Зульфагар. Меч калифа
– Генерал Волков, – глухо отозвался Калюжный.
– Кто? – не понял товарищ.
– Волков. Ты его не знаешь… Потом расскажу… Я с его сыном когда-то дружил…
Константин уже принял решение, что делать дальше. Он молча шел рядом со щуплым боевиком, который, кряхтя, тащил на себе мертвое тело. Смуглый голый торс чеченца блестел от пота, по его лицу катились крупные мутные капли, одна из которых зависла на кончике носа – эта капля ему мешала, однако, опасаясь уронить убитого, он не решался отнять от трупа руку и потому старался время от времени сдуть ее. Босые ноги бандита подгибались от тяжести…
– Попробуй только уронить, – сквозь зубы подтвердил опасения “носильщика” Калюжный. – Урою, урод!
– Сейчас-сейчас…
Наконец они дошли до ревущего двигателями вертолета. Трап остался внутри и бандит приостановился, не зная, что делать дальше. Потом он поднатужился и, чуть присев, из последних сил рыком вбросил мертвое тело в открытый проем. Было слышно, как громко ударилась голова убитого о металл лесенки.
– Что ты делаешь, гад? – Константин коротко двинул металлическим откидным прикладом автомата в зубы боевику.
– Сейчас-сейчас, – с готовностью откликнулся тот.
– Что ты заладил, как попугай: «сейчас-сейчас»? – обозлился Калюжный. – Слов других не знаешь?
Однако того заклинило напрочь:
– Сейчас-сейчас…
– Пошел к своим! – рявкнул Константин. – Слышишь, урод?
– Сейчас-сейчас…
Офицер начал поднимать автомат и боевик, бормоча свое «сейчас-сейчас», попятился от него по направлению к скале.
– Я так понимаю, что ты тут главарь? – в упор глядя на Каландара, спросил Калюжный.
Если бы Хамлаев так не подставил его, Каландар ответил бы иначе. Однако Зульфагар сознательно обрек его если не на смерть, то на плен. А потому Каландар считал себя свободным от каких-либо обязательств перед командиром отряда “Мстители ислама”.
– Нет, не я, – с вызовом глядя в глаза офицеру, сказал он.
– А кто тогда?
– А он уехал на другой машине. И в другую сторону. Вы его упустили.
Вертолетчики переглянулись.
– Значит, вы нас, это самое, специально отвлекли, чтобы спасти главаря?.. – недоверчиво уточнил правый пилот. – Скажи на милость, какое благородство…
Бандиты молчали. Не говорить же этим гяурам, что Зульфагар их попросту подставил.
– Ну ладно. Это не наше дело, – нетерпеливо вернул разговор к интересующему его вопросу Калюжный. – А как его зовут, этого вашего главаря?
– Зульфагар, – ответил Каландар. – Шанияз Хамлаев по прозвищу Зульфагар. Командир спецотряда «Мстители ислама».
– «Мстители ислама», говоришь? Ну что ж, значит, знаете, что такое месть… Так вот, «мстители», я передумал. Мы не повезем вас с собой. Мы вас тут положим.
Каландар переглянулся с подручными. Один из них смотрел сумрачно, обреченно, шевеля губами, наверное молился. Второй, щуплый водитель, который относил тело убитого генерала в вертолет, казалось вот-вот расплачется – его колотила крупная нервная дрожь, тряслась челюсть, по которой тонкой струйкой стекала кровь из разбитой прикладом Костиного автомата губы, глаза набухали влагой; он уставился на русского офицера с собачьей преданностью, словно еще на что-то надеясь.
– Ну так стреляй, чего ждешь? – угрюмо уставился на врагов и Каландар. – Или ждешь, что мы пощады просить будем?
– Так уж и не будете? – страшно ухмыльнулся Калюжный. И тут же сам ответил: – Еще как будете!.. Потому что вы не знаете, какую муку я вам придумал.
Каландар презрительно сплюнул на землю. У него это получилось с трудом – во рту пересохло и слюны почти не было.
– Ты, боевой офицер, будешь нас пытать? – с вызовом спросил он. – Хорошенькое дельце…
– Заткни свое хайло! – прикрикнул на него борттехник. – А то я сам тебе его заткну вот этой штукой, блин горелый! – Он показал Каландару автомат. И тут же сказал Калюжному: – Командир, давай кончать, а то мы что-то долго тут засиделись…
Константин кивнул ему: мол, я сам знаю, что делать. А сам опять обратился к Каландару.
– Ты прав, яйца крутить или кол в задницу вгонять тебе я не собираюсь. Но только то, что я придумал, будет еще похуже…
– Да что же хуже смерти от руки такого пидара, как ты, может быть? – Каландар постарался произнести эти слова как можно с большим презрением.
– Что может быть хуже? – переспросил вертолетчик, игнорируя оскорбление. – А вот что. Сейчас я тебя шлепну, потом поднимусь на «вертушке» в воздух и влеплю НУРами вон по тому выступу, – показал он вверх.
Каландар невольно взглянул по направлению пальца. Там, прямо над ними, навис исполинский каменный козырек.
– Ну и что? – не понял он.
– А и то, – скривился в усмешке Константин. – Вся эта громадина рухнет на тебя и ничего от тебя не останется. И от этих двоих уродов тоже. Да и от машины с твоими братками, которые отдыхают в кузове. У вас, гадов, даже могилы не будет. Вы просто исчезнете. У вас не будет даже могилы, – зачем-то едва ли не с наслаждением повