Тихие омуты

Посвящается моим любимым бабушкам и дедушкам.

Предисловие

… И пускай после мая знойные дни и жгучие вихри, и пускай по болотам в полночь, заманивая путников в гибель, сверкают огни-одноглазы, и полднем Полудницы летят в пыли вихрей, и пускай, чуя мертвых, вопит Карна, и темная Желя несет погребальный пепел в своем пылающем роге…

Алексей Ремизов «К морю-океану»

В этом году на загляденье выдался октябрь, ласковое солнечное тепло напоминает об ушедшем лете, и зима, попугав ранними сентябрьскими холодам, на время отступила, затаилась на берегах студеного северного моря, веет вьюгой над безжизненными вершинами полярных гор.

В подмосковном лесу еще зеленеет трава, ярко-желтые листья не успели потемнеть, но солнечный свет уже свободно проникает под некогда тенистый лесной полог, сосны и березы стоят в его лучах подобно стройным колоннам, а по утрам иней искрится на сухих стеблях полыни и чертополоха.

Я брожу по лесу, наслаждаясь последними теплыми днями, спускаюсь в овраги, дно которых устлано опавшей листвой, поднимаюсь по заросшим молодыми деревьями косогорам, вдыхаю напоенный осенней свежестью воздух. Сегодня семнадцатое октября – день святого Ерофея, – по народным поверьям в этот день лешие прощаются с лесом и до весны проваливаются под землю. Только когда сойдет снег, и на полянах распустятся первые подснежники, хозяин леса вновь вернется в свои угодья.

Русские крестьяне без особой надобности на Ерофея в лес не ходили. Считалось, что в этот день нечистая сила шалит особенно опасно – лешие бегают по лесам, ломают деревья, страшно свистят, хохочут и хлопают в ладоши. Неосторожного человека леший, в лучшем случае, заставит долго блуждать в прозрачном и светлом лесу, а в худшем, – сведет с ума, заманит в болото или убьет упавшим деревом. Долгие века лес был для крестьянина чуждой опасной стихией, со всех сторон окружавшей обжитые пространства деревень.

Только в нашей стране, протянувшейся от древней Беловежской Пущи до бескрайней, беспредельной сибирской тайги, обрывающейся у далекого океана, только в этой великой стране стало возможным столь тесное переплетение природы и человека, стихийного и социального. Наши избы и храмы поднимались среди лесов как их органичное продолжение, как плоть от плоти этой необозримой лесной стихии. Торжественное величие, пронзительная красота русской природы стали основой, на которой вырос великий народ. Наша культура впитала в себя и звонкую прозрачность высоких сосняков, и темную хмарь заболоченных ельников, и первозданную мощь реликтовых дубрав. Мы народ леса, так же как швейцарцы – народ гор, монголы – народ степи, а греки – народ моря. Двойственное отношение к лесу – страх и восхищение одновременно – это культурный код нации, в котором нужно искать причины сложного одухотворения лесного пространства нашими предками. Помимо хозяина леса – лешего, они верили в чащобника – обитателя непролазной чащи, хворостянника, жившего в высохшем, погибшем лесу, боли-бошку, проказничавшего в ягодных борах, лесавок, гонявших опавшую листву по осеннему лесу.

Великие леса, великая страна, великий народ… Трудно, почти невозможно представить свою жизнь без тревожного шума лесных крон в ненастный летний день, без пронизанных ярким солнечным светом грибных опушек, без безмолвия занесенных февральскими сугробами непролазных дебрей.

Но сегодня в лесу леших нет. Никто не раскачивает деревья, не гоняет по ветвям белок, не заводит людей в трясину. Только изредка кричит в зарослях какая-то птица, да с тихим шорохом падают на землю сухие листья. А еще беспрерывно доносится далекий назойливый гул – это автомобили пролетают по автостраде. Подмосковный лес не пугает человека тайнами своих чащоб, он пуст как квартира в приготовленном к сносу доме. Вокруг слишком много людей, машин, домов и дорог.

За последние сто лет самосознание русского человека изменилось радикально. Население перебралось в города. Вместо природного ландшафта, который хранил тайну хотя бы потому, что был создан не человеком, нас окружает ландшафт антропогенный. В нем нет места тайне. Любой предмет, на котором останавливается взгляд по пути из дома на работу и обратно, создан, произведен или выращен другими людьми в соответствии с определенными нормативами и стандартами. А значит, к нему всегда можно найти инструкцию, изучить его состав и принцип действия, сравнить с подобными ему, выпущенными на том же конвейере.

Еще сто лет назад русский крестьянин представлял окружавшую его природную среду населенной фантастическими существами: лешими, водяными, кикиморами, русалками, упырями. Большинству они представлялись столь же реальными как звери в лесу или рыбы в озере, но существовавшими в ином слое реальности. Защитой от нечистой силы могла служить только сила чистая, светлая – сила, которой человека наделяла православная вера. Но вековой трагедией человечества в целом и нашего народа в особенности, стало то, что святое и грешное переплелись на этой земле настолько тесно, что порой различить их можно только по отдаленным во времени результатам людских поступков.

У жителей мегаполиса сохранилась подсознательная потребность веры в неведомое, нам нравится пугаться и щекотать себе нервы, понимая при этом, что бояться особенно и нечего. А потому традиционных духов природы, которым нет места в городской среде, заменили литературные, а позже телевизионные образы, – призраки, инопланетяне, зомби, вампиры, полтергейст.

Кроме того, изменилась пространственная локализация таинственных сил – если крестьяне говорили, что леший шалит «в лесочке за таким-то болотом», а водяного видели «у заводи на том-то озере», то сегодня местом действия мистических историй становятся некие отдаленные населенные пункты, другие страны и города, отраженные в рассказах, передаваемых через третьи руки. Привычное окружение человека стало простым и понятным, в нем по определению не может быть ничего сверхъестественного.

Мы совершенно иначе воспринимаем ночь – традиционное время действия нечистой силы. Нам трудно представить себе, что чувствует человек, ненастной осенней ночью блуждающий в кромешной тьме по глухому лесу и вдруг замечающий среди деревьев отсвет огонька, горящего в окне крайней избы маленькой деревни. Ночь для нас – это море огней, свет фонарей, автомобильных фар, окон многоэтажных домов. В этой вакханалии света не видно даже звезд на небе. И поэтому ночь – уже не время соприкосновения с таинственным, когда ненадолго приоткрывается дверь между нашим и потусторонним мирами. Ночь – это время отдыха, развлечений и преступлений. Сообщения новостных агентств все чаще заставляют нас убеждаться в том, что под покровом ночи в самых благопристойных и фешенебельных городских кварталах сбросившие свои дневные личины люди совершают преступления столь изуверские, отталкивающие и противоестественные, что по сравнению с ними любые проказы нечистой силы на кладбищах и болотах кажутся детскими шалостями.

И все же иногда, пусть изредка, в наших сердцах просыпается передавшийся от предков страх непознанного – страх столкновения с миром дикой природы, который продолжает жить за границами крупных городов, на окраинах вымирающих поселков и деревень. Ведь если существует этот мир, мир, в котором одинокому человеку в борьбе с могучей и равнодушной стихией можно рассчитывать только на собственные силы, значит, где-то затаились и его исконные обитатели – враждебные человеку бесплотные существа, духи природы.

Может быть поэтому порой хруст ветки под чьей-то ногой в вечернем лесу или крик неизвестной птицы на болотах заставляет замирать сердце и волосы шевелиться на голове. Ведь эти звуки пробуждают генетически заложенный в нас страх – страх перед темными неизведанными силами.

Тихий омут

Спи мирно, держава. Дорогами слез гуляет Варавва и ходит Христос.

* * *

Неужто мы жили, молясь на Варавву?..

Прости нас, Боже правый!

Андрей Вознесенский

«Витебская баллада»

Глава I

Машина остановилась на поросшей высокой травой обочине, отделенной от леса противопожарной канавой, и Артем, заглушив двигатель, разложил перед собой карту области. Большой навигатор по-прежнему висел на ветровом стекле, ловя солнечные блики темным матовым экраном, однако дорогое устройство, сделанное в Малайзии по японской лицензии, не выдержало испытания российским бездорожьем и несколько часов назад приказало долго жить. С электроникой вообще происходило что-то неладное – утром все мобильные телефоны разом потеряли сеть.

С пассажирского сиденья в карту заглядывала Маша, а по раздавшемуся над ухом сопению Артем понял, что и сидевший сзади Олег вглядывался в обозначавшие дороги коричневые ниточки, петлявшие среди моря зелени. Мимо на полном ходу промчался тяжелый лесовоз, и воздушная волна покачнула запыленный серебристый минивэн.

Артем медленно вел пальцем по карте, пытаясь определить, где именно они находятся и как долго им еще предстоит плутать по дорогам этого заповедного уголка Русского Севера.

– Далеко еще? – спросил Олег.

– Если поторопимся …, и если опять не будет врать карта…, то часа через два должны быть на месте, – медленно произнес Артем. – Здесь все время прямо, проезжаем какой-то совхоз, наверняка брошенный… потом поворот налево на деревню Виндягово… тут тоже прямо… и затем выезжаем на берег Ярозера, на монастырскую дорогу!

Олег откинулся на сиденье и потянулся, Артем сложил карту и передал ее Маше. После того, как лесовоз скрылся за крутым поворотом, отмеченным несколькими стоящими вдоль обочины бетонными столбиками со следами черной и белой краски, дорога оставалась пустой. Вырулив на асфальт, Артем попытался настроить приемник в магнитоле, но в той лесной глуши, где они находились, лишь изредка удавалось услышать что-то кроме хрипа эфирных помех. Недовольно хмыкнув, Артем запустил CD-диск, и в салоне заиграла спокойная музыка.

Начинался август, последний летний месяц, который здесь, на севере, редко бывал солнечным и теплым. Но пока с погодой им везло: за время путешествия лишь однажды ночью, после прошедшей вечером короткой и сильной грозы, спать на свежем воздухе оказалось достаточно зябко, и пришлось останавливаться на ночлег в ближайшем городке.

Городок этот со сложно произносимым названием Златоустьинск почти полностью состоял из частных одноэтажных домов, и только в центре, на площади Ленина стояли каменные торговые ряды, построенные еще при царице Екатерине для местных кузнецов и кожевников, а сейчас занятые в основном импортной одеждой и мелкой бытовой техникой. Напротив возвышалось угрюмое бетонное здание администрации, с грязными флагами района и области, лениво повисшими на коротких флагштоках. Еще на площади находилась желтая церковь с высокой колокольней и прямо перед ней окруженный кованой оградой мемориальный сквер из двух десятков молоденьких пыльных деревьев, среди которых лежал огромный камень, привезенный в самом начале девяностых годов с окраины городка, где раньше проходил северный этап. На камне была закреплена медная мемориальная доска, посвященная памяти тех, кого через эти места гнали в лагеря.

Переночевав в гостинице Златоустьинска, где кроме них остановились только семейная пара туристов из Питера и невероятно шумный отряд школьников из областного центра, выбравшихся вместе с учителем географии в краеведческий поход, Артем, его невеста Маша и друг Олег отправились к очередной цели своего путешествия – Святотроицкому мужскому монастырю. Артем был аспирантом одного из московских вузов и писал диссертацию о церковном зодчестве Русского Севера. Откуда у коренного москвича взялась странная тяга к этому невероятно красивому, но суровому и дикому краю, Артем объяснить не мог. О северных храмах и монастырях он уже узнал практически все, что можно было найти в книгах, и вот этим летом настало время вживую познакомиться с предметом его исследований. Вместо традиционной поездки к теплым морям Артем запланировал двухнедельное автомобильное путешествие по лесным просторам России.

Маша, девушка Артема, была студенткой того же вуза. Молодые люди познакомились почти три года назад, последний год жили вместе и вскоре собирались пожениться. Маша не разделяла увлечения Артема архитектурой и с гораздо большим удовольствием провела бы каникулы на пляже, однако поездка с любимым в глухие лесные дебри в глазах девушки также была не лишена определенной романтики, к тому же отпустить Артема одного она бы не согласилась. Поскольку путешествовать по России, тем более вдали от проторенных туристических маршрутов, молодые люди собирались впервые, с ними вместе отправился старый приятель Артема, Олег, с которым они были дружны еще со школы.

Олег был натурой деятельной, живой и крайне свободолюбивой. Он обладал огромным ростом и крепким телосложением, в свои двадцать четыре года имел звание мастера спорта по гребле, а кроме того слыл большим любителем женского пола и менял девушек как перчатки. Олег увлекался рафтингом и альпинизмом, и в отличие от Артема и Маши, был далеко не новичком в путешествиях по диким уголкам нашей страны. Ради этой поездки он отменил очередной сплав по горным алтайским рекам, взял на себя организацию сборов, с ходу забраковав половину снаряжения, заботливо приготовленного Артемом, и захватил собственную испытанную во многих походах палатку. Впрочем, с самого начала путешествия, палатка оказалась в распоряжении Артема и Маши, сам Олег обычно спал в машине.

Поездка проходила весело, тем более, что для Артема и Маши были в новинку и походные обеды тушенкой с лапшой, и ночные посиделки у костра, и романтическая любовь под звездным небом. Машину молодые люди вели по очереди, часто сворачивали с дороги, если в деревне или городе неподалеку находились, в соответствии с пометками на огромной карте, сделанными Артемом, старинные церкви или часовни. Чем дальше от Москвы они отъезжали, тем меньше становилось каменных храмов, уступавших место потемневшим от времени и непогоды деревянным шатровым церквям и неказистым маленьким часовням.

Русские люди, особенно здесь, на севере, любили и умели строить из дерева. Благо, строительного материала в глухих лесах было вдоволь. Деревенские избы, бани, сараи, овины, мельницы и, конечно же, церкви рубились из огромных, в несколько обхватов бревен, укладывавшихся в венцы различной формы: от простого четырехугольника приземистой бани до шести– и восьмигранных срубов церквей и колоколен, устремленных в небо. Строили на века, некоторые избы за прошедшие столетия по окна вросли в землю, но срубленные прапрадедами стены по-прежнему надежно держали тепло долгими северными зимами.

Артема не зря влекло церковное зодчество этого края. На севере в давние времена было много храмов и часовен. В каждой деревне жители старались срубить одну, а если деревня была большая, то и две-три церкви. Но дело это долгое и хлопотное, тем более что деревянные храмы часто горели, и приходилось возводить их заново. Поэтому огромного размаха достигло здесь строительство часовен. Эти небольшие строения, отличающиеся от церквей отсутствием алтаря, стояли повсюду: на кладбищах и на перекрестках дорог, над целебными родниками и на местах когда-то жилых, а теперь покинутых и исчезнувших поселений. Часовни строили и около домов, как правило, по обету, то есть обещая построить ее в случае удачного окончания какого-либо важного дела или, например, выздоровления больного члена семьи. Еще больше было поставлено обетных крестов. Раньше эти простые деревянные кресты, иногда с укрепленной на них маленькой иконкой, стояли на каждом перекрестке, в начале и в конце деревни, на лесных полянах и в отдаленных рощах.

Крестьяне не зря старались возвести в округе как можно больше православных церквей, часовен и крестов. Издавна, с тех самых пор, как русские люди начали заселять эти дикие края, чувствовали они неизъяснимую враждебность со стороны темных сил, что тысячелетиями укрывались в лесных чащах и в бездонных глубинах здешних озер. Племена, жившие на этой земле до прихода славян и известные под собирательными именами «чудь» и «меря», были язычниками, и долго еще после формального принятия христианства в самых глухих лесных урочищах укрывались их капища, на которых порой приносились кровавые жертвы. По сей день сохранились на севере сказания о могущественных волхвах, знавшихся с нечистой силой, и нигде по России вера в леших, водяных и домовых не сильна так, как здесь.

