Избранные произведения. Том 1

8

При первом же удобном случае Гульшагида поведала об этом разговоре сначала Магире Хабировне, затем и профессору.

Абузар Гиреевич разволновался.

– Внимание, такт, осторожность – вот лучшие лекарства для больного. Не уважаю, не признаю врачей, не умеющих лечить добрым, ободряющим словом. Да, да, я не оговорился! Цену и силу слова должны знать не только поэты, писатели, но и врачи! Ибо объект у них один – человек, его душа. Чтобы убить человека, бывает достаточно одного неосторожного слова, а вылечить… – профессор покачал головой. – Да-с! Тут и тысячи слов мало! Да ещё сколько всяких снадобий потребуется. Помните, как страдал больной Гафуров? А из-за чего? Только из-за того, что наша уважаемая Полина Николаевна сказала ему, что ей не нравится его сердце. Это же выстрел по больному! Если хотите, даже отравленной пулей. А как роптал на нашу любезную Тамару Ивановну больной Хазиев за то, что она сказала: «Рука у вас навсегда останется искалеченной». Ведь больной рассуждал так: у Тихонова парализованная рука начала работать через год, у Рыжова – через два года, а почему только у него, у Хазиева, рука не должна поправиться? Заметьте – больной не говорит о сроке, он сам знает, что положение серьёзное. Он готов ждать. В любом случае нельзя, – понимаете, нельзя! – лишать больного надежды! Надежда – великое дело! Вот Асия… Она и замуж выйдет, и детей народит. Вы ей так и скажите… – Профессор, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся по кабинету, вдруг остановился посредине, покачал головой, улыбнулся. – Знаете, если подумать, что неприступная Асия раскрылась перед нами, то это уже неплохо. Значит, она в какой-то мере стала доверять нам. Это ваша заслуга, Гульшагида. Да, да! И Магиры-ханум тоже. Но впереди более серьёзные задачи. Если мы взялись лечить девушку, то должны будем лечить не только её больное сердце, но и весь организм, ибо у неё болен весь организм. Мы обязаны лечить всю её нервную систему, – профессор поднял палец, – душу! Вы случайно не знаете, где сейчас этот парень… ну, который любит её? Он в Казани?

– Он моряк, – ответила Гульшагида. – Значит, где-то в плавании.

– Вот как! Выходит, она живёт только его письмами. А у писем иногда путь очень долгий… Девушка вечно в тревоге, в неизвестности. – Профессор ещё раз прошёлся по кабинету, посмотрел на часы. – Мы ещё вернёмся к этому разговору. А теперь я должен уйти. В три часа у меня заседание Комитета защиты мира. Сегодня я ещё должен написать статью для газеты…

– Вы очень много работаете, Абузар Гиреевич. Вам надо тоже беречь себя, – не утерпела Магира-ханум.

– Э, у меня душа ещё молодая! – профессор молодцевато повёл бровью. – Да, вот что, – завтра у нас должен быть Фазылджан Джангирович. Покажем ему Асию и Исмагила. Ещё кто есть?.. Подготовьте, пожалуйста.

Идя по улице, слегка опираясь на палку, профессор, вспомнив предостережение Магиры-ханум, покачал головой. Он не мог рассердиться на эту женщину, хотя не любил тех врачей, жизнь которых проходит только в своей квартире да в больнице или в амбулатории. Эти узкие формалисты ничего другого не желали, заботились только о соблюдении служебной проформы да о своём благополучии и незаметно превращались в мещан. Профессию врача Тагиров считал самой беспокойной и самой народной профессией. Врач всегда должен быть с народом. Недаром великие медики, говоря о профессии врача, подчёркивали три момента: знание, честность и понимание общественного долга.

