Алмазы перуанца

Бенно повиновался, затем осторожно стал пробираться в свою комнату. Плотно закутавшись в одеяло, бедный мальчик, несмотря на теплую летнюю ночь, дрожал как в лихорадке. Что-то принесет ему наступающий день?

Вопрос этот гвоздем засел у него в голове.

Долго-долго не мог заснуть бедняга, а на следующее утро проснулся со страшной головной болью, его знобило, и он был бледен как полотно, но, несмотря на все это, пошел в гимназию: просидеть целый день одному в крошечной комнатке, не видя ни души живой, не имея с кем сказать слова, было бы совершенно невыносимо.

Но вот по окончании классов волей-неволей приходилось идти домой, а затем дома предстояло неизбежное объяснение с дядей, объяснение, в котором он, Бенно, не мог скрыть случившегося, не мог, если не хотел лгать, – а лгать он не хотел: пусть будет, что будет, но надо идти навстречу неизбежному!

У калитки его поджидал Гармс. Его доброе старческое лицо казалось встревоженным и взволнованным.

– Слушай, – сказал он, – господин сенатор спрашивал тебя и приказал, чтобы, как только ты вернешься, немедля шел к нему!

– Ладно, иду! – вздохнул Бенно, и как ни готовился к этому объяснению, все же сердце его судорожно забилось при словах старика.

Гармс тихонько вздохнул.

– Учти, голубчик, что сенатор сильно не в духе, – шепнул он на ухо своему любимцу, – видно, ему опять насплетничали что-нибудь! Но если с тобой случится беда, не забывай, что я здесь, во мне ты всегда найдешь и опору и поддержку, мой милый мальчик!

– Знаю, Гармс, мой верный и надежный друг! – растроганным голосом сказал мальчик и, положив форменную фуражку и книги на стол в своей комнате, прошел в гостиную, где его ожидал дядя.

Тот прохаживался медленными шагами от окна к двери и от двери к окну, у которого сидела в кресле бабушка, тревожно ожидавшая прихода своего внука.

– Подойди-ка сюда, – сказал сенатор, увидев входящего Бенно, – я хочу получить от тебя одно разъяснение. Мальман сказал мне, что видел тебя вчера в одиннадцатом часу ночи за городскими воротами! Правда ли это?

– Да, дядя!

– Где же ты изволил быть в такое позднее время?

Бенно, собравшись с духом, твердо и спокойно отвечал:

– На поле Святого Духа!

– Что я слышу! У паяцев и канатных плясунов! И Гармс дал тебе, конечно же, деньги на этот цирк!

– Нет, Гармс и сейчас ничего не знает об этом!

– Так кто же дал тебе деньги?

– Никто! Я не платил за вход! Я случайно попал в цирк!

– Так эти бродяги – твои интимные друзья?! Цургейден пробирается в боковую дверку балагана и ведет дружбу с цыганами с большой дороги! Прекрасно, нечего сказать! Уж не собираешься ли ты и сам стать фигляром?

Слабый крик, сорвавшийся с губ старушки, прервал жестокую речь сенатора:

– О Иоганнес! Как тебе не грешно? Какого мнения будет о тебе наш мальчик?

– Смотрите! Смотрите, матушка, как он покраснел! Это краска стыда! Спросите его сами, проделывал ли он там, в обществе бродячих оборванцев, разного рода фиглярства или нет! Спросите его сами! Ведь вы еще недавно уверяли, что он никогда не лжет!

Полуразбитая параличом старуха сделала невероятное усилие и, дрожа всем телом, приподнялась немного в своем кресле, протянув вперед свою здоровую руку.

– Поди ко мне, мой бедный мальчик! – воскликнула она. – Поди ко мне! Если ты даже раза два действительно проехался на цирковой лошади, то какой справедливый и разумный человек счел бы это за преступление?

Бенно смело взглянул в глаза сперва дяде, потом бабушке и сказал:

– Бабушка, милая, я признаюсь вам во всем! Я только раз, один-единственный раз ездил на осленке. Я, конечно, не имел ни малейшего намерения этого делать, но те бедные люди так просили меня ради их больного, умирающего ребенка, для которого я надеялся таким образом получить право на второй добавочный сбор, что я не сумел отказать им… но…

– Боже правый! Ты участвовал в представлении, несчастный? Нет! Это невозможно, невозможно! – вскричал сенатор.