За прошедшие века великие православные подвижники, строившие на Русском Севере церкви и монастыри, смогли отмолить эту землю и почти очистили ее от древних и таинственных темных сил. В северные обители стекались на паломничество богомольцы со всей России, прославились праведностью своих монахов Соловецкий, Валаамский, Белозерский и многие другие монастыри. Но вслед за революцией пришла советская власть: монастыри закрывались; те, что таились в лесах подальше от мирских соблазнов, были заброшены и забыты, а храмы превратились в зернохранилища и сельские клубы. Разрушались старые деревянные церкви, зарастали часовни, падали покосившиеся кресты, и вместе с тем снова поднимала голову древняя темная сила, радовалась людскому безумию и собирала под свое крыло новых сторонников.

Олег клевал носом на заднем сиденье: прошедшей ночью он плохо спал, что для его здорового молодого организма было редкостью. Что-то мешало Олегу дремать и сейчас – сквозь сон он почувствовал, что тряска в машине заметно усилилась. Олег лениво открыл один глаз, затем другой и понял, что они съехали с разбитой асфальтовой дороги на еще более разбитую грунтовку. За рулем сидела Маша, Артем опять развернул свою карту и, не смотря на тряску, пытался что-то на ней найти.

– Притормози у той сосны, – указывая вперед через стекло, попросил он. Маша свернула с дороги и остановила машину. Разминая затекшие ноги, друзья выбрались на обочину. Дул легкий свежий ветер, тихо шелестели верхушки подступавших к грунтовке молодых берез. С другой стороны дороги тянулся узкий луг, видимо когда-то бывший полем, но сейчас заброшенный и тоже постепенно зараставший лесом – типичный пейзаж Русского Севера.

– Зачем мы остановились? – поинтересовался Олег.

– Где-то здесь должна находиться часовня, – задумчиво сказал Артем, вглядываясь в лес. – В путеводителе было написано, что ее видно с дороги. Она находится в двадцати километрах от деревни Виндягово, через пятьсот метров после балки. Правда путеводитель составлялся лет сорок назад, за это время часовня могла и сгореть, и развалиться, и просто зарасти лесом. Да и дорогу могли проложить в другом месте. Я поищу в лесу, если получится, то сфотографирую и вернусь. Подождите у машины, я быстро.

– Только не уходи далеко, здесь легко заблудиться, – Маша строго посмотрела на своего жениха.

Артем взял с заднего сиденья фотоаппарат и направился в лес. Олег и Маша остались прогуливаться вдоль дороги, наблюдая за мелькавшей среди деревьев фигурой Артема и слушая щебетание птиц в теплом летнем воздухе.

Артема с первых шагов атаковали полчища противной мелкой мошкары, норовящей залезть в глаза и нос. Он поглубже надвинул бейсболку, вспоминая о том, как недавно намучилась Маша, выискивая крошечных насекомых в его густых темных волосах.

Молодой лес, через который пробирался Артем состоял из березы и ольхи. Изредка попадались тонкие елочки. Молодые деревья росли в тесном беспорядке, как обычно бывает на месте старых порубок или пожарищ. Часовня, которую он искал, не была местной достопримечательностью. По крайней мере, в литературе, которую Артем изучал в Москве, о ней не сохранилось каких-либо интересных преданий, часто сопровождающих другие дожившие до наших дней старинные постройки. Не было известно ни кто ее строитель, ни зачем она была сооружена невдалеке от второстепенной сельской дороги, в двух десятках километров от ближайшей деревни. Составителем путеводителя, маститым советским ученым-искусствоведом Острожским, исходившим все тропинки этого края, она была отнесена к разряду часовен, построенных в честь какого-то примечательного события, случившегося в этом месте, но никакой другой информацией, кроме ее названия – Ильинская, видимо в честь святого Ильи Пророка, – даже этот дотошный исследователь не располагал.