Профессор Тагиров оставался верен этим принципам и на практике. Хотя в последние годы из-за преклонного возраста он вынужден был отойти от многих общественных обязанностей, однако работу в Комитете защиты мира не прекратил, это дело, как и медицину, он считал своим жизненным долгом. Он пришёл к этому убеждению не только потому, что на себе испытал муки минувшей войны, и не только потому даже, что в послевоенные годы ежедневно видел, наблюдал неимоверные страдания её жертв, – он всеми силами боролся против войны прежде всего потому, что, как медик, очень глубоко понимал, какими ужасами угрожает человечеству атомная война. Он часто выступал и много писал в защиту мира.

Вот и сегодня слушатели, переполнившие большой зал, с огромным интересом внимали его взволнованной речи. Ожившие воспоминания о военных годах в связи с приездом тёти Аксюши и думами о судьбе Галины Петровны наполнили его слова особым чувством.

– Мы верим в светлое будущее человечества, поэтому и боремся за мир! – говорил он. – Идти к будущему путём войны, добиваться благополучия для немногих за счёт гибели миллионов – это дело безумцев. Я люблю людей и не хочу, чтобы они сгорели в огне атома. Безумные замыслы атомщиков должны быть осуждены и преданы позору всем человечеством! – закончил он под бурные овации.

А вечером он сел писать для областной газеты статью «Обратим достижения медицины против религии и знахарства». Написал первое предложение и задумался. Не понравилось, зачеркнул, – хотелось начать по-новому, более энергично…

Абузар Гиреевич ещё до революции неоднократно выступал в печати против религии. Какие только проклятия не обрушивали на него ишаны и муллы, какие мучения ада не сулили ему. Не останавливались они и перед прямыми угрозами. Вспоминая сейчас об этом, профессор улыбается, однако тут же лицо его становится серьёзным: хотя могилы проклинавших его святош давно уже сравнялись с землёй, посеянные ими ядовитые семена до сих пор кое-где прорастают в тёмных углах. Живучесть и служителей религии, и знахарей ещё в том, что они скрытно ходят из дома в дом, ловко используя несчастья людей, их религиозные чувства и предрассудки, наличие в медицине ещё не познанных и не объяснённых фактов. Эти лицемеры исподтишка делают своё чёрное дело. Абузар Гиреевич никак не мог примириться с тем, что за последние годы антирелигиозная работа в ряде районов республики ослабела или была передоверена недостаточно образованным людям, которые ограничиваются высмеиванием служителей Аллаха.

А статья-то не двигается… В кабинете горит только настольная лампа с зелёным абажуром, люстра на потолке погашена. За окном, на улице, темным-темно. Абузар Гиреевич встал, прошёлся по комнате. Взгляд его упал на тускло освещённый бюст Пушкина на шкафу. Лицо Александра Сергеевича кажется сегодня особенно задумчивым.

Большие часы в зале певуче пробили восемь. В доме довольно прохладно; на улице беспрестанно льёт дождь, и сквозь оконные рамы тянет сыростью. Профессор накинул поверх пижамы меховую безрукавку, чувяки без пяток переменил на тёплые туфли. Вернулся к столу и стоя пробежал глазами начатую статью. Вдруг, вспомнив что-то, быстро подошёл к телефону, позвонил в больницу. Расспросил о состоянии больных, уточнил, всё ли в порядке. Именно этого и не хватало ему. Теперь на душе спокойно, можно опять взяться за перо.

В каждом творческом деле есть своя изначальная критическая минута. Трудно сказать определённо, в чём её значение: то ли в осознании идеи, то ли в обретённом спокойствии и собранности мысли, теперь свободной от посторонних внешних впечатлений, – одно бесспорно: если найдена, если наступила эта драгоценная минута, дело пойдёт на лад. Так случилось и с Абузаром Гиреевичем: он дождался, нашёл свою минуту и принялся писать. Работал не отрываясь, пока не закончил статьи, только тогда встал с места. Он с удовольствием потянулся, расправил затёкшую спину. В доме вдруг стало теплее, комната вроде посветлела, и лицо Александра Сергеевича как-то оживилось.

