Ангел-насмешник. Приключения Родиона Коновалова на его ухабистом жизненном пути от пионера до пенсионера. Книга 2. Подставное лицо
Когда Таня подросла, то однажды наведалась в эту шкатулку и пришла в восторг. А серёжки настолько её восхитили, что она под большим секретом показала их своей подруге однокласснице Светке, живущей в соседнем подъезде. Время шло, девочки взрослели, и когда Таня познакомилась с Родионом, Светка безнадёжно влюбилась в парня из соседнего двора. Приветливый юноша по имени Павлик всегда с ней здоровался, а иногда спрашивал о делах, но чисто из вежливости. Он не видел в ней девушку, как таковую. Позднее такую ситуацию покажут в знаменитом фильме «Афоня». Света изобретала всё новые способы обратить на себя внимание, но безуспешно. В этот день она приобрела два билета на вечерний сеанс в кинотеатр «Юбилейный», и устроила передачу одного билета Павлу, чтобы побыть в кинозале с ним рядышком. А для усиления эффекта она попросила у Тани эти самые серьги на один вечер. Таня помялась, но решила выручить подругу, и ради такого дела принесла ей эти серьги. Проникнувшись идеей, она приказала Свете тут же идти в парикмахерскую, и сделать прическу, не закрывающую ушей. Света приступила к исполнению.
Танина мама месяцами не заглядывала в свою шкатулку, но по закону подлости именно в этот вечер она зачем-то её открыла, и сразу обнаружила пропажу ценных побрякушек. Начались разборки, к делу подключился отец, и Тане устроили допрос. Таня боялась своего отца, человека старой закалки, который в гневе запросто мог её отлупить, и поэтому ничего не сказала о Светке. Зато отец сразу решил, что серьги украла именно Светка, потому что из всех подруг она чаще всего бывала в гостях у Татьяны. Родители начали совещаться, что лучше – поговорить с предполагаемой воровкой, или сразу идти подавать заявление. Таня поняла, что дело пахнет керосином, ведь в любом случае всё откроется, и ей достанется на орехи. Тогда она сделала частичное признание в том, что сама взяла серьги из шкатулки примерить, а потом забыла, куда их положила. Начались поиски, которые, естественно, оказались безрезультатны. Таня тянула время. Полдевятого заканчивался сеанс, и она рассчитывала в тот момент сбегать до Светки, и забрать у неё злополучные украшения. Но всё оказалось сложнее, так как отец объявил ей домашний арест до тех пор, пока не найдётся пропажа. Таня засела в своей комнате, и начала думать, что ей делать. Можно было попросить сбегать до Светки брата Игорька, но это значило навеки попасть к нему в рабство. И не было гарантии, что он тут же не проболтается.
На улице уже стемнело, и, выглянув в окно, Таня вспомнила про Родиона. В этот вечер у них было свидание, и, скорее всего, он уже ждал Таню на обычном месте возле газетного киоска. У Тани отлегло от сердца. Она знала, что Родион её выручит, нужно лишь было сообщить ему о проблеме. Она быстро написала записку с инструкциями, заклеила её в конверт от любопытных глаз, и попросила Игорька отнести её Родиону. Родителям сказала, что это сообщение молодому человеку, чтобы он сегодня не ждал её напрасно. Игорь быстро выполнил поручение, и вернулся домой.
Родион прочитал записку при свете уличного фонаря, хмыкнул, и отправился действовать согласно полученным указаниям. Свету он нашёл сразу. Она стояла возле своего подъезда с мокрым от слёз лицом. Родион испугался, что её ограбили, но всё оказалось не так страшно. Павлик не заметил серёжек и новой Светиной причёски. Он с удовольствием посмотрел фильм «Дайте жалобную книгу», вежливо попрощался и ушёл. Родион знал от Тани о Светиных страданиях, и попытался её утешить:
– Это всё к лучшему. Ведь если бы он сегодня обратил на тебя внимание, то получилось бы, что ему понравились серьги, а не ты сама. Хотя, возможно, ты на правильном пути, но не знаешь его слабого места.
– А оно у него есть?
– Конечно, он же не робот. Знаю я твоего Пашку. Ребята давно заметили, что он всегда болеет за тех, кто в красной форме. Его на красный цвет тянет как быка. У него и кличка «Вежливый бык». Покрась волосы в морковный цвет, оденься во всё красное, и после этого от Паши батогом не отобьёшься.