– Простите, дядя, ведь я сказал…

– Нет, нет! Довольно!.. Терпение мое истощилось! Я хочу теперь знать еще одно: получил ли ты плату за свое лицедейство? Говори сейчас же!

– Конечно, нет! Как вы можете думать о таких вещах, дядя? Простите меня еще раз, дядя, я обещаю вам впредь быть более осмотрительным в своих поступках!

– Довольно! Довольно я прощал! Ты предал мое имя на поругание! Твой отец тоже все время давал обещания и затем продолжал тот же постыдный и легкомысленный образ жизни, как и раньше!

– Дядя! – воскликнул Бенно, весь вспыхнув. – Оскорбляйте меня, если хотите, но не оскорбляйте моего покойного отца! Скажите мне, в чем именно вы так жестоко упрекаете его, ведь я уже теперь в таком возрасте, когда мне пора знать об этом!

– Молчи! – крикнул на него сенатор. – Твое дело повиноваться, повиноваться и только! Отец твой был недостойный человек, о котором только из великодушия молчат: теперь ты знаешь это, – и довольно с тебя!

Глаза Бенно заискрились каким-то особым огнем.

– Это неправда! Неправда, дядя! – воскликнул он энергично. – Другие люди отзываются о моем отце с величайшим уважением и любовью!

Сенатор злобно тряхнул головой; едкая улыбка искривила его губы:

– Другие люди! Чужие, никогда не знавшие настоящего его характера, так как в нашей семье принято все скрывать от посторонних. Да… Но ты хотел знать, так узнай же, до какого падения, до какого преступления дошел твой отец! Ты сам того хотел…

– Иоганнес! – воскликнула старушка. – Иоганнес, как ты можешь так говорить! Бедный ребенок не должен ничего знать, слышишь, ничего! Я запрещаю тебе!

– Я – не ребенок, мне нельзя запрещать или приказывать! – сказал сенатор резко.

Старуха с трудом поднялась со своего кресла и неверной, шаткой поступью подошла к Бенно. Бледный как мертвец, мальчик едва держался на ногах, предчувствуя что-то ужасное.

– Пойдем, дитя, уйдем отсюда! – шептала старушка, стараясь увлечь его за собой.

Но сенатор преградил ей дорогу.

– Нет, пусть он знает! – крикнул он. – Видишь, Бенно, левая рука твоей бабушки висит, как плеть! Видишь? Это сделал нож твоего отца!

– Молчи! Молчи! Ты должен молчать, когда тебе приказывает твоя мать, или ты забыл четвертую заповедь Закона Божьего? – воскликнула старушка.

– Но я не желаю молчать! Разве не Теодор поразил вас ножом в плечо? Разве это не ваш любимчик, не ваш баловень, которого вы обожали? Однако довольно! – прервал себя сенатор, задыхаясь. – Теперь тебе кое-что известно о своем отце – иди же и рассуди хорошенько, кто прав, я или те люди, что отзываются о твоем отце с уважением и любовью!.. Иди!

Бедный мальчик едва расслышал последние слова дяди; в голове у него шумело, вся комната пошла ходить ходуном; в глазах мелькали красные круги.

– Бабушка! Бабушка! Дорогая, неужели же это все правда?! – с рыданием в голосе вырвалось у него.

– Правда, дитя мое, он ранил меня, но, пока я жива, я никогда не поверю, чтобы мой сын поднял на меня руку умышленно! Нет, это был просто несчастный случай!

– Кому же предназначался этот удар? – чуть внятно пролепетал мальчик побелевшими губами.

– Его собственной матери, как я тебе сказал! – со злобным ударением повторил сенатор.

– Это ложь, Иоганнес, ложь! Ах, боже!

Старушка пошатнулась, лишившись чувств, и, наверное, рухнула бы на пол, если бы Бенно не подхватил ее. Как перышко, донес он ее на руках до дивана и с тревожной заботливостью подложил ей подушку под голову.