Фазылджан Янгура точно в назначенную минуту прибыл в больницу. Как и у большинства хирургов, у Фазылджана Джангировича солидная фигура, располагающее лицо, на щеках играет здоровый румянец. Немножко начало расти брюшко, но под длинным, в меру просторным больничным халатом оно почти незаметно. Трудно определить точно, сколько ему лет. Бывают ведь мужчины, которым можно дать и сорок, и пятьдесят. Янгура был одним из таких счастливчиков. Прядь седых волос над широким, выступающим вперёд лбом нисколько не старила Фазылджана, казалось, она придавала лицу его больше благородства.

Они давненько не встречались с профессором, поэтому вначале обменялись новостями. Больше говорил Янгура, – вряд ли нашлось бы в городе чем-то примечательное событие, о котором он не знал бы.

Послушав собеседника, Абузар Гиреевич вынул из жилетного кармана часы. Это означало – пора приступить к делу. Янгура в ответ с достоинством наклонил голову:

– Я в вашем распоряжении.

Заведующий кафедрой хирургии в одной из городских клиник, доцент Фазылджан Янгура не только среди людей, равных ему по положению, но и в кругу более высоко стоящих коллег умел держать себя. На пустячные вызовы откликаться не станет, в любое место, к малоизвестному человеку, не побежит, но важного случая не упустит, туда, где надо быть, явится вовремя. Его имя часто упоминается в отчётах о научных конференциях – в республике и в центре он нередко выступает на страницах печати и, можно сказать, всегда на виду у общественности. Без него редко обходятся ответственные консилиумы. О нём привыкли говорить как о смелом хирурге, новаторе. Его научные доклады вызывают повышенный интерес у медицинских работников, всегда привлекают слушателей. Большинство молодых медиков даже влюблены в него. Ведь никто так не преклоняется перед смелостью и уверенностью в себе, как молодёжь.

С папкой историй болезней в кабинет вошла Магира-ханум. Янгура шагнул навстречу ей, протянул руку. Магира Хабировна в свою очередь справилась о его здоровье.

– Вашими молитвами, – пошутил Янгура. – А вы всё молодеете, Магира-ханум. От встречи к встрече хорошеете.

Магира Хабировна слегка зарделась. В молодости Янгура ухаживал за ней, даже писал ей письма. Чёрные и густые, как грозовая туча, волосы Магиры не давали ему покоя. Даже после того, как девушка вышла замуж, Янгура не скоро забыл её. Теперь всё это в далёком прошлом. А всё же как-то волнует…

– Дайте историю Асии, Магира-ханум, – обратился профессор.

Отогнав нахлынувшие воспоминания, Магира-ханум медленно открыла папку, передала профессору жёлтые листы.

Абузар Гиреевич рассказал о характере и настроениях больной, сообщил диагноз. Янгура слушал внимательно, глядя прямо в лицо профессору и кивая время от времени головой, как бы говоря: «Ясно», «Понимаю», – в глазах у него зажглись искорки.

– Довольно любопытный случай, – заметил он. – Какая степень, по вашему предположению?

– Вторая, ближе к третьей.

– А что показывают анализы?

– Пока идёт активный процесс… Магира-ханум, позовите, пожалуйста, Асию.

Девушка вошла в кабинет и, увидев незнакомого представительного мужчину, сразу спряталась за спину Магиры-ханум.

– Асия, подойдите ближе, сядьте вот здесь, – мягко сказал профессор. – Вот доцент Фазылджан Джангирович хочет поговорить с вами.

– Кто это? – переспросила девушка шёпотом у Магиры-ханум и, получив ответ, осторожно села на указанную профессором койку. – Я на операцию не согласна! – вдруг возбуждённо заговорила она. – Лучше умру сразу, чем ложиться под нож.

– Со старшими сначала здороваются, – сухо заметил Янгура, будто не услышав её слов. – Что у вас болит?

– Абузар Гиреевич знает, – непримиримо ответила Асия.

– И мне расскажите.