– Да мне красный цвет не идёт. Я буду выглядеть как идиотка.
– Возможно. Зато Паша будет носить тебя на руках.
У Светы поднялось настроение и высоли слёзы. Она передала Родиону серьги, и вприпрыжку отправилась домой. Родиону осталось передать серьги Татьяне.
Окно Татьяниной спальни находилось недалеко от пожарной лестницы. Родиону нужно было забраться по ней до четвёртого этажа, и переправить серьги Тане в нужную форточку. Для молодого спортивного парня это не составляло труда. Вмурованная в торец жилого корпуса железная пожарная лестница располагалась на некоторой высоте. Под ней валялись две или три половинки кирпича. Родион отодвинул их ногой в сторону, и, подпрыгнув, ухватился за нижнюю перекладину. Подтягиваясь на руках, он быстро забрался на лестницу, и начал карабкаться вверх. Лестница почему-то была не строго по центру, и правые окна находились к ней ближе, чем окна слева, где была Танина квартира. На уровне третьего этажа справа открылось окно, и сварливый женский голос сказал: – «Куда ты лезешь паразит? Сейчас я в милицию позвоню». Родион не стал тратить время на перепалку, и молча полез дальше. На четвёртом этаже слева в большой форточке торчала голова и рука Тани. Серьги Родион завязал в носовой платок, и, держась одной рукой за лесенку, попытался его передать, но не смог дотянуться до Таниной руки. Тогда он сказал: – «Лови», и бросил ей платок, но она не сумела его поймать, и серьги упали вниз. Пришлось спускаться на землю. Родион нашёл платок, а потом выломил из какого-то куста лозину, взял её в зубы, и снова забрался на лестницу до Таниного окна. На этот раз передача драгоценностей прошла удачно.
Но как только он начал спускаться, внизу вспыхнул фонарик, и раздался голос:
– Эй! Верхолаз! Немедленно слезай оттуда! Ты окружён!
Стало ясно, что вредная тётка всё-таки позвонила в отделение. Родион милиционеров не испугался, потому что был трезв, и преступлений не совершал. Он крикнул вниз:
– Я и так спускаюсь. А вы товарищи будьте осторожны! Там кирпичи под ногами, не покалечьтесь в темноте.
Поравнявшись с третьим этажом, Родион увидел в правом окне силуэт вредной тётки, которая язвительно сказала ему:
– Попался ворюга, теперь не убежишь.
Родион вспомнил детские соревнования, на секунду задержался, и смачно плюнул тётке в лицо. В ответ прозвучала нецензурная ругань, подтвердившая, что он не промазал. Родион не успел спуститься до второго этажа, когда рядом пролетел, едва не зацепивший его какой-то предмет. Как потом выяснилось, это был небольшой глиняный горшок с цветком. Внизу раздался глухой удар, звук падения, затем ещё один удар и стон, а потом фонарик погас, и наступила тишина.
Сержант и рядовой, задрав головы, смотрели на спускающегося Коновалова, чтобы в нужный момент его скрутить, Но тут сверху прилетел цветочный горшок, и врезался в сержанта, ободрав ему правое ухо. От удара его кинуло в сторону рядового. Тот хотел его поддержать, неловко отступил, и подвернул ногу на половинке кирпича. В ноге что-то хрустнуло, от дикой боли рядовой потерял равновесие, и упал на землю вместе с сержантом. Спрыгнув на землю, Родион увидел двух сидящих на земле милиционеров. Сержант всё ещё пребывал в шоке от удара горшком, а рядовой осторожно щупал свою пухнущую на глазах ногу. Родион споткнулся о горшок, осмотрел его, и сказал:
– Ты гляди, какая баба злая! Цветка не пожалела, горшком запустила. А он и не разбился.
Сержант отозвался:
– Самортизировал об меня. Что ещё за баба?
– Я с ней незнаком. Её окно рядом с лесенкой на третьем этаже. Она меня без всяких оснований ворюгой обозвала. В кого она горшком целилась, сказать трудно. Может быть в меня, а может и в вас, если подумала, что вы мои сообщники. Потом с ней разберётесь:
– Ты-то сам чего там делал?
– В этом доме моя подружка живёт. Сегодня родители её из дома не выпускают. А брат её меньший передал мне, что она хочет меня увидеть, и, что её комната недалеко от пожарной лестницы. В общем, получилось свидание на высоте.
