Оглянись и будь счастлив

Осень правила погодой ранним августовским утром в Верхотурье. Станция «Верхотурье», а посёлок – Привокзальный. До Верхотурья 7 километров Таисия доехала автобусом. «А где здесь Заимка? Как добраться?»– спрашивала малочисленных прохожих 18-летний педагог-специалист. Угрюмы, суровы люди в малочисленных посёлках, к чужакам относятся с недоверием, враждой. Да откуда взяться веселью, радости, доброте? Верхотурье в старину был город административный, торговый – «ворота в Сибирь»: крепость, таможня, военный контингент. После основания Екатеринбурга, особенно после открытия Московско-Сибирского тракта в 1763 году, развитие Верхотурья значительно изменилось – Верхотурье превратилось в центр православный. В 1920-30- е годы в Верхотурье закрывали церкви, часть из них разрушили. Действующей оставалась только Успенская церковь на кладбище. В 1926 году Верхотурье утратило статус города (став селом), который вернули лишь в 1947 году – в честь его 350-летия.

Но статус города не изменил деревню 1955 года. Улицы из грязи и камней, деревянные избы, кое-где на высоком фундаменте – 2-х этажные, над чернотой и серостью возвышаются полуразрушенные, без куполов, многочисленные церкви. У людей забрали всё: и физическую, прибыльную работу и душевное равновесие.

А Заимка – за Верхотурьем в восьми километрах на противоположном берегу Туры.

Полдня шла Таисия через весь безлюдный посёлок, пока улица не перешла в жутко разбитую лесовозами с глубокими колеями дорогу, и девушка упёрлась в тайгу. Долго стоял черноглазый стебелёк с поднятой рукой, «голосовал», пока забрался в кабину лесовоза к доброму, где-то в глубине души, шофёру. После моста через Туру гремящая, подпрыгивающая конструкция, называемая лесовозом, остановилась. «Тебе туда», – буркнул водитель и указал направление в тайге. Еле заметная дорога в тайге поворачивала и вскоре мелькнула опушка и крыши каких-то домиков. Девушка по тропинке подошла поближе к длинному бараку. На порог выскочила молодая женщина. Таисия прокричала предложение о своём приезде… Но женщина махнула вперёд рукой: «Тебе – в контору». Таисия поднялась в избу на пригорке: «Завтра выходите в младшую группу во вторую смену». Всё, о чём могла мечтать черноглазая теперь у неё было: работа и крыша над головой. (Не надо одиноко болтаться в этом огромном страшном мире). Нянечка показала койку в избе для воспитателей и всех остальных сотрудников детского дома. Койки стояли в вплотную друг к другу. Чтобы добраться до своей приходилось лезть через головы и ноги коллег. В углу – печь. Верхняя одежда – в сенях.

И наступил первый рабочий день. Вторая смена. После тихого часа нянечка подняла детей. (Дети послевоенного поколения, у большинства родители сидели в тюрьме, и не знали они ни материнской ласки, ни семейной заботы). Дети стали кричать, капризничать, не обращая никакого внимания на черноглазую девушку. В группу влетела нянечка с мокрым полотенцем. Понимая, что от новенькой воспитательницы толку мало, прикрикнула на детей, приказала всем сесть, кого-то шлёпнула, потом привычным круговым движением прошлась мокрым полотенцем по всем ступням и ладошкам. «Надо вспоминать чему учили», – думала Таисия: «Завтра первое сентября – начало нового учебного года и мой день рождения. 19 лет».

Вывела детей на прогулку и окунулась в своё детство. До боли знакомый голос окликнул: «Тася, а что ты здесь делаешь?». Обернулась девушка: «Антонина Ивановна? Меня направили после педучилища сюда работать». (Антонина Ивановна Губина воспитывала маленькую Тасю в Новоасбестовском детском доме. После закрытия детдома её перевели на Заимку. Жила Антонина Ивановна отдельно в другом домике. Комнатка маленькая, но настоящая, своя. Кровать покрыта красивым покрывалом, тумбочка, вышитые искусно вывязанные салфетки. «Эх, мне бы так жить», – мечтала Тася).

Как-то раз построила юная воспитательница детей для прогулки, пересчитала: одного не хватает. Оббегали с нянечкой весь дом, позвали на помощь другого воспитателя. Ребёнка нигде нет. Страх погнал к Туре. Воспитатели забежали в воду, ходят вдоль берега. Нет. Вернулись. И из дальней заброшенной уборной выходит «пропажа»: мальчишка со спокойным лицом в благодушном настроении.

