Воспоминания о службе в Финляндии во время Первой мировой войны. 1914–1917
Летом 1917 г. руководство социал-демократов пришло к выводу, что в России явственно наметился переход к реакции, что в конечном счете вообще могло заставить распроститься с надеждами на расширение автономных прав, не говоря уже о независимости. Сторонники быстрейшего получения самостоятельности Финляндии в буржуазных партиях, напротив, полагали, что в России происходит углубление революционного процесса и чтобы избежать переноса его последствий в Великое Княжество, необходимо ускорить движение в сторону закрепления автономных прав и упрочения исполнительной власти. Настойчивость, с которой Токой будет добиваться утверждения сеймом закона о власти, станет не только свидетельством того факта, что первое в истории страны социалистическое правительство оказалось в тупике, но и свидетельством явного желания направить недовольство широких масс (безработица, дефицит продовольствия и пр.) в русло борьбы за независимость.
До предела взаимоотношения с Временным правительством были ухудшены принятием в ночь на 19 июля финляндскими парламентариями закона о власти, предоставлявшего сейму право утверждать законы, созывать и распускать высший законодательный орган, назначать новые выборы в сейм и высших должностных лиц, и закреплявшего за имперскими властями только сферу внешней политики и военные дела. Правительство Керенского в долгу не оставалось: шло постепенное наращивание военной силы в Великом Княжестве, замена наиболее неблагонадежных частей. Так, 12 июля в Финляндию начали перебрасывать 5-ю Кубанскую казачью дивизию. Этим определенно демонстрировалась готовность в случае чего прибегнуть к помощи военной силы. После издания 31 июля манифеста о роспуске сейма выяснилось, что помощь армии не потребуется. Роспуском сейма и назначением новых выборов была создана иная политическая ситуация. Уход сената Токоя и приход к власти «сената-обрубка» Э. Сеятеля знаменовали собой не только устранение от правительственной власти социалистов, но и резкое изменение динамики внутриполитических процессов в Финляндии. Заявление сенатора А. Серлахиуса, сделанное после падения сената Токоя, о том, что страна идет к анархии, что попытки управления ею без использования властных методов, полагаясь исключительно на здравый ум народа и добрую волю, оказались неудачными – вовсе не было политической риторикой. Стоит, однако, заметить, что вольно или невольно раскачивавшая маятник революции СДП в целом не оказалась способной толково разъяснить, зачем же требуется такой накал страстей, ведь даже когда два месяца спустя появилось знаменитое «Мы требуем», один из лидеров социал-демократов О. В. Куусинен был вынужден признать, что содержащиеся в этом ультиматуме требования не являются таковыми, чтобы ради них совершать революцию.
Что оказалось для социалистов воистину горькой чашей, так это поражение на выборах в сейм 1–2 октября. Выяснилось, что в целом доля сторонников социалистов в электорате снизилась. Выборы 1917 г. показали – СДП достигла фактически максимального результата, потеряв при этом 11 мест в сейме. Выборы показали еще одно. Значительная часть наиболее радикально настроенных в вопросе о независимости избирателей отдали свои голоса не СДП, а Аграрному союзу, отказавшемуся от предвыборного блока с буржуазными партиями. Это говорило о том, что как ни осторожно действовали социал-демократы в своих контактах с революционно настроенными выборными органами российских воинских частей в Финляндии, иногда даже стремясь нейтрализовать их активность, а вовсе не заручиться их поддержкой, буржуазной пропаганде удалось заронить зерно подозрения в лицемерии социал-демократов в деле независимости среди определенной части ранее поддерживавшего их электората.
Очередная – Октябрьская – революция в России также создала новую ситуацию для Великого Княжества. 27 ноября (н. ст.) был сформирован новый состав сената во главе с П. Э. Свинхувудом. До этого 15 ноября (н. ст.) верховная власть в Финляндии стала прерогативой сейма. До признания советской властью независимости Финляндии оставалось всего несколько недель.
Казанцев в своих воспоминаниях уделяет большое внимание зарождению и развитию активистского движения в изначально лояльной Российской империи Финляндии, процессу и методам формирования из финляндцев Королевского прусского егерского батальона в германской армии, а также в целом неэффективной борьбе русских властей с активистским движением и вербовкой в германскую армию. Воспоминания охватывают практически весь период мировой войны, однако значительную часть их составляет описание революционных событий в Гельсингфорсе, убийств русских офицеров Балтийского флота и образования советов рабочих и солдатских депутатов. Безусловно, он не был свидетелем большинства описываемых их событий тех двух-трех дней в Гельсингфорсе в начале марта 1917 г., когда поднялась волна матросской стихии. Многое из того, о чем повествует Казанцев, почерпнуто им из опубликованных воспоминаний очевидцев, многое – из рассказов тех, с кем ему лично приходилось встречаться. Однако та надрывная эмоциональность, с которой он рассказывает об этих событиях, так же как и их хроникальная детализированность, производят впечатление неизменного присутствия автора во всех событиях разворачивающейся трагедии.
В дни февральской революции на Балтийском флоте погибли около сотни офицеров: в Гельсингфорсе около 45, немногим меньше в Кронштадте, в Ревеле – пятеро, в Петрограде – двое. Помимо офицеров погибли свыше 20 боцманов, кондукторов и сверхсрочников, четыре офицера покончили с собой, 11 пропали без вести. Аресту в Гельсингфорсе подверглись полсотни офицеров. Причины зверских убийств выжившие офицеры склонны были впоследствии объяснять действиями шпионов и провокаторов. Именно такая версия представлялась наиболее соответствующей истине, например, в случае с убийством вице-адмирала А. И. Непенина, когда волна самосудов (в ночь с 3 на 4 марта 1917 г.) уже схлынула. Однако российский историк М. А. Елизаров, исследовавший левацкие настроения на флоте в бурные события 1917 г. и первые послереволюционные годы, вполне уместно замечал, что никем не руководимое движение все-таки в основном выбирало не случайные жертвы. Та же толпа матросов, из которой раздался выстрел в спину Непенину, знала настроение проходившего в те же минуты гарнизонного митинга, высказавшегося резко против Непенина и избравшего командующим Балтийским флотом адмирала А. С. Максимова. Причины, по которым выбирались жертвы, были самыми различными: политические, сведение личных счетов, наличие немецкой фамилии. Не следует забывать и о том, что некоторые из матросов ранее добровольно сотрудничали с охранкой. Не случайно среди матросов бытовало мнение, что в числе убийц были заметавшие следы такого рода «добровольцы».
В «Оде революции» Владимир Маяковский очень точно передал атмосферу тех мартовских дней:
Ты шлешь моряковна тонущий крейсер,туда,где забытыймяукал котенок.А после!Пьяной толпой орала.Ус залихватский закручен в форсе.Прикладами гонишь седых адмираловвниз головойс моста в Гельсингфорсе.Не вызывает удивления то обстоятельство, что ни одна из политических сил не оказалась заинтересованной в расследовании и наказании убийц. Временное правительство отнеслось к произошедшему как к некой неизбежности, что, в сущности, лишь являлось свидетельством зыбкости самой новой власти. Для вождей левых партий (от эсеров и меньшевиков до большевиков) наличие жертв являлось своего рода свидетельством того, что происходящее именно революция, а не государственный переворот. Достаточно вспомнить в связи с этим инициативу с захоронением жертв революции на Марсовом поле в Петрограде.
Самосуды в начале марта не были последними. После подавления выступления Корнилова на кораблях матросы стали брать у офицеров подписку в том, что они осуждают мятеж Корнилова. Отказавшихся подписывать расстреливали. На линкоре «Петропавловск» такая участь постигла четырех офицеров. В Або был расстрелян начальник воздушной станции, в Выборге —11 офицеров. Следует сказать, что Гельсингфорсский ревком, как и другие выборные органы, стремился остановить новую волну самосудов. Так, в начале сентября им было издано специальное постановление, категорически запрещавшее самосуды. Центральный комитет
Балтийского моря (Центробалт), созданный в конце апреля 1917 г. для координации действий флотских комитетов, схожие решения выносил дважды – 31 августа и 3 сентября.