С помощью фонарика Коновалов определил у сержанта перелом ключицы, а у рядового что-то нехорошее, скорее всего разрыв связок голени. Правая рука у сержанта не действовала, и Коновалов помог ему встать на ноги. Худощавого рядового Коновалов без труда взвалил на плечи, и они пешком отправились в отделение милиции. Впрочем, идти было недалеко, и Коновалов даже не запыхался.
Дежурный по отделению капитан Бубнов думал, что перевидал всё, но когда задержанный нарушитель добровольно приволок на закорках своего конвоира, понял, что жизнь ещё способна удивлять. Он тут же позвонил в госпиталь, и вызвал опергруппу, ведь покушение на милиционера дело серьёзное. В ожидании медиков сержант доложил о случившемся, а Коновалов повторил рассказ о причине своего нахождения на лестнице. Затем Родион отвёл опергруппу из двух человек на место происшествия. Цветочный горшок был найден и приобщён, а площадка под лестницей сфотографирована. На обратном пути оперативник Дмитрий Никитин спросил Родиона:
– А чего ты не скрылся с места происшествия?
– Ну, вы даёте! Эти люди пострадали из-за меня, а я не так воспитан, чтобы человека в беде оставить.
Работа в милиции делает людей циниками, и Дима Никитин не был исключением:
– Ты глянь, благородный, какой! Не ищи дурней себя Коновалов. Ты же сразу просчитал, что если скроешься, то тебя будут искать, а когда найдут, то всё на тебя и свалят.
– Товарищ опер, да ведь я ничего такого не совершал. Зачем мне было убегать?
– Возможно, так оно и было, но я тебе устрою проверку, а это нетрудно.
Никитин развил бурную деятельность, метательница горшка вскоре была задержана, и доставлена в отделение. Эта сорокалетняя толстая баба, работавшая в общепите в жизни разбиралась. Узнав, что за малым чуть не убила милиционера, она заявила, что горшок упал случайно, и в дальнейшем не меняла своих показаний. На Родиона она смотрела зло, но про плевок благоразумно помалкивала. На другой день следователь, взяв подписку, отпустил её домой до суда.
В «обезьянник» Родиона не посадили, и он расположился на скамейке недалеко от деревянного барьера, за которым находилось рабочее место дежурного. В отделении шла обычная вечерняя суета – кого-то приводили, обыскивали, и составляли протоколы. В начале одиннадцатого в дежурку завели Таню с отцом. Вообще-то вызывали одну Таню, но взволнованный отец решил её сопроводить. Увидев Родиона, Таня смешалась. Дома у неё всё уладилось. Серьги нашлись, и в семье воцарились мир и любовь. Но эту благодать внезапно нарушил вызов в милицию. Родион встал, и посмотрел на Таню с надеждой. Ему казалось, что дело идёт к концу. Никитин показал рукой на Коновалова, и спросил:
– Знаком ли вам этот человек?
Таня замешкалась, покосилась на отца, и, не глядя на Родиона, чётко произнесла:
– Я его вижу первый раз в жизни.
Родион дёрнулся, как будто его огрели палкой, но быстро пришёл в себя. Он сокрушённо пожал плечами, и произнёс:
– Да, товарищ опер, ошибка вышла. Я сейчас к ней присмотрелся, и понял, что раньше эту девушку не знал.
Никитин оживился, и радостно заговорил:
– Вот ты и попался Коновалов! Сейчас я тобой займусь по-настоящему.
Затем повернулся к Тане, и сделался образцом вежливости:
– Спасибо вам большое. Вы нам очень помогли. Можете быть свободными.
Таня как-то неуверенно пошла на выход, и Коновалов услышал, как отец ей сказал:
– Правильно дочка! Нам ещё уркаганов знакомых не хватало.
Родиона тщательно обыскали. У него изъяли пропуск, три рубля денег, и Танину записку, про которую он в суматохе забыл. Никитин мельком прочитал записку, положил её в карман, и отвёл Родиона в свой кабинет на втором этаже. Кабинет был рассчитан на троих сотрудников, но в данный момент там никого не было. Оперативник Дима сел за стол, и усадил Родиона напротив. Затем начал изучать записку более внимательно. Родион заикнулся, что чужие письма читать не принято, но Дима только хмыкнул. Немного помолчав, он сказал:
– Вот теперь всё ясно! Я с самого начала не поверил в эту любовную романтику. Олух ты Коновалов! Ты её стерву выручал, покрывал, а она тут же от тебя отказалась. Подставила, и даже не раздумывала.
