько был увлечён содержанием документа, что не заметил, ка начал разговаривать сам с собой:

– «Кого я пошлю…» Но Иисус посылает только одного ученика – Иуду. Что же выходит? Принимающий Иуду принимает Бога? Невероятно, просто невероятно… «И сядете вы на двенадцать престолов Израилевых…» Выходит, и Иуда тоже?.. «Из тех, из двенадцати, я никого не погубил». Никого, значит…

Перевернув несколько страниц, читает дальше:

– «Пять хлебов – это тайна учения Христа, а пять тысяч мужей – это те внутренние духи человеческие, кому дано знать тайны Царства Божьего…» – Стельмах вытер ладонью вспотевший лоб и продолжил: – «Семь хлебов – это учение Христа, понимаемое буквально как закон, как буква, как плоть Слова, но не дух… Четвёрка – это наш мир, Вселенная… Две рыбы – мудрая святость, 12 – число преображения…»

Стельмах удивлённо захлопал пушистыми ресницами и озадаченно почесал переносицу: «Значит, в первом случае Иисус дал тайну учения и мудрую святость мужьям, духам человеческим, и произошло преображение, а во втором – дал миру букву или плоть учения, и осталась буква закона… Вот это да…»

Смирнов со стоном повернулся на правый бок и забормотал во сне, невнятно выговаривая слова с ненавистью и злобой, и вдруг сорвался на крик высоким, надломленным голосом:

– Стреляйте, сволочи, стреляйте! Всех вас ненавижу! Подонки, убийцы…

Стельмах взглянул на часы и ахнул: «Зачитался…»

Подбежал к топчану, потряс за плечо командира взвода:

– Вставайте, товарищ лейтенант, вставайте! Пора!

Смирнов отрыл глаза, в которых ещё читались страх и ненависть, вздохнул протяжно и спросил:

– Опять я во сне кричал, сержант?

– Совсем немного, товарищ лейтенант.

– Это у меня после июля сорок первого, – устало пояснил Смирнов. – Наш батальон тогда попал под бомбёжку. Уцелел я и ещё шесть человек. Все остальные превратились в кровавое месиво, ни одного целого тела. Руки, ноги, головы, куски мяса, клочья одежды… С тех пор я и кричу по ночам. Ладно, сержант, ложись, отдохни, а я пойду караулы проверю.

Он застегнул гимнастёрку и, взяв каску, медленно вышел из землянки.

Стельмах аккуратно обернул рукопись куском нижней рубахи и убрал её в вещмешок. Затем, позёвывая в кулак и ощущая усталость во всём теле, подошёл к углу землянки и, бросив на пол шинель, сделал шаг вперёд, вытягивая перед собой руки, и словно провалился в темноту.

Открыв глаза, он с удивлением обнаружил себя одиноко бредущим по ночной дороге в пустынной, скупо освещаемой луной, незнакомой ему местности.

«Это, видимо, сон, – подумал Борис. – Ну да, сон. Иначе быть не может. Не сошёл же я с ума?»

Дорога была каменистой, и звуки его шагов гулко раздавались в ночной тишине. Взглянув на ноги, он с удивлением увидел на них деревянные сандалии. Из одежды на нём была только светлая, до пят, холщовая рубаха.

Луна внезапно величаво вышла из-за туч и ярко осветила большой, высотой в три человеческих роста, белый краеугольный камень, стоящий впереди на развилке дорог. Стельмах с опаской, осторожно подошёл к нему поближе, но тут луна снова спряталась в облака.

Темнота быстро сгустилась вокруг камня, став вязкой и чёрной, как смола. Борис почувствовал зарождающийся в нём животный страх, который огромной холодной змеёй стал медленно вползать в его душу.

И вдруг из темноты он услышал голос:

– Слушай внимательно меня, Борис, и не вздумай перебивать. Это перекрёсток твоей жизни…

Говорящего не было видно, но Стельмах физически ощущал его близость и силу, парализующую человеческую волю.

…И если ты выберешь неверный путь, то погибнешь… Но ты должен доверять мне, – в голосе появились вкрадчивые нотки, – и сделать всё, что я тебе скажу. Если ты хочешь спасти свою душу…

– Кто ты? Покажись мне, выйди на свет! – крикнул Борис со страхом.

– Я твой ангел-хранитель, – прошептал ему голос в самое ухо.

Из мрака выступила мужская фигура в тёмных одеждах со сложенными за спиной чёрными крыльями.

– Что ты хочешь от меня? Что тебе надо? – в испуге отшатнулся от ангела Стельмах.

– Сущий пустяк. – Голос стал обволакивающим и притупляющим бдительность. – Ты должен уничтожить третью рукопись известного еретика, попавшую в твои руки. Ту, которую ты хранишь в своём вещмешке.

– Почему я должен сделать это? В немногих прочитанных мною строках сквозит здравый смысл и логика…

– Вот видишь, и ты попал в сети, расставленные этим опасным безумцем, – гневно прорычал голос. – Но я не отдам тебя ему так легко. Ты спрашиваешь, почему ты должен сделать это? Потому что ты должен помочь миллионам человеческих душ, идущих в ад прямым путём!

– Смотри! – Чёрный Ангел взмахнул складками своего одеяния, и перед глазами потрясённого Стельмаха отрылась уходящая вдаль и упирающаяся на горизонте в стену пылающего огня дорога.

По дороге, словно слепые, с вытянутыми вперёд руками шли нескончаемым потоком тысячи и тысячи людей. Вопли и стенания донеслись до Бориса из движущейся толпы.