Казанцев неоднократно упоминает о роли большевиков в событиях в Гельсингфорсе. Однако среди моряков в столице княжества наиболее прочными позициями обладали эсеры. На Балтийском флоте численность их организации намного превосходила большевиков. К маю 1917 г. в Гельсингфорсе эсеров насчитывалось до 15 тыс., тогда как большевики в своих рядах имели не более 3 тыс. Во флотских эсеровских организациях преобладали левонастроенные эсеры, не считавшие грехом действовать вопреки указаниям партийного руководства. В отличие от эсеров и большевиков позиции анархистов среди флотских экипажей кораблей, стоявших в Гельсингфорсе, были относительно слабы. Слава анархистского досталась только флагману Балтфлота – линкору «Петропавловск». Казанцев о событиях на этом корабле повествует довольно подробно. Только к осени 1917 г. влияние анархистов стало более заметным.
Воспоминания Дмитрия Леонидовича Казанцева были написаны в 1931 г. Начало 1930-х гг. в истории Финляндии было богатым на события. Политическая ситуация в стране была предельно напряжена, Лапуаское движение – на подъеме. Радикальные правые элементы организовали похищения различных политических деятелей, прежде всего коммунистов и социал-демократов, но в числе похищенных оказались и бывший президент страны Стольберг со своей супругой. Самые радикальные представители движения требовали создания в стране режима сильной власти. Достижение этой цели считалось невозможным в рамках парламентских процедур, поэтому и требовало использования особых методов воздействия на государство. Законные методы и процедуры отнюдь не отвергались, но считались приемлемыми лишь до тех пор, пока могли служить целям
Лапуаского движения. Однако, если законность оказывалась не совместимой с «благом Родины», на первый план выступала высшая форма справедливости – закон Лапуа, оправдывавший все самые радикальные меры. «Мы делаем, что нам нравится, другие делают то, что могут», – говорил лидер движения Вихтори Косола. Чем-то происходившее должно было напоминать Казанцеву события 1917 г. Возможно, эта напряженная политическая атмосфера добавила эмоциональности его воспоминаниям.
Рупасов А. И.
Воспоминания о службе в Финляндии во время Первой мировой войны 1914–1917
Глава 1
Активистское (егерское) движение в Финляндии, история его развития и сформирование из финляндцев Королевского Прусского егерского батальона 27-го в германской армии. Меры борьбы русских военных властей в крае с активистским движением и вербовкой в германскую армию
Активистское движение, появившееся в Финляндии почти в самом начале войны нашей с Германией, не было новым. Оно явилось лишь выявлением в новую форму тех движений, которые давно существовали в крае и начало коих следует искать еще в те времена, когда краем управлял генерал-адъютант граф Берг. Эти организации, первоначально пассивные, затем понемногу начали изменять свой характер. После расформирования в 1900–1905 годах финских войск, когда главари сепаратизма увидели, что нет более той точки, на которую можно было бы опереться, а раздробленные при упразднении части, распыляясь, могли стать совершенно бесполезными для дела, то было решено создать в крае ряд организаций, которые могли бы послужить средством к объединению и созданию обученных военному делу кадров. Удалось это сделать только в период наших неудач в войне с Японией образованием полицейского резерва в городе Гельсингфорсе, своей численностью во много раз превышавшего действительную потребность в городовых во всей стране. Затем в каждом городе и даже общине были образованы добровольные пожарные дружины, обучавшиеся два раза в неделю летом военному строю. В печати 1906 года возник союз «Войма», а когда он был ликвидирован русским правительством, то появились различные стрелковые общества, спортивные и атлетические организации и т. п.
В таком виде находилось это дело перед нашей войной с Германией.