Стал вырабатываться у Таисии Степановны низкий, сильный командный голос. Дети притихали от одного взгляда чёрных глаз. Нежное лицо в обрамлении чёрных волос становилось всё серьёзнее и суровее, пухлые губы в первые секунды гнева пыхали и увеличивались, потом плотно сжимались и из уст вылетали усмиряющие команды. С таким голосом – полком командовать. Ответственность за детей впиталась в «кровь и плоть», в глубину сознания Таисии.

А поздней осенью – новый стресс. Освободилась очередная мамаша и вспомнила о существовании чада. Добралась до Заимки. Ей разрешили встречу с дочерью. Не успела усадить Таисия Степановна детей за обеденный стол, как вбежала нянечка с криком: «Девочку уводят!». Таисия накинула пальтишко и в демисезонных ботиночках побежала догонять «освобождённую». Новоявленная мать и дочь были уже на другом берегу Туры. Тася бежала, слышала в ушах звенящий шум от шагов по ледяной земле, по доскам моста: «Как Вы можете воровать ребёнка?!». «Это моя дочь», – звучал хриплый голос мамаши. «Без документов ребёнка не отдам!» – Тася кричала, командный голос исчез, превратился в дикий рёв. Хватило сил вырвать девочку из рук бывшей зековки и отвести в детдом. «Дети, люди, почему вы такие не честные? Как тяжело с вами. Почему вы поступаете как хотите, а не по закону? Как противостоять этому жестокому миру? Где найти поддержку и опору? Как хочется жить тихо и спокойно».

Директор детского дома неоднократно напоминал, что надо пройти медкомиссию. Очередная поездка в Верхотурье. Оттепель. Грязь. Холод. Пустой лесовоз. Кабина занята. «Запрыгивай на лесораму, держись за коники или решётку». Таисия, обрызганная грязью с ног до головы, не помнила, как прошла медосмотр. Вернулась на Заимку аналогичным способом. Была грязная, холодная, голодная. (Есть в детском доме можно только, если ты работаешь на смене. Получалось через день: завтрак плюс обед или обед плюс ужин. В избе-общежитии не было никаких приспособлений для приготовления не только пищи, но и чая). В густых сумерках прозвучал родной голос: «Тася, пойдём ко мне». «Дорогая Антонина Ивановна!» помогла отмыть обувь, почистить пальтишко, напоила чаем, согрела тело и душу. Таисию переполняла благодарность к этой одинокой, уже не молодой женщине, но которая была рядом в трудную минуту.

Встречались хорошие, добрые люди на жизненном пути Таисии. Встречались такие люди в мрачном Верхотурье. На Урале мало тёплых дней, поэтому все командировки, как не крути, приходились на холода. Поручили Таисии Степановне отвести воспитанницу в школьный детский дом. Передача ребёнка прошла как полагается. Возвращалась молодая воспитательница на Заимку по известному маршруту. Сошла с поезда в посёлке Привокзальном ещё затемно. Лёгкие ботиночки, демисезонное пальтишко, в руках матерчатая сумочка с документами, а морозу на северо-западе Урала не спится, ударил он, по меркам Урала, легко: минус пятнадцать. Стоит черноглазый «стебелёк» в морозной ночи и понимает, что до рассвета и прибытия автобуса околеет. Из темноты проявляются очертания мужика, цыгана, лошади и телеги. И больше ни одной живой души. Цыган покрутился, покрутился: «Нет пассажиров». «Не бойся, садись в телегу, пока не замёрзла». Инстинкт самосохранения шептал девушке: «Скорее! Только бы не замёрзнуть». Ехали по тайге, по ночному Верхотурью. Цыган завёл лошадь во двор, открыл девушке дверь в избу. У печи – широкий настил. Таисия присела, рядом кто-то зашевелился, отодвинулся. «Наверное, цыганята», – Таисия нащупала свободное место среди тряпок, наклонилась и положила свою, с роскошными чёрными косами, голову в тёплые тряпки. Согрелась. Не спала: «У меня же Документы». За окошком забрезжил морозный рассвет, но домочадцы спали. Таисия встала и тихо, не пророня ни слова, ни скрипнув дверью, ушла, покинула гостеприимную тёплую цыганскую обитель. На всю жизнь запомнила, всю жизнь корила себя за бедность, за чёрствость душевную, за то, что не отблагодарила, за то, что боялась быть доброй, была скованной, зажатой, боялась и не понимала людей.

