С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)
– Между прочим, наш хозяин и вовсе японец, – вставила я.
– Вечно ты со мной споришь!
Не дослушав наших возражений, Галка отважно нырнула в темноту и пошла вдоль дома.
– Что же, мы так и будем целую неделю влезать в окно и вылезать из окна? А что соседи скажут?
– А ты видишь здесь каких-нибудь соседей?
Дом действительно стоял как-то странно, мало того что он отступил от ряда прочих особняков, он еще развернулся под углом к улице. Поверьте, дом имел на это право, он был огромен и благородно стар. В темноте нельзя было рассмотреть трещины и выбоины в его кирпичной украшенной плющом башне, но в самих очертаниях ее была средневековая величавость. Внизу башня была глухой, и только высоко, на уровне третьего этажа, виднелись оконные ставни. Вплотную примыкавшее к башне строение, наоборот, имело множество окон, выходящих в палисад.
Я забыла сказать, что калитка в палисад была не заперта, а только притворена, это и навело Галку на мысль о некой безалаберности хозяев. Палисад был ухожен, но большая часть его была отдана не кустам роз, по примеру соседствующих особняков, а высоким пушистым елям. Дома такие елки называются голубыми. Газон, как и везде в этом государстве, был безупречен.
Мне уже понравилось жить в этом особняке. Выглянула луна. Я была вся в мечте, в романтике, в переживаниях. Боже мой, могла ли я представить в Москве, что буду когда-нибудь ночевать в таком доме?
Самое удивительное, что нашлось-таки окно, где имелась незапертая форточка. Мы подсадили Галку, она открыла шпингалет и осторожно проникла в дом.
– Девчонки, подождите меня здесь, я, может быть, открою дверь без всякого ключа. Если у них английский замок, то это проще простого.
Галка ушла вглубь дома, и скоро мы услышали, как она возится со входным замком. Старания ее были напрасны, дверь не открылась, поэтому нам пришлось лезть вслед за Галкой в окно, что при моих габаритах довольно сложно. Но в счастье об этом как-то не думаешь.
Когда мы влезли в дом и зажгли свет, нашим глазам открылась гостиная. Ну, я вам скажу… светлая мягкая мебель, обитая полосатым шелком, журнальный столик в виде стеклянного куба, на нем искусственные белые цветы в вазе, люстра – водопад хрусталя с золочеными подсвечниками. На стенах, естественно, живопись.
– Тетки, насколько я понимаю, это и называется роскошью?
– Похоже, ты правильно понимаешь, – отозвалась Алиса. – И это очень странно. Я и не предполагала, что Такамицу имеет подобные апартаменты. Он называл свой дом – лачужка с гаражом.
– Ты же говорила, что он богат.
– Это отец его богат, что на Западе совсем не одно и то же.
– О чем вы спорите? – сказала я. – Посмотрите, какие дивные картинки на стенах. А шторы, мебель – ведь все это антиквариат. Жить в таком доме хотя бы неделю!.. У меня нет слов.
– Вот и давай молча втаскивать чемоданы.
– Подожди, надо дух перевести. Где мои сигареты?
Это особенность Алисы – курить в самое неподходящее время.
– Потом переведешь свой дух. Пошли.
Машину решено было оставить на улице. Искать гараж не имело смысла. Ключ от него остался на брелке, который лежал сейчас под зеркалом в Амстердаме. Чемоданы и прочее барахло были благополучно транспортированы в дом через окно. Трудность возникла с бесконечными целлофановыми вместилищами, в них была дорожная посуда, продукты, моя сменная обувь, какие-то мелочи, купленные в дороге. Все пакеты были темные, а потому едва различимы в темноте.
– Ну вот, мы на месте. Теперь будем этот дом обживать…
Обживалась я обычно очень быстро, для этого необходимо было только выгрузить из чемодана часть имущества и рассредоточить его по комнате.
– Марья, не захламляй гостиную. Опорожнять чемодан будешь в спальне. Кто готовит кофе?
– Сдает тот, кто спрашивает, – отозвалась Галка. – Лично я лезу в ванну. Сегодня моя очередь первой смывать дорожную пыль.
Алиса отправилась на поиски кухни, Галка достала махровый халат. Вскоре послышался шум льющейся воды и пение. Галка всегда пела, когда мылась. Я же решила не тратить времени зря и обследовать дом. Больше всего меня манила к себе башня. Лестница была крутой, узкой, скрипучей, прелесть, а не лестница, дерево поручней было отполировано прикосновением множества ладоней. Не одну сотню лет карабкались по ней старики, дети и дамы в кринолинах.
Лестница привела меня в тесный холл с четырьмя дверьми, я толкнула первую и включила свет. Это была спальня. Матовые светильники создавали приятный полумрак, обтянутые чем-то блестящим стены (матушка моя – шелк!) сияли перламутром. Огромная белоснежная кровать… в ней опять лежала кукла, укрытая до подбородка пледом. Вот наказанье! Что за пристрастие такое в европейских государствах создавать кукол в натуральную величину и пугать ими обывателей? Кукла была мужского пола, и мне не хотелось ее рассматривать. Не до того было. Мужика этого мы из кровати выкинем, рассуждала я, неторопливо обследуя комнату. А можно просто занять другую спальню, наверняка в этом доме их несколько. Куда больше меня занимали сейчас мелкие игрушки, а именно безделушки на туалетном столе. Я думала, все это фарфор, но оказалось, что разномастная фауна сделана из различных материалов. Обезьянка оказалась плюшевой и выглядела, право, произведением искусства. Жирафы из стекла, лошади из неведомого материала, фантастических раскрасок птицы – и все крохотное, не больше спичечного коробка.
Увлеченная осмотром, я не услышала, как наверх поднялась Алиса, и обнаружила ее присутствие только по сдавленному всхлипу:
– Это еще что такое?
– Драгоценный зверинец…
– Да я не об этом говорю, – она вытаращенными глазами смотрела на кровать.
– Ах, это? Опять кукла, – сказала я беспечно. – Вы ее сюда подбросили или хозяева балуются?
– Какая же это кукла? Это труп.
– Как – труп?
Надо сказать, что заявление Алисы меня не столько взволновало, сколько удивило. Все ужасы, связанные с обнаружением мертвого тела, я оставила в Брюгге. Сейчас меня так легко не проведешь.
Я подошла к кровати, осторожно подняла плед за уголок и тут же опустила его. Мне не надо было дотрагиваться до тела, и так все было ясно. Мертвый труп убитого человека, как пишет Антон Павлович. Огромные залысины на лбу, острый нос, запавший рот и уши… О, эти уши я запомню на всю жизнь, шаржированно огромные, с жесткими пучками волос внутри ушной раковины.
Несколько мгновений мы простояли в оцепенении, а потом нас как ветром сдуло. Алиса кубарем скатилась по лестнице, я задержалась, чтобы выключить свет и плотно закрыть дверь. Такое не должно лежать на свету, темнота ему необходима, как гроб.
Алиса орала на бегу:
– Галка, вылезай немедленно! Быстро! Моментально, я тебе говорю.
– Что значит – моментально? У меня голова в мыле.
Алиса ворвалась в ванную и подхватила сидящую в воде Галку под мышки.
– Куда ты меня тащишь?
– Там труп.
– Какой труп?
– Мужской.
– Ты уверена?
– А если бы он был женский, то можно было продолжать мыться? Да скорей же! Влезай в халат. В машине переоденешься.
– Ну уж нет. В халате я не поеду, – Галка напялила на мокрое тело майку и юбку.
Как мы выкатились из этого особняка, я не помню. Вначале мы судорожно впихивали в пакеты наши уже расползшиеся по дому вещи, потом в оконный проем полетели чемоданы и прочее барахло. Каждый понимал: главное – ничего не забыть. Через минуту, нет, через две, ну хорошо, через пять мы сидели в машине и тяжело дышали. У Алисы никак не заводился мотор… Наконец затарахтел, и наш железный конь как безумный полетел от страшного места.
Мы мчались по главной улице городка. Особняки с палисадами вскоре сменились плотной застройки домами с разноцветными вывесками и витринами. Торговая часть Пализо в этот час была совершенно безлюдна. Потом опять пошли отдельно стоящие особняки. Видно, мы успели проскочить весь город.
– Остановись. Сообразим, что к чему.
– Я сейчас отказываюсь соображать.
– Ну хоть покурим.
Машина встала как вкопанная, но, видно, наша дрожь передалась и ей, безмолвной труженице, сиденья под нами продолжали нервно покачиваться.
– Что делать будем? – Алиса закашлялась, слишком глубоко затянувшись сигаретой.
– Я не понимаю, почему вы так перепугались, – заметила Галка. – Кто-то в доме умер. Это бывает. Просто твой приятель не успел нас предупредить.