Настроение населения края в начале войны было не только лояльное по отношению к России, но даже дружелюбное, показателем чего могут служить сердечные проводы населением городов уходивших на войну войск и отзывчивость на нужды наших раненых. Впрочем, стоявшие в течение 25 лет в крае финляндские стрелки и артиллеристы смело офинились, переженившись на местных уроженках, особенно полки 1-й стрелковой бригады, где половина офицеров была в родственных связях с местным населением. Когда война начала принимать затяжной характер, а германцам удалось занять часть нашей территории, то главари движения начали очень осторожно зондировать почву для возобновления своей деятельности.
Заветным желанием было, конечно, восстановление финских войск. Вот поэтому, когда начались тяжелые бои под Люблиным и Холмом и из Финляндии были взяты 67-я и 84-я пехотные дивизии и заменены ополченскими дружинами, активисты решили, что настала пора действовать. Было решено узнать, как к этому вопросу отнеслось бы военное начальство края. Для выполнения этого щекотливого поручения был выбран отставной генерал Лоде, некогда служивший в русских войсках.
Начальник штаба войск, расположенных в Финляндии, генерального штаба полковник Фалеев уклонился от беседы с генералом и направил его к гельсингфорсскому коменданту генерал-майору Лобановскому, ссылаясь на то, что на последнего возложены обязанности как на начальника местной бригады по приему добровольцев в войска, в том числе и финляндцев.
В произошедшем с комендантом разговоре генерал Лоде предупредил, что он является выразителем мнения весьма широких кругов населения, а потому просит генерала Лобановского отнестись особенно внимательно к тому, что он имеет сообщить, и начал развивать мысль о том, что теперь, когда Россия особенно нуждается в каждом солдате, Финляндия, по примеру прошлых войн 1854–1856 и 1877–1878 годов, горит желанием прийти на помощь империи и выставить под ружье все способное носить оружие население призывного возраста, что, по приблизительному подсчету, составило бы около 60 тысяч человек, или один армейский корпус. Таким образом, русские войска могли бы быть из края выведены и употреблены на более нужных участках обширного фронта, выделив, конечно, инструкторов для обучения финских войск и оставив части специального назначения.
Молчавший в течение всего разговора генерал Лобановский сказал, что он приветствует такое патриотическое решение тех кругов населения края, выразителем коих генерал Лоде является, и что следует немедленно сделать необходимые представления, ибо разместить в Финляндии около 60 тысяч добровольцев будет весьма трудно, так как и сейчас казармы не вмещают в себя войсковые части, и приходится прибегать к отводу помещений от городов, занимая помещения учебных заведений, что, конечно, отражается на нормальном течении учебной жизни. Вопрос этот технический будет настолько серьезен, что его нужно сначала разработать. Ясно, что невозможно сразу отправить в Россию такое количество людей, нужно открытие в крае приемных, сборных и питательных пунктов, необходимо, наконец, назначение врачей и пр. Лоде согласился с приведенными доводами и просил разрешения переговорить о технической стороне этого вопроса с видными деятелями края и тогда явиться для продолжения разговора.
Продолжение разговора не замедлило последовать, причем после первых фраз выяснилось, что генерал Лоде имел в виду не прием финляндцев в русскую армию добровольцами, а восстановление упраздненных войск. На это комендант возразил, что этот вопрос не входит в круг его полномочий, и предложил обратиться в штаб войск. Начальником штаба уже был генерального штаба полковник Изергин, который, заслушав генерала Лоде, заявил ему, что по этому делу ему надлежит прежде всего обратиться к финляндскому генерал-губернатору, через которого это дело только и может быть возбуждено как через главного начальника края.
– То есть это значит обратиться к генералу Зейну? – перебивая полковника Изергина, спросил генерал Лоде.
– Да, через него.
– В таком случае те круги, которые меня уполномочили на ведение беседы с вами, просили заявить, что происходившие переговоры они просят считать недействительными, так как считают для себя совершенно неприемлемым всякое касательство к этому делу генерал-лейтенанта Зейна.
Таким образом, когда отпали попытки восстановить упраздненные финские войска, активисты решили обратиться за помощью к Швеции в виде разрешения посылать туда добровольцев для обучения военному делу, но последняя категорически отказалась даже разговаривать на эту тему.
Тогда руководители активного движения решили направить наиболее непримиримую молодежь в германскую армию. Кому эта мысль явилась впервые, мы не знаем, но можем предположить, что она пришла от активистов, находящихся за границей. Небольшая группа людей, принадлежавших к составу Императорского Александровского университета в Гельсингфорсе, которую выбрали старейшины движения в инициативе зарождавшегося дела, собрались поздней осенью 1914 года в доме студенческой корпорации «Остроботния»[1], где под влиянием убеждения более старших по возрасту товарищей решила, что единственным способом уничтожить зависимость Финляндии от империи является обращение за помощью к Германии. Мысль эта была наиболее ярко выражена магистром Вяйне Кокко, а на организационном совещании присутствовали, кроме упомянутого, магистры Кай Доннер (известный исследователь сибирских инородцев), И. О. Руут, П. X. Норрмен, К. Каллиала и учитель гимнастики В. Е. Тиири. Пропаганда этой идеи среди местного студенчества, конечно, не встретила затруднений и в последние дни октября 1914 года. Каждая корпорация, уже выбравшая из своей среды представителей в центральный комитет, приступила к объединению. Это тем легче было сделать, что ректор университета статский советник Эльт сам принимал активное участие в сношениях комитета с Германией. Несколько дней спустя старые активисты приняли у себя избранных студентами магистров (П. И. Хюннинен, И. О. Руут и П. X. Норрмен). Среди присутствующих были профессора Императорского Александровского университета Рафаэль Эрих, Т. Хомен, Е. Эстландер и личный советник Т. Хейкель.
Все партии края выказали живейший интерес к делу, даже социалисты в лице самого О. Токоя и магистра Вийка. В конце концов было решено послать в Германию для военного обучения 150 человек молодежи из числа студентов, и с этой целью выехал в Швецию школьный советник – барон Адольф фон Бунсдорф. Необходимо заметить, что с самого начала нашей войны с Германией все проживавшие там финляндцы не были арестованы германскими властями и заключены в концентрационные лагеря, как-то было поступлено с прочими русскими подданными. Вот таким-то отношением немцев к финляндцам чрезвычайно умело воспользовался некий Фриц Ветергоф, проживавший с 1912 года в Берлине. Ветергоф – в прошлом незначительный чиновник и владелец адвокатского бюро при городе Тавастгусе.
С первых же дней войны он сумел организовать при Военном министерстве в Берлине бюро, которое, с одной стороны, ведало проживающими в Германии финляндцами, а с другой – являлось организацией осведомительного характера. Политической стороной бюро ведал сам Ветергоф, а военной – обер-лейтенант фон дер Гейден. Бюро это, окончательно сформированное к весне 1915 года, было в темной связи с проживавшими в Стокгольме политическими эмигрантами Конни Цильякусом, Юнасом Кастреном, доктором Германом Гуммерусом, которые служили звеном для сношений с родиной. Доктор Гуммерус ведал при посредстве шведской прессы политической пропагандой в Швеции, направленной против России.
Так как организация Ветергофа только налаживалась, то Гуммерус вошел в сношения с проживавшим в Берлине после отъезда из России бывшим германским консулом в Гельсингфорсе, коммерции советником Гольдбек-Леве. Была также сделана попытка привлечь на свою сторону общественное мнение в Швеции, часть населения которой, главным образом придворные круги и корпус офицеров, была за войну с Россией. Особенно горячо агитировал путешественник Свен Хеддинг. Однако все усилия заинтересованных лиц впутать в эту интригу Швецию остались тщетными.
Только в начале января 1915 года германское правительство решило использовать финляндцев для партизанских целей в русском тылу и дало согласие на прием и обучение в Локштедтском лагере близ города Гамбурга 200 молодых людей.