Помолчав, Асия неохотно начала рассказывать. Потом Янгура велел ей пройти за ширму, снять халат. Асия начала кусать губы, хотела было уйти, но профессор задержал её, успокоил. Опустив голову, Асия пошла за ширму. Лицо её пылало, глаза были полны слёз.

Всё же осмотр прошёл без осложнений.

– Ну вот, не съел же я вас, – укоризненно сказал Янгура. – Идите в свою палату.

Асия, не глядя ни на кого, вышла.

Янгура вымыл руки и, вытирая по отдельности каждый палец, с лёгкой усмешкой проговорил:

– Эта девушка, должно быть, в глухом лесу росла? Я думал, что она откусит мне руку… Всё-таки жаль её… Самое позднее – двадцати пяти лет она умрёт от кислородного голодания. Тяжелейшая форма порока. Её может спасти только самая радикальная мера – операция.

И профессор, и Магира-ханум выслушали это заключение понурясь, словно на плечи им лёг тяжёлый груз. Стряхнув задумчивость, Абузар Гиреевич спросил:

– Это ваше последнее заключение, Фазылджан?

– Да, Абузар Гиреевич, последнее и единственное.

Профессор снова погрузился в раздумье. Янгура аккуратно повесил полотенце, сел на стул.

– Фазылджан, – осторожно начал профессор, – вы обратили внимание – ведь общее состояние девушки не очень плохое. И состав крови тоже. Вот посмотрите. Результаты ангиокардиографии и электрокардиографии удовлетворительны, – профессор поднёс ленту к свету, начал показывать мелкие зубцы.

– И всё же аномалия налицо, Абузар Гиреевич, – стоял на своём Янгура. – Зондировали?

– Да. Вот рентгеновский снимок движения зонда, – профессор включил негатоскоп.

Янгура внимательно вгляделся в снимок, принялся ходить по кабинету.

– Данные не так уж плохи, – продолжал развивать свою мысль профессор. – Конечно, нельзя сказать, что мы изучили все тайны её сердца.

– В том-то и дело, – подхватил Янгура. – Это изучение – дело будущего. А девушка нуждается в помощи сегодня. Она и так запустила болезнь. Оперировать надо было ещё в раннем детстве. В своём печальном прогнозе я могу ошибиться лишь в сроке. Допустим, она протянет до тридцати-тридцати пяти. Но на какие страдания будет обречена! А роковой исход неизбежен… Вы уж, пожалуйста, извините меня, Абузар Гиреевич, но, по-моему, большинство терапевтов, несмотря на то, что изменились времена, изменилась техника хирургии, всё ещё думают по старинке, как Бильрот, – к сердцу, мол, нельзя и близко подходить с ножом.

Профессор рассмеялся.

– Как же это получается, Фазылджан? До сих пор история медицины считала Бильрота выдающимся, смелым хирургом. Считается, что Рен первый дерзнул зашить рану на сердце. Но ведь не так уж велика дистанция между тем и другим.

Янгура молча улыбнулся в ответ.

– Вы согласились бы сделать операцию Асие? – спросил профессор, переводя разговор от истории к действительности.

– Если пациентка согласится, я не против, – смело ответил Янгура.

– А гарантия? Cito, tuto et gucunde?[4]

– Нет. Вопрос стоит острее: или – или…

Лицо Абузара Гиреевича помрачнело, он по-стариковски сгорбился, стал как бы меньше. «Или – или… Покупателю часов выдаётся гарантия, покупателю холодильника тоже, а тому, кто ложится под нож… или – или».

Разумеется, он был далёк от того, чтобы обвинять Янгуру в легкомыслии, в неоправданном риске. Всякий другой хирург на его месте, пожалуй, высказал бы ту же горькую истину. Современная хирургия ещё не так сильна, чтобы во всех случаях давать гарантию благоприятного исхода. Теперь в медицине всё больше растёт число сторонников точки зрения, что лечение порока сердца хирургическим путём станет в будущем основным, если не единственным методом. Но это в будущем. А вот сейчас, в данном случае?.. Абузар Гиреевич как учёный всегда приветствовал смелые, обоснованные эксперименты. Однако он был против применения на практике не до конца проверенных методов. У человека одна жизнь, она дорога ему, с ней связаны его счастье, покой, счастье и благополучие его родных и близких. Но счастье – что стеклянный сосуд, при неосторожном обращении разобьётся…

– В таком случае у меня не поднялась бы рука, – как бы рассуждая сам с собою, проговорил профессор.

