Древний Рим. Честь преторианца
– Вот же старый извращенец! – не сдержалась я и сейчас же закрыла рот ладонью. Может, не следует громко обзывать здешнего правителя. Все же главный человек в империи, как бы мне не попало за оскорбление его величества.
Почему-то император представлялся мне трясущимся стариком с мокрыми губами и блудливым взглядом. Этакой плюгавый тиран-кровопийца.
Однако, гистрион вряд ли походил на доносчика и шпиона, вместо того, чтобы сделать мне выговор, Фарбий огляделся по сторонам и, понизив голос, добавил:
– Так он еще молод, ему не более тридцати лет. Ходят слухи, что Фурий Германик Август тяжело болен головой. А как иначе объяснить его безрассудно дерзкое поведение с Сенатом? Я-то умею читать, и стараюсь следить за последними новостями в свитках, что вывешивают на форуме. Там почти каждый день пишут о раскрытии нового заговора и аресте кого-то из сановных толстосумов. А ведь имущество заговорщика идет прямиком в императорскую казну.
– Ловко придумано! – я даже прищелкнула языком от удивления и потянулась, чтобы немного расправить уставшую спину.
Тогда Фарбий вылил себе в рот последние капли из фляжки и бухнулся передо мной на колени, начав декламировать какие-то смешные любовные стихи. Вот же припекло мужика!
Я тотчас смекнула, что могу отвязаться от его ухаживаний только одним способом – вызвав к себе профессиональный интерес. Припомнив строки Осипа Мандельштама, я приняла театральную позу с вытянутой к небу рукой и мрачно произнесла:
– Бессонница… Гомер… Тугие парусаЯ список кораблей прочел до середины…Покончив с Элладой, я перешла на Гумилева и на то, как «в далекой Сибири, где воет пурга, застывают в серебряных льдах мастодонты…».
Фарбий слушал, разинув рот от восторга, а я же роняла горькие слезы. Не то, чтобы мне было слишком жаль погибающих мамонтов или разоренную Трою. Нет… все это дела давно прошедших дней.
Сейчас я искренне переживала за свое будущее на Аппенинском полуострове времен начала нашей эры. Мне бы в этот момент даже сам Станиславский поверил, не то, что нищий гистрион, который вскоре схватил меня за руку и пылко произнес:
– Прелестная Валия! Ты должна выступить с нами завтра на Бычьем рынке. Думаю, соберется большая толпа. И в перерыве нашего «Обжоры» не худо бы занять народ драматической сценкой. У тебя прирожденный талант, женщина. Надеюсь, ты не стыдишься декламировать при большом скоплении народа? Больше смелости и тебя ждет успех. Я уже это вижу!
– Конечно, конечно, дорогой Фарбий! В поте лица буду зарабатывать себе на скромную жизнь.
Я грустно усмехнулась, припомнив, как тряслись у меня коленки, когда на урок истории пришла наша строгая директриса. И ничего, справилась, правда, от волнения пыталась писать на доске белым ластиком вместо мела – здорово повеселила класс. Но даже тогда я не стушевалась, а только руками развела, извините, мол, всякое бывает в учительской карьере.
Моя первая ночь в Риме выдалась теплая, зато свежий ветерок то и дело заставлял вздрагивать. Я обняла себя руками и заметила, что гистрион мой начал клевать носом. Надо бы где-то устраиваться на ночлег. Неужели после знатной пирушки он привык ночевать прямо на земле у порога своего дома?
Глядя на плотный, изрядно заплатанный плащ Фарбия, я легко могла в это поверить. Однако, перспектива просидеть до утра среди расколотых бочек меня не устраивала. Пришлось растолкать нового знакомого и посоветоваться насчет удобной постели.
По итогам разговора меня обозвали неженкой и недотрогой, намекнули, что спать в обнимку было бы куда удобнее и теплее, но остаток ночи я все же провела на лежанке внутри дома, в женском закутке, слушая через тонкую перегородку храп старого Пуго – отца Фарбия. Сам-то актер, кажется, убрался в поисках более сговорчивой подружки.
А мои глаза закрывались со смутной надеждой, что утром чары развеются, и я окажусь в Гаграх, пусть даже в одном номере с Романом. После трущоб римской Субуры этот факт меня бы уже мало расстроил.
