Добрая память
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Добрая память
12. Смерть Авдотьи
Ребенок родился благополучно.Мальчик. Назвали Андреем его.Григорий, отсутствием вести измучен,Сам был к Арсеньевым. Ждали того.Маша сама ему дверь отворилаИ обняла. «Как она родила?» –Соня у мужа не сразу спросила. –«Мальчик. Не жалуется. Жива».Соня в ответ ничего не сказала.Миша работать пошел на завод,И скоро семья новоселье справляла.Двадцать седьмой канул в прошлое год.В двадцать восьмом сперва жили спокойно.Соню в детсад взяли вдруг как швею.(Платили там и относились достойно.)Нуждались в деньгах, муж смолчал потому.Тонечка в ясли, потом в сад ходила.Славная девочка. Дети рослиИ у других. Вместе весело было.Родство с Машей памятью крови спасли.Матрена у дочери младшей бывалаЧасто; чтоб Маше полегче с дитём,Мать жизнь надво́е свою разрывала,Впрочем, почти не жалея о том.Надо так надо. Арсеньевым далиКомнату новую: жили ониВ доме другом, и уже не в подвале.На сына питать вновь надежду могли.Но родилась третья дочь – Алевтина.Только Григорий Петра понимал,Как жаждал мучительно тот иметь сына,Хоть дочкой расстройства не признавал.«В другой раз, – мечтал Петр, – будет удача!»Работы Петра так не ведал никто.Даже жена всё гадала, что́ значитУпорное это молчанье его.А может, и нет тайны? Просто закрытый,Замкнутый? Петр представить умелСекрет, где не надо бы, – жизнью он битый.Давить, чтоб открылся, никто не хотел.Да и без то́лку. «Рабочий? Аль служба?Какая?» – старалась проведать жена. –«Служащий». – «Службы твоей знать не нужно,Что ль, никому? Не болтливая я!» –«Груша, не то! Ну зачем волноватьсяТебе о работе моей? За детьмиСледи. Не хочу дома службы касаться.Волю рассказывать только возьми!Я ж тебя знаю: ты всё допытаешь.Шаг за шагом». – «Чем худо?» – «Потом подведешьМеня: брату, сестре аль чужим разболтаешь.И мне цена будет, работнику, – грош.Тайны тут нет, а молвы бы не надо». –«Я обещаю со всеми молчать». –«И не проси». – «Ну, скажи мне хотя бы,Что детям я буду твоим отвечать!Они ж скоро спросят!» Ей Петр ответилСерьезно и вдумчиво, глядя в глаза: –«Что я коммунист, расскажи нашим детям». –«А больше им знать об отце и нельзя?Стыдишься чего-то?» – «Не будут стыдитьсяМеня мои дети – я слово даю!Пришлось бы коль совестью мне поступиться,Кормил бы богаче я, Груша, семью.А ты до зарплаты моей занимаешьВ долг у соседей». – Смутилась жена: –«Я думала: ты никогда не узнаешь».Семья очень просто их, скромно жила.Так жили и многие. Знала, что нетуРезона на мужа за тайну роптать:На деньги Петра были сыты, одеты.Ей вправе служебное не доверять.По ней, Петр с ролью кормильца справлялся.И матери деньги своей посылал.(Гриша послать бы хоть раз догадался!Видимо, мать до конца не прощал.)Матрена ж у Гриши вовек не просилаПомощи. Было отрадно: вернулБог ей хоть тень любви прежней от сына.Нельзя же мечтать, чтоб всё вспять повернул!Горе осталось. Обида осталась.Бывала у сына в Москве. Соня с нейПочтительно внешне, но сухо держалась.Свекровь извиняла холодный тон ей.Соню она все равно находилаХорошей женой. У Авдотьи проситьВ долг денег, Прокофия втайне, ходила.Авдотья велела о долге забыть.Сватье́ была рада помочь. ПомогалаВсем, кто попросит, – Матвей посылалДовольно, чтоб денег с избытком хватало, –За службу порядочно тот получал.Авдотья Матрену ни в чем не корила –Случай был с внучкой трагичный. ВиныСватьи ничуть в нем не находила,В чем сразу сказалась. Дружили они.Со стороны дружба странно гляделась:Матрена дородной и крепкой была,Не по летам. Говоря, что хотелось,Мужу, зачинщицей ссор их слыла.Авдотья была женой нежной и кроткой.Худая, с измученным, добрым лицом.Знала она о неверности горькойМатвея, того не сочтя подлецом.«Одному в Москве тяжко», – сватье́ говорила.Чуяла сердцем измену. УзнатьНе довелось ей соперницы имя. –«Вздумал бы мой мне когда изменять!И что, что далёко муж служит?! – вскричалаС гневом Матрена. – Жена-то данаБогом навек одна! Церковь венчала!» –«Матвей – атеист». – «Оттого и беда!Много теперь развелось атеистов.Совесть забыли! Прокофий гляделСмолоду бабу одну. Взяла хлыст я!Долго на улицу выйти робел!» –«Ты… по лицу его что ль?» – «А то что же!Пусть бы он шел к ней красивый такой!Брюхата была я в ту пору. Построже,Надо с мужьями». – «Матвей люб мне мой». –«А мне мой не люб?! Жизнь отдам без огляда,Но допустить не смогла до греха!Всю жизнь мне божится с тех пор, что отрадаОдна у него. Ты уж больно тиха.Я бы Матвею такое сказала! –Авдотья лишь гневные речи ееСлушала, вздохи роняя; молчала. –«Не хвораешь, Авдотья?» – «Да нет. Ничего…»Сама втихомолку давно уж болела.Редко бывавшего к ней, огорчитьМужа собою никак не хотела.(Матвей не умел в ней болезнь различить.)На Авдотье хозяйство, изба была, дети.Смиренно несла она ношу свою,Болей в спине не решаясь заметитьВслух. Зачем молвить об этом? Кому?Никто не поможет! Потом хворать сталаПо-женски. Тут возраст – понятно. МатвейНе мог угадать, отчего тосковала,Глядела тем горше, чем будто нежней.Мужу она всё безмолвно простилаИ только украдкой в невольных слезахПодушку беззвучно ночами мочила.Во взгляде ее боль теснилась и страх.Однажды она не сумела подняться.Дмитрий поехал в Москву – известить,Что помирает, далекого братца,Да и в Москве чего нужно купить.«Как помирает?!» – Матвей, не умеяПоверить известию, спрятал глаза. –«Да говорю тебе!» – «Нет, я не верю!» –Ему было ехать тот час же нельзя:Георгий Петрович в отъезде, супругуС собой взял: сама упросила его,Хотя и зима. Стало им друг без другаНедели не жить, как на грех. Вот чудно́!Неделю спустя обещали вернуться,Но задержались. Нельзя без господСлужбу бросать. Как назад обернутся,Так в этот же день просить отпуск пойдет.Барин отпустит. Ну, к Соне был дядя.Сказал ей о матери: «Ехать должнаХоть ты на село. Уж поверь, Христа ради:При сме́рти Авдотья! Ты маме нужна!»Соня поехала. Отпуск той дали –Ее пожалели. Ах, сколько лет жить,Столько поездки прощальной той к мамеДо мелких подробностей век не забыть!Мать очевидно уже умирала.«Рак матки», – сказал Соне врач молодой.Он только приехал в село. ВдохновлялаЕго сперва мысль: с любой сладит бедой!Людям поможет! А как помочь? НетуЛекарств никаких. «Тут бы опий, – вздохнул. –Да где взять? Хотя бы позвольте совет вам, –Участливо Соне в глаза заглянул. –Рак по наследству идет. БерегитеСебя. Если что-то встревожит вдруг васПо женскому делу, к врачу приходитеСразу. А мать вам никто бы не спас…Простите меня… Я зайду». Не терпелаУж боли Авдотья – кричала. ИзбуСковывал страх. Соня тихо ревелаНочью в подушку: за что? Почему?