До 25 или «Бисер для R»

«Хм. Зараза! На себя посмотри, философ!» – и повернулся на другой бок, но стыдно стало как-то своих мыслей, внутренний голос смолк, и подумалось даже: «Жизнь, что ни скажи, у него сложилась – он вовсе не неудачник, а счастливый семьянин, бизнесмен – бездельник, получающий свой процент, купил участок за городом и своих ребят – Виталика и Саньку – возит туда на выходные. По дому – жену с матерью запряг, и весь в своих мечтах. Интересно, а о чём он сейчас мечтает?.. Хороший вопрос… А говоришь с ним – что воду льёшь, только голова потом тяжёлая, как с похмелья… Да… Не всё то водица, что в стакане искрится…» – сам себя заставил улыбнуться – с тем и уснул.

Следующее утро было прекрасным. И ещё бoльшую прелесть ему придавало то, что вещи были уже собраны, а до отъезда оставалось всего три дня – торопиться, правда, некуда. Попил чай с матерью. Наговорились впрок ещё за прошлые дни, думал, что бы такое хорошее сделать, чтоб уж совсем быть умницей (а себе это пообещал ещё в поезде, где-то между 1743 км и «Ивняком»). Ну, «на ловца и зверь»:

– Вань… Ты сегодня очень занят?.. – крикнула с кухни мать.

– Да не…

– Не съездишь в деревню на пару часиков, где дом раньше стоял, помнишь?

– Ну…

– Там церковь была, а у местного батюшки вода святая… Она к тому ещё и целебная, я давно хотела съездить, да сил нету канистру везти с собой, а водички хочется, она вроде бы помогает…

И, конечно, через полчаса я уже садился в автобус до «Садов», и ещё спустя минут сорок с чувством исполняемого долга шел по дороге в Краснополье. Дом помнил плохо, но в эту деревню мы иногда ездили к каким-то родственникам, пока они не переехали куда-то в Сибирь. Свой дом мы продали после смерти отца, я ещё не ходил в школу и помнил лишь смутно какие-то кусты, забор… Но где церковь та, кажется, знал, хотя и не уверен был, что легко найду. Ан нет – церковь одна, единственное каменное здание в деревне – пузатый купол гордо глядит в небо пунцовым золотом, и синеватая голубизна стен напоминает о весеннем небе, яро и щедро радующемся солнцу на фоне сена, навозных куч и истлевших сараев. Зашел, хотел спросить, огляделся – никого нет, тут же услышал, что где-то в углу ведут беседу двое. Я поневоле прислушался, не став прерывать.

– …Крестишься, раз желаешь. А сколько заповедей в христианстве, знаешь?

– Десять: Не убий, не укради, почитай отца и мать, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй… И нет Единого Бога, кроме…

– Достаточно! Живёшь ли жизнью общины, как часто причащаешься, блюдёшь ли пост?

– Но… – собеседница смутилась.

– Что скажешь на исповеди? – Молчание.

Без слов ясно было, что та в свои двенадцать-четырнадцать была в смущении…

– Как часто бываешь в церкви?

– А я с Богом и так беседую… Сама… – простодушно ответила она.

– Да кто ты такая, чтоб с тобой Господь беседы вёл!? Есть Церковь, есть Священство и мы – посредники между паствой и Всевышним… Да чтобы ты поняла, если б Дух Святой и вправду снизошёл до тебя?! Иди-ка, давай, понаберись уму, походи к службам исправно, а через пару месяцев приходи на исповедь, очистись от грехов, а там и поговорим. Следующий!

Я поневоле вздрогнул, мимо меня успела скользнуть девочка в платке, и я не смог её разглядеть, но она, кажется, всхлипнула и тут же закрыла дверь. Я остался наедине с настоятелем (или кто он?.. Не знаю…).

– Я бы хотел воды набрать канистру, – не дожидаясь расспросов, выпалил я.