Глава 4
В актерской среде
Меня разбудил шум голосов и грубый смех. Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь. Обстановка в комнате самая простая, маленькие окошечки затянуты мелкоячеистой сеткой, в углу старый сундук, прикрытый потертым ковриком, у моей кровати стоит трехногий табурет и низкий стол, заставленный глиняными плошками. Бедность и уныние царило кругом…
Одно из двух – здешним актерам так мало платят или Фарбий просто кутила и неудачник. А еще собирается взять меня в свою труппу. Курам на смех! Вот только выбора у меня нет. Никто же не собирается давать девушке из будущего пищу и кров за одни красивые глазки.
Значит, придется держаться гистриона, пока не разведаю обстановку и не найду способ вернуться в свое время. Если это возможно в принципе. И еще как нарочно, очень хочется нормально позавтракать. Поднимаюсь, натягиваю свое легкое платье и осторожно выглядываю из-за пестрой лоскутной занавески во вторую комнату.
– Вот она, моя Муза! – завопил Фарбий, восседавший во главе кухонного стола, изрядно потемневшего от времени и густо искромсанного ножами для разделки рыбы.
– Доброе утро!
Я церемонно поклонилась, скрывая растерянность и беспокойство. Как мне повезло, что я знаю их язык, и эти люди меня понимают. Очень приятный бонус к факту перемещения во времени.
Вокруг актера, с интересом поглядывая на меня, сгрудились его ранние гости – высокий парень неопределенного возраста – лицо глуповатое, но телосложение атлетическое; полная женщина лет сорока с замысловатой прической и тощая молодая девица со злыми глазами. Она страстно обнимала Фарбия за шею, прижималась щекой к его виску.
«Да не собираюсь я посягать на твоего милого актера, успокойся, пожалуйста».
Царственный жестом Фарбий представил меня своим приятелям, и я с внутренним стоном поняла, что это и есть его хваленая труппа.
– Гамид – фокусник, жонглер и акробат. Наполовину египтянин по происхождению. Он играет любовников, солдат и хитрых адвокатов, а также разбойников и бродяг. Толстозадая Кармилла отлично поет и веселит публику, изображая матрон, благочестивых матушек и пронырливых сводниц.
А вот и моя нынешняя любовь – черноглазая Физа! Ее работа – развлекать народ игривыми танцами, во время которых, как листочки с фигового дерева, будто ненароком слетает ее одежда. Ну, конечно, если на сцену летят не только ассы, но и серебряные денарии.
– Чудесная компания! – я сдержанно улыбнулась, собираясь назвать свое имя, однако Фарбий меня опередил, обращаясь к друзьям:
– Валия прекрасно читает поэтические строки. Она из благородной семьи, которая собиралась выдать единственную дочь за человека из всаднического сословия. Но Валия предпочла сбежать с бродячим актером. Трогательная история.
Фарбий звучно шмыгнул носом и часто заморгал, входя в роль.
– Долгие годы они вместе странствовали по нашим провинциям, пока не добрались до Рима. И только жестокое предательство разлучило возлюбленных. Я когда-нибудь напишу об этом трагедию, дорогая Фриза… Непременно напишу и прославлюсь. Но теперь Валия одна и под моим покровительством, не обижайте ее. Сегодня мы вместе выступаем на Бычьем рынке. Я так решил.
Я только руками развела и тяжко вздохнула. Душещипательный вышел монолог о моей печальной судьбе. На лице толстухи отразилось что-то похожее на сочувствие, дряблые щеки затряслись, припухшие веки принялись быстро-быстро моргать.
Зато юная танцовщица так крепко стиснула шею своего «босса», что чуть не задушила в объятиях. А тот, кого назвали Гамидом, подошел ближе и, не взирая на мое возмущение, приподнял подбородок, пристально заглядывая в глаза.
– Да она хорошенькая! Ее можно включить в представление о философе и козе. Эй! Покажи свои ноги, они достаточно ровные?
Когда мужчина попытался задрать подол моего платья, я возмущенно крикнула и толкнула его в грудь. А потом попыталась выбежать во двор, но запнулась у порога за свернутую рыбацкую сеть и растянулась на грязном полу. Фарбий и Гамид хохотали, Фриза ехидно улыбалась, жмурясь от удовольствия, а Кармилла бросилась меня поднимать и утешать.
– Не обращай внимания на этих ослов, девушка, никто не заставит тебя танцевать голышом, если сама не захочешь. Но, если уж ты с нами, то придется делиться всеми заработками.
– Вы о чем? – я держала на ушибленном колене мокрую тряпку, заботливо подсунутую «актрисой», по лицу моему текли слезы, пожалуй, это было самое отвратительно утро в жизни. А Кармилла еще и запугивать принялась:
– Если будешь втихаря ублажать мужчин, имей в виду – треть денег отдаешь в общий кошель, мы уже восемь лет как одна семья, ну, Фриза недавно прибилась. Так что еще одна блудная дочь нам не нужна, уж не знаю, зачем Фарбий в тебя вцепился – неизвестно, как справишься на подмостках. Тебя могут высмеять и освистать, тогда он тебя прогонит. Нам не нужны скромницы и трусихи. Понятно?
Вытерев мокрое лицо тыльной стороной ладони, я покорно кивнула.
– Буду делать все, кроме раздевания и постельных услуг. Стихи, песенки, разные истории, смешные сценки, анекдоты… Постараюсь быть вам полезной. А сейчас дайте, пожалуйста, воды, чтобы умыться и чего-то поесть. Хоть немного, хоть хлебную корочку. Я сразу успокоюсь.
Совместный завтрак прошел уже в почти дружеской обстановке. Фокусник Гамид оказался не таким уж плохим парнем, он попытался еще разок меня облапить, но получил локтем в бок и с тех пор держался уважительно. Кармилла строила из себя наставницу, и я ей подыгрывала изо всех сил.
Даже ревнивая Фриза немного расслабилась, когда я шепнула ей, что после всех передряг мой идеал мужчин – это почтенные седобородые старцы, согбенные под грузом мудрости.
Причем, старцы молчаливые и суровые, настоящие аскеты, не в пример болтуну и весельчаку Фарбию, который явно был любитель выпить и закусить. Даром что на завтрак нас ожидали сухие лепешки с оливковым маслом и мелкая жареная рыбешка.
Пока мы знакомились, отец актера приготовил для нас целый противень речного окуня от своего раннего улова. Старый Пуго, похоже, очень любил сына, раз не только терпел дома его шумных друзей, но и взял на себя обязанность их кормить.
Правда, самую лучшую часть добычи он отнес на продажу, а нам было предложено довольствоваться неликвидом.
Мое появление тоже не вызвало вопросов у рыбака. Видимо, запасной состав труппы часто менялся, как и фаворитки любвеобильного актера.
Пока Фарбий и женщины, готовясь к репетиции, доставали из корзин свое барахло и баночки с ярким гримом, фокусник Гамид успел мне шепнуть, что «великий гистрион» родился рабом, но к счастью Пуго оказал своему хозяину какую-то большую услугу и тот сделал его вольноотпущенником, а жену и ребенка Пуго выкупил сам после нескольких лет тяжелого труда на промысловых судах.
Фарбию повезло обрести свободу, только идти по стопам отца и становиться честным работягой он не захотел, избрав ремесло уличного шута. Ах, да, он же еще сочиняет пьесы… Надо бы припомнить для него несколько сюжетов из Островского, а, может, «Ревизор» Гоголя подойдет?
Шекспир – это, конечно, истории на все времена! Так же как Лопе де Вега и его «Собака на сене». Хм, интересно, будет ли смотреться дородная Кармилла в роли «дивной Дианы»? Нет, с Маргаритой Тереховой ей ни за что не сравниться. Впрочем, я еще не видела ни одного выступления коллектива Фарбия Эдея. А вдруг они и впрямь «лучшие гистрионы Рима»? Во всяком случае, скоро мне придется наблюдать их игру, а самое главное, реакцию взыскательной публики.
Солнце еще даже не было в зените, когда наш веселый коллектив с нехитрым скарбом направился по мосту через Тибр к одной из центральных площадей Великого города. Несмотря на свой учительский отпуск, я решительно настроилась на первый рабочий день в Древнеримской империи.
"Не потопаешь – не полопаешь" – это правило действует во все времена и в любом государстве. Хотя некоторые личности умеют себя прокормить, всего лишь шевеля мозгами. Или рождаются с золотой ложкой во рту, как например император Фурий. Уж ему в это утро точно не придется развлекать публику на базаре – в отличие от меня.
Глава 5
Фурий Германик Август – император Рима
Полулежа на кровати из эбенового дерева молодой мужчина с бледным опухшим лицом и торчащими в разные стороны рыжеватыми волосами жадно пил из хрустальной чаши пузырящейся капустный сок. Вкус был не очень приятным, но свежая зелень сельдерея и кориандра придавали некоторую пикантность пресной жидкости.