Янгура понял это как упрёк.

– Вам легко так говорить, Абузар Гиреевич, – вздохнул он. – А мы, хирурги, каждый день стоим перед одной и той же дилеммой: если мы поддадимся чувству робости, жалости, неуверенности, то и больного погубим и сами должны будем давать ответ перед законом. Человечность хирурга зачастую связана внешне с жестокостью. Этого многие не понимают и считают нас вообще бессердечными… – Он помолчал и спросил: – Ещё есть больные?

– Вот история болезни Исмагила, – сказал профессор и, взяв из рук Магиры-ханум папку, рассказал о диагнозе болезни и состоянии Исмагила.

– Этого больного надо бы сперва показать урологам, Абузар Гиреевич, – сказал Янгура, когда профессор закончил своё сообщение. – В этом случае я вам, говоря правду, пока не смогу помочь. Чалдаеву не показывали?

– Чалдаеву показывали. Но тут проклятая астма… Вам приходилось делать операции астматикам?

– Как правило, мы от них отказываемся.

– А если, скажем, невозможно отказаться, если все другие средства испытаны и не дали результата?

– Тогда идёмте посмотрим.

Исмагил лежал в постели, вконец измученный очередным приступом астмы. Янгура подсел к нему, молча осмотрел больного, задал несколько вопросов и встал с места.

– Я считаю неразумным делать этому бедняге операцию и доставлять ему лишние страдания, – сказал он, выйдя в коридор. – Здесь нельзя даже сказать «или – или».

Профессор ничего не возразил. Он молча повёл хирурга ещё к одному больному. Это был человек с «красной чалмой». Он, как всегда, равнодушно глядел в потолок, ни на что и ни на кого не обращая внимания. Казалось, он старался уловить какую-то решающую мысль. Но сегодня лицо его было не таким уж сумрачным. Возможно, это оттого, что он побрился.

Янгура велел ему откинуть одеяло и показать пальцем, где у него болит. Едва больной показал пальцем чуть ниже рёбер, хирург сам нажал на это место ладонью. Больной вскрикнул.

Янгура, не глядя на него, сказал профессору по-латыни диагноз и резко поднялся с места. На широком лбу его, между бровями, дрожала вертикальная складка.

Проводив Янгуру, Абузар Гиреевич, заложив руки за спину, принялся ходить по кабинету. Он должен был принять решение. Относительно Исмагила и человека с «красной чалмой» мнения их совпадали. Если у Исмагила после применения новейших препаратов кровяное давление не понизится и удушье не отступит, останется прибегнуть к последней мере – решиться на операцию, невзирая на тяжёлое состояние больного. Человек с «красной чалмой», видимо, скоро встанет на ноги. А Асия?.. Что делать с Асиёй?

Завтра надо решать: или оставить Асию в больнице и попробовать лечить новыми средствами, или…

«Отдал бы я её хирургу, если бы она была моей дочерью?» – спросил профессор у своей совести. И не смог ответить.

На следующее утро он позвонил Чалдаеву. Тот обещал зайти.

Магира-ханум встретила его у входа в терапевтическое отделение. Чалдаев ниже среднего роста да к тому же сутулится, со стороны он выглядит совсем маленьким. Кончик носа у него кругленький, как лесной орешек. Этот нос-орешек и лучистые морщинки под глазами придают его лицу необычайно простодушное выражение. Характер у него спокойный, – хоть потолок рухни, Чалдаев не вздрогнет.

В кабинете Абузар Гиреевич рассказал ему про Асию, показал результаты анализов, снимки, сообщил мнение Янгуры, поделился своими соображениями.