– Она своего отца боялась. Но вы правы, жёны декабристов были из другого теста.
– Какие декабристки? Сейчас вокруг одни аферистки!
– Товарищ лейтенант …
– Старший лейтенант.
– Товарищ старший лейтенант, вы по работе общаетесь с аферистами, вот поэтому вам и мерещатся одни стервы, а только нормальных девушек всё равно больше.
– С такими понятиями ты всегда будешь жертвой всяких мерзавок.
– Понятия здесь роли не играют, ведь от мерзавок никто не застрахован.
– Я застрахован. Я их всех сразу насквозь вижу.
– Товарищ старший лейтенант! Вы же ещё молодой, и всё у вас впереди.
– Что впереди?
– Встреча с той, которая обведёт вас вокруг пальца. Всякую косу поджидает её камень.
– Не дождёшься. Корчишь из себя умника, а рассказал бы сразу, в чём дело, так давно бы тебя отпустили. Ладно, иди домой, но жди повестки в суд. Пойдёшь свидетелем.
Так Родион познакомился с опером Димой Никитиным, и после этой встречи они расстались вполне дружелюбно. Напряжённость в отношениях возникла немного погодя. К Тане Родион совершенно остыл. Она искала встреч, и пыталась что-то ему объяснить, но Родион всякий раз говорил, что видит её в первый раз, а затем шёл дальше. Таня поняла, что её бросили, но винить было некого.
Танина подруга Света некоторое время колебалась, но всё-таки послушалась Родиона. Она выкрасила волосы в ярко-красный цвет, и купила в тон красную блузку, а красные туфли конфисковала у матери. Вежливый Бык Паша немедленно прозрел, и принялся за ней ухлёстывать. Он буквально не давал ей проходу. Света помариновала его для порядка, однако, в конце концов, через полгода они сыграли свадьбу. Но менять цвет своих волос она не рисковала.
Глава VI. Шпион
С Акимом Ласкирёвым Коновалов знакомился как-то постепенно. Ласкирёв в ту пору был освобождённым секретарём комсомола главного сборочного цеха. Его кабинетик находился на третьем этаже административного крыла цехового корпуса. Вот там Родион и увидел Ласкирёва в первый раз, когда становился на комсомольский учёт. Народу в цеху работало много, и с первого раза Ласкирёв его не запомнил. Он вышел на Коновалова во время посещения библиотеки заводского Дворца Культуры. Сам Аким ходил туда подбивать клинья к библиотекарше Люсе. Конкурентов у него не имелось, потому что Люся была некрасива. Но для Акима её внешность значения не имела, так как Люсин отец занимал большой пост в горисполкоме. А ради высокопоставленного тестя он был готов любить кого угодно. Впрочем, Аким тоже в красавчиках не ходил. Люся работала в читальном зале, и, кивнув на Родиона, сидящего за столом с книгой в руках, сказала Акиму:
– Вот этот юноша из чистого интереса читает Ленина. Кстати, он работает в твоём цеху.
Поражённый Ласкирёв тут же подсел к Родиону, и завёл политическую беседу. Сам-то он не одолел даже первого тома сочинений классика, и для всяких случаев пользовался специально изданным цитатником вождя. После беседы Ласкирёв решил, что этого деревенского эрудированного простачка нужно завербовать в свою команду, чтобы управлять им в будущем. Ласкирёв принялся агитировать Коновалова стать комсоргом бригады с ближайшей перспективой занять его место комсорга цеха. Аким был старше Родиона лет на восемь, и его комсомольский возраст был на исходе. Но он уже проходил кандидатский стаж в партию, с окончанием которого ему светила учёба в ВПШ, и дальнейшая партийная карьера. Но, к удивлению Ласкирёва, Коновалов наотрез отказался от заманчивых предложений.
Люди судят о других по себе, ведь эталон всегда под рукой. Большинство просто не могут иначе, и в этом основная причина человеческого взаимонепонимания. Беспринципный человек просто не в состоянии постичь мотивацию поступков порядочных людей, и поэтому считает их дураками. Карьерист Ласкирёв считал окружающих людей умелыми или не очень карьеристами, разбавленными небольшим количеством недалёких идеалистов, то есть тех же дураков. Родион на идеалиста не походил, особенно внешне, и Ласкирёв решил, что Коновалов по своей деревенской тупости просто не понимает собственной выгоды. При всяком удобном случае он стал заглядывать на участок, и уговаривать Родиона заняться общественной работой. Вдобавок он подговорил начальника участка и сменного мастера, чтобы они повлияли на Коновалова со своей стороны. Анатолий Иванович замучил Родиона советами насчёт учёбы во ВТУЗе, мол, ему туда открыт зелёный свет. Саня и Миша причин не знали, однако с интересом наблюдали за процессом. Родион не поддавался на эти провокации, и однажды сказал мастеру, что уговаривают только девушек, а он как-нибудь сам решит за себя. А в один прекрасный день весь этот агитпроп разом прекратился.
