Мой Бийск, моя Сибирь. Роман – признание в любви. Книга 1

18. Гейдекштрассе

Любила я иногда, возвращаясь домой, сделать крюк – проехать лесным путём, где на входе в оборонное предприятие с некоторых пор была построена маленькая церковь. Скорее, не церковь, а часовня. Я называла её – храм на Гейдекштрассе.

Улица, на которой находилось оборонное ведомство, так и называлась – Гейдекштрассе, по фамилии бывшего директора, который содержал завод в идеальном порядке. Вокруг сосновых лес – справа и слева, а по просеке проложена улица с трамвайными путями и обычными пассажирскими остановками. Благодаря усилиям директора, не только завод, но и прилежащие территории, всегда выглядели сказочно красиво. Кованая ограда была превращена с помощью покраски в бело – синие замысловатые кружева и тянулась вдоль всей лесной улицы. Фонари в старинном готическом стиле освещали асфальтовую проезжую часть и трамвайные рельсы в ночное время. Остановки – игрушечные теремки с деревянными скамейками казались жилищами лесных гномов.

Давно ушёл из жизни бывший директор, а сказочная улица его имени жива и выглядит по – прежнему идеально, словно находится где – нибудь в центре Европы. А теперь её украсило маленькое небесное чудо – Покровская часовня, которую народ метко назвал «умной часовней». На её звоннице – семь колоколов. Все они подключены к компьютерной программе «электронный звонарь» и восемнадцать мелодий их задаются с пульта управления.

Тот, кто построил часовню, уже создал свой личный мост в будущее – пусть маленькую, но заметную тропинку к Богу (и к людям!), которая проходит и через улицу Гейдекштрассе.

Казалось бы, странное сочетание – оборонный завод и часовня. Однако ничего случайного не бывает, жизнь и смерть всегда рядом, как мир и война. И не просто рядом, но одно проистекает из другого – так велико взаимопроникновение материального и духовного. И что было первично, что вторично – этот вопрос не имеет смысла, ибо всё рождается из всего, и всё умирает во всём.

Бийск, 2015 г., Гейдекштрассе.

19. Я вернулась

Женский силуэт в невесомых серебряных одеждах проявился на текучем фоне снегопада. Словно древняя фреска в Соборе. Я стояла на краю огромного увала, похожего на спину спящего белого медведя. Устремлённая вперёд, как стрела в невидимом луке, почти летела сквозь кружево мохнатых хлопьев. Внизу новогодними огнями блестел в снежной мгле город. Маленький, узкий, вытянувшийся вдоль реки. Он напоминал лежащую в снегах, украшенную живыми блёстками, ёлку. Вот-вот поднимет её невидимая рука – и огни вознесутся в небо. Сверкающие снежинки и огни города сольются в едином порыве ветра. Трудно не полететь в этом вихре.

И я полетела.

Самоцветной кометой неслась вдоль улицы, освещённой фонарями и огнями новогодних гирлянд. Слева был виден серебряно-голубой, парящий над землёй силуэт Успенской церкви. В призрачном свете ночного города сверкали золотом кресты над его куполами. Справа, уходя вдаль, изгибаясь вдоль берега реки, гудел ночной город. Вдали угадывались сквозь мглу кварталы Зелёного клина, похожие на светящиеся вафли остовы девятиэтажных домов.

Хотелось вспомнить сквозь поток снежного времени то, что уже знала об этом городе. Когда-то, в другой жизни, я жила здесь. Да, это было – может быть во сне. Но маленький городок, эти улицы, реку, спящую подо льдом, светящийся собор – всё это приходилось уже видеть. Я знала, что здесь заканчивается одна из тупиковых ветвей необъятного железнодорожного пути.