– По правде говоря, – признался он, – мне не хочется отдавать Асию в руки хирурга. Возможно, я постарел, становлюсь консерватором, как выражаются мои критики. Скажите мне, не скрывая, Гаделькарим, своё мнение.

– Я тоже в данном случае не спешил бы с операцией, – коротко ответил Чалдаев.

– Я думаю лечить её гормонами и новейшими антибиотиками, – поделился профессор своим намерением.

Чалдаев полностью согласился с этим мнением.

– Тогда так, – Абузар Гиреевич обернулся к Магире-ханум, – Асию оставляем на лечение. Начнём с гормонов, а дальше видно будет.

9

Несмотря на то, что Гульшагида поклялась себе не ходить больше на Федосеевскую дамбу, сегодня её снова потянуло туда. Поймёт ли кто-нибудь, что творится у неё на душе? Не назовут ли её легкомысленной мечтательницей? Возможно, найдутся и такие благоразумные люди, которые скажут: не ищи, мол, золота там, где и олова нет, какая уж тут любовь, – и посоветуют забыть давнее увлечение да посмотреть внимательней вокруг себя: не может быть, чтоб на Мансуре весь свет сошёлся клином, чтоб всё небо заслонил один Мансур? Но что делать, если так оно и есть? Не нарочно же она придумала себе такую любовь. Видно, такова её судьба. Если бы рассказать, как она себя сдерживает, осуждает, как она сурова и беспощадна к себе, как мучается, – никто не поверил бы. Но, оказывается, любящее сердце способно остаться верным прежнему чувству, хоть на огне жги это сердце, хоть в омут бросай.

Разумеется, Федосеевская дамба и на этот раз ничем не порадовала её. И всё же ей стало несколько легче, – словно в тумане, окутавшем её душу, появился какой-то просвет. Наверно, сердце похоже на реку: прежде чем успокоиться, должно перекипеть.

Дома её ожидал срочный вызов в больницу.

А в больнице она узнала, что у Асии с вечера начался приступ. Возле её койки сидел профессор, держал руку девушки, лежавшей с закрытыми глазами и беспрестанно бредившей. Тут же находилась и Магира-ханум.

Гульшагида в нерешительности стояла в дверях палаты. Профессор кивком головы подозвал её. Гульшагида молча поздоровалась с ним, внимательно посмотрела на Асию, положила руку ей на горячий лоб. Девушка медленно подняла ресницы. Во взгляде её не было укоризны, только мольба. Что это? Беспредельное доверие врачам или покорность судьбе?

– Скоро тебе будет легче, потерпи, родная, – успокаивал профессор. Он осторожно поднялся с места, дал необходимые наставления Магире-ханум. Затем обратился к Гульшагиде: – У меня к вам будет поручение.

Они вышли из палаты.

– Что случилось, Абузар Гиреевич? – с тревогой спросила Гульшагида. – Ещё вчера ей было хорошо.

– Я опасался этого приступа, – задумчиво сказал профессор. – Каждому больному помогает только своё лекарство, и его надо найти. Организм Асии не принимает гормоны и антибиотики.

– Тогда что же нам делать? – даже растерялась Гульшагида.

– Будем лечить испытанным методом – препаратами салицилата. – И, заметив недоумение молодого врача, добавил: – Порой мы слишком поспешно отказываемся от проверенных годами методов лечения. Новые лекарства следует применять не потому, что они новые, а только в том случае, если они приносят пользу больному.

Профессор был задумчив, даже печален. Гульшагида начала было расспрашивать его о здоровье, он отмахнулся и принялся объяснять, зачем, собственно, вызвал её. Оказывается, от тёти Аксюши поступила телеграмма. Утром она приедет с Галиной Петровной. Но в одиннадцать у профессора лекция в институте.

– Не потрудитесь ли вы с Верой Павловной поехать на вокзал? – попросил Абузар Гиреевич. – О машине я договорился. Магира-ханум приготовит место для больной.