Русские простонародные праздники и суеверные обряды

Общий обзор. Введение

Одним из сильнейших средств к сближению людей и народов и одним из обильнейших источников к познанию внешней и внутренней жизни каждого народа служат его праздники с относящимися к ним суеверными обрядами, хороводами, песнями и играми. Вместе с первыми верованиями возникши в колыбели человечества, по откровению самой природы, при образовании первого общества, они выражают в себе древний быт народа, климат той страны, где он жил, его понятия об астрономии, естествоведении, нравственности – его верование, историю и поэзию. Как верование проникает целую жизнь народа, то и гражданские постановления и семейные обычаи связуются теснейшим союзом с его мифами и поверьями, с его преданиями и сказаниями, с колыбельными песнями его младенчества, к коему сердце невольно обращается во всех возрастах человека. Народные праздники, торжественно и радостно обнаруживая нравственные и религиозные чувствования, доставляют участникам в оных льготу и наслаждение. Нигде с такой полнотой и свободой не раскрывается личность народная, как в праздниках; нигде столько, как в них, не сближаются люди душою и сердцем. Там укрепляется старое и заводится новое знакомство, там обмениваются мыслями и чувствованиями, там частное делается общим, прошедшее и будущее обращается в сладостное настоящее: там любимый простор уму и разгул душ.

Большая часть праздников народных родилась в древнем язычестве, где с богослужебными обрядами соединяемы были судопроизводство и промышленность; от сего где был торг, там суд и расправа. Имея тесную связь с внешней природой и с внутренней жизнью народа, праздники ведут свое начало от его глубокой древности, входят в состав его истории, живописуют его дух и характер, намекают на коренный быт и на основные его идеи. Учрежденные по естественным эпохам года, они объясняются и освящаются мифами народными, кои содержат в себе поверья о божестве, человечестве и природе. Как поэзия жизни народной, они сливаются с символами и иносказаниями, песней и пляской – языком души и сердца, для всех понятным.

Все народы имеют природную склонность выражать торжественно радость и печаль. Сам Бог учредил и освятил праздники в народе еврейском для воспоминания своих к нему благодеяний, для возбуждения в нем благоговейных чувствований и для обвеселения сердец в дни покоя и свободы1. «Первые праздники у греков, – говорит Аристотель, – ознаменованы были радостью и благодарением. По собрании плодов земных народ сходился в избранные места для жертвоприношений и для веселия, ощущаемого им при изобилии благ земных»2.

Хотя праздники у всех народов древнего и нового мира имеют общие начала, как бы прирожденные человечеству, однако естественные и нравственные причины различия людей отличают оные по цели и выражению: от сего происходит различие в праздниках у воинственных и мирных племен, у земледельческих и пастушеских, у диких и просвещенных, у языческих и христианских, у жителей гор и долин, у восточных и северных народов. Вместе с переселением и смешением племен переселяются и смешиваются с другими их поверья и обычаи; от сего в римских праздниках находим следы греческих, в славянских – влияние тех и других, с примесью скандинавских, германских, финских и восточных.

Более или менее явственные останки славянорусского богоучения в язычестве заметны в поверьях, обрядах и праздниках народных, какие сохранились преданиями и доныне существуют в России и в тех странах Европы, где только прокладывало себе след славянское племя и где звучало его слово. Священные торжества у этого племени, подобно как и у других северных народов, сопровождались мольбами, обетами и жертвоприношениями, гаданием, пением и плясками или играми, общественными пиршествами и взаимными дарами: они служили к утверждению союза и братства, свойственного пастушеским и земледельческим племенам. Сии дни общего веселья, приурочиваясь к временам года, бывали у них днями судов народных и торгов, сроками работ и полюбовных сделок. У поляков gody значит народный увеселительный праздник, пиршество, которое у других славянских племен называется Swatki (Святки) и Lato. Русское слово торжество происходит от торга, сродного со свео-готфским torg. Самое слово праздник выражает упразднение, свободу от будничных трудов, соединенную с веселием и радостью. Праздник есть свободное время, освященное богопочтением, обряд — знаменательное действие, принятый способ совершения торжественных действий; последний содержится в первом.

Русские народные праздники, по ближайшему отношению к мифам и поверьям, к внутренней истории и древностям народа, составляют часть археологии – эортологию (вортг| праздник и Лоуод учение), или учение о праздниках, входящих в состав народного календаря. Различествуя по цели и сущности своей от церковных, христианских празднеств, древние праздники народа остались от древнего его быта как отечественные обычаи, обратившиеся в игру его жизни3.