О чём думала я, летящая в снегопаде? Наверное, мысли мои были просты и печальны. Например, таковы:

Я пришла на эту Землю. Я вернулась. Здравствуй, столица Тьмутараканских Царств, город – пустырь, город – тупик! Спят твои, когда-то важные, секретные заводы. Промышленная окраина похожа на состарившуюся кошку. Она выброшена за ненадобностью хозяином. Ей остаётся только спать, свернувшись клубком. ТЭЦ всё ещё пыхтит. Но это всего лишь механическая машина, пожирающая каменный уголь. Всё это перестало быть сердцем города. Да и где оно теперь, бывшее сердце?

Этот пламенный мотор исчез. Он стучал день и ночь. Война против капитала, защита Родины – рабоче-крестьянской, народной, своей… Тук-тук, тук-тук, так-так… Эта война закончилась. Капитал уже здесь. А сердце переместилось в желудок. Город производит пищу и лекарства от этой пищи. Все идеи, кроме одной – умерли. Но эта идея бессмертна – деньги! Всё брошено на службу великой иллюзии: деньги – богатство – счастье.

Всё продаётся – и человек тоже. Мораль рынка… А мысли и таланты человека, который продан, не стоят ни копейки. Всё это – сущий хлам. Кроме идей, приносящих деньги.

Здравствуй, Приют Престольный – я вернулась из дальних странствий. Хорошо бы ещё понять – куда я вернулась? Нужна ли я здесь? Что может женщина в этом механическом мире? Я вернулась. Я здесь, в этом городе. Значит, выбора уже нет. Значит, надо жить!

Самара – Бийск, Барнаульский взвоз, 2001 г.

20. В городе крыш

Есть города, стоящие на земле. Есть подземные города мёртвых – кладбища.

В нашем городе сейчас есть одно самое высокое здание – десятиэтажка. Около сорока зданий – высотой в девять этажей. Остальное – пятиэтажные дома и жмущийся к земле частный сектор.

Поэтому из окна моего девятого этажа открывается просторный вид – это Город Крыш. Пустынный Город Свободы. В нём живут только птицы и я.

Крыши сверху похожи на палубы подземных лодок. Вот они поднялись из преисподней и застыли от удивления – оказывается, над толщей суеты есть небо и солнце! Есть другой мир. Он, действительно, другой. Это блистающий мир Природы, созданный Богом.

Он так сильно отличается от мира, творимого людьми – от этой душной возни, суеты и безнадёжности.

Мысленно шагаю по крышам, потом – по кронам сосен, по травам в степи, по вершинам гор. Здесь я могу быть Ангелом. Внизу Ангелам нет места. Мой город – это Город Над Городом! Приходите в гости!

Мой верхний этаж

Памяти сына Славы

Бийск, 2004–2005 г., район 1-го кирпичного завода, улица Социалистическая, 35, 9 этаж.

21. В старом центре

Бийск, горсад, 2005 г.

22. Дом мой и храм мой – Бийск

Тот, кто не жил в деревне в старом деревянном доме, где быстро разрушается крыша, от старости начинает дымить печь, где ограда моментально зарастает полынью и лебедой, если хозяин ушёл из дома в мир иной, а зимой дом заметает снегами до середины окон, и нет транспорта, чтобы добраться до райцентра в больницу, тот не поймёт вот этого моего стихотворения. Город – великая сила, защита для человека. И хотя в городе немало других опасностей и проблем, всё равно – это Храм Жизни. Бийск теперь – моё единственное убежище, мой Храм, ибо дом родительский остался в другом времени и другом измерении:

Рай

Бийск, ул. Советская, Успенский Храм, 2005 г.

23. «А мне повторенья не будет…»

Владимир Башунов для меня жив, и мне кажется странным, что я давно не виделась с ним. Вот, думается, приеду в Барнаул, войду в деревянный дом на Анатолия 102 и в коридоре встречу его. Передам приветы из города Бийска и подборки стихов, своих и чужих, с надеждой на добрую оценку. Ловлю себя на мысли, что я просто скучаю по этому человеку. Однажды в феврале, когда приближался день его памяти, я даже написала ему письмо. Это было письмо, адресованное всем, Письмо Памяти. Поэтому оно было опубликовано в «Алтайской Правде».