– Вход со двора. Там служка дежурит, он поможет. С Богом, сын мой, с Богом…

Я поблагодарил и вышел, крестясь, куда было указано. Об услышанном разговоре ещё долго раздумывал на обратной дороге в автобусе, и совсем уже было углубился в свои мысли, но внезапно машину тряхнуло, и мотор, чихнув пару раз, предательски заглох, автобус понемногу стал сбавлять скорость и, прислонившись к обочине, встал. Из общего гама я понял, что сломалось что-то очень важное, и дальше всем предлагается пойти пешком. Я как-то заупрямился (сорок литров тащить на себе как-то не хотелось) и не сразу заметил, что автобус почти опустел. Когда все уже разбрелись, я стал оглядываться, и по тому, как на меня махнул рукой водитель, я понял, что ждать нечего.

Пошёл пешком. Просёлочная дорога, на моё счастье, была на открытом месте и легко высыхала после дождей. Последняя пара сухих дней сделала её проезжей – я шел по полю возле и не боялся брызг, хотя мне, кажется, уже было всё равно. Попутный транспорт как ветром сдуло. Пошёл так. Вскоре совсем недалеко от дороги заметил пруд, тот самый, на который с палатками ездили ночевать с ребятами в школе. Он почти зарос. Ни песка, ни мелкой гальки по берегам не было видно – теперь кромку воды, отступившей вглубь, окаймляла пожелтевшая осока и чахлый камыш. Берег, где раньше загорали – порос травой, а вода потемнела. Вспомнились слова нашего руководителя – биолога Анатолия Павловича: «Вам, ребята, повезло ещё, климат меняется, уже через десяток-другой лет пруд начнет заболачиваться, мелеть, система протоков и ручьёв… Хотя, вот если бы он смог «отойти» метров на сто пятьдесят левее или чуть больше к югу – то этого бы не было – там проходит…», – а что и как там проходит, и почему «так было бы лучше», я уже не помню.

Я огляделся. Как ни странно, пруд выглядел не так уж уныло – всюду разрослись трава и мох на старых брёвнах… – тоже жизнь, в конце концов… «Так просто всё в природе – Жизнь и Смерть… Ни о чём не жалеть, ничего не желать… Жизнь так жизнь, смерть так смерть – по воле неведомых причин, по строго заведённому календарю, так спокойно и безразлично. Интересно, а пруд хотел бы «отойти» метров на сто пятьдесят? – подумалось мне. – Наверное, нет. А я бы точно хотел… Всё-таки, человек без права выбора – не человек, как ни мудра природа в своём спокойствии – она живёт иначе… Чего-то в ней не хватает… – Просто проклятье какое-то, – мысленно выругался я – Чего не хватает-то?!..».

Привычка быть честным с самим собой сейчас возвращала его к этому чему-то, чего он сам не знал. На обратной дороге, пока он размышлял, ему опять написала Наташа, она дулась на то, что он долго не отвечал, и она не успела купить шкаф, а он какой-то совсем последний. Ей так хотелось… – Короче, если, как он вернется, они тут же не пойдут в «Неаполите рестарант» – не простит. Он устало вздохнул и выключил телефон – он всё-таки промочил ноги, измазался глиной и уже очень устал. Каких-то сил на выяснение отношений – не было.

Настроение было премерзкое. Бледное солнце, ещё с утра предвещавшее хороший день, сменилось мелкой моросью, которая готовилась стать снежной крупой. То и дело налетавший ветер и ранние сумерки красноречиво говорили о смене погоды, приближалась зима. Стараясь быть оптимистом, он попытался подытожить такое начало своего отпуска – и какой из всего этого он должен был извлечь урок? «Маму повидал, это – да. Совесть чиста, и руки, вроде, тоже… Но как-то не очень-то удалась поездка… Оля – замуж хочет, аж глаза сверкают, но всё в жертву, всё ради неё – Науки, куда ей эта одержимость?.. «Выходит за рамки науки», а смысл-то в чем?! Вот Васька – он простой мужик, но ведь даже в детстве рисовал лучше – горы, что-то в акварелях, что-то даже мне нравилось, любил вечером в поле бегать, коров на закате срисовывать, а теперь… У него к искусству один критерий – ценник. Про Витьку вообще лучше не вспоминать… Философ-водолей». Тут он споткнулся, и «приятная» тяжесть 40-литровой канистры саданула его по ноге. «Чёрт!!! Зачем она ей, эта вода?! ещё одно шарлатанское месиво, сто раз же предлагал лекарства какие, если нужны – всё, что угодно… Никитишна, тоже – что ей ничего не нагадала?! Дохлую кошку под порог зарыла, и то была бы помощь больше… Тоже мне чудеса на мыльной воде».

Успокоился, растёр ушиб, вспоминал прошедшие дни… «Что-то я словно из детства не выходил – и терпение-то ангельское (держись, Никитишна), и перед этим в рясе тоже оробел как-то, как ребенок… Ностальгия, что ли?..». «Ностальгия – первый шаг к старости», – вспомнил слова Витьки, да заново чертыхнулся – неприятно как-то стало совсем.

«…Интересно, а куда бежать человеку? В церковь?.. – Ну-ну, а эта девчонка-то в слезах от него убежала, а мне-то что – только каяться всю жизнь, что ли, или вообще – пойти утопиться осталось…». Память поневоле тут же толкнула его к воспоминанию о прудике, что остался за спиной и уже скрылся из виду. «В него – не хочется, это, конечно факт… Природа почему-то даёт только покой, а не жизнь», – философски изрек он. Поскольку вся эта поездка в итоге вымотала его едва ли не больше канистры в руке, он решил, что, видимо, «такова жизнь», и плюнул на всё это. Были и другие заботы – мёрзнущие руки и грязь, а, кроме этого, его начинал мучить голод. Не прихватив ничего с собой, он на всякий случай порылся в карманах. Нашел платок с крысиным хвостом – и уже засмеялся до слез – над собой, над этим глупым положением, над тем, что «такова жизнь». Посидел немного на канистре и пошёл дальше. Впереди уже показались первые городские дома, и, насколько мог, он прибавил шаг.

Но этим дело не кончилось. Не успев дотащиться до остановки и сесть «на транспорт», он увидел, что стоит у тех самых трёх Девятиэтажек. Три титана на фоне городской мелкоты. Немного поднялось настроение: «Всё-таки дошел, посмотрю хоть на это чудо инженерной мысли, всё равно здесь больше смотреть нечего…», но вдруг откуда-то зазвучала мелодия, он огляделся: на противоположной стороне играла губная гармошка, заливисто и, в то же время, просто. Постоял в нерешительности: «Зачем?..», – ничего не решил, но почему-то перешел улицу: «Так слышнее…», встал неподалёку. Длинная куртка и кепка набок скрывали уличного музыканта, а он стоял, не узнавая мелодии, просто слушал, и почему-то становилось теплее, но нет, не почему-то, а просто так. Он увидел стаканчик и стал рыться в карманах, когда к игравшему подошел старичок и не начал честить: «Что вы тут встали, попрошайничать?! Я – старик – не прошу милостыню, а вы – молодежь! Шли бы в совхоз – там работы моря! Пахать на вас всех надо! Нет, стоят, пиликают и бездельничают – подавай им тут – дармоедам…», – на всё это гармошка только яростней выводила трель. Ваня не выдержал, подошел ближе, и старик, видимо, не желая продолжать спор, зашагал дальше. Когда он отошёл совсем далеко, гармошка неожиданно смолкла.

– Вы не обиделись? – неожиданно для самого себя спросил Иван.

– На него?.. – и игравший поднял взгляд – музыкантом неожиданно оказалась рыжая девушка лет двадцати, в веснушках, ещё совсем смешная. Ваня опешил. Она, заметив его удивление, только засмеялась, и ответила после уже серьёзно:

– Нет, он вообще не слишком добрый, с ним бывает…

Ваня совсем растерялся, когда понял, что держит в руке мелочь на проезд, которую так и не бросил в стакан, не зная как поступить – не нашёл ничего лучше, как протянуть ей.

– Спасибо!..

– А почему ты играешь на улице?

– Нравится. Учиться музыке у нас негде – была музыкалка, да закрыли – я не успела закончить, а играть хочется. Дома надоедает всем, а на улице – как-то звонче выходит.

– Я думал, ты так зарабатываешь…

Она устало улыбнулась:

– Вы же – взрослый человек, вы же понимаете, что так не заработать… Стакан-то только потому и стоит, что просто иногда подходят, спрашивают куда кинуть… и только. Я вообще-то на кассе в универсаме работаю, скучно же так всю жизнь…

– Хочешь кофе?.. Она нахмурилась, но, оглядев его с головы до пят, снова рассмеялась.