Источником простонародных празднеств и обрядов суть верования и обычаи, кои дают им особенную форму и характер сообразно с местностью. От различия в духе тех и других происходит различие в самых праздниках, какое видим в России, по количеству великой и малой, по качеству белой, черной и красной. Древний летописец изобразил нам несходство нравов и обычаев у старожилов и заморских пришлецов в русском мире4, у которых были свои верования и обряды, как у племен, впоследствии населивших южную и северо-восточную Россию. Хотя у этих племен и потомков и преемников их открывается некоторое сходство в поверьях и обычаях; однако есть многие местные особенности, о коих гласит и пословица: Что город – то поров; что деревня – то обычай; что подворье – то поверье.

С переменой образа жизни и правления, веры и нравов переменялись в существе и виде своем или совершенно уничтожались древние мифы и праздники в русском мире, заменяясь священными, христианскими, или обычаями благочестивыми, кои противоположны были языческим. Ревность пастырей церкви истребляла капища и кумиры отечественных богов, строго запрещая суеверия, кои называли они в посланиях своих эллинскими, латинскими, бесовскими, дьявольскими5. О подробностях языческой религии умалчивают благочестивые летописцы наши, вероятно, чтобы самым напоминанием не подать повода к соблазну соотчичам, еще неутвердившимся в православии. Осуждая внешние языческие обычаи, обряды и поверья, как противные чистоте веры христианской, первые ее проповедники в России – греки не говорили о чуждых себе божествах, в честь коих по привычке совершались оные, и даже после введения христианской веры еще удерживались в народе древние суеверия, с коими он сроднился и не легко мог от них отстать; под видом обычной игры и потехи он уклонялся в дремучие дубравы или клети – совершать тайком заветные обряды. В двухвековое владычество татар над Россией священные уставы церкви, по выражению царя Ивана IV, поисшатались, и возобновились суеверные обряды, погапские обычаи, игры, коби бесовские, Радуницы, Русальи об Иванове дне и кудесы, кои запрещаются Стоглавом и о коих впоследствии предложится объяснение. Из летописи видим, что новгородцы в 1358 году «утвердились между собою крестным целованием играния бесовского не любити и бочек не бити»6. Кормчая, Номоканон, Стоглав, Духовный Регламент и пастырские послания святителей российских упоминают о разных поверьях язычества, кои из городов переселялись в села и деревни, от высшего сословия народа переходили к низшему. Сколь ни вытеснялись и ни искоренялись старые народные обычаи в век Петра I, однако они пробивались в разных местах и при разных случаях. Что истреблялось в одном месте, то удерживалось в другом. Нередко от древнего языческого богослужения оставались в народе одни принадлежности оного – игра, хоровод, песня, пиршество, заповедное дерево, камень, источник, городище, места прежних требищ, тризнищ, торжищ, или сборов праздничных7. Но как самородные, коренные мысли народа и признаки древнего его быта и верования открываются и в этих немногих остатках, то из них мы постараемся вывести черты его мифологии как основания праздников народных.

Дунайские славяне, известные византийскому историку Прокопию, VI века по Рождеству Христову, по свидетельству его, «признавали единым Богом и владыкою мира, Творца молнии; сверх того, почитали реки, нимф и других духов»8. Но когда сии славяне расселились и раздробились по северо-восточным странам Европы, то и религиозные понятия их смешались с понятиями тех народов, с коими они сближались; от сего и различие в мифологии славян юго-западных и северо-восточных, у которых единство мысли о божестве, происшедшее от первобытного единства верования, распалось на части и образы. Вероятно, что и религия заморских пришельцев слилась с религией финнов и славян, потому что те и другие находили сходство в божествах своих. Скандинавский Фиоргун (Fiorgyn), жизподатель, нечуждым показался славянскому Перуну (лвр огонь, piorun молния), оплодотворяющему землю, а Волос последних Валассу (Vali-àss, Val-ass) первых, как божества, покровительствующие земледелию и скотоводству. Скандинавский Бел, или Бал, божество огня и света, сходное с азиатским Балом, и Тор громоносный, с млатом в руке (Mjolner – молния) перешли в Белбога и Чернобога, означающих двойственность славянской религии, от коей германская различается своей тройственностью; скандинавский Один, или Водин, вероятно, преобразился в водяного9.

Великий князь Владимир I в язычестве своем, вместе с соединением разных народцев, населявших тогдашнюю Русь, соединил в стольном граде своем Киеве и семь их главных божеств, именно: Перуна, Волоса, Даждь-бога, Стрибога, Хорса, Семаргла и Мокоша. Кумир первенствующего из них, Перуна, обожаем был и на Днепре, и на Волхове, первый низринут был по введении христианства10. В Четьих Минеях св. Димитрия описываются следующие поставленные в Киеве Владимиром божества: «Начальнейший Перун, его же вероваху быти грому и молниям и облаком дождевым; вторый Волос, мнимый быти бог скотов; третий Позвизд, или Вихор, бог воздуха; четвертый Ладо, бог веселия; пятый Купало, бог плодов земных; шестый Коляда, бог празднования, в зиме бывающего, и инии меньшии боги, не точию в Киеве, но и по всем Российские державы странам»11. В большой Макарьевской Минее упоминаются только истребленные великим князем Владимиром идолы: Перун, Хоре, Дажб, Мокогиь, Волос.