Случилось это уже после большого пожара, в котором практически сгорел весь сборочный цех. Родион и ещё человек пятьдесят видели, как занялось, но сделать что-либо они были не в состоянии. От электрической искры загорелся пропитанный отработкой мусор под конвейером. Через считанные минуты огонь распространился по всем подземным коммуникациям, а цех заполнился густым чёрным дымом, в котором не было видно собственной руки. Пожарные команды собрались со всего города, но возгорание смогли ликвидировать только прибывшие из Новочеркасска военные пожарники. Родиону, с детства ценившему каждый болтик и каждую дощечку, ущерб от огня показался ужасающим, ведь кроме оборудования и материалов сгорело больше сотни стоявших на конвейере комбайнов. От цеха остались одни закопчённые стены, и железные конструкции искорёженные температурой. Но гораздо больше его потрясло то, что на следующий день к десяти часам утра цех был восстановлен, а главный конвейер запущен. У советской власти недостатков хватало, но концентрировать людей и средства она умела.
Все комсомольские функционеры в какой-то мере были стукачами. В конце концов, это была часть их профессиональных обязанностей, и вопрос был именно в мере исполнительности. Большинство комсоргов этой обязанностью не злоупотребляли, но встречались и любители этого дела. Ласкирёв привык ябедничать ещё в школе, за что ему не раз доставалось от одноклассников. В институте по его доносу отчислили двух разговорчивых студентов, которые видели своими глазами подавление Новочеркасского бунта, и нелояльно его комментировали. После этого у Ласкирёва появился товарищ из «конторы» по фамилии Свистков. Нет, Ласкирёва официально не вербовали, ничего такого. Просто время от времени он встречался со Свистковым, и, посиживая в каком-нибудь кафе, они беседовали о всяких разностях. Ласкирёв Свисткова не любил, но выбора у него не было. Никакой реальной пользы от дружбы с сотрудником КГБ не было, и не предвиделось, зато Ласкирёв твёрдо знал, что в случае чего, Свистков запросто испортит ему карьеру.
Хотя в пожаре не было криминала, а его последствия были ликвидированы в рекордный срок, антисоветский «радиоголос» прокомментировал это происшествие. Чекисты напряглись. «Корреспондент» вряд ли работал на заводе, но было решено проверить там политический климат. Одним из исполнителей был старший лейтенант Свистков. Он встретился с Ласкирёвым, который в беседе сказал, что есть у него на примете идеологически перспективный юноша. Паренёк добровольно изучает Ленина, но довольно ограничен и упрям. Свистков оживился, и выразил желание познакомиться с Коноваловым. Он считал себя опытным вербовщиком. После некоторого согласования беседу с Коноваловым было решено организовать прямо на территории завода в кабинете Ласкирёва, но этот план пришлось корректировать.
Ласкирёв не учёл, что Родион выходит в первую смену только со следующей недели, и беседу перенесли на грядущий понедельник. Но как на грех в кабинете Ласкирёва начался долгожданный ремонт помещения. Ласкирёв на время ремонта переместился в красный уголок, где со своим архивом по аналогичной причине ютился профорг. Первыми в кабинет пришли два электрика, и, расковыряв стены, заменили допотопную наружную проводку на новую скрытую. А в понедельник в кабинете уже вовсю работало звено штукатуров-маляров, состоящее из двух разбитных женщин лет сорока. Однако Свистков в ремонте помехи не увидел. Он пришёл на завод, отыскал Ласкирёва, и сказал ему, что вполне успеет переговорить с Коноваловым во время обеденного перерыва, когда малярши уйдут в столовую.