Ваня даже немного покраснел, когда понял, что штаны он вымазал в глине по колено, а рядом с ним стоит алюминиевая сорокалитровка. Хорош кавалер. Но она просто улыбнулась и сказала:

– Хочу…

– Может быть, завтра утром, здесь же?..

Они обменялись улыбками. Одинаково простыми и безобидными. Он ей понравился – серьёзный и, в то же время, смешной, вроде бы не совсем дурак – наверное, просто порядочный, или показалось?.. Она ему – тоже – живая, яркая… Они обменялись телефонами – на всякий случай – и весь следующий день провели за кофе и прогулками, болтая о том, о сём. Когда настало время уезжать… Ну, в общем, в Египет с Наташей они не полетели… Всё сложилось немного иначе, чем он предполагал, но и не так пошло, как вы подумали, но это уже совсем другая история…

Если ты не можешь что-то найти. Любовь – это же тоже шанс.

– …Ты что, правда в такую херню веришь?

– Эээ, не знаю, я так живу… – Чёрт… Мне – стыдно, ему – неудобно. Марсель обычно поправляет грамматику и часто спрашивает меня, «…О чём это ты хотела»… Сегодня я отдала ему на корректировку этот рассказ – первый большой, толком почти законченный.

– …Это меня занимает… В конце концов, это же только аллегория.

Когда мне говорят, что таких людей не бывает, я думаю, что они правы, но мне удавалось прожить всё, что они чувствуют; интересно, а это означает, что меня для остальных людей тоже не существует… Или только то, что меня просто предпочтут не заметить?.. Чёрта с два, у меня слишком много свободного времени на работе!!! Я проработала в баре почти полгода, и так и не отучилась думать – наливая пиво, глядя на отражения, односложно отвечая и не замечая перемен. Глядя строго перед собой в глухую стену будущего сквозь осклизлую туманность настоящего – но не помогло. Я бросила учиться и читать, я даже стала портить то, что делаю, подражая кому-то ещё – но всё равно не смогла не думать. Я душила себя дешёвыми детективами и комплексами, страхами и ошибками, и это всё равно приводило меня сюда:

– Да, Марсель, я хочу это выпустить…

– Ну, не надо только потом обижаться… Поговорку про бисер сама знаешь.

Ну да… Фенечки из лапши, улитка, в краске, что мечется по бумаге – искусство, а я «так, погулять вышла»… Подумала-подумала и решила, что он – прав. Но и это не помешало мне думать дальше. Проклятая цепная реакция при броуновском движении породила спираль и вихрь, смыслы смешались, придя в ещё большее движение, и зародился ещё один мир. Я с ненавистью разбила эту дурную бесконечность об пол. Хрустальные крошки невинного стекла далеко разлетелись по залу. На миг все вздрогнули, но тут же снова пустились в пляс. Удовлетворив любопытство, я больше не была им интересна, стакан тоже – секунда славы и «стошесят» рублей вычета – известная цена за свои ошибки делает жизнь проще – так прозвенел конец первого акта. Кажется, мне стало легче.

ПОСТАНОВКА

Как бы ты не держался хорошего сценария «как изменить свою жизнь» – почему-то всё опять выходит из-под контроля и катится ко всем чертям. Теория, мой друг, суха, а древо жизни… – начинает плодоносить неожиданно, в самый неподходящий момент, засыпая незадачливого Ньютона яблоками в мире, уже свихнувшимся по теории относительности. И тебе остаётся читать свою роль дальше, сохраняя мину при плохой игре, стараясь не терять равновесия, и только надеяться на чудо, что всё ещё получится так, как ты мечтал….