Под влиянием христианства народ, забывая наконец своих главных богов, припоминал только второстепенных и особенно мифы физические, кои имеют предметом олицетворенные явления и силы естества, или символы житейских потребностей, каковы: Ярило, Купало, Лад, Чур, Авсепь, или Таусень, Значь, Веснянки, Осенянки и Зимнянки, Водяны, или Водяные, Моряны, Огняны, известные и карпатороссам, Ветряны, также Русалки12, Кикиморы, Карачуны, Яга-баба и Ведьмы. По мнению народа, в лесах владычествовал Леший, в полях Полевой, в домах дедушка Домовой, который бывал и Постенем, а в подпольях Лизуном. Все сии существа мифические более или менее входят в семейный быт простого народа, содействуют или противодействуют ему в жизни, ублажаются жертвами или изгоняются заклинаниями и особенными обрядами13, из коих многие недавно истребились. Только в 1765 году уничтожен Тихоном I в Воронеже, в 1771 году в Костроме Симоном, а в Твери Мефодием в 1805 году праздник в честь Ярила, нашего Ерота и Лингама14, который, по словам иерарха, в тех странах почитаем был за бога до введения христианской веры: Ярилу представлял избранный от мира человек, которого, перед заговеньем Петрова поста, обвязывали всякими цветами, лентами и колокольчиками и, надев на голову высокий колпак с лентами, водили с плясками по площади. Такое же почти празднество бывало в селениях Рязанской и Тамбовской губерний. Хотя Лады Нарушевич не находит ни в литовской мифологии, ни у германских славян, но у одних русских, у которых Ладо вспоминается в следующей пословице: Не надобно и клад, коли у мужа с женою лад15; однако в экземпляре Кромеровой истории, хранящемся в Рижской публичной библиотеке, написано старинным почерком следующее: «Ив наше время литовцы, равно как летты и кури призывают Ледо или Ладо около Иванова дня. Тогда, по старинному суеверию, украшают они цветами и древесными листьями источники и собирают травы, кои почитают полезными от всякой болезни». Ладе у карпато-россов празднуется в день Купалы. Наш Лад и Ладо, как купа, сходны с римскими Яном и Яною (Deiva Jana), богом солнца и богиней луны, воспеваемыми в Салийских песнях. Хотя Карамзин и говорит, будто неизвестно ни одной старинной песни, где бы воспевалось имя Купала16; но мы представим довольно таких песен. Купало и Купальница, как увидим, известны почти во всей России.

Сколько в России есть урочищ, запечатленных именами языческих богов и служащих местом для игрищ! Перун есть урочище в Новгородской губернии в Устюженском уезде; Перунина пустыня — в Весьегонском уезде на ручье Задворевском; Перуново, или Ладовичино, – в Ржевском уезде; Перунов – в Полоцком повете; Перу нова рень – в Киеве. Воспоминание о Волосе сохранилось в Волосовой улице, или Волосове, в Новгороде и в суеверных обрядах Опахиванья, или Коровьей смерти. Тур часто повторяется в названиях рек, гор, селений Туровых, Туровских. По Троицкой дороге близ Воздвиженского есть городец Белые боги, ныне Бельский стан, или Белухинская роща (кортомб), где, по старому преданию, на высоком холме стояла дубрава заповедная, а в ней было капище. Ярилом слывет ярмарка в Оренбургской губернии, а Купальницей — в Переславле-Залесском, где, подобно как в Ростове в XII веке, при царе

Василии Шуйском существовал камень (Волос, вероятно), в честь коего совершалось празднество 19 июня17. Подобно древним народам мира, у славян огромные камни были предметами обожания: следы сего доныне сохранились суеверием. Недалеко от Москвы близ села Архангельского в лесу находится яма, которую почитают местом идола Тучева, вероятно, аэролита, упавшего из тучи. В описании древних городов русских дальних и ближних упоминается Корочюпов камень18. В Тульской губернии в Одоевском уезде у простолюдинов находятся в великом уважении два больших камня: Баш и Башиха, подобно Черемисскому Чембулатке; на Ладожском озере, на острове Коневце, лежит в лесу Конь-камень, коему в XV веке ежегодно приносили в жертву коня19, а в Ефремовском уезде на берегу Красивой Мечи вокруг Коня-камня совершается Опахиванье во время скотского падежа. Доселе еще не истребилось в простом народе особенное почтение к некоторым колодезям или студенцам и озерам, коим, по свидетельству летописей наших, он приносил требы и там совершал гадания и омовения, также древним дупловатым деревьям, особенно дубам, кои и в северной Германии почитались священными даже по водворении христианства.