Плакали дети. Заботы хозяйстваЛегли все на Соню. Неделя прошла,Другая. Врач был. Помог Соне с участьем(Иного не мог): наколол ей дрова.Мороз стоял крепкий. Метель злобно выла.К колодцу (один был в селе) за водойВ снегу по колено на тот край ходила.Взмолилась однажды: «Скорей бы домой!Ненавижу село! Помоги же мне, Боже:Коль Твоя воля, чтоб маму забрать,Дай легкую смерть поскорей ей. Не можетОна сносить боль, и ничем не унять.Избавь нас от муки!» Опомнилась СоняОт ужаса, что пожелала онаМатери смерти, но в тот же день вскореМать, впав в беспамятство вдруг, умерла.Скорбело село. Барин в дом воротилсяВ конце декабря с женой. Было решилМатвей, что в бега за границу пустился,Ан нет! Он Матвея домой отпустил.Вернулся в село Матвей. В доме лежалаНа лавке Авдотья. Омыта была,Одета для по́хорон. Мужа встречалаКрасивой, но мертвой, отмучась, она.Заплакал. Ее в тот же день хоронили.Сурово глядела старшая дочьНа отца – его слезы не жалки ей были,Да и не знала, чем может помочь.Первая ночь с похорон… «Еду, Соня,В Москву взять расчет. Ты гляди за детьми». –Сказал на крыльце, с ней без сна ночью стоя. –«Ждать ли с тобою мне новой жены?Небось, теперь женишься на поварихеСвоей?» – Не ответил Матвей ничего.Были слова дочки коротки, тихи.Простить не умела отца своего.Помнила, как с поварихой застала.Столь непреклонною Соня былаВ своем целомудрии, что полагала:Сблизиться можно, лишь только любя.Отец предал мать. Так о чем теперь плачетОн, не таясь, если мать для негоМного, как прежде, уже и не значит?Кого потерял, схоронивши ее?Утешится скоро! «Я знаю, что дочкиУ поварихи есть. С нею живутВ комнате. Две». – «Да, всё, Сонечка, точно.Скоро невесты». – «Пока отдадут!Если на ней всё же женишься, папа,То приготовься, что детям твоимМного придется без матери плакать:Лучший кусок будет в доме чужим.Твоих попрекать да гнобить Фекла станет». –«Напрасно рисуешь злодейкой ее.Хорошая баба». – «Тебя уж обманет!Лишь бы женился. Потом всё одно».Матвей промолчал. Воротившись в столицу,Не застал барина – вновь по деламБыл тот. «Овдовел я. Приехал проститься,Барыня», – буднично Ольге сказал. –«Я соболезную. Дома ли Соня?» –«Нет, на селе еще. Дочка мояНе любит меня. Извините… От болиВырвались горькие эти слова». –«Жену свою…» – «Я не застал уж АвдотьиЖивой», – понимая, вопрос упредил.«Ах!» – «Это легче мне, барыня, вроде.Мук бы не снес ее. Я хоронил».Сверх должной платы его рассчитала.Лет восемь назад (оба вспомнили тут)Кучером в службу она ж принимала.Работы спросил сам. А вдруг кем возьмут?Добрая слава о доме ходила.Позвали хозяйку – прислугу самаВсегда нанимала. Про жизнь расспросилаДа (кучер умер недавно) взяла.«Спасибо вам, барыня». – Вдруг догадалась: –«А для чего же тебе уходить,Матвей Власыч? Должность твоя бы осталась.На Фекле женись. Вместе будете жить.Детей возьми. Комнаты есть». – «Не годится,Барыня. Я никогда не смогуВ память жены моей, больше жениться.И жить в чужом доме с детьми не могу.Им нужен свой. Я построюсь». – «Как знаешь.Фекла надежная. Зря ты ееОдну женский век доживать оставляешь». –«Зачем же одну? Может, встретит кого.Да мне ее жаль, но никак не владеюСобою я, барыня… Я ведь любилАвдотью свою…» – «Что любил ты, я верю,Матвей Власыч. Ты нам на совесть служил». –«Я грешен пред ней, но любил! – ПонималаИ это. – а Соню Авдотья моя(С того дочь чужая) одна воспитала.Я был в бегах. Ну, за мной и вина.Прощайте!» – «Прощай». Уходя, кротко рукуПоцеловал ей. Предвидел: снесетЕще не одну та в судьбе своей муку.Однако пугать не хотел наперед.К Фекле пошел. Между них объясненьеБыло коротким: «Поеду с тобойС радостью, – та говорила, – в селенье.Детям за мать стану. Быть бы женой». –Посурове́л тут: «Сельчане любилиАвдотью. Я здесь хорошо получал,Она помогала всем. Мы б с тобой жилиПод гнетом молвы. Я ж с тобой изменял». –«Ах, дела мне нет ни до чьих пересудов!» –«Ты – городская. В селе чуть жила.Тебе и привыкнуть у нас было б трудно…Авдотья моя очень чистой была.После нее на тебе как жениться?» –«Я ль не чиста? Мы ж с тобой по любви…» –«Любовь али нет, с чужим мужем ложитьсяЖена б постыдилась моя, извини».Сама прогнала́… Стало тяжко Матвею,Будто второй раз жену хоронил:Красивая, нежная, семь лет был с нею,А счастья не смел дать – себя бы корил.Легче один век… Как Соня вернуласьВ Москву, Ольга в гости была. Рада ей,Памятью Соня в тот день обернулась,Как матери смерти просила своей.Заплакала. Ольга, вздохнув, отвечала:«Была бы я дома, отца твоегоПри службе его никогда б не держала.Служил до конца, зная горе свое!» –«С любовницей это не шибкое горе». –«Так ведь расстались! Письмо напишиОтцу. Тяжело ему. Сильно ль виновен?Зря осужденьем отца не греши». –«Он мать разлюбил». – «Да откуда ты этоВзяла? Ты наивная, чистая ты....Рубишь с плеча. У меня мамы нету,Как я родилась. Отец умер, увы.Ты, Соня, счастливая…» – «Маму любилаВсех больше на свете». – «А муж как же? Дочь?» –«Это другое». – «Как Тоня красиваТвоя! Чисто куколка! Чем вам помочь?» –«Здесь не поможешь. Как вы? Расскажите». –«Я счастлива! Ездили мы в ЛенинградС мужем тогда, это так теперь ПитерВ память Ленина всем называть нам велят». –«Я не привыкну… Что Питер?» – «Красивый.По совести, там никогда не былаПрежде, заочно ж его не любилаРади Москвы. Нет, была не права!Особенный город. Я видела мало:Больше в гостинице. Снег был, мороз…Поехать хотела сама. ТосковалаВ Москве оставаться. Вот прямо до слез!Была дата близка: уж три года нет сына.Одна не умею ее я встречать…» –Почти извиняясь за то, говорилаОльга, желая отъезд оправдать.Вновь не могла не задуматься Соня,Какое той чуткое сердце дано.«Дома вещь каждая помнит о Лёне –О сыне … Вне дома не так тяжело.В Ленинграде велела метель задержаться.Мело две недели… Ах, сколько же мнеМужу в любви раз хотелось признаться,А признаю́сь пока только тебе». –«Ни разу не молвили?!» – «Нет, не умею:Утрачена слов о любви новизнаС другим. Повторяться как будто робею.Сонечка, нежным словам нет числа!Необходимо ль “люблю” молвить прямо?» –«Муж вам говорит?» – «Да… До свадьбы, давно,Он очень влюблен был в замужнюю даму –Узнала недавно я, не от него.А вдруг не забыл ее?» – «Глупости это!Признайтесь, не медля!» – «Чужую бедуЛегко развести. Со своей сладу нету.Отцу не забудь написать своему».