Вообще-то, дела у нашей богадельни давно идут так себе: выручка падает, народу мало, и аренда поджимает – это не скрыть от основного состава, и вот каждый день находится умник, который грозиться отсюда уйти – старая, старая как мир, история борьбы гордости с куском хлеба. «Старички» видят это не в первый раз, и отлично понимают, – все, кто уходят, могут рассчитывать на самую искреннюю поддержку и понимание – понимание того, что он сэкономит фонд зарплаты, и шёл бы уже себе поскорей. Опытные одиночки знают свое дело, и, пока вы жалуетесь, живут дальше – тащат из кассы, торгуют в левак и клянчат чаевые, и, таким образом, все мы вместе катимся в яму.

Реальность встала перед нами во весь рост, неожиданно, одним прекрасным ранним утром. Роняя дешёвые декорации, и с трудом помещаясь в дверях, к нам завалились четыре крупных и шумных мужика.

– Так, это шо?

– Всё это завтраки во стиле, во французском, – уже лепечет кто-то из официантов.

– А почему народу нет?

– О, сир и бос, казна пуста, и мы не можем известить гостей…

– Гулять у меня пойдёшь, если завтра так же будет… А это кто тут вапще?

Так в нашу классику исторического идиотизма ворвался ренессанс. Всё было просто – когда дела пошли «ту-ту», хозяйка наших лизоблюдств, престарелая «королева Франции» – как мы звали хозяйку – продала ресторан. Короче, эти четыре были теперь тут дома.

Тех из нас, кто был в наличии – обложили апельсинами и, выставив в калашный ряд, стали перебирать. Почтенное рыцарство, как и положено, было при параде: огромные парики, бархатные камзолы, перчатки и яркие банты18 – заменяли дешёвые чёрные брюки, белые и чернильные рубашки, а платья официанток, хоть соответствовали моде, были скромны и коротки. Новый король сверкал глазами и плешью, неофиты, склонившись на одно колено, хором давали присягу – и каждый из них готов был сейчас пожертвовать жизнью во имя долга перед Государством, Его Величеством или Прекрасной дамой. В этот торжественный момент девушка, что висла на его лысочестве, оживилась: выплюнула жвачку и, скривив капризные губки, стала близоруко вглядываться в толпу новых слуг. Король только оправил мантию и пробасил: «Что-то вас много», – государство съежилось и затряслось, тишина раскатилась по залу испуганным ропотом – и смотр воинской доблести превратился в казнь. Головы летели направо и налево, умирая с достоинством, почтенные рыцари сдержано выражали свои чувства официанткам и красиво закатывали глаза. «За Францию!», – шептали, умирая, поверженные на ковровую дорожку – летя, сломя голову, в помойный ящик – старой и ненужной рухляди не было места на новом корабле, и воцарившаяся Несправедливость уже возносила новый флаг над растерзанной страной – «Свободу для винокрадов!» – что ж, новая власть – новый порядок…

Как работает кафе ресторанного типа они, конечно, понятия не имели. Управляющая Алина – мастер торгового сервиса19, сбивчиво пыталась что-то объяснить, но король был самодостаточен и твёрд – разговор вышел коротким, и через час заведение всё-таки покинули лучший официант, два бармена, помощник повара и все хостесс.

Ещё трое официантов от разбитых чувств и ужаса уволились сами. Наш круг стал узок и менее приятен, хотя вот некоторым повезло: Саша был выходной, Марсель сбежал по вопросам скисшего пива, а меня перед открытием унесло в магазин – потому что кто-то (не будем говорить, кто) опять разругался с поставщиками кофе, и зёрна приходилось покупать в супермаркете. Когда я вернулась, у ребят были серые лица, а я не досчиталась пары знакомых. Пошептавшись с Катей, я узнала, что эта кучка злопыхателей в углу – наши новые хозяева… О времена, о нравы! …Ещё через минуту я подошла с новым пакетом кофе к уже ошивавшемуся тут же за барной стойкой Марселю. Взгляд у него был какой-то дикий.

– Вы, кажется, обеспокоены, милорд? Ужели что-то исказить ваши черты посмело?

– Возлюбленная, поглядите сами…

Он открыл кассу и указал кивком – у меня всё ухнуло: там не то, что разменки – мелочи на кофе – там денег не было. Они же ещё не видели, не видели, не видели, не видели, не видели, нет, нет, нет???!..

– …Но кто из нас осмелился бы взять?! Какое горе… [руки со сцепленными пальцами то заломлены над головой, то опущены вниз]20.