Императора мучило утреннее похмелье, а капуста известное целительное средство от этого недуга. Местные лекари недаром считают капусту и свеклу панацеей от всех болезней, о чем Лукреций Кар писал даже в своем философском трактате.
Только надо ли слушать напыщенных болтунов – вон, Лепид уже вторую неделю обещает избавить Фурия от жжения в области груди, однако его настои и примочки помогают лишь на краткое время. Может, прав был знаменитый Эскулап, когда для благоприятного тока крови советовал умеренность в еде и длительные прогулки на свежем воздухе.
"О Венера, как же болит моя бедная голова… Уфф! Вчерашняя попойка дает о себе знать.
И все-таки жирный кабанчик, начиненный устрицами, был очень хорош, а медноволосая Памфилла умеет ублажать мужчину, даже не заставив его вспотеть – все сделает сама, умница. Стоит ли насовсем забрать ее из дешевого лупанара или наведываться в «Лоно Венеры» пару раз в месяц… Впрочем, довольно разврата, пора подумать о бесценном здоровье."
Охая, Фурий схватился за грудь и тяжело поднялся с желтых пуховых подушек. Услужливый раб тотчас склонился в подобострастном поклоне:
– Господин желает посетить терпидарий?
Пару минут Фурий напряженно выбирал между омовением и утренним докладом своего наушника Рупилия – прилежного спутника еще во всех юношеских пирушках. Пожалуй, начать нужно с новостей, они могут вывалять в грязи не хуже помойки Субуры. А помыться лучше сразу после болтовни пожилого прихвостня.
– Позови сюда этого пройдоху! И пусть звучат арфы, у меня в ушах какой-то противный звон. Где Лепид? Пусть тоже явится и даст скорей средство от головной боли.
На мгновение приоткрылась тяжелая бронзовая дверь с золотыми вставками, в проеме показалась массивная фигура стража. Пропуская вперед щуплого человека в потрепанной оранжевой тоге, преторианец встретился взглядом с императором и даже был удостоен слабой улыбки и кивка венценосной головы.
Фурий давно отличал рослого гвардейца. Борат еще простым легионером хорошо проявил себя в битве с тевтонами, а после смерти полководца Германика – отца Фурия, стал личным охранником молодого Цезаря.
Вот и сейчас Борат зорко следит за тем, чтобы в покои любимого императора не проник враг, но утренний гость вряд ли осмелится пронести с собой яд или нож, он слишком труслив и любит подачки "патрона". А если Рупилий и был замечен среди тех патрициев, кто все еще тайно вздыхает о республике, то Фурий не против. С помощью старого знакомого был раскрыт уже не один заговор против монаршей власти. И как удачно, что заговорщики оказывались богатейшими людьми! Фурию сейчас нужно много-много золота.
В порт Остии ежедневно приходят корабли с Востока. Трюмы переполнены пряностями и благовониями – ладаном и драгоценной смирной. Фрукты из Колхиды спешат попасть на стол императора, аравийские рубины и топазы жаждут украсить перстни на длинных нервных пальцах Фурия, сирийский пурпур пригодится для его парадного плаща, а ливанские кедры и слоновая кость пойдут на новое ложе в пиршественном зале. Да… пусть оно будет инкрустировано смарагдами и опирается на львиные лапы.
Известно, что Эпикур учит умеренности и воздержанию, и ему вторит этот старый зануда Сенека. Но познать истинное смирение духа можно лишь после того, как отведаешь самых изысканных блюд и усвоишь суть запретных удовольствий.
Легко критиковать роскошь нищему актеру – он просто не знает, над чем потешается, дурень. А вот, попробуй-ка, воздержись от соблазнов в еде и телесных забавах, если ты уже давно знаком с их порочным очарованием. Истинный стоик лишь тот, кто, зная вкус амброзии пятидесятилетней выдержки из Фалерно, сам добровольно перешел на дешевое ватиканское вино.
"Посмотрел бы я на такого болвана!"
Фурий самодовольно улыбнулся. Резь в желудке сменилась легким чувством голода, и как обычно после трехдневного кутежа на императора снизошло желание заняться важными государственными делами, а прочее время посвятить высокому искусству.
Потому он благосклонным жестом подозвал к себе Рупилия и принялся заинтересованно расспрашивать о реставрации старого театра, что болтают на этот счет в Сенате и не замечены ли новые мздоимцы.