Соня, как только смогла, написала.Матвей очень рад был письмо получить:Сердечным вниманьем оно всё дышало,А было так трудно и горестно жить!Каждый денек вспоминалась Авдотья:Как приезжал к ней, как привозилПодарки. Он днем забывался в работе,А ночью спал мало. Себя все корил.За всякое. Было тринадцать Ивану,Саше – двенадцать. Настя былаПятнадцати лет. А сестра ее АннаВсех старше – семнадцать сменяла она.Дочки хозяйство вели. ПонемногуПривыкли справляться. Месяц, другойПрошел. Не умеющий жить одиноко,Матвей думать стал, чтоб сойтися с иной.Хоть и зарекся недавно жениться,Очень уж тяжко пришлось одному!Не к кому даже во сне прислониться.Выбрал далекую кровью родню.Степанида Матвея давно полюбила –Еще как женат был. Глазами за нимЖадными, горькими молча следила,Когда на селе случай встречу дарил.Она никому ничего не сказалаО чувстве своем. Безнадежной ееСтарою девой округа считала:Косили заметно глаза у нее.Кабы еще на войне не убилиСтольких мужчин, при нехватке невест,Может, изъян бы ее и простили,Но при избытке, безмужье, – той крест.Смирилась с судьбой. Мало знала Матвея.Росла – далеко был. И что ж что родня?Тридцатилетнюю деву жалея,Ей улыбался, встречая, всегда.Было достаточно этой улыбки…Родители померли. К брату пришелСтепаниды Демьяну. Сказал без заминки:«Третий уж месяц, как вдов я, пошел.Тяжко мне горе. Отдай Степаниду,Демьян, за меня. Не расписаны мыБудем с ней жить. Не держи уж обиду.Чудно́ в сельсовет идти в годы мои.Это теперь тоже браком считают,Когда так живут». – Рассмеялся Демьян: –«Не шибко ль сестра для тебя молодая?Бери, коль пойдет. Промеж вас бы не стал».Приметно сестрою Демьян тяготился.Обузой считал. Когда, младше сестрыПятью был годами, недавно женился.Меж ней и женою пошли нелады.Совсем неприятна сестра ему стала.Демьян спал и видел, как кто-то возьмет.Что росписи нету – ничуть не смущало.Матвей слово держит – назад не вернет.Позвал Степаниду. Она согласиласьК Матвею пойти. От удачи своейВ первое время их жизни светилась:Ее не обидел ни словом Матвей.Ласков с ней был. Да тяжелого нраваПод грузом своей одинокой судьбы,Дотоль пережитой, не миновала:Ее никогда не любили, увы.Родители старшую дочь обижали,Предвидя беду ее, взглядом косым,Хотя нет вины ее в том, унижали,И бить не в диковинку дочь было им.Стыдились они Степаниды, а братаЖалели и холили. С детства былаПеред Демьяном уже виновата.Слышал вперед: «Не возьмут со двора».Сестры не жалел. Лишь Матвей на всем светеОдин пожалел ее. Горечь тоскиМатвея по прежней супруге заметя,Ревностью сердце сомкнула в тиски.Трудно ей было принять его горе.Дети ж Матвея, ревнуя отца,Страдая по матери, только дурноеВ связи их видели, к мукам вдовца.(Дочек его выдавать скоро былоЗамуж самих – были юны они.)Младшая мачехе сразу дерзила,Иные молчали еще – до поры.Что-то ей Настя такое сказала,Чего Степанида стерпеть не могла.Ударила Настю, что б место та знала.Настя обиды простить не смогла.Детей никогда у Матвея не били:Авдотье и в ум бы прийти не могло –Саму ее в детстве безмерно любили,Матвей слишком помнил же детство свое.Поднять на детей не решался он руку.Им никогда он не смел причинить,Характер их гордый, – в него ж, – зная, муку,Какую ему довелось пережить.Росли они вольно. Родным доверяли.Между собою все были дружны.И сразу о ссоре отцу рассказали.Лишь глянул на дочь – тут слова не нужны.Матвей объясниться позвал Степаниду,Из дома не гнал, но, браня, причинилЕй самую жгучую в жизни обиду –Сказал: «Я тебя никогда не любил».Душой еще жестче от слов его стала.Настю взялась без предлога бранить.Та же в долгу у нее не осталась –За словом ей метким пешком не ходить.В отца уродилась она красноречьем:«Подстилка, – кричала ей, – ты! Не жена! –И прочие слух оскорблявшие речи. –Ты ровня ли маме? Мать доброй была!»Степанида ее пуще всех не любилаВ доме. «Косая!» – «Себя погляди! –Степанида с усмешкой в ответ говорила. –Косолапая! Девкой оставят, поди!»(Настя в два года рахитом болела –Голод был в Питере. Чудом жива.)Степаниде и тут отвечать не сробела:«Лучше уж девка, чем как ты жена». –«Рада, небось, будешь ты и такому». –«Я никогда себя не посрамлю!» –«Выйдет сестра, запоешь по-другому». –«Пусть идет! Стыд на нее не свалю».Гордо глядела, расправивши плечи.Нюра потише сестренки была.Ту уж просватали. Долгие речиО паре для Нюры молва не вела.С детства любила она ЖуравлеваСтепана. Когда возвратились в селоИз Питера вместе с детьми Поздняковы,Тот скоро заметил в ней счастье свое.Открыто ухаживал. В доме считалосьЕго, что мужчина сперва отслужитьДолжен, – разлуки чтоб с ним не бояласьЖена, а потом уж семейство творить.Матвей понимал это. Делом решеннымСвадьба их виделась. Старше на годБыл Журавлев Нюры. Счастья влюбленным,Им мнилось, ждать век, но кто любит, тот ждет.13. Перемены
Время бежало. В двадцать девятом,Как и предвидел Матвей, по странеЧастные всюду закрылись пекарни,Заводы и фабрики, и ателье.Всё отходило Советам. Не минулУчасти общей в ту пору купецБывший. Для многих безвестно он сгинул,Впрочем, судьбе его был не конец.Прислуги в дому у него не осталось,И сам дом изъяли. Ютился с женойВ коммуналке московской, – конечно, не радость,Но был счастлив тем, что хотя бы живой.Из прежнего дома им взять разрешилиЛичные вещи, особой ценыНе имевшие. Сбыв их, беднее купилиЕще, дабы взгляда привлечь не могли.Купили посуду и мебель. Неплохо,Коль су́дьбы несчастных припомнить иных,Пока обходилась чужая эпохаСо ждавшими мер несравнимо других.Ольга готовить когда-то умела,Хозяйство вести. Вспомянув отчий дом,Где научиться тому и успела,Справлялась неплохо с домашним трудом.Муж на работу пошел: подыскалиСлужбу ему, скрыв в архиве его.Большого труда на той службе не ждали –Ходил бы для вида, и то ничего.Георгий Петрович доверье старалсяВсё ж оправдать, и работы своей,Пусть и грошовой, отнюдь не стеснялся.Что ж, коли до́жил до пасмурных дней?Шутил над нуждою. Ему миновалоЛет пятьдесят пять. К прислуге былой,В Москве закрепившейся, Ольга бывалаИ столь же охотно звала всех домой.Гостей принимать она очень любила.Мужа жалела. В заботе ееСтолько тепла, столько нежности было,Что с ней забывал разоренье свое.Всё прожили вместе… «Вот, Оля, ведь странно, –Георгий Петрович смущенно сказалОднажды жене. – В жизни, кажется, давнейСтрах свой я помнил. Детей не желал.Теперь ничего мне не страшно – ребенкаХочется. Всяким бы принял его.Я знаю: не время, а был бы он только!Какой стал дурак! Правда, Оля, чудно́?»Ольга в ответ ничего не сказала,Лишь улыбнулась. Всему вопрекиСильнее, чем прежде, того же желала.Вздохнул: «Видно, оба с тобой дураки».Обня́л жену крепко. В себе еще силуЧувствовал, чтобы дитя воспитать,Если даст Бог, лишь бы власть не сгубила.Вскоре ребенка случилось зачать.От счастья у Ольги глаза засветились,Когда поняла. В коммуналке поройТою полгода еще не теснились:Стол, стулья, кровать, у́же нету какой…А пришла жизнь. «Я люблю тебя, Оля», –Шептал купец бывший, не помня себяОт радости. Чувство оставленной болиПрошлого бедность внезапно дала.Казалось, что всё это было не с ними,Что раньше, – с иными, чужими людьми,Которые память свою подарили,Когда всё равно что в могилу легли.Много раз Ольга хотела признатьсяВ грехе своем давнем, в глаза глядя, – сластьБыла бы пред мужем о том разрыдаться,Сказать, как жалеет, что выпало пасть.Что никогда ему не изменялаПосле… Казалось, такой разговорУбрал бы последнюю тень, что стоялаМеж ними, но жизни причудлив узор.Сердцем она вдруг теперь оглянулась,А признаваться ей не в чем – самоВсё пеплом в души тайниках обернулось,Движение жизни стряхнуло его.Глядела на мужа: он чувствует то же?Да. В скромной одежде негаданно сталГеоргий Петрович вдруг сердцем моложе,Какой-то задор странный взгляд излучал.«А мы, вправду, оба ума не лишилисьОт горя?» – тревожно спросила жена. –«Бог знает. Иные б уже удавились.Но мне моя жизнь ныне радость одна.Я очень хочу жить. И долго. Ты рядом.Ты любишь меня», – сам сказал за нее,Что говорила и телом, и взглядом,И множеством слов, упустивши одно.Ольга, услышав о том, покраснела,Как гимназистка: «Да я ведь сказатьПервой тебе не однажды хотела!» –«Поторопиться решил подсказать.Оленька, жизнь моя…» – К мужу прижаласьС мыслью: «Он самый родной для меня».Сердце ей жёгшим вдруг грудь показалосьОт чувства к нему: «Как люблю я тебя!Егорушка, миленький, если придетсяЖизнью своей заплатить за кольцо,То сожаленья о том не найдется».Ей на плечо уронил он лицо…Дряхлых дядьёв его арестовали –Недавно узнал. Его братьев-сестер(Их дети и внуки давно содержали)Терзал страх ареста. Робеть им позор!Не счесть, сколько раз под судом уже были,С правленья Тишайшего[21] до этих дней,По разным причинам весьма, их родные.Случалось быть даже в руках палачей[22].(И при царях кровь струилась рекоюБезвинная!) Гордость всегда ощущалЗа предков не зря. Ему право такое,Род не богатством, но стойкостью дал.О фамилии царской имел отзыватьсяПовод нелестно – и мать, и отецБыли потомками старообрядцев,Терновый за веру принявших венец.Потом род отца восприня́л православьеТрехперстное. Будто не помня порыКазней за веру, прослыл скоро славенЩедростью к Церкви, любившей дары:Потомки не видели в ревности предковНужды – Бог един. Материнский же родСтоял на исконных обычаях крепко.Легко ль породнились? Лишь Бог разберет!Знал, что родители очень любилиДруг друга, но чувство такое пришлоК ним в браке, а в церкви, венчаемы были,Стыдилась мать – быть там казалось грешно.Отец снисходил до того, и ни разуБольше с ним в церковь жена не вошла,Храня свою веру исконную. ГлазуЛицом неприметна, всё ж счастье нашла.Отец много старше был матери. Вдовый,С пятью детьми, замуж девицею взял.Меж русских купцов он считался особыйБогач – в средствах мало кому уступал.Рожденный в Москве, почитал за столицуРоссийскую сердцем лишь город родной.Дать самое лучшее детям стремился.Каждый был в детстве обласкан судьбой.Мать была тоже богатого родуМосковского. В ней была четко виднаКупцов-староверов такая порода,Какой редко сыщешь и в те времена.Она всех детей своих правде учила,Терпению, совести. Восемь детейВ жизнь родила. Верность слову хранилаИх не воспитывать в вере своей.Усвоили только, что нужно держатьсяМужества в бед и мучения час;Такой своим правнукам старообрядцыУстами ее передали наказ.Георгий был младшим в семье. В его поруМладенчества справил родитель годовСвоих шестьдесят и ходил сыном гордыйМеньшим, весь мир обнять грешный готов.Вообще-то прослыл он тяжелого нрава;Жене уступал одной. Много нажилВрагов за характер себе нелукавый,Но честным умам уваженье внушил.Годов в девяносто сошел в гроб. СлучилосьВ семьдесят пять быть ему под судом.Клевета о нем в долгий процесс обратилась,И, прав всех лишен, был в Сибирь сослан он.Шептались: «Убийца!» Процесс небывалыйБыл то для России: в подобных годах,При связях и де́ньгах, какими владал он,Наручники жали в суде на руках.Еще до суда (под предлогом, что можетПрепятствовать следствию) арестоватьВелели отца. До сих пор в снах тревожитСедых детей, как горько плакала мать.Отчего же так вышло? Большую богатстваЧасть на торговле тот хлебом нажил.Муку же молоть принужден обязатьсяОтец на чужой частной мельнице был.(После помола мука поступалаВ производство хлебов – сам заводы держалДля выпекания тех. Не бывало,Чтоб чужой хлеб по стране продавал.)Мельницу бы и свою он поставил,Но ради порядка велел государьВладельцам обширных хлебопекаренМолоть зерно там, где дозволил сам царь.На то была конкурсом в списке немногихЧастная мельница определенаВ долевую аренду по правилам строгим.Хозяин имел связи близко двора[23].Оттого, сколько жалоб ни поступало,Что цену аренды высо́ко возвел,Что держался со всеми отменным нахалом,Без толку было всё – цвел произвол.С хозяином мельницы крепко бранилсяЛицом к лицу не однажды отец.Вновь аренду тот поднял – к поступку решился:«Зерно забираю от вас я, подлец! –(Новая партия для помолаБыла уж на мельницу привезена). –Подожду обмолоть я момента иного!Когда ваша низость дойдет до царя!И государь примет меры худыеДля вас, но бла́гие для того,Кто помнит заповеди!» – «ДурныеПоследствия ждут вас, возьми вы зерно.Ни на единой за многие годыМельнице вы то не вправе смолоть,Не дозволит коль царь! Мыслю: хлебозаводыВстанут у вас, по́лны спеси вы хоть!» –(Муку покупать для заводов готовой –Удорожать, значит, было своеДело весьма, что знал всякий толковыйУм). – «Мне неважно уже ничего!С вами иметь не могу больше дела!Всю неустойку я вам заплачуЗа разрыв договора аренды! Я сделалВыбор: любой ценой вас проучу!Негодяй! Да гори ваша мельница с вами!» –Прилюдно купец оскорбленье нанесДворянину, о чем, по молве, скоро знали,Те все, кто хлебом был занят всерьез.Зерно забрал. Запер, вздохнув. Ждал решеньяГосударя действительно по письму,Что послал с описанием возмущеньяЗа аренду цены, словом связан царю.На хлеба поставку контракт обязалсяИсполнить для армии царской – снабжалАрмию хлебом. Питать не сбиралсяЧужую вновь алчность – мало ль питал?Ведал отец, что и каплею точатКамень, – должны обращенья иметьК царю вес – скопилось их много и точных.Когда-нибудь должен принять меры ведь!Тем временем мельница погорела.Люди погибли, служившие там.Громкое вышло к суду весьма дело.Только ленивый поджога не знал.За то и судили. (В допросе призналисьДва поджигателя, что на отцаРаботали, – быстро полиции сдались.)На суде был отец весьма гневен с лица:«В годы мои о поджог мне мараться?!Готовлюсь я в гроб! Нет за мною вины!» –Лишь словом своим имел шанс оправдаться –Адвокат неожиданно слаб был, увы,Хотя почитался защитник известныйИ за услуги недешево брал.(На суде красноречьем не бывши полезный,В мемуарах потом купца норов ругал.)Могучим здоровьем еще в свои летаПодсудимый мог хвастаться – даже тюрьмаНе сказалась на нем. В гордость духом одетыйСтоял, как в броню, над собой в день суда.Мог бы отец от суда откупиться.Но нет! Разозлился намеков таких:«Я невиновен! К чему суетиться?Зря опозорю себя и родных!»У бедных присяжных глаза разгорелись:Скромные люди решали судьбуМиллионера! (Кого победнееНабрали в жюри.) Присудили вину.(Из-под ареста писал государюВновь оклеветанный; стал пониматьОтец за решеткой: судьба его злая.Письмо затерялось – царю не видать).О́тбыл в Сибирь. Сын же правил деламиСтарший. За мужем быть в ссылку врачи,Смерть предрекая, перечили маме,Но каждому молвила строго: «Молчи!Я, слава Богу, детей воспитала!»Самого младшего сына онаПервенца хлопотам препоручала.Пятнадцать Георгию было тогда.Василий Петрович по разнице лет ихМеньшему брату годился в отцы.Весьма образованный, франтом одетый,Отцом отделен он давно был в купцы.Жил в Петербурге. «Навек не прощаюсь, –Мать говорила, детей всех крестяИ всё же прощания слез не стесняясь, –Мужу с женой друг без друга нельзя».В ссылке супруги зажили богато –Не хуже Москвы. Дом родитель купилИ, обставив его с неприличною тратой,Немыслимо щедрым в округе прослыл.Всем помогал – никого не чуждался.Школу, больницу построить успел.И… нарушая закон, отлучалсяДаже в Москву. Кто б держать его смел?(По суду, уплатить обречен возмещеньеБыл потерпевшим, а также лишенПрава купцом быть, однако лишенье,Оставшись богатым, сносил всё же он.)Контракт государь тогда в силе оставилНа хлеба поставку в войска – тот, былой.(Нашлось, где муку смолоть.) Прежней ж хозяинМельницы – с рынка помола долой.В Сибири нашел в том себе утешеньеСлабое, впрочем, недавний купец,Царю не однажды из ссылки прошеньеО милости славший, чем внял наконец!Пять лет провел в ссылке. (Жену через годаТри возвратиться в Москву убедил,Внушив, что вредом себе гневает Бога.)В обеих столицах царь жить запретил.Питер простил царю: дом там затратныйБыл у него, но Бог с ним! Москвы жаль!Ругал Александра[24]: «При мне неповадноБыло б невинных ссылать, будь я царь!Глупец! Меня миловал с жалости к летамМоим, а ведь я неповинен!» О том,Жарко твердил сомневавшимся в этом,Во вдовстве царя обвиняя своем.Жена, разделяя с ним ссылку, болела.Едва воротился, в могилу легла.Как вера ее неуклонно велела,Последний приют меж своих обрела.Рогожское кладбище старообрядцевВ Москве было давним. Повез хоронитьТуда, хотя в Царском обосноватьсяУспели Селе[25]. Велел и себя здесь зарыть.Легко сказать! Тайными, тихими былиПроводы, как наступил час, его.Из уваженья к отцу, разрешилиСтарообрядцы могилу того[26].Под крестом староверов. «В земле, освященнойРодной своей Церковью, должен лежать! –Город судачил. – Да где был крещеный?!»Наследство успел детям всё расписать.Одному сыну – дело всей жизни, всем прочим –Поровну[27]. (Вырастил семь сыновейРодитель за век свой и шестеро дочек.)Георгий скорбел об отце всех сильней.Денег родительских, впрочем, хватилоСтать второй гильдии прочным купцом.В Москве записался. (И сам уж скопил он:Работал на брата, одобрен отцом.)Выстроил дом, взял прислугу. ЖенитьсяНедоставало для счастья ему.Чтоб с именитой семьей породнитьсяБогатство иметь нужно было к тому.(Хотел непременно известного родаЖену себе.) Был он отнюдь не богат,По меркам таких семей, хоть и породуВ нем выдавали осанка и взгляд.Его в лучших семьях Москвы принималиВ память родителей (жалость былаСильна к ним посмертная), но и держалиВ тени их. На сердце обида жила.Старшие братья удачливы былиВ торговле и в службе – куда кто пошелВ свою пору. Лестно о тех говорили,А он к своей славе пути не нашел.Может быть, он не заслуживал славы?Обычный купец второй гильдии… ЖдалЧего-то такого от жизни лукавой,Чем кровь своих предков в себе б оправдал.Стал богатеть год от году. ПоднятьсяИз второй гильдии всё ж не сумелВ первую. Возраст ему повенчатьсяВ тридцать пять лет уже прямо велел.Семью содержать мог в хорошем достатке.Кабы еще и приданого взятьПриличного, то и мечты его сладкой –Гильдии первой не миновать.(Первая гильдия право давалаТорговли заморской, и при двореМог бы являться.) Семья намекалаОдна ему дочь их посватать себе.Не слишком красива, зато оправдаетПриданым их брак. И наследство ведь ейТоже не малое быть обещает…Себя уговаривал свататься к ней.Внушал, что любовь после свадьбы находят –Как у родителей. Так и не смогПродаться – от тех, кто венчаться приходят,Пожизненной верности требует Бог.Гулять до венца – ясно, грех, но уж послеГрех пуще мерзкий – Господь пару дал!Влюбился внезапно, банально и просто:Чужую жену для себя возжелал.Год ею мучился. С ним не случалосьПрежде такого – кого знал глядеть.Семья ее дружной и верной считалась.Себе приказал, вспомнив Бога: не сметь!Женитьбой алкал исцелить свою душу.Брат разорился, Василий, в тот год,О жене из купечества планы разрушив, –Громким судом вновь запятнан их род:Такое сумел брат избыть состоянье,Таких долгов сделать, что вся бы родняИх не покрыла, когда бы страданье –В возмещение тех – нищеты приняла.Был признан виновным в фиктивном банкротстве[28].Георгий за брата безмерно страдал,Не сомневаясь в его благородстве, –Одному из семьи тому царь титул дал –За благотворительность. Личным указом.(Злословили в свете: дворянство купил.)С тех пор больше жертвовал раз лишь раз от разу –Меньше стыдно, за то себя и погубил.О громком процессе узнал из газетыБрат младший. Увы, присужденной винойБыл отнят и титул – прочел и об этомГеоргий Петрович в газете иной.С братом не вел дел, но всё ж сомневалисьИ в меньшем, коль старший в тюрьму угодил.