– Когда кто-то в доме умирает, его обмывают и кладут на стол. А этот лежит в койке в абсолютно пустом доме…
Я могла несколько прояснить ситуацию, но не хотелось пугать подруг, поэтому сказала только:
– Надо обратиться в полицию.
– Нет, – Галка так и вскинулась. – Я не хочу в полицию. Я хочу в Париж. Зачем нам французский труп? Привяжутся и будут каждый день вызывать в жандармерию, или как там у них это называется.
– У них это называется префектура.
– Будут водить нас в префектуру и заставят подписать бумагу о невыезде.
– И хорошо, – обрадовалась я. – Поживем в Париже не неделю, а месяц. И потом, девы, это же готовый сюжет.
– Ты соображаешь, что говоришь? – у Алисы дрожал голос. – Я должна быть на работе через десять дней. Иначе у меня эксперимент горит.
– И что ты предлагаешь нам сейчас делать? Жить-то негде.
– Поехали ко мне в Дюссельдорф. И в Германии люди живут. Покатаетесь по Рейну, а как подойдет билетный срок, полетите в Москву.
– Меня это совершенно не устраивает…
Надо ли говорить, что я поддержала Галку. Рейн, конечно, тоже неплохо, но мы сидели в двадцати километрах от Лувра, Монмартра и сада Тюильри… Я мечтала об этом всю жизнь. Я задохнулась от возмущения. Мне чисто физически не хватало воздуха. Я опустила окно, выглянула в ночь. Прямо перед моими глазами безмятежно сияла цифра 178 и название улицы, все та же рю де Пари. Парижская, если перевести на русский язык. Сердце у меня забилось как бешеное. Именно от этого дома нам надлежало завернуть в узкий проулок, чтобы найти нужный особняк – третий по счету с правой стороны. Во всяком случае, именно так было написано в памятке, которую Алиса называла адресом.
– Девочки, посмотрите. Вот он, наш номер-то. Мы залезли в чужой дом.
По машине прокатилось что-то вроде тяжелого вздоха, похожего на лесной гул.
– Как такое могло случиться?
– В темноте увидели лишнюю единичку, это бывает.
– Сидите, я сейчас, – Алиса от волнения совершенно охрипла.
Она осторожно вылезла из машины, мы последовали за ней, нырнули в проулок. К решетчатой ограде крохотного палисада мы приблизились на цыпочках.
– Жасмин… – услышали мы ее голос. – Как я забыла? Эсмеральда рассказывала мне про этот куст. Она его из Англии привезла.
– Какая Эсмеральда? Из «Собора Парижской Богоматери»?
– Да ну вас, – нервно вздохнула Алиса. – Я про жену Такамицы говорю.
На этот раз ключи подошли и к калитке, и к дому, и к гаражу. Мы приехали туда, куда должны были приехать. Кошмар кончился. Черт с ним, с детективом, подумала я с облегчением. Будем просто жить и радоваться Парижу.
Но все уже свершилось. Дальнейшего сюжета нам не надо было придумывать. Он сам шел за нами по пятам.
9
Первый день в Париже. О, хотите, я расскажу вам, что это был за день? Париж начался с Люксембургского сада. Галка любит, чтобы осмотр каждого значительного города начинался с парка. Мы так и начали.
В Париж мы поехали не с самого утра. Вначале мы стирались, мылись, без конца ели и пили кофе. О вечернем страшном происшествии не вспоминали, словно его и не было. Сейчас все наши помыслы занимала первая вылазка в город. Алиса заявила нам, что ни под каким видом не поедет в Париж на машине. Не настолько хорошо она разбирается в здешних правилах дорожного движения, да и с парковкой проблема. Поскольку гараж был занят хозяйским «ягуаром», нашему «опелю» предстояло коротать дни и ночи на платной стоянке.
По дороге домой кто-то из нас спросил:
– А мы там ничего не забыли, а?
Каждый тут же понял, где это – там. Нет, не забыли, ничего не забыли.
Галка вдруг остановилась как вкопанная.
– Вообще-то я утром не нашла свой крем. Похоже, я оставила его в той ванной комнате.
– И ты так спокойно об этом говоришь? – ахнула я. – На креме твои отпечатки пальцев!
– Марья, не идиотничай! Не будет же полиция гулять по всему Парижу с баночкой крема. И потом, вы тоже цапались за стол и прочие вещи. Там ваших отпечатков пруд пруди. А крем импортный, дорогой, и дизайн современный. Он вполне мог принадлежать хозяевам особняка. Там этих кремов…
– Я как-то не подумала про отпечатки пальцев, – опечалилась Алиса. – Но Галя права. Это только в детективах по отпечаткам пальцев находят преступников. В Москве каждый день заказные убийства. И никого не находят.
– Да какие же мы преступники? Что ты городишь-то?
– Верно. Хватит. Было и прошло. Больше об этом не говорим.
Мы пошли на вокзал, купили проездной на неделю. В Париже это совершенно необходимо: электричка плавно втекает в метро, и на весь путь нужен один проездной билет, именной, с фотографией. Алиса предупредила нас об этом заранее, и мы запаслись фотографиями еще в Москве.
Итак, мы доехали на метро до центра Парижа и выпали в Люксембургский сад. Ничего себе… Мы озирались как-то застенчиво. Куда больше, чем эти аллеи, деревья и люди на скамейках, нас волновало само название этого места. Столько всего читано, где Люксембургский сад был непременным участником! И вот мы здесь, под его сенью. Дворец стоит. Его построила Мария Медичи, вторая жена Генриха IV Наваррского, о котором много писал Дюма.
Внутрь Люксембургского дворца мы, конечно, не пошли. Обойти дворцы в Европе – на это нам не хватит ни времени, ни денег, и потом, в Петербурге дворцовый интерьер не хуже. У нас была совсем другая задача – протоптать в Париже свои тропы.
Насчет троп я загнула для красного словца, тропа здесь у туристов одна. Конечно, мы пошли на остров Сите к собору Нотр-Дам. Не буду говорить, что он огромный и прекрасный. Это все знают. Но меня чрезвычайно удивило, что собор совершенно белый. А где копоть веков? Понятно, что собор реставрировали, и еще сейчас на главном фасаде висит заградительная сетка (что, кстати, не портит величественного вида).
Мой относительно уравновешенный характер имеет много недостатков, вот один из них – внезапно вспыхивающее любопытство. Желание узнать что-то сейчас и немедленно сродни болезни. На этот раз мне приспичило узнать, как они его, то есть Нотр-Дам, чистили. Не мылом же смывали грязь веков? Дома, в России, купола именно моют мылом, говорят, детским, чтоб не смыть позолоту. На Нотр-Дам никакой позолоты не было, но это не упрощало задачу. Отмыть все эти кружева и контрфорсы не представляется возможным. Я знаю, что Кремлевскую стену у нас в свое время чистили пескоструйным аппаратом. Но одно дело стружку снимать с кирпичной стены, и совсем другое – с этого резного чуда. Наверное, французы используют химию. Не истончили бы собор до полной хрупкости. И как всегда – ни у кого ничего не спросишь. Никого похожего на гида. И потом – отсутствие языка… Любуйся молча, а все вопросы будешь снимать дома.
Внутри собор еще больше, чем снаружи. У алтаря есть такой выгороженный загончик со стульями, куда туристам ходить заказано, там молятся. Рядом кабины, где верующий католик может исповедаться. Это трогает. Сидит тихий человек в сутане и ждет, когда кто-то из любой части света захочет облегчить свою душу.
У нас так просто не исповедуешься. Вначале надо трехчасовую службу на ногах отстоять. При артрите это сложно. Интересно, есть ли у католиков пост? Органист играет, звуки разносятся по всему храму, забиваются в самые высокие закоулки и там гудят многоголосым эхом. Свечи горят… Нет, вру, не свечи, а фитильки в маленьких рюмочках, наполненных воском. Витражи сияют. Они здесь удивительной яркости и красоты.
Я не выдержала и перекрестилась. И даже «Отче наш» шепотом прочитала. Наверное, с точки зрения православия это грех – молиться в католическом храме, но не совладала с собой. Здесь было так прекрасно и все умиляло.
После собора день показался особенно ярким и солнечным. Алиса сказала, что где-то на площади есть некая обозначенная точка, которую французы считают центром мира. Мы долго искали эту точку, но не нашли. Может, Алиса что-то напутала? Не могут французы быть такими снобами.
Галка тем временем стала поднывать, что неплохо бы и перекусить. Про ресторацию или кафе ввиду денежных сложностей она и не заикается, но длинный французский батон… Вот она закрыла глаза, и батон перед ней как живой. Более того, она улавливает его запах.
– Нет, моя дорогая. Перебьешься, – строго сказала Алиса. – Если мы будем мечтать о французских батонах, то ничего не увидим. Сейчас мы пойдем в Сент-Шапель. Шапель – значит часовня. Она построена Людовиком Святым для хранения тернового венца Христа, обломка Креста Господня и еще чего-то по мелочам. Этот собор – главная красота Франции. Поверьте, не вру. 1264 год! Он изнутри весь драгоценный. А работает только до пяти. Если поторопимся – успеем.
И мы пошли смотреть главную красоту Франции. Сент-Шапель размещалась рядом с дворцом Правосудия. Алиса, как всегда, была права. Изнутри собор напоминает иллюстрации к очень дорогим детским книгам, которые пытаются изобразить старую Францию. Я хочу сказать, что такого во взрослой жизни уже не бывает. Там были фантастические драгоценные витражи, стены в узорочье, короны и лилии переплелись с тончайшим растительным орнаментом. Одежда святых – фигуры в рост – была украшена… наверное, это смальта все-таки или стекло, не может быть, чтоб здесь остались рубины и изумруды.
А потом заиграла музыка. Здесь очень уместно междометие «О!». Играли попурри из лучших мелодий, которые создало человечество. Музыка застигла людей врасплох, как в детской игре «замри». Лица у всех разгладились… слушали, а может, молились. Народу было немного, человек тридцать, все туристы. Я вспомнила не к месту «Мост короля Людовика» Уайдлера. Рыжий монах в этом романе все пытался понять, почему, за какие грехи Господь собрал на подвесном мосту именно этих пять человек, чтобы потом порвать мост и толкнуть несчастных в пропасть. А я думала: за какие добрые дела мы, люди всех национальностей, собраны здесь для праздника души? Тихие вышли мы на улицу.
– Галка, все, ликуй. Мы можем подумать, где поесть. Для этого лучше идти в Латинский квартал.
У нас были очень маленькие запросы: чашка кофе и пара булок, но и этого город Париж не мог дать нам с легкостью, потому что цены вокруг были возмутительные. Ну ладно, не об этом речь. Поели, покурили. А потом я сказала:
– А ведь он там лежит… Убитый. А мы, три здоровые тетки, не можем помочь французской полиции найти преступников. У нас у всех умерло гражданское чувство. А если бы мы в Москве нашли труп?
– Тише ты! Говорить о таких вещах в людном месте…
– Все равно здесь нас никто не понимает.
– Неправда, здесь полно русских.
– Свои не выдадут.
И все-таки мы ушли от греха, оставили кафе и разместились в сквере на лавочке. Там и продолжили разговор. Говорили в основном мы с Галкой, Алиса помалкивала.
– И как ты собираешься помочь французской полиции?
– Надо заявить. Пойти в префектуру и все рассказать.
– В Париже или дома, в Пализо?
Пализо уже стало нашим домом, ну и дела!
– Это не принципиально. Главное, префектуру надо найти. Алиса, ты наверняка знаешь, где это.
Алиса вздохнула.
– Я была в префектуре лет пять назад. Я тогда работала здесь в университете, и мне надо было продлить визу. Я и поперлась. Уже в префектуре обнаружилось, что виза у меня просрочена. Вначале они со мной вообще отказались разговаривать, сразу начали орать. Потом сказали: ждите. Там такой зал большой, вдоль стен окошечки, окошечки, а посередине просители на стульях. Стулья убогие, просители жалкие. Какие-то арабы, негры, турки, русские – беженцы, и всем надо получить вид на жительство или еще что-то в этом роде. Я попала в число этих несчастных, сижу, жду, когда меня вызовут.
Я и сейчас знаю по-французски не больше тридцати слов, но кое-что из того, что мне хотят сообщить, пойму. А тогда мой родной язык за границей был английский. В префектуре устроено все безобразно, словно это не Париж, а поселок Канашкина Прорезь Таймырского района. Позвали меня к окошечку. В окошечке имеется щель. Далее надо лечь грудью на стойку и кричать в эту щель свои просьбы. У меня тогда была одна просьба – говорите, умоляю, медленнее. Умолять на крике очень трудно, а если обычным голосом говорить, то девица меня просто не слышит. И чем настойчивее я ее умоляла не торопиться – плис, пардон, мерси – тем яростнее звучала ее французская речь. Прямо как пулемет. Словом, в префектуру я не пойду. Никогда. Если вас терзают гражданские чувства, вы и идите. Но без меня.
– Мы не можем без тебя, без тебя мы немые.