Для руководства и обучения был подобран надежный кадр во главе с таким знатоком бойскаутского дела, как бывший организатор и председатель Pfadfinderbund’a в Германии майор Байер, выбравший себе помощниками капитанов Баде, Юста, Кнатса и Хельдта. Надо было посылать молодежь. Ограничения к выезду за границу финляндцев, хотя бы и призывного возраста, не существовало, так как Финляндия была освобождена от исполнения воинской повинности натурой, а потому нюлландский губернатор генерал-майор Виднэс беспрепятственно выдал свыше 100 заграничных паспортов, не придав какого-либо значения такому массовому отъезду молодых людей за границу.
Однако на это обратили внимание начальники пропускных пунктов. Дело в том, что ежедневно не только все пропускные пункты, но даже все полицмейстеры края должны были доставлять списки всех приезжающих и отъезжающих лиц, которым велся в штабе войск особый учет. Таким образом, было обращено сначала внимание на большой процент заграничных паспортов, выданных нюлландским губернатором, а затем и на возраст выехавших. Начали производить расследование, сильно затянувшееся, и одновременно штаб войск просил генерал-губернатора об издании обязательного постановления для Финляндии с воспрещением выезда за границу молодых людей моложе 38 лет, а потом этот возраст был увеличен до 45 лет. Кроме того, было подано обязательное постановление об отлучках за границу или о нелегальном переходе границы.
ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ
об ответственности за нарушение правил
об отлучках за границу или о переходе границы
Ввиду объявления Финляндии на военном положении сим, на основании статьи 19 Правил о местностях, состоящих на означенном положении (Сб. пост.
В. К. Ф. 1909 года № 73), постановляется на время действия в крае военного положения нижеследующее:
I. Виновные:
1) в отлучке за границу без надлежащего паспортного документа или с иным нарушением установленных относительно таковых отлучек правил;
2) в переходе границы, хотя бы и с надлежащим паспортным документом, но тайно или помимо установленных для такового перехода пунктов;
3) в попытке совершить означенные в пунктах 1 и 2 деяния или в оказании таким деяниям какого-либо содействия подвергаются в административном порядке заключению в тюрьму на срок до трех месяцев или денежному штрафу до восьми тысяч марок.
II. На разрешение дел по сему постановлению уполномочиваю губернаторов подлежащих губерний Финляндии.
III. Настоящее обязательное постановление вступает в силу немедленно по его обнародовании.
Финляндский генерал-губернатор,
генерал-лейтенант Зейн
г. Гельсингфорс, 17/30 декабря 1915 года № 54
Постановление тоже было издано не сразу. Можно сказать, прошло после отъезда месяца два, а военные власти не предприняли в этом направлении никаких мер. За этот промежуток за границу успело выехать уже до 160 человек, за что они могли ответить только штрафом. Первой мерой было учреждение финляндской пограничной охраны, сформированной из 1-й Петроградской пограничной императора Александра III бригады, каковая и прибыла в Финляндию в конце марта месяца 1915 года.
Прибытию ее предшествовала рекогносцировка границы, произведенная полковником Перцовым совместно с окружным воинским начальником в городе Бьернеборг подполковником Гольмбергом. Лица эти объехали всю прибрежную полосу от города Або до города Торнео и разбили ее на участки. Подполковник Гольмберг рекомендовал устроить еще вторую линию контроля от города Кеми через Рованиени до строящейся Мурманской дороги, доказывая, что этот вариант будет иметь более существенное значение, чем охрана линии от Торнео на Карунки, и его предположение впоследствии оправдались на деле. Бригада заняла линию охранения от города Або через все прибрежные города, через Торнео на ст. Карунки и далее к северу. Мера эта была очень продуманна, и предполагалось, что она принесет сразу же осязаемые результаты. На самом деле во многих местах оказались прорехи, что и увидит дальше читатель. Шила в мешке не утаишь. Также большое число уехавших из края не могли остаться незамеченными дтя маленького населения городов. Начались разговоры между сердобольными родителями, дошедшие вскоре до полиции и русских властей, а вслед за ними появились уже определенные жалобы со стороны тех же родителей на вербовщиков, сманивших бог знает на какую авантюру их детей, от коих давно нет никаких известий.