21 февраля – день памяти Поэта.

Владимир Мефодьевич! Володя! Сегодня, в февральской метели, где-то в её снежной дали, слышу я твоё окликание «Ау!». Я машу рукой и знаю, что ты видишь меня. Видишь оттуда – из далёкого 1974-го.

Тогда я приехала в Барнаул на краевой семинар молодых писателей. И впервые увидела поэта, чьё имя было у всех на устах. Владимир Башунов, участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве, только что рекомендованный в Союз писателей СССР. Владимир Башунов – знаменитость, новая звезда! Так сказали бы сегодня.

Хорошо помню своё первое впечатление – молчаливый, сдержанный, ироничный и к себе и к другим. Умница, эрудит. Ты остался таким, остался самим собою на всю жизнь. С годами к твоим чертам добавилось лишь ощущение какой-то затаённой боли, которую всегда носил в сердце. Об этом твои слова:

Как всегда негромко, но слова прожигают душу насквозь!

А тогда, в 70-х – начале 80-х, мы были молоды. Жизнь сияла ярко и обещала так много. Помню частые твои посещения Бийска. Наши посиделки в общежитии, где жил твой брат Борис. Маленькая комната. За окнами – сосны, за ними – вечерние огни соседних домов. Мы сидим вокруг стола. Мы – это Саша Родионов, ты, твой брат Борис и я. О чём мы говорили тогда часами? Конечно, о поэзии. Конечно, о жизни. Читали стихи – и свои, и чужие.

Так и слышится мне твоя негромкая раздумчивая речь; импульсивные, словно азбука Морзе, слова Саши Родионова. Борис и я больше молчали, слушали. Ещё бы не слушать – где ещё найдёшь таких собеседников: поэтов, мудрецов, насмешников и лириков в одном лице!

С тех самых вечеров в Бийске и полюбилось мне твоё «Заклинание»:

Заклинание сбылось. Слова превратились в судьбу, стали живой жизнью. Поэтому это стихотворение и завораживало с самого начала, с первого звука. Ведь любой человек всегда чувствует, где ложь, а где правда. Когда лгут в стихах, это уже не просто чувствуешь – тошнить начинает. Ибо смысл слова в стихах возведён в степень. Слово поэтическое – сильнодействующее средство. Ты всегда это знал. В твоих стихах нет лжи, нет позы, поэтому они близки к Истине. Они подлинны, рождены на свет, как рождаются дети.

Вот одно из моих любимых:

Кажется, что лучше уже просто не сказать.

Потом была совместная работа над моей первой книжкой «Дикая мальва». Она была издана в Барнауле в 1981 году. Ты тогда работал главным редактором Алтайского книжного издательства. Как много дала мне работа над этой маленькой книгой! Тебя, Викторию Дубровскую и Ирину Козловскую я считаю своими учителями. Именно в общении с тобой и этими женщинами – умными, эрудированными, профессионалами своего дела – я и поняла, что такое поэтическая книга.

Когда книжка вышла в свет, состоялись многочисленные встречи с читателями. Ты находил время и приезжал на некоторые из них. Я была горда тем, что издана моя первая книга. А ты с заметным оттенком похвалы рассказывал, как создавалась книга. Ты говорил, что книга особенная, поэтому и коллектив, который работал над ней, тоже особенный. Автор, редактор, рецензент и художник в этой книге – женщины. И каждая в своей части работы проявилась ярко и неповторимо.

Мне очень жаль, что не стало Алтайского книжного издательства, что работа над книгой ушла в область самодеятельности. И я думаю, мне очень повезло, что успела тогда в течение двух лет пообщаться с профессионалами – издателями и редакторами.