Вообще всё, что сохранилось в народе преданием от древнего богоучения, более и более принимало форму простого суеверия и, теряя коренное свое значение, присоединялось к христианским праздникам и обрядам в виде старого обычая и поверья; нередко невежество и закоснелая привычка смешивали давно знакомые им принадлежности языческих божеств с христианскими святыми, с торжествами церкви – обряды капищ идольских, на месте коих большей частью сооружены первые церкви или часовни, какие находятся в Киеве, Новгороде и т. д. Невозможно было искоренить одним разом то, с чем свыклась душа и что поддерживало самобытность народа, который старался удержать празднества и поверья своей древности потому еще, что они соединены были с различными играми и увеселениями. Константин Великий, уже по введении христианской веры в империи, не запретил продолжать древние обычаи, в постановлении своем касательно оных. Великий князь Владимир I, уже просвещенный Евангелием, допускал некоторые обычаи старинные – живяше по устроению дедню и отчу20. Из снисхождения к закоснелым суевериям и простоте ума народа проповедники христианской веры, желая ослабить языческие суеверия, терпели их между самыми христианами21, у которых унижались оные превращением в потехи и увеселения; они переводили имена отечественных богов народа на имена святых, и чем прежде в его быту заведывали первые, тем в последствии стали заведовать другие: от сего, вероятно, произошли прозвания святым, заимствованные от стихий, климата, времен года, от предметов домашнего быта и сельских трудов, например: Борис и Глеб, в Белоруссии – черный и белый хлеб, по всей России – Илья Пророк, представитель грома, заступивший место Перуна22, св. Иеремия – запрягальник, св. Феодосия – колосяница, св. Агриппина – купальница и т. д. Св. Власий заменил низверженного Волоса, бога скота, о котором доныне напоминает праздник Вел-окс, отправляемый мордвою, потомками ростовской мери; Богдан заместил Даждь-бога. И наоборот, иногда христианским святым невежество черни придавало вид кумиров своего язычества: так св. Крестителя Иоанна оно обратило в Купалу, св. Вита на острове

Рюген, по свидетельству Гельмольда, – в Свето-вида на белом коне, или святого витязя, которого смешивали со св. Георгием23; даже святые иконы называли богами и святые церкви – божницами. Поморяне в 1124 году изъявляли желание поклоняться и старым божкам своим, и вместе Иисусу Христу; в старинных песнях русских Троица и Богородица воспеваются вместе с Ладо. Потом собственные имена богов переходили в нарицательные, подобно как они прежде из нарицательных сделались собственными, отличая предметы чувственные, их действия и свойства, например: Перун, Погода, Лад, Чур и т. д. Возбужденное благоговением к христовой вере омерзение к древнему идолопоклоству превращало имена богов в ругательства – Тора в черта, в немецкого Thor болвана, дурака, сходного с черемисским чортом, Буга, или Бука, – в пугалища, кумиры богов – в болваны и чурбаны24, также самых божичей, не упоминая их настоящие имена, просто называли бесами.

Чествовать предметы своего благоговения праздниками сродно человеку, для которого верование заключает в себе протекшее и будущее, божество и мир духовный, природу и его самого. В его праздниках выражаются его обеты, надежды и воспоминания собственного прошедшего, которое для него становится кумиром. С истреблением внешнего идолослужения при введении веры христианской в Россию понятия тогда преобладавшего язычества, внедрясь в дух и быт народа, проявлялись в древних праздниках его и поверьях, даже христианские торжества церкви получали названия языческих, как, например, Русальская неделя, Купало, Радуница. Но праздники церковные и народные по духу и цели своей различны, хотя суеверие и невежество примешивают одни к другим. Церковные праздники, кои свидетельствуют об истине событий, составляющих сущность веры христианской, представляют разительную противоположность с древними языческими, простонародными, ибо одни, как живые уроки об истинах евангельских, введены церковью для возбуждения в нас благоговения и благодарности к Богу25, а другие, созданные свободной фантазией народа во тьме язычества, имеют отношение и приложение к древнему его быту, жизни, и как поэтическое выражение оных. У первых – предметом духовность, у других – более чувственность: одни возбуждают благоговейные и высокие ощущения, а другие обращаются в веселие и забаву, каким предается народ по естественному влечению поврежденного человечества и по укоренившейся привычке. Хотя последние иногда совпадают с днями первых, но мы будем рассматривать отдельно простонародные праздники русских славян как остатки языческих от христианских торжеств, подчиняя первые, сколько возможно, условиям времени и места.