Артем не прошел и ста метров, как увидел предмет своих поисков. Он не ожидал, что часовня окажется такой крошечной: маленький сруб в десяток тонких венцов два на два метра венчала дощатая крыша с главкой-луковичкой и покосившимся крестом. Крыша была покрыта толстым слоем серо-желтого мха, низкая и узкая деревянная дверь, едва достававшая Артему до груди, заперта на щеколду, чтобы лесные обитатели не вздумали устраивать там свое жилье. Только обойдя часовню со всех сторон, Артем заметил узкое волоковое оконце, напоминавшее щель. Часовню окружал деревянный забор из нескольких столбов, соединенных слегами. С двух сторон заборчик упал и давно зарос травой, но с двух других еще держался. В узком пространстве этой ограды разрастались молодые березы, грозящие со временем разрушить и без того ветхое строение.

Артем несколько раз с разных ракурсов сфотографировал часовню, хотя она и не представляла особого интереса для его исследования. Таких часовен было много в тех деревнях, через которые они проезжали в последние дни. Артем попытался открыть щеколду, но она поддавалась с трудом: видимо в часовню уже очень давно не заходили люди. Только дернув, что есть силы, он смог открыть неподатливый запор, и рассохшаяся дверь отворилась, скрипнув ржавыми петлями. Согнувшись в три погибели, Артем вошел в часовню, подумав о том, что низкая дверь поневоле заставляла входящего преклониться перед иконами, которые должны были находиться в переднем углу. Распрямившись внутри и едва не задевая головой крышу, Артем перекрестился и огляделся вокруг.

Никаких икон в тесном и темном помещении давно не было. На передней стене часовни, напротив входа, была устроена деревянная полка, на которую в прежние времена, как знал Артем, клали нарядное полотенце и выставляли имеющиеся иконы или вырезанный из дерева крест. Но сейчас полка пустовала, если не считать слоя пыли и нескольких сосновых иголок. В левом углу у стены стояли две дощечки, еще одна лежала на полу. В остальном часовня была совершенно пуста.

Не найдя внутри ничего интересного, Артем развернулся и уже собирался выйти, как вдруг боковым зрением уловил едва заметное свечение в том месте, где должны были располагаться иконы. За минуту перед тем ничего подобного не было. Сначала Артем решил, что это солнечные блики, проникающие через узкое оконце в стене, однако свечение было необычным, теплый желтоватый свет сменялся мерцающей синевой. Больше всего оно напоминало огонек едва теплящейся свечи или лампады. Придвинувшись ближе, Артем понял, что свечение проникает через щели из-за доски, прибитой в качестве полки для икон. Он опустился на одно колено и попытался осторожно ее оторвать. Его сердце учащенно билось, глаза в полутьме часовни были широко раскрыты. Старая доска, державшаяся на двух ржавых гвоздях, легко поддалась, Артем снял ее со стены и положил перед собой. В этот момент таинственное свечение исчезло, как будто его и не было. В стене за доской оказалось вырезанное в бревне углубление, в котором лежала маленькая деревянная икона. По-видимому, именно она и была источником света. Дрожащими руками Артем достал образ из стены. Кроме него в этом тайнике ничего не было, и природа таинственного света оставалась загадкой.

Держа икону на ладони, Артем некоторое время стоял на одном колене в полутьме часовни и ждал, что будет дальше. Ничего не происходило, свечение больше не появлялось. Артем встал, медленно развернулся и вышел, прикрыв за собой дверь и накинув щеколду. Только при свете дня он смог внимательно разглядеть иконку: это была небольшая дощечка с потемневшим от времени образом. Как начинающий искусствовед, Артем немного разбирался в иконописи и определил ее стиль как местный, северорусский, а написана икона была, по-видимому, не менее трех веков назад, возможно в Новгороде. Изображение представляло молодого юношу, скорее подростка, с кудрявой головой в темно-красной одежде, наподобие туники, перепоясанного широким поясом. В правой руке он держал тонкий золотой крест, вокруг головы сиял нимб. По краям изображения виднелись какие-то слова, возможно, имя этого святого, но икона была очень старой и темной, поэтому разобрать надпись на церковнославянском языке не представлялось возможным.

С иконой в руке Артем побрел к дороге. Маша ходила вдоль опушки, ожидая его, а Олег растянулся на траве и, отгоняя сломанной веткой мошкару, следил за тем, как медленно плывут над головой пушистые белые облака. Видимо, у Артема был настолько изумленный вид, что Маша сразу это заметила.