Володя! Никогда не забуду, что ты, именно ты, написал мне рекомендацию в Союз писателей СССР. Накануне приёма я приехала в Барнаул, и ты зашёл ко мне в гостиницу. Это был экзамен. Ты, словно судья, спросил: «Зачем тебе нужен Союз? Что ты ждёшь от этого события?». Я нисколько не удивилась, потому что знала, как серьёзно ты относишься к этому. Ты считал, что случайных людей не должно быть в Союзе. Я сильно нервничала, потому что тоже серьёзно относилась ко всему, что касается писательства. Поэтому разозлилась и, кажется, ответила грубостью. Как ни странно, тебе именно это и понравилось. Я поняла, что ты поверил мне. Ведь если бы я была дипломатом и политиком, то в такой момент вела бы себя совершенно иначе.

Как больно читать сейчас твои строки:

Как странно и удивительно, что твоя жизнь, целая жизнь, огромная и неисчерпаемая, уложилась в два десятка книг. Цвета обложек менялись от василькового, солнечно-зелёного («Васильковая вода», «Возвращение росы» …) до сумеречного, ночного и сурового («Третья стража»). Словно солнце взошло, поднялось в зенит и стало клониться в сторону ночи. Всё зримо и живо – от обложки до каждого слова под нею.

Как много сказано в твоих книгах от первых строк: «Пока бежит песок в часах…» – до последних: «Последний луч горюет над землёй. Последний угль пылает над золой».

Володя! Сейчас я вместе с тобой читаю твоё стихотворение и не могу сдержать слёз.

«Алтайская правда» за 21 февраля 2006 г.

24. На улице Мерлина

В ночь на первое сентября Слава долго не мог заснуть. Смена обстановки, шум города, лязг трамвая, ясно слышимый из окна – всё было непривычным. Но не это главное. Школа – вот что занимало его мысли. Как это будет? Понравится ли? Представить себе что-то конкретное мальчик, конечно, не мог.

Я тоже ворочалась с боку на бок – сон не шёл. Ясно понимала, что сыну будет трудно привыкать к режиму, новой нагрузке. Многое, конечно, зависит от учительницы. Какой она будет? Понравится ли Славе? А если нет?

Наконец, услышала, как сын задышал ровно и слегка засопел – значит, уснул. Через полчаса в окно заглянула поднявшаяся из-за горизонта луна. Дорожка сумрачного света пролегла вдоль блестящих половиц, пересекла ковёр на полу и высветила угол дивана, где уже засыпала я. Только бессонный будильник отсчитывал шаги в ночной тишине, отмеряя время сна и приближая утро. Но пока и оно спало где-то далеко, за горизонтом, укрывшись ночным пологом, не желая открывать своё сияющее лицо. Время зависло, словно не хотело, чтобы Слава переступил какую-то невидимую черту. Что там, за ней, не знал никто.

Первоклассники выстроились живым прямоугольником. В левом углу этой фигуры восстала Нина Алексеевна. Я всё старалась подняться на цыпочки, чтобы не упустить из вида сына. Он примостился с правой стороны. Цветы так и не успел отдать учительнице и старательно держал букет перед собой. Я легко находила сына взглядом – в общем строю издалека видна была его причёска – «ёршик домиком». Таким ершистым домиком наградила его природа. По – другому волосы не хотели укладываться.

– За мной! – скомандовала Нина Алексеевна.

Первый «А» потянулся за своей учительницей. Я и другие родители двигались следом. Недружной толпой просочились в двери, повернули направо, потом ещё раз направо. Лабиринт школьных коридоров гудел от топота бесчисленных детских ног, от гомона и криков. Где-то громко хлопали двери. Кто-то отстукивал стаккато по ступеням. Обычная школьная суета. Конечно, для тех, кто привык к ней.

Нестройная шеренга первоклассников постепенно скрылась, втянувшись внутрь класса. Нина Алексеевна захлопнула дверь. Родители остались без своих любимых чад. Один особенно любопытный дед сразу же прильнул ухом к дверной щели. Слегка приоткрыв рот, он прислушивался к тому, что происходило там, в недрах помещения, где сейчас шёл самый первый в жизни их детей школьный урок. Я пристроилась рядом. Хорошо был слышен громкий голос Нины Алексеевны. Она рассказывала о школьном распорядке, о требованиях к первоклассникам, о том, что необходимо принести завтра на занятия.