Опять окраина Верхотурья, опять лесовозный тракт теряется в тайге. Мотоцикл гремит и останавливается: «Садись, крепче держись». «А за что держаться? Обнимать этого дядьку что ли? У меня же Документы!» Раздумывать некогда. Ухватилась за хлястик на куртке и помчались по ухабам. И раз – нет одной пуговицы на хлястике, и два – нет второй пуговицы, и три – хлястик в руках девушки. «Наконец-то приехали… Спасибо». Расстроенный черноглазый «волчонок» семенил не чувствующими холода ногами по мёрзлой земле. «Как стыдно, как неудобно получилось. Оторвала у бедного человека пуговицы и порвала куртку. Какая я непутёвая и бестолковая… Виновата кругом. Простите меня, люди!»

Заимка. На берегу извилистой Туры. Летом река почти пересыхала, зимой воду носили из проруби, зато весной бурлила, несла льдины, камни сносили мост, и разливалась, затапливая интернаты, домики-общежития. Через месяц вода спадала и весь берег утопал в зарослях душистой черёмухи. Таисия, очарованная и восхищённая красотой родной природы, не могла надышаться этим ароматом. Она влюбилась в весеннюю Заимку. В один из таких весенних дней на Заимку приехала сестричка Валечка. Они вместе восхищались нежной красотой черёмухи и суровой красотой тайги с каменными обрывами. Валя подарила сестре маленькую фарфоровую композицию «Журавль и лисица». Тася несколько недоумевала: «Зачем? Зачем тратить деньги на приобретение безделушек?» А Валя, уезжая всё дальше от Верхотурья утверждалась в мысли: «Я никогда бы здесь не жила». В августе на Заимке пекли пироги со спелой черёмухой. Тася, пронизанная заботой о сестре, выслала большой почтовый ящик спелой черёмухи сестричке. Увы, из ящика капала и расползалась по фанере сине-фиолетовой жижа. Вале не удалось попробовать вкусную черёмуху. Для Таси этот случай был тяжёлым житейским опытом. К 1 сентября, дню рождения Таисии, младшая сестра прислала статуэтку балерины…

Девчата, воспитатели детского дома, были молодые, красивые, весёлые и дружные. Теперь вопрос с питанием для Таисии был решён. Она даже немного поправилась, стала выглядеть женственно. Всей гурьбой девчата бегали на танцы за три километра в деревню Глазуновку. Образованные, музыкальные девушки были в таёжных лесах лучом света: на Выборах вели всю документацию, ставили концерты, Таисия танцевала. О музыкальности и аккуратности Таисии ходили легенды. Все девчонки идут с танцев по грязной просёлочной дороге, а у Таисии обувь чистая, как будто летела девушка. На танцах девчонки танцевали друг с другом. Молодых парней в деревне не было кроме двух инвалидов войны.

***

Тася четыре года учёбы сидела за одной партой с подругой из Новоасбестовского детского дома Тамарой Аксёновой. Но Тасю оставили в Свердловской области, не стали разлучать сестёр-сирот. А большую часть девчонок-педагогов распределили восточнее Урала. Такой близкой, почти родной, Тамаре Аксёновой было предписано явиться в районный отдел образования города Комсомольска-на-Амуре. От Свердловска до Хабаровска 6631 километр, почти 6 суток в пути, а ещё от Хабаровска до Комсомольска-на-Амуре четыреста километров. В городе проживали представители ста пяти национальностей. Для Тамары многонациональность была привычным окружением. Но Тамара Аксёнова в письмах писала о неизвестном ей народе – ульчи. (Ульчи или мангуны, или нани жили и живут вдоль Нижнего Амура, на местном языке Мангу. Возможно, молодая учительница начинала трудовую деятельность в Ульчском национальном районе Хабаровского края. А может быть она там прожила всю жизнь? Охотников и рыболовов ульчей не так и много. Основу приезжего населения в районе составляли русские, живущие там, как правило, не одно поколение. Сейчас в поселковых школах изучают родной язык, однако молодёжь владеет им плохо.)