– Открою тебе тайну, Борис, – вновь прошептал ему в ухо Ангел. – Библейские события никогда не прекращались и не прекратятся, пока существует Вселенная. Человеческая душа – это огромный театр, где всё происходит в той или иной последовательности, каждый миг, каждый час, каждый день. Снова и снова отрубается голова Иоанна Крестителя, насыщаются пятью хлебами пять тысяч мужей, Иисус превращает воду в вино, оживляет мёртвых, предаётся Иудой, всходит на Голгофу…

Христос был прав, говоря о том, что «широки врата, ведущие к погибели, и многие идут им…» Посмотри на эти несчастные человеческие души! Они скорбят и мучаются, ожидая твоей помощи. Ты должен спасти для них плоть Иисуса! Не дай распять для них облик земного Христа!

Ошеломлённый натиском собеседника, Борис едва успел произнести: «Что-то я не понимаю…» – Как Ангел, раскрыл свои крылья и, поднеся их к лицу сержанта, приказал:

– Закрой глаза!

Борис закрыл глаза и ощутил, что он перемещается куда-то в пространстве с чудовищной быстротой, и, не успев даже испугаться, вновь услышал слова Ангела:

– Открой глаза и внемли!

Открыв глаза, Борис увидел, что он очутился в толпе людей, пёстро и разношёрстно одетой, быстро передвигающейся по узкой, вымощенной камнем улочке какого-то старинного восточного города. Лица людей были искажены злобой и ненавистью. Они что-то кричали на показавшемся Борису знакомом языке и яростно размахивали руками. И вдруг до него дошёл смысл их слов.

Толпа кричала: «Распни его! Распни его!»

Пока Борис пытался сообразить, где он находится и что происходит, людская река внесла его в маленький дворик, посреди которого на деревянном помосте лежал обнажённый человек со связанными руками. Свистел бич палача, оставляя на теле несчастного глубокие кровавые раны.

Толпа неистовствовала: «Смерть Царю Иудейскому! Распять его, распять…»

«Тридцать девять», – сказал судья, и свист бича прекратился.

И тут неожиданно Борис оказался вместе с чёрным Ангелом перед помостом, забрызганным кровью истязаемого человека.

– Посмотри на него! Ты ведь узнал Его, правда? – Ангел схватил Стельмаха за руку и подтащил его вплотную к неподвижно лежащему на помосте телу. – Знай, что я не хочу Его смерти! Напротив, я хочу спасти плоть Христа от распятия. Теперь ты веришь мне? Я желаю, чтобы Его плоть вечно жила в душах и сердцах людей! Ты сделаешь то, что я прошу тебя?

С уст Бориса уже готовы были сорваться слова: «Да, я исполню твою просьбу», – но, прежде чем он успел открыть рот, неподвижно лежащий человек вдруг пошевелился, с трудом поднял голову, и на Стельмаха взглянули глаза, выражающие неземную любовь, искренность и чистоту.

– Не верь ни одному слову слуги Сатаны, – прошептал Он, – пусть во всём исполнится воля Отца Моего. Так надо, Борис… – и уронил голову.

– Каков же будет твой ответ? – трубно прокричал чёрный Ангел.

Порыв ветра сорвал капюшон с него, развернул лицом к Стельмаху, и Борис впервые увидел своего ночного спутника в истинном обличье.

Пустые, мёртвые глаза на бледном лице демона-убийцы, скошенный лоб, беззубый рот, зловещая улыбка.

– Получается, что Богу была необходима смерть Иисуса на кресте. Он что-то хотел показать нам всем этой казнью… Постой, но ведь Христос сказал о Себе: «Я есмь путь». Его смерть – это путь? Господи, ну конечно же…»

И, собрав все силы в кулак, выкрикнул Борис: «Мой ответ – нет! Тысячу раз нет!»

– Глупец! Жалкий глупец! Разве ты не видишь, что Он не в себе, Его нельзя сейчас слушать! – закричал демон.

Но затем, сразу же почувствовал непреклонность Стельмаха, ухмыльнулся: «Ну хорошо, будь по-твоему. Выбор сделан, солдат! Но уже сегодня ты пожалеешь о своих словах!»

– Всё равно нет, нет, нет… – зашёлся в крике сержант, – нет, нет!

– Боря, проснись, вставай! Проснись же… – Тряс его за рукав склонившийся над ним лейтенант Смирнов. – Ты, брат, похоже, от меня дурной пример берёшь… Во сне кричать начинаешь… Однако нам пора, сержант!

Стельмах, схватил в дрожащие руки автомат, каску и сумку с боеприпасами, направился к выходу из землянки. Сердце его бешено колотилось в груди после пережитого во сне. Увидев в траншее медсестру Машеньку Синицыну, Борис внезапно остановился возле неё и сбивающимся от волнения голосом произнёс:

– Машенька, хочу вас попросить о большом одолжении…

Девушка удивлённо взглянула на Стельмаха: «Что-то случилось, Борис? Вам, кажется, нехорошо?»

– Нет, нет, всё в порядке, – перебил её сержант и, понизив голос, почему-то доверительно перешёл на «ты».

– Понимаешь, сестрёнка, меня терзают плохие предчувствия. Сердце щемит, и… сон какой-то страшный приснился… Если меня… Одним словом, если со мной что-нибудь случится сегодня, передай, пожалуйста, мои личные вещи и документы в Ленинград, жене и сыну. Очень тебя прошу, сделай это, милая. Адрес у меня в мешке остался…

– Хорошо, хорошо, я всё сделаю. Только я думаю, что в этом не будет необходимости. Вы вернётесь домой и сами увидите вашего сына, и всё будет хорошо… Вы должны верить в это, Борис…