– Я назову его в честь моей несчастной сестры Марциллы, – рассуждал Фурий. – Она любила высокую поэзию и драматические пьесы. Я буду вечно чтить ее память. А мой народ должен понять разницу между мной и скрягой Тиберием. Уж я-то не буду, как он, прятаться на Капри, наблюдая, как чахнет от скуки великий город лишь потому, что собственный пенис одряхлел и уже не годится на Геркулесовы подвиги. Я заставлю чернь вопить от восторга при виде кровавых побоищ на арене цирка. Сброд любит глазеть на чужую смерть.
Рупилий льстиво улыбнулся, но его хитрые глазки заметили болезненный румянец на впалых щеках императора. "Вчерашняя попойка удалась на славу и теперь повелителя мучит запоздалое раскаяние. Знакомо-знакомо… Хорошо бы расшевелить надменного юнца, возомнившего себя сыном Юпитера."
– Мне неловко сообщать, господин… Вчера все стены портика Ульпия опять были исписаны оскорблениями. Люди недовольны дороговизной хлеба, господин.
Побагровев, Фурий отвесил звонкую оплеуху рабу, который укладывал его непослушные жесткие волосы.
– Толпа сама не знает, чего хочет. Стадо баранов! Это сенаторы мутят воду, хотят очернить меня в глазах бедняков и заручиться поддержкой плебса в случае новой заварушки.
Рупилий терпеливо перенес поток брани и тихо добавил:
– На площадях также участились театральные представления. Бродячие мимы показывают сценки сомнительного содержания. На первый взгляд пустая комедия, а копнешь глубже… Сатира и фарс, направленная против… против…
Доносчик съежился, словно бабочка, пригвожденная к столу острым взглядом Фурия.
– Продолжай!
– Некий Фарбий сочинил пьесу о трех днях их жизни обжоры.
– И что с того? – грозно вопросил император, протягивая руку к столу за вяленым инжиром.
– Э-э… ходят разные слухи… – боязливо заюлил Рупилий. – Сюжет толкуют превратно, хотя на мой взгляд он слишком прост. Случайно разбогатевший обжора-лавочник сорит деньгами и поливает себя нардовым маслом с утра до вечера. Якобы от скуки… А домочадцы его едят бобы и мечтают у кусочке свинины. Он вроде как домашний тиран и ворюга. Рассуждает о пользе голодания, а сам… сам он жрет за троих пока прочие перебиваются черствыми лепешками и тухлой рыбой.
– Ах, ты вонючий козел! На кого ты сейчас намекаешь?!
Разгневанный Фурий вскочил на ноги с явным намерением опустить хрустальную чашу на лысину своего доносчика. Рупилий со стоном обхватил царственные колени, умоляя не лишать жизни преданного слугу и соглядатая.
На его счастье в императорскую спальню степенно вошел Лепид. Изменчива была судьба этого грека. Уже в зрелом возрасте, завершив обучение у прославленного в Афинах лекаря, Лепид решил начать собственную карьеру в столице империи.
Но вместо желанного уважения и почета был вынужден несколько лет скитаться по улицам Рима, предлагая простолюдинам целебные мази и порошки. Однажды Лепида даже побили завистливые конкуренты, но Фортуна порой дарит ласковый взор страдальцам.
Средство от кожной сыпи на основе календулы и петрушки помогло излечить гнойники на спине одного видного сенатора при дворе еще прежнего императора. С тех пор дела грека пошли в гору, а точнее, сам он поднялся на Палатинский холм и со временем стал вхож к молодому, но уже страдающему от разных хворей Фурию Германику Августу.
Сейчас же при виде перекошенного от ярости лица своего главного пациента, Лепид не на шутку струхнул. Как бы владыку не хватил удар, ишь как глаза налились кровью, а на губах чуть ли не пена выступила. Необходимо проявить чудеса дипломатии и самому не пострадать.
– Умерь свой гнев, господин! Я изготовил квасцы с луковым соком, они просветлят твою голову, как и средство на основе вареного чеснока…
Фурий тут же выпустил из скрюченных пальцев складки одежды перепуганного Рупилия и уставился на лекаря, приоткрыв рот.
– Ты хочешь надо мной посмеяться, Лепид? Хочешь, чтобы от меня воняло луком и чесноком, как от простого солдата? Предлагаешь своему императору лекарство последнего легионера?