Сокурсницы Валя Цыганова и Валя Мюлинель поехали ещё дальше осваивать Россию. Письма приходили из Уэлена – самого восточного обжитого посёлка России, расположенного недалеко от мыса Дежнёва в Чукотском автономном округе. В 1958 году в село была переселена часть эскимосов, проживающих в посёлке Наукан, находившегося на мысе Дежнёва – у самого узкого места Берингова пролива. Основное занятие жителей – рыболовство, морзверобойный промысел и известная изделиями чукотского народного промысла Уэленская косторезная мастерская. «Грамотные» русские учительницы пользовались авторитетом. На Выборы для девушек, как представителей избирательных комиссий, снаряжали сани на собачьих упряжках, и – по стойбищам чукчей. В стойбищах было чему удивляться. Куда не кинь взор – только белый цвет, даже сопки с трудом различаются. «Представители власти» заходили в ярангу, где было тепло и душно и ужасались увиденному. Вокруг очага сидели раздетые по пояс мужчины, покрытые татуировками, намазанные жиром, и рассматривали татуировки друг друга. Свои впечатления описывала в письмах Валя Цыганова.

Несколько однокурсниц Таисии уехали по распределению в Магадан.

Так менялась или создавалась судьба людей и государства.

***

Наступил 1956 год. В Глазуновке в клубе как никогда многолюдно: солдаты- краснопогонники. Расположение их части на противоположном береге Туры, временно в пионерском лагере. Танцевала Таисия лучше всех, и в голове у неё звучал вальс, вальс, вальс. Возвращалась на заимку вместе с Леной. Вдруг послышались шаги, девчонок догонял солдатик. «Это к Лене», – подумала Тася, – «Я никакого повода не давала. Лена постарше и статная». Но молодой человек проводил к избе-общежитию именно черноглазую выдал все военные тайны: солдаты – десантники, но переодели их в другую военную форму. На Урал командированы на заготовку леса для Киевского военного округа. Очень хотел поехать куда-нибудь в командировку. Надоели кроссы и прыжки. Командир приказали собираться в последний момент, когда эшелон для отправки был уже сформирован. Взяли как механика, потому что в учётной карточке значился как слесарь Минского тракторного завода. Молодой, стройный, с васильковыми глазами. В уральской глубинке нет таких красивых, с такими голубыми глазами, людей. Миша отрапортовал, что призывался на службу из Минска, мать убили немцы, а отец очень старый.

И опять весна. И опять Тура ломая льдины, бурлила и сносила мосты, и опять никак не попасть на другой берег в Верхотурье.

Суббота, получена увольнительная. На этом, северном, берегу Туры – Верхотурье, но какие там танцы, там и молодёжи-то нет. Не то, что в Глазуновке, приходят девчонки с Заимки! Танцы, как обычно, прошли весело. Девчонки (Валя, Римма, Тася и Клава) укладывались спать, как в дверь кто-то постучал. Стучал всё сильнее и требовательнее. Входную дверь в сени открыли девчонки из соседней комнаты, теперь стучали уже в их дверь. Удивлённая Клава толкнула крючок вверх. На пороге стоял голубоглазый солдатик в мокрой шинели. Прыгал последним по льдинам и провалился, хорошо, что не далеко от берега. Вернулся в детский дом. К кому он пришёл? Как-будто бы к Тасе. Сняли мокрую шинель, сапоги полные воды. Усадила на табурет, накрыла своим пальтишком. Кровати то маленькие, подростковые. Тася сидела в кровати поджав ноги. Миша невероятным образом сжался на табурете под пальто, только голову положил на кровать. Ему бы горячего чая, да где его взять? Как только забрезжил рассвет солдат ушёл из холодной девичьей кельи.

Вырубку делянки леса на высоком берегу Туры закончили. Солдаты построили бараки-казармы на низком берегу в двух километрах за деревней Глазуновкой. Теперь можно было бегать в Глазуновку по лесу. Суббота. Миша со группой увольняемых солдат спешит на танцы, но в клуб не заходит, просит сослуживца вызвать черноглазую на разговор. Не успели девушке передать просьбу, как Михаил заметил «бобик» (ГАЗ-67Б) командира. Тень метнулась от клуба в лес. Бежал как никогда быстро. как он потом рассказывал, у него не было увольнительной.

Мост не восстановлен. Военным необходимо переправлять брёвна на противоположный берег Туры, а там везти к железнодорожным составам. Солдаты строили паромную переправу. Как они работали! Любо-дорого посмотреть! Особенно один из солдат, с васильковыми глазами, не боялся зайти в воду, дольше всех доделывал все мелочи. И за стройкой наблюдали глаза, нет не чёрные глаза Таисии, а карие глаза уже немолодой женщины, фельдшера детского дома – Феклистовой Веры Александровны.

Виделись молодые люди редко. Быстро пролетела весна. Приболела, простыла Тася. Лежит с высокой температурой на своей дальней кровати в четырёхместной комнате в общежитии. Распахнулась дверь, а на пороге– Миша: «Мы уезжаем. Закончилась командировка. Я писать тебе буду». «Зачем, – мямлила Тася, – я болею, и вообще, я – сирота и плохо вижу». Красивый парень хлопнул дверью и убежал. Никогда и никому из своей многочисленной родни Миша не признается в минутной слабости (в своих слезах от потери любви) в товарном вагоне, который увозил его на другой край земли, на Украину, в Никополь или Кировоград, или Кривой Рог.

А Тася работала и копила деньки к отпуску. Больше всех сдружилась с Клавой Жиляковой: девушкой бойкой, пробивной, заводилой. Вместе девушки ездили в Москву и Ленинград. Останавливались у дальних родственников или знакомых знакомых Клавы. Любовались Кремлём и Зимнем Дворцом, радовались покупкам в Пассаже и Гостинном дворе. Таисия укладывала тяжёлые чёрные косы полукругом на затылке, надевала платье в мелкий цветочек и жакет с плечиками: модная, городская.

Появлялись на танцах в Глазуновке и другие прикомандированные солдаты. Таисия по-прежнему была королевой танцев. Однажды передал ей стройный шатен записку. Как не тужилась Тася прочитать или понять зашифрованный смысл текста, так ничего и не поняла. В следующую субботу на танцах шатен опять пригласил черноглазую, черноволосую Таисию. Ждал ответа на записку. Тася потупила взгляд и равнодушно произнесла: «Я ничего не поняла». «А разве Вы не молдаванка?», «Нет», сжалась Тася. Загадка записки на молдавском языке канула в лета. На танцах в Глазуновке были разные молодые люди: солдат по фамилии Кисель из Белоруссии, башкир Борис Гильмандинов (интеллигентный, добрый), который стал судьбой Клавы.

А Миша писал Тасе письма около двух лет, а потом переписка заглохла: Таисия написала, а он не ответил…

***

Жизнь не стояла на месте. Вот и Лена Сидоренкова собралась увольняться. Лена, которую Тася знала ещё по педучилищу. Лена училась в параллельном классе, на мандолине. Приехала на Заимку вскоре за Тасей, через 4-5 дней, тоже по перераспределению Отдела детских домов Свердловского ОБЛОНО. Лена была сиротой из Карпинского детского дома. Карпинский детский дом считался богатым. Ему материально помогал, как сказали бы в Советском Союзе 70-х годов – были шефами, Карпинский горно-обогатительный комбинат. Казалось, Лена не доходила до такой нищеты, как Тася. Лена иногда ездила в Карпинск к подруге-швее. Где-то покупала диковинные вещи. Привезла Тасе ручные дамские часы! Из другой поездки – бордовое платье. Судьба Лены тоже была связана с танцами в клубе деревни Глазуновка. Только приглянулась Лена не солдату из дальней стороны, а старому, по меркам тех лет, двадцатисемилетнему холостяку Ефиму из Кривого Озера, деревни, что в тайге на противоположном берегу Туры. Лена перевелась работать в школу в Глазуновку. Вышла замуж за Ефима. К родительской избе Ефима сделали пристройку для молодых. У них родилась дочь. Что произошло потом Тася узнала позже.

Римма Жуковская – из Тамбовской области, за глаза называли её «симпатюля» из-за химзавивки, которая ей очень шла. На очередной праздник в клубе Глазуновки попросили воспитателей одеться красиво, желательно в национальные костюмы. Таисия сшила грузинский костюм, и была сразу приглашена на танец одним из вновь прибывшим солдатом Васей. Вася посоветовал Таисии переехать в Грузию, но увлёкся ироничной Риммой. А Римма влюбилась. Василий убыл в Пермский край, Римму с собой не позвал. Римма, отработав по распределению нужные годы, переехала в Березняки, наивно надеясь быть поближе к Васе. Устроилась работать в Дом малютки. Работа очень тяжёлая. Но врождённое чувство юмора помогло выжить, выйти замуж и родить сыновей.

Клавдия Жилякова вышла замуж за бывшего солдата Бориса Гильмандинова и уехала вместе с ним по распределению электромеханического техникума в молодой узбекский город Ангрен.

Валя Опанова перебралась в Висим, и уже работала завучем в школе детского дома! Пригласила Таисию Степановну работать в Висим.