– Завтра у нас будут три урока – изучение алфавита, написание букв, счёт и рисование. Поэтому на уроки нужно принести два учебника – букварь и арифметику. Для рисования – альбом и карандаши, или – фломастеры. Всем ясно то, что я сказала? Кому неясно, задавайте вопросы.

– А карандаши нужно принести все или только одну коробку? – раздался тоненький девчачий голос.

– Хватит и одной коробки. Ещё вопросы есть? Ну, если вопросов нет, давайте знакомиться. Я буду называть имя и фамилию, а вы должны отозваться и встать, чтобы все знали друг друга. Итак, первым в списке стоит Арбузов Костя.

Нина Алексеевна называла имена, а я всё ждала, когда дойдёт очередь до сына.

– Саша Борунов, Вася Володин, Игорь Грачёв… Саша Изагашев, Слава Козлов…

Услышала, как сын звонко выкрикнул: «Я!»

– Не так громко, не так громко, – прокомментировала Нина Алексеевна. – Дальше у нас идут – Сёма Лагутин, Даша Максимова, Дима Морозов… Саша Пеннер…Костя Свиридов…

Вот это громкое, почти надсадное «Я!» больно полоснуло по сердцу. Захотелось войти в класс, сесть рядом с сыном, прижать его к себе и защитить от чужих требований, правил, этой нагрузки, которая теперь легла на него. Я и сама плохо переносила что-то неизбежное, обязательное. Всегда в таких случаях хотелось освободиться. Слава почти наверняка чувствовал сейчас то же самое. Слёзы навернулись на глаза – так было жаль сына.

– Ничего, – мысленно успокаивала себя, – он не один. Всем придётся подчиняться дисциплине. Слава привыкнет.

Резко затрезвонил звонок. Я и не заметила, как прошли эти, казалось, бесконечные тридцать пять минут. Уроки для первоклассников были на десять минут короче, чем для других.

– До свидания, ребята! Жду вас завтра к началу уроков, – донёсся голос Нины Алексеевны.

Из дверей повалили мальчишки, потом – девчонки. Славы не было. Я заглянула в класс. Оказалось, сын уронил букет и теперь лазил под партой, собирая упавшие астры.

– Ты так и не отдал цветы?

– Я не успел, – грустно и устало сказал Слава.

Сын долго не мог ни с кем подружиться во дворе. Поэтому я старалась всегда сопровождать его, не мешая, не привлекая внимания мальчишек, лишь наблюдая за их играми издалека.

Однажды Слава увидел, как незнакомый белоголовый мальчик в стороне от всех остальных старательно пытается пройти по кромке фундамента вдоль бетонного гаража. Он почти прилип спиной к стене, раскинул руки и маленькими боковыми шажками передвигался вдоль выступающей ступеньки. Ему было трудно удерживаться на узкой кромке. Любое неверное движение влекло вниз, но мальчик упорно продвигался вперёд, стараясь обойти гараж вокруг. Он напоминал скалолаза. И не важно, что падать пришлось бы с высоты всего в полметра, ведь главное не это. Главное – не упасть совсем.

Слава с интересом наблюдал за мальчиком. Я тоже. Зрелище увлекало, и через пять минут мы уже с азартом гадали – дойдёт ли скалолаз до конца пути. Но тут Слава вдруг подбежал к мальчику и столкнул его с фундамента.

– Зачем ты это сделал? – воскликнула я. Но через секунду уже поняла – сын не выдержал напряжения, не смог больше переживать за ходока.

Мальчик постоял секунду, наблюдая за Славой, и молча направился вдоль гаража к началу своего нелёгкого пути. Снова устроился на узкой ступеньке спиной к стене и двинулся вдоль фундамента. На этот раз Слава последовал за ним. Но очень скоро свалился на землю. Ему явно не хватало опыта. А мальчик продолжал своё скалолазание и, наконец, достиг цели – обошёл гараж вокруг.