– Ведь она не умерла, дядя? Смотрите, какая она бледная…

Сенатор молча дернул звонок; на зов явилась служанка, которой он приказал помочь своей госпоже, после чего снова начал допрос Бенно. Мальчик подтвердил все, что говорил раньше.

– В таком случае ты позже узнаешь мое решение относительно тебя, а пока не смей ни на шаг отлучаться из дома, даже и в гимназию! Слышишь? – объявил дядюшка.

У Бенно даже сердце упало при последних словах дяди.

– Дядя! Неужели вы хотите забрать меня из гимназии?

– Нам не о чем больше говорить с тобой! Ступай к себе!

Мальчик молча вышел из комнаты и на цыпочках вернулся к себе. Множество вопросов вертелось в его голове. Он сидел у окна, опершись головой на ладонь, и думы, одна другой мучительнее, не давали ему покоя.

Настало время ужина, но его не позвали к общему столу, а послали ужин сюда. После ужина сенатор вышел куда-то из дома, – все затихло, точно вымерло вокруг. В одиннадцатом часу вернулся Цургейден, Гармс запер за ним боковую входную дверь, и все опять стихло.

У Бенно стучало в висках, голова шла кругом; он лег в кровать, но не мог заснуть. Вдруг он почувствовал, что дверь его комнаты бесшумно отворилась, и знакомый голос спросил:

– Ты еще не спишь, Бенно?

Мальчик протянул вперед руку.

– Как хорошо, что ты пришел, Гармс! – И мальчик глухо зарыдал.

Старик дал ему выплакаться и, присев к его постели, тихонько гладил его рукою по плечу, а когда он затих, сказал:

– Ну, если ты еще не очень хочешь спать, то мы с тобой часочек поболтаем!

– Да, да, расскажи мне про отца!

– После, после, сперва ты расскажи мне, что там было с этими цирковыми наездниками…

– Как ты узнал об этом, Гармс?

– Видишь ли, Бенно, часто и стены имеют уши, а у нашей служанки Маргариты особенно тонкий слух! А сенатор очень рассвирепел?

– Ах, Гармс, мне пришлось услышать такие ужасные вещи, не относительно себя, но…

– Да, да, знаю!

– Гармс, разве ты уже был тогда здесь, в доме? Все это было при тебе? Да?

– Да, да, только не торопись, я расскажу тебе все по порядку. Мы с твоим отцом и господином сенатором мальчиками вместе играли. Мой отец служил у твоего дяди, и твою бабушку я помню еще молодой дамой. Это она послала меня к тебе и приказала рассказать тебе все, как было; сама она еще очень слаба после вчерашней сцены. Я обещал ей, что расскажу тебе все подробно.

– Так рассказывай!

– Не спеши! Видишь ли, твоя бабушка души не чаяла в своем младшем сыне Теодоре, твоем отце, во всем ему потакала и покрывала все его безрассудства. Он рос болезненным ребенком, и потому бедная женщина особенно привязалась к нему. Впрочем, этот умный, добрый и приветливый человек имел одну страсть, которая и погубила его: он безудержно играл и проигрывал громадные суммы!

– Ради бога, Гармс, не утаивай ничего от меня!

– Нет, нет, будь спокоен! Итак, старший из братьев Иоганнес работал не покладая рук и не разгибая спины для того, чтобы после нашествия французов, разграбивших весь наш город и подорвавших нашу торговлю, поддержать фирму Цургейден и не допустить ее разорения, а младший в это время не думал ни о чем: ни о своем торговом деле, ни о поступлении в университет, о чем мечтала его мать, ни о выборе для себя какой-либо деятельности. Старший обдумывал каждый свой шаг, каждое свое движение, младший же всегда действовал в зависимости от настроения, ничего не взвешивая и не обдумывая. Отношения между братьями всегда были натянутые и скорее недружелюбные, а однажды настолько обострились, что от слов они перешли к действиям: Иоганн схватил тяжелые каминные щипцы и замахнулся ими на брата, последний же, увернувшись от удара, схватил лежавший на столе нож и стал им обороняться.

Примечания