На словах сожалея, любезно держались,Но взгляды в карман без труда ощутил.Дочерей дружно прятали. Брат умер скороВ тюрьме – не сумел долго ношу нестиТюремных условий, банкротства позора,Развода с женой, не сказавшей «Прости».Любил жену крепко. Она ж вновь венчалась,Прежде чем в гроб лег. Дворянкой былаЗнатной, но бедной. Богач был – ласкалась;Банкрота, слезы не сронив, предала.«Нет, брат, не ищи ты особое племяИ лучше меня, верь мне, будешь женат», –Сказал, умирая в тюремной постели,Георгию, бывшему около, брат.Завещал хоронить себя тихо и просто –Как заключенных хоронят простых.Оттого и о том, что стал житель погоста,Мало кто знал, кроме кровных родных.Горем подавлен Георгий был… ОльгуПриметил на ярмарке людной: емуГлаза стан обжег ее гибкий и стройный(Едва скользнул взглядом тогда по челу).Отметил изящные тонкие руки.По платью признал: горожанка былаИз строгой семьи небогатой. РазлукиТень ясно над встречей случайной легла.Купец опечалился. Был благодаренНезнакомке: забилось вдруг сердце в грудиТревожно и быстро, ему сообщая,Что счастье еще у него впереди.«Женюсь на ней», – понял. В ту пору ходили,Не зная друг друга, они по рядам –Сестре Ольги старшей приданое шили,Он же отвлечься от скорби искал.С сестрой была Ольга. Сперва показаласьЛет своих старше – высокой была.Культурно, ласкала речь слух, изъяснялась.Торговку на «вы» называла она.Вместо невесты-сестры говорила,Что нужно. Подслушав сестер разговор,Понял, что вместе с невестой ходила,Чтоб беспристрастным дополнить той взор.«Москвички!» – по речи услышал. «Послушай, –Работнику вымолвил бывшему с ним. –Упустишь ту девушку, вытрясу душу!» –«Которую?» – «Вызнай чья! Тенью чтоб был!»Работник весьма подивился. Что делать?Следил. Узнавал. Доложил: «Это дочьУчителя. Были с сестрою. Тесть бедный», –Работник догадки не мог превозмочь.«Дальше!» – «Учитель тот прежде в сиротскомПриюте учил – сам он был сирота,А нынче в гимназии. Мать сестер в родах,Здоровьем не вышла, небось, померла.Отец их женат другим браком». – «Сиротка,Значит, по матери…» Так на негоГлядела, как сватал, смущенно и кротко,Что тут уж навек полюбил он ее.Крайнюю юность невесты приметил.Ей не был памятен. В серых глазахРавнодушье к достатку в лице своем встретил.(Мачеху Ольги заметил в слезах.)«Не робейте дочь выдать – вовек не обижу», –Родителю молвил. Задумался тот:«Как Ольга решит». – «Честны сердцем вы, вижу». –«Так Ольге моей ведь семнадцатый год». –Выразительно глянул. – «Решай. Мое словоКрепкое, – Ольге жених тут сказал, –Покуда я жив, не увидишь худого».С ответом просил не спешить. В дом бывал.Семейство понравилось: добрые люди,Тактичные: слова не молвя ему,Что знали, как часто семью его судят,Дождались, пока сам сказал что к чему.Учитель вздохнул в ответ: «Вовсе не знаюРодни своей. Я был подкидыш». На тоГеоргий Петрович ответил: «Бывает». –«Ольгу б отцом не стыдили ее?» –«Беды ей отцовской не вспомню». – «Согласна», –В другой вечер тихо сказала она.Сжал ее руку порывисто, страстно.Как лед оказалась ладонь холодна.В руке его нервно и жалко дрожала.Скоро венчались – венца дольше ждатьНе мог, и меньшой, а не старшей сначалаСестре пришлось в церкви невестой стоять.Венчание скромным по трауру было…«А ведь мечтала уж замуж идти? –Спустя много лет, в коммуналке, спросил он, –Вовремя встретился я на пути!Шустро приданое ты выбирала!» –Ольга хотела, уж было открыть,Что жениха сходных лет представляла,Но мужа боялась она оскорбить.Промолвила с нежностью: «Мне бы годочекОдной помечтать еще, я бы тогдаСразу влюбилась в тебя!» – «Ангелочек!Дождался ж я радости! Важно ль когда?Оля, – другим тоном вымолвил – строго, –Из дома идешь – документы бери,Деньги. Вернешься ль сюда?» – «Ради Бога,Этого, милый мой, не говори!» –«Я вынужден. Оля, не надо боятьсяЗаранее: многим смертям не бывать,Одной не минуешь, но надо держатьсяМысли, что нам не вдвоем пропадать.Ты должна выжить. Любою ценою».Плакала Ольга, целуя его.Смешала она, именины устроив,Родных со служившими в доме ее.Соня пришла с мужем, с дочкой. СчиталасьМежду прислугою бывшей онаТеперь за свою, ибо верной осталась,Как каждый из них. Фекла тоже была.На Соню она без смущенья глядела,Ласково, кротко, и что-то сказать,Спросить о Матвее невольно хотела,Да неудобно ей было начать.Она про Матвея и так много зналаОт прежней хозяйки. Про то, что живетС родней как с женой, Соня Ольге сказала.Та – Фекле. Авось Фекла замуж пойдет!За что одна старится? Жалко! В столовойРаботала Фекла, и комнату ейС дочками дали. Судьбой своей скромнойДовольна была. Только снился Матвей.«Соня, знакомься: сестра моя Люба», –Представила Ольга. У старшей сестрыЕе были пухлые яркие губы,Черты же лица некрасиво остры.Только по росту с сестрой и равняласьМладшей – красавицей. Разница ихВнешности чувством глубоким стираласьМежду сестер неизменно родных.Сестру Ольги жизнь никогда так не била,Как ту, и в богатство ее возвышатьТоже она никогда не сулила.Сестре Ольга слез не могла поверять.Зато чем умела всегда помогала.И даже теперь – по привычке. МолчалГеоргий Петрович, что в долг ей давала,Хоть вряд ли он больше ее получал.«Люба – корректор. В издательстве правитРукописи. Самый простой человек! –Сказала, смущение Сони читая. –Муж ее в партии. Вот нынче век!» –«То-то здесь мужа ее и не видно, –Подумала Соня. – И Гриша вступилВ партию», – слов отчего-то ей стыдноСтало своих, словно закон преступил.«Гриша, тебя от души поздравляю, –Бывший купец ему руку пожал. –Скрыл, что служил у меня?» – «Не скрываюОт партии правду, – тому отвечал. –Вы ведь не враг трудовому народу… –Смутился Григорий. – Зачем же скрывать?» –Шутит ли тот, говорит ли с ним твердо,Никак не умел по лицу он понять. –«Зря не скрыл, Гриша. Другие скрывают». –Григорий в ответ: «А как скрыть бы я мог?Книжка одна у меня трудовая». –«Ты не ловкач, Гриша. Миловал Бог!Видно, еще поживу я на свете,Коли людей принимают моихВ партию честно», – с улыбкой заметилГеоргий Петрович. Григорий притих.«Страсть как охота жить, Гриша. Ну, будет! –Против слов горьких смеялись глазаБылого купца. – Труд шофера-то труден?» –«Мне по душе. Не привыкнуть нельзя». –«Вот хорошо! Молодец, что дорогуВыбрал такую». Подумал о томГригорий, что тоже дрожать теперь мог быЗа жизнь свою. Тестю спасибо! Отвел!Позже всех к Ольге пришел опоздавшийСводный брат – был ее мачехи сынПокойной. (Родитель, жену потерявший,Вдову с годовалым женой взять спешил.)