– А вы жестами.
– Может, он все-таки сам собой помер, от старости? – с надеждой спросила Галка.
– Держи карман шире, – встряла я. – У него сорочка в крови. Весь воротник заскорузлый и черный. А в груди рана величиной с пятак. Я просто говорить не хотела…
– Не показывай на себе, это плохая примета, – заверещала Галка.
– Алис, пойдем в префектуру. Его похоронить надо. Что же он там… разлагается? Нехорошо это, не по-христиански.
– Ладно. Про префектуру я просто к слову сказала. Нам надо идти совсем в другое место. Дворец Консьержери видели? Тот, что построен Людовиком Красивым в незапамятном году? Так вот – там обретается штаб-квартира французской полиции. Да, я про дворец Правосудия говорю. А рядом на набережной Орфевр в полицейском управлении сидел когда-то Мегре и распутывал в клубок смотанные версии убийств.
– И как попасть к современному Мегре?
– Ну как? – вмешалась Галка. – Подходим к полицейским у входа и говорим: «Месье, в городе Пализо на улице такой-то лежит труп». Алис, ты знаешь, как труп по-французски?
– Ладно, уговорили.
Мы опять пошли на остров Сите к дворцу Правосудия. Когда мы посещали Сент-Шапель, у ворот стояли два очаровательных полицейских, один молодой брюнет, другой молодой блондин. Я их хорошо запомнила, потому что подумала тогда: какие красивые во Франции полицейские. Теперь около узорной решетки стояли мои ровесники, один пузатый и потный, он все время снимал фуражку и вытирал синим платком мокрую лысину, и другой тощий, плоский, словно из-под катка вынутый. Я представила вдруг наш разговор. Мы ему про труп в особняке, а он нам: «Ага… вы, стало быть, русские. А как вы, мадамы, туда попали? Ах, через окно? А все ли осталось на месте в том особняке после вашего внезапного бегства? А не прихватили ли вы что-нибудь из хозяйского добра? А может быть, вы сами хлопнули этого ушастого?»
Видимо, Галка почувствовала мое замешательство и поняла всю нелепость происходящего, потому что сказала решительно:
– Не надо нам туда идти. Не хочу я засовывать свою голову под мышку этому тучному. Это все равно что в петлю. Я знаю, что делать. Перекурим.
Мы опять уселись на лавочку.
– Пошлем на набережную Орфевр письмо, в котором все объясним, – предложила Галка. – Это избавит нас от личного общения и последующих неприятностей.
– Они анонимных писем получают тонны.
– Я предлагаю это сделать не из гражданских, как вы говорите, чувств, а чтобы меня совесть не мучила.
– А вдруг этот с ушами просто самоубийца, – не к месту ляпнула я. – Лег в постель и застрелился. В этом случае не полицию надо извещать, а родственников.
– А где же тогда пистолет? – Алиса посмотрела на меня осуждающе. – Там не было никакого пистолета.
– Да что мы с тобой видели-то? Может, он его под кровать успел забросить. Нам бы осмотреть все повнимательней, а мы как безумные…
– Маш, что ты плетешь? Как самоубийца мог забросить пистолет под кровать? Что-то ты темнишь.
– Ну хорошо, сознаюсь. Я на этой окаянной вилле забыла шарфик… тот, полосатенький.
– А на нем русская этикетка…
– Вот и нет. Турецкая. Я его в Коньково купила.
– Господи, ну что мы препираемся? Если французской полиции надо будет нас найти, то они найдут.
– Вопрос только – когда. Через восемь дней нас здесь уже не будет.
– Так извещать нам полицию или нет? – почти с надрывом крикнула Галка.
– А что, если дать объявление в газету? – предложила Алиса. – Во всяком случае, я знаю, как это делается. Напишем, что в Пализо по такому-то адресу в пустом доме лежит труп. Объявление пошлем в «Юманите», это дешевая газета. В конверт кроме текста надо положить чек.
– А откуда у нас чек?
– Положим деньги. Я думаю, десяти франков хватит. Только такой бумажки нет. Это монета.
– Пошлем двадцать франков.
– Это мы можем себе позволить, – сказала я. – Двадцать франков – цена трупа.
– И вовсе нет. Это цена нашей совести.
– Странно, что в Париже труп, совесть и чашка кофе в одной цене, – задумчиво подытожила Алиса. – Теперь пошли на почту. Я знаю, где она находится. Только вначале сочиним текст.