– О, милая, возьмите ж себя в руки!..

– …Да, уж пора…

– …Так не пристало благородной деве причитать, я ради вашей чести буду воевать, пропажу отыщу и накажу злодея. Ради возлюбленной я ничего не пожалею, и вам клянусь в любви – ты будешь спасена.

– Молю тебя о помощи, любимый… И клятву принимаю от тебя…. – [сомкнутые ладонями руки тянутся к исполнителю роли властителя]21.

Это ж за четыре дня… Или год нашей работы за бесплатно. Или до семи лет. Машинально пошла опять протирать стаканы. Да! – это наивный фрейдизм22 и рефрен вечного неудовлетворения, а ещё потому, что в общепите обязательно надо найти что-нибудь простое, что станет твоим успокоительным неврозом, хотя потом ты всё равно сорвёшься на дорогом госте или коллеге…

– Нет!!! Не трогай автомат, я же его только что промыла, он незаряжен!! Дома у себя подливать кофе будешь!!! – Мы – люди искусства – все такие нежные…

Кто был за кассой? Я, а кто ещё? – никто. Ключ-то рядом, кто надо, знает, как взять, но ещё час назад все было. Пробивала только Катя – она не успела бы запихать всё по карманам, так как ключ от подсобки был у меня. Делая вид, что, как ни в чём не бывало, потянулась за очередной бутылкой гренадина23, я осмотрела «место преступления». Косяк – на полу лежали несколько пятаков и десятки – похоже, что кто-то прямо-таки вытряс кассу… Камеры бы, конечно, что-нибудь показали, но лучше пока не поднимать шуму. Всё тихо, значит, ещё никто не в курсе. Сколько они уже сидят?

– Ты ушла, через минут пять пришли они, стали знакомиться с заведением, потом пошли смотреть кухню и всё остальное, потом сели. Но это – по словам ребят, я – из-за пива ездил. В четверг довезут. Кстати, они нас уже купили – бабуля только что отдала им пакет какой-то, я так понял документы, и всё – adieu – свалила…

– Но что же с нами станет, благородный рыцарь? Возлюбленный, кто честь мою вернёт и возвратит награбленное в кассу?

– Да говори нормально, задолбала!

Вот вам и театр – без поэзии и слов… Сплошная физиология… Хотя я тоже уже наигралась с классикой… модерн и постмодерн… We’ve been expecting, and it comes…

Ладно, вопрос один: «Где деньги?!». Марсель не брал – я тоже, Катя – спрятать хорошо не успела бы (сумасшедший Microsoft Word тут же предложил «не усопла бы», – и я понимаю, что всё не так просто)… Прошло полтора часа. Можно было бы уже доехать до аэропорта. С ума сошла? – Ну, кто так из-за жалких трёхста с хвостиком тысяч стараться будет? Кого выгнали? Антон, Миша, Денис…

«…Обратите внимание, галерея парадных портретов «худших работников месяца» встречает вас героем простонародного происхождения, но доблестным и отважным это – Денис Безымяннов!».

Денис. Денис… – рос в неблагоприятном районе, убегал из дома, дружил со всеми и, как все, пил, сидел (пока только по лавочкам), пока некоторые уже успевали вернуться. Не кололся, не торговал… – он очень изменился, пока работал тут – увлекся французским, сначала по приколу, потом всерьёз, решил даже поступить в ВУЗ – в свои-то 23, даже готовился по ночам… Не думаю, что это он – было бы ради чего сидеть ночами, если всё так…

«Далее мы подходим к известному портрету графа Подкаблуковского Антона Сергеевича – посмотрите на этот надменный взгляд и неуместную позу – как вы понимаете, в эту позу его, конечно, поставила жена…».

Антон – недавно женился, крайне озабочен деньгами. Метался все из угла в угол, и ради хорошего места в нашем ресторане долго скулил. Смотреть на это было невыносимо – пришлось взять. Его стращала и укрощала жена – вся такая – Дольча Грёбана, высокий fashion – била копытом и рыла под нас, как могла… А потом всё уговаривала Антона брать побольше и, короче, опустила до мелочей… Дешёвый цирк – это жестоко, сейчас

Примечания