Вместе росли. Век Сергея считалаОльга за брата. Привычка былаСильна между них. Оттого опоздал он,Что дом искал долго, где нынче жила.Об этом смущенно поведал. «Сережа,Ты ж у нас дважды был!» – «Я был с женой,А нынче один». – «Найти дома не можешь!Москвич! Это ж город с тобой наш родной!» –«Да я… как-то…» Соня, вздохнув, погляделаНа него с пониманьем. Уж сколько жилаВ Москве, ничего здесь найти не умела.Питер с тоской вспоминала она.Там в свою пору все улицы знала –По плану застройка была у него.Москва же без плана всегда вырасталаИ не легла в память ей оттого.«Сергей Николаевич. Брат мой», – с улыбкойПредставила Ольга, кто не был знаком.Будто могли разность отчеств ошибкойИх счесть, пояснил обстоятельно он:«Я сводный брат Оли и Любы». – «Сережа!Какой ты! Ты помнишь, как жил без меня?Я – нет. Может быть, мы формальность отложим?Хоть праздника ради! Родня так родня!»Молча, кивнул. До тех пор не приметилЕе живота и не знал, куда детьУдобнее взгляд. Взор же Ольги был светел.Она и не думала чуда робеть.Хотелось ей всем, как была, показаться.Силилась мыслей невольных дурных,Портящих радость, душой не держаться,Тем паче гостей не звала в дом чужих.«Сережа, садись!» Худощавый был, статный.Светловолос. Стекла толстых очковНе прятали взгляд, добротою приятный,Сразу доверье внушавший, без слов.Был он учитель. Сергею казалосьС детства, что лучше профессии нет, –Влияние отчима явно сказалось.Внешне смотрелся одних с Ольгой лет.Старше на год был. «Да как ты, Сережа,Свою географию преподаешь? –Смеялась. – На карте-то всё найти можешь?» –«Карта – не жизнь. Там скорее найдешь.Я на бумаге запоминаюВсегда хорошо всё. А в жизни не далБог память на местность. Извечно плутаю», –Сам над собою смеясь, отвечал.Ольга его по привычке бранилаБеззлобно. На зренье плохое онаРассеянность брата списать не спешила,Больше простым невниманьем сочла.Брат ей не перечил. Природная скромностьЕго отличала. Застенчивость в немНе ощущалась, а только не ко́рыстьБыть в центре жизни. Был книжно умен,В быту же беспомощен. «Уж прости, Оля, –В бытность купцом еще муж ей сказал, –Брат твой к торговле годится не боле,Чем если бы я вдруг уроки читал.Каждому место свое». Не просилаОльга Сергею его помогатьВ торговлю идти, но, чтоб мысль не хранилаТакую (а вдруг?), счел сам нужным сказать.Вообще же роднею жены оставалсяДоволен за скромность. Не тайно теперьС особой надеждой ее полагался –Случись что, всегда отворят Ольге дверь.То же он знал о служивших. НосилаХотя не без страхов, но в срок родилаС легкостью Ольга здорового сынаИ … именем первенца вдруг назвала.Муж уступил ей. «Ну, пусть будет Лёня», –Смиряясь с решеньем ее, он сказал,Все же не скрыв, что любое другоеИмя намного б разумней считал.«Ах, что мы наделали! – после кричала.Ольга, – Зачем ты не мог мне помочьОпомниться?!» – «Я говорил. Настояла.Я прошлый раз выбрал». – «О, если б нам дочь!Я так молилась!» – «Дитя окрестили.На Бога роптать – грех». – Такие словаМужа терзанья жены усмирили.Сына любила пренежно она.Отец же и вовсе души в нем не чаял.Всё, что мог сыну теперь передать, –Громкой фамилии крест; но печаленНе был – претило ему унывать.Ольга боялась: настанет тот вечер,Как муж не придет из архива. ЛюбойДень обжигал их разлукой и встречей.Год минул сыну, и минул другой.В тридцать втором уж почти утвердились,Что миновала, должно быть, беда, –Были б нужны, их уже бы хватились…Вот разлучиться им пало когда.Ольга в тот день избежала арестаЧудом: с ребенком на рынок уйтиЕй довелось, а уж там с горькою вестьюБылой поварихе случилось найти.На счастье семьи, в этот день заходила,Их Фекла проведать. Жестокой бедой,Ольгу найдя, поделиться спешила:«Ваш муж арестован – была к вам домой». –«Георгий… Петрович? – «Другой есть? Бегите!За вами придут. Мне сказал ваш сосед,Где вы. Не нашла бы иначе. Спешите!Изловят вас если, хлебнете вы бед!» –«За что?!» – с горькой мукою Ольга вскричала.Тут только о муже она понялаИ, рот зажимая рукой, зарыдала. –«Бог весть… Я вам не забуду добра.Вы нас с Матвеем тогда-то простили.Ведь выгнать могли! Не виню я его,Что он не женился. Мы счастливы былиХоть малость, и жизни спасибо за то.Он мил мне один до сих пор. Умоляю,Прошу вас: Матвея коль встретите вы, –Вы будете живы – я верю, я знаю,Скажите, что помню его». – «Уходи.Тебе ни к чему чтоб нас видели вместе».Розно сокрылись в шумящей толпе…Соня услышала весть об арестеБылого купца – слухи шли по Москве.От горя ходила насилу живая.Молилась. Всё думала. Улицей шла,Вдруг оклик услышала Ольги. Не зная,Как выразить радость, к куме подошла.«Ольга Ивановна!» – «Сонечка, тише.Я никому повредить не хочу». –«Значит, всё правда?» – «Слова тут излишни…Ты, как сумеешь, поставь уж свечу.За упокой». – Соня ахнула: «Боже!» –«Чему удивляться? Меня не узнатьТы в другой раз без стеснения можешь.Обиду не стану за это держать». –«Ольга Ивановна, что вы!» – «ВстречалаТаких… И сама бы я мимо прошла,Да очень уж больно». – «Родни не бежала.Всегда подойду, как теперь подошла». –«Спасибо. Ох, тяжко мне, Сонечка. Худо.Я загляну к тебе. Можно? Потом.Когда-нибудь». – «Хоть на другое же утро!Муж будет к сестре. Чай спокойно попьем». –«Спасибо. Прощай!» Другой день был воскресный.Ольга Ивановна к Соне пришлаИ, явно боясь повредить этой встречей,В дом ее с ясной улыбкой вошла:«Какая хорошая нынче погода!» –«Метель за окном. Что ж хорошего-то?» –«Я зиму люблю – время чу́дное года!» –«Мы с вами одни. Больше нет никого.Соседи уехали нынче». – СлетелаУ Ольги улыбка мгновенно с лица.Прошла она в комнату медленно, селаИ плакала. Мнилось: слезам нет конца.«Не утешай меня, Соня. Не надо.Я и пришла к тебе ведь оттого,Что выплакать горе отчаянно рада.Про мужа хочу рассказать своего». –С трудом успокоилась внешне. ИгралиДети подруг, двое те меж собойГорькую речь вели. «Так … расстреляли?» –Соня вопрос не сдержала такой. –«Нет, Сонечка. Пули ему пожалели!В рубашке его на мороз отвелиИ там истязали! О, лютые звери!Признаний каких добивались они?!Мы честные люди. У нас всё отняли.Всё до копейки! Единственный мой!На лютом морозе водой обливали,Били… В тюрьме умер». – «Боже ты мой!» –«Я тоже умру. Без него жить не буду.Ты знаешь, узнала о нем отчего?Такое и в книге-то выдумать трудно!Служил человек у нас очень давно.Три года служил. От нас взяли в солдаты.Читать не умел, а теперь занял пост.Приехал с шофером, одет был богато.Жила у сестры. Разыскал! Он не прост.“Вас, – говорит, – со дня в день арестуют.И вашу сестру – она вам помогла.Возьмите фамилию срочно другую.Мужа не ждите. Уже вы вдова”.Всё рассказал. Говорил очень просто,Обыденно. Думал ли он напугать?Кажется, нет. Мужа после допросаВ камеру бросили умирать.Дышал еще сутки. О, бедный мой! ЖилиТак мало мы в радости! Если б любитьВсегда, как теперь! Я ведь даже к могилеЕго никогда не сумею сходить!..Вдумайся, Сонечка, где закопали?Как? Ни креста нет, ни камня о том,Без гроба, наверное, – будто предалиСобаку земле. В страшный век мы живем!О главном теперь. “Да откуда ты знаешьПодобности смерти? – вопрос задалаБылому слуге. – Ты меня не обманешь? “ –“Если б! Простите, виновен и я.Мне об аресте тотчас доложилиВашего мужа. Вмешайся в егоСудьбу я, меня бы с ним вместе закрыли,А барину смерть так и так – всё одно.Враги у меня есть. Они замышлялиПодставить меня! То, что я вам служилКогда-то давно, проходимцы узнали…Потом разузнал всё, что сделали с ним.Всё это подстроили. Муж ваш держалсяРедко. В его годы! Вы должны знать:Георгий Петрович ни в чем не признался,Но вас в Москве ищут”. – “Куда мне бежать?!” –“Прочь из Москвы!” Уезжать не хотела.В ответ чертыхался, но понял. КакойСтал важной персоной! Сказал, чтоб не смелаПоминать его имя и что был слугой.Соня, поздравь: за Сережу – за братаВышла фиктивно. Не отказалФамилию дать свою, хоть и женатый.Теперь за меня двоеженцем брат стал.Большого он сердца. Прямой, благородный,Чистый! По крови ничуть не родня,А как он рискует! Был брат бы природный,Едва ли бы больше сумел для меня».Соня молчала. Мешала ей силаКакая-то словно теперь говорить.«Перед Сережи женой согрешила, –Ольга вздохнула. – Но как было быть?Надя всё знает. Я редко встречалаРавную Нади с Сережей любовь!С ним, обрученной другому, бежалаИ говорит, что бежала бы вновь.Тайно венчались. Горжусь своим братом!Соня, подумаешь ли о нем,Взглянув на него, что́ он может, коль надо?Был у них сын, но давно умер он.Детей больше нет». – «Как же вас расписали?» –Соня спросила. Пред взором ееКартины одна другой злее вставали. –«Рискнули мы, Сонечка. Нам повезло.Назвались с ним вдовыми. Нас не спросилиСвидетельств о смерти – и в загсе бардак!..Печати поставили да отпустили –Сжалился Бог надо мною никак.Вскоре по “свадьбе” мне комнату дали.Ясно ли, Сонечка, кто хлопотал?И с “мужем” жилье нам делить наказали,Чтобы нас всякий семьею считал». –«Это абсурд!» – «Но куда нам деватьсяБыло? Вот так и ушел от жены.Ходит тайком к ней! – Тут Ольга смеятьсяХотела, но смех вышел нервным, увы. –Зачем я живу? Наложить легче руки!Сережа сказал, что он Лёню возьмет,Если уж что». – «Что вы!» – «Сколько же мукиИзведал мой муж! Мог ли знать, как умрет?Скоты! Чернь! Я слов бы других не жалела,Тебя стыжусь, Соня. Муж знал языки!Он был образован! Уехать мог смело!Какие же были мы с ним дураки!Пусть бы хоть где жить, хоть как, но далёко!Сестра отстранила меня от себя, –До́лжно, нервы со страха». – «Но это… жестоко!» –«Не очень виню. У нее ведь семья.В первые дни бы без Любы пропала.А тут мы с ней встретились улицей раз,И … сделала вид, что меня не узнала…Тебе, Соня, страшно?» – «Нет. Только за вас.Я ведь привыкшая. Обыски были,Как себя помню. И нервы моиЕще в раннем детстве они закалили.За вас не боюсь ни сумы, ни тюрьмы». –Соня спокойно об этом сказала,Сдержанно. Будто о том говоритьДаже и лишнее. Время бежало.Вспомнила Ольга: пора уходить.Соня до двери ее проводила.Обе прощались с краской стыда:Соня – что денег принять попросила,Ольга – что, гордость смиряя, взяла.Соня была внешне женщиной кроткой,Сдержанной в чувствах. Бывший купецЕдва ль на нее взгляд и бросил короткийЗа жизнь, но потряс его страшный конец.Гриша вошел. Поглядел он на Соню.Жена перед ним – ни жива ни мертва.Плачет беззвучно. В глазах ее горе.«Что с тобой?» – Всё рассказала она. –«Людей как собак, без суда, убивают!» –«Сонечка, это враги говорят». –«Какие враги?! Коммунисты скрывают,Что в тюрьмах с безвинными нынче творят.И ты коммунист». – «Я не сделал дурного.Я только шофер». – «А ты б мог сотворитьТакое для партии по ее слову?» –«Соня, ты что?! Не способен убить!Очень мне сей разговор неприятен…» –«Прости. Я куму лишь жалею своюИ мужа ее. Мой им долг неоплатен.Люби, Гриша, партию дальше твою!» –«Причем же здесь партия?! Если убилиКупца, то причиною злоба былаТех, кто убил. Должно быть, осудилиУбийц, но об этом не знает кума». –«Какой ты наивный! Да он был ведь бывшийКупец. Он был служащий к смерти своей!За что же дожить ему не́ дали, Гриша?!Сыночек остался…» – Муж сделал шаг к ней.Жена отступила. – «Убили садисты.Преступники. Варвары. Но почемуЗапятнаны все для тебя коммунисты?» –«Не коммунисты ль закрыли в тюрьму?»Не сразу на это нашелся ответить:«У партии, Сонечка, много врагов, –Потом попытался Григорий заметить. –Сразу ведь трудно понять, кто каков.Пока разберутся!» – «Пытать, что ли, нужно,Чтобы понять? – проронила жена.Взгляд испытующий бросив на мужа,Вдруг торопливо его обняла. –Прости меня, Гришенька. Жить одно вместе…Я уж сама своих слов не пойму…Злое меня подкосило известье». –«Да мне что ль по нраву оно самому?!Зверь что ли я?! Как кума-то?» – «Страдает.Ищут ее. Мне скажи: отчего?!» –«Ошибки всегда, везде, Соня, бывают.Должно, оговор был на мужа ее.Шибко имел он завистников много». –«В прежнюю пору». – «И в церковь ходил.И не скрывал, что он верует в Бога.Сам, горемычный, себе навредил.А Бога-то нету!» Архиповы жилиОт церкви далёко, когда им детейРастить пришлось. В церковь те редко ходилиИ не ощущали приверженность к ней.В буднях советских без боли отпала,Как старая падает змей чешуя,Крупица той веры, что мать им внушала,Потерей нисколько сердца не коря.Соня вздохнула. Религию с ГришейНе обсуждали: Григорий, поня́в,Что прежних обычаев сердце в ней ищет,Не шибко стремился показывать нрав.Пусть жена верит! Чтоб только от домаВ неближнюю церковь бывала бы та –Встретить неловко дорогой знакомых.Вдруг понял о смерти. Нашла дурнота.На стул повалился. Вздохнул: «Коль увидишьКуму, передай сожаленья мои.Скажи, что всегда рад помочь». – «Не обидишь,Я знала, напрасно ты бедной вдовы».Гриша обнял жену. Та со смиреньемОбъятие встретила. Он целовалЕе, торопясь закрепить примиренье,Но поцелуй в ней протест вызывал.Умом понимала: винить невозможноГришу ни в чем, но коль был коммунист,То ощущала невольно всей кожей,Что всякого зла коммунистов нечист.Авторизация