Перед обедом Ласкирёв пришёл на участок, и попросил Коновалова зайти в красный уголок, мол, с ним желает поговорить очень важный человек. Родион про себя чертыхнулся, но дисциплинированно кивнул головой. Уходя на обед, женщины замкнули кабинет, но у Ласкирёва был запасной ключ. Он запустил туда Свисткова, и пошёл в красный уголок ожидать Родиона, оставив ключ в дверях. Коновалов не заставил себя ждать. Аким проводил его в кабинет, представил Свисткову, и, рационально используя время, отправился в столовую. Свою часть задания он выполнил, а остальное зависело от профессионализма вербовщика.
Зайдя в кабинет, Родион вежливо поздоровался, и быстрым взглядом окинул это небольшое помещение. Мебели не было. Справа возле стенки лежало перевёрнутое небольшое корыто для раствора, вёдра, штукатурные инструменты и мешок алебастра. Слева невысокие подмости из двух деревянных «козлов» с прибитыми к ним досками. На подмостях стояли две пятилитровых жестяных банки краски салатного казённого цвета, рулон бумаги, и ведёрко с уайтспиритом, в котором торчали малярные кисти. Было заметно, что одна банка с краской вскрыта, и жестяная крышка только прикрывает отверстие. На замызганном полу там и сям валялись куски срезанных электрических витых проводов. Свистков был человеком среднего роста с лицом типичного контрразведчика, то есть невыразительным, и плохо запоминающимся. Несмотря на жаркую погоду, он был одет в некое подобие кардигана из тонкой белой материи явно импортного происхождения. Должно быть, из-за наличия внутренних карманов. Он достал оттуда удостоверение, и мельком показал его Родиону, но тот успел прочитать, и подумал, что с такой фамилией только в органах и служить. Он вежливо спросил:
– А как мне к вам обращаться?
– Просто товарищ Иванов.
Времени было мало, и Свистков до минимума сократил предисловие:
– Я знаю, что ты Коновалов серьёзно готовишься к будущей партийной работе, и самостоятельно изучаешь труды Ленина. Но это теория, которая без практики ничего не даст. Ты находишься в рабочей среде, видишь и слышишь настроение масс и отдельных людей. Но этого мало. Ты должен уметь вовремя разглядеть идеологически вредные действия, и вовремя дать сигнал кому следует. Это и будет твоя практика.
Родион понял, что его вербуют в доносчики, и ему сделалось тоскливо. Почему интерес к произведениям Ленина воспринимается некоторыми как готовность к доносительству? Почему самая обычная любознательность в этом случае трактуется как лицемерие или, что ещё хуже, как умственная ограниченность? Русский человек любит на досуге порассуждать о «высоких материях», особенно выпивши, но те, кто серьёзно интересуется этими «материями» считаются людьми странными, и чуть ли не юродивыми. Поэтому Родион не афишировал своего интереса к трудам классиков марксизма-ленинизма.
Этот интерес пробудил работавший с Родионом в одной бригаде Федя Пышечкин. Подобно большинству советских людей, Родион воспринимал коммунистическую пропаганду как пустой, но обязательный элемент общественной жизни. Пропаганда давно стала ритуалом, потому что и ораторы, произносившие словесные формулы, и те, кто их слушал, одинаково не верили в коммунизм. Диссиденты, критикующие коммунистическую идеологию, на самом деле воевали с призраком. Однако иногда встречались чудаки, искренне верившие в коммунистические идеалы. Одним из них был рядовой слесарь-сборщик Фёдор Пышечкин, единственный член партии в бригаде. Феде не было ещё и тридцати. Он был женат, и имел двух детей. Приземистый круглоголовый и широкоротый Федя был типичным холериком, он заводился с полуоборота, и в любой момент был готов перейти к рукопашной. Федя был слишком правильным для нашего мира человеком. Он не пил, не курил, и заочно учился на философском факультете университета. Большинству людей излишняя грамотность не даёт ничего хорошего, а только приносит вред. Изучая философию, Федя сделался ярым до фанатизма поклонником В. И. Ленина. В жёны ему попалась застенчивая сельская девушка родом, как тогда фигурально выражались, из «Бычьего Хутора». Подавленная его учёностью, первое время она ходила перед ним на цирлах, и даже не пикнула, когда Федя назвал первенца Кампанеллой. Имя в бытовом общении оказалось страшно неудобным, и вскоре сам Федя вслед за женой стал звать ребёнка Колей. Жена его быстро освоилась в городе, осмелела, и когда Федя вознамерился дать новорождённой дочери имя Коммуна, она не стала разводить дискуссий, а просто двинула мужа чугунной сковородкой по физиономии, и девочка стала Валентиной.