Врачеватель с достоинством поклонился, сохраняя невозмутимый вид, однако внимательный взгляд на его подрагивающие колени выдал бы большое волнение грека.
– Я лишь ищу быстрое и эффективное средство для твоего благополучия, Цезарь. Но порой самое сладкое вино наливают в замшелые меха, а в нефритовых вазах прокисает уксус. Рад сообщить, что на сей раз мне удалось найти гармонию между эффектом и формой. Внимательно изучив папирусы египтян и свитки шумеров, я нашел достойный рецепт, немного дополнил его и готов предложить…
– Давай быстрее, не видишь, я изнемогаю от боли!
Лепид торжественно вынул из складок одежды стеклянный флакон с бесцветной жидкостью внутри. Только под пыткой лекарь мог бы сознаться, что истинные ингредиенты и пропорции снадобья он позаимствовал у мелкого торговца-шарлатана с улицы Сыроделов. Но результат нескольких проверок на рабах вполне доказывал, что чудодейственное средство и в самом деле приглушает зубную боль. А зубы, как известно, находятся внутри головы.
– Что за отраву ты опять приготовил? – заинтересованно спросил Фурий, шумно потянув носом воздух.
– Цикорий с розовым маслом и уксусом, мой господин – смиренно пробормотал грек, благоразумно умолчав о ряде других, менее благородных компонентах настоя.
Возможно, тощему Рупилию так и удалось бы улизнуть из резиденции Цезаря без единого синяка, но будто сам Гермес дернул за язык пожилого сплетника.
– А еще я слышал, что при расстройстве желудка хорошо помогает желчь рыжей собаки, растертая с печенью осла…
Рупилий даже не успел договорить, потому что осмелился поднять взор на высокий лоб и приглаженную миндальным маслом шевелюру благодетеля. Фурий мрачно усмехнулся и резко выпрямил ногу, награждая осведомителя крепким пинком.
– Убирайся! Пусть Афес выдаст денарий за труды. Через пару дней жду тебя снова.
Прогнав доносчика, император быстро откупорил флакон с лекарством и осторожно вдохнул острый будоражащий запах уксусной эссенции с отдаленными цветочными нотками. Настроение улучшалось, прояснившаяся голова требовала новых впечатлений, а тело возжелало прогулки.
– Вели приготовить повозку! Я приму ванну и отправлюсь на главную рыночную площадь, хочу сам посмотреть, чем живет мой город в это не слишком доброе утро.
Глава 6
Представление на площади
Валия
По склонам холмов сбегали вниз узкие улочки с высокими многоэтажными домами – инсулами. Помню из истории, что в них проживает большая часть населения города, как бедняги, так и средний слой горожан.
Причем, многие комнаты и даже целые этажи сдаются внаем приезжим, а таких людей немало. Ведь купить себе дом или построить жилище в Риме могут только люди состоятельные – цена на землю невероятно высока.
На первых этажах инсул располагаются всевозможные торговые лавки и мастерские, а сами улицы часто названы в честь процветающих в округе ремесел и предлагаемых товаров: улицы Мясников, Кожевников, Виночерпиев, Менял, Сыроделов. Есть также улица Отбросов. Хорошо, что наш путь лежит мимо…
Древний Рим – город контрастов. Есть очень сырые и грязные переулки с пыльной немощеной дорогой, высокие дома там стоят тесно, заслоняют солнечный свет, давая обильную почву для таких болезней, как лихорадка, тем более, что многочисленное население таких «муравейников» испытывает крайнюю нужду.
Зато по соседству процветают публичные дома и питейно-игорные заведения. На пороках и голоде кто-то делает немалые деньги. Официантки местных таверн могут всего за семь ассов быстренько удовлетворить внезапную похоть клиента.
К примеру, кусок хлеба и кружка вина стоит всего три асса. А шестнадцать ассов составляют серебряный денарий. К слову, годовое жалование римского легионера примерно тысяча денариев. Ну, легионеры вообще-то почти на всем готовом живут. Правда, некоторые не очень долго, но такова их работа, что поделать, если Рим часто воевал в ту пору.
О, наконец-то пошли кварталы почище!
Шестиэтажные кирпичные инсулы словно коврами оплетены вьющимися растениями, на длинных балконах, объединяющих квартиры, также разбиты клумбы и на окнах стоят горшочки с цветущими фиалками. Вот это зрелище мне больше по душе. И даже развешенное между домами разноцветное белье напоминает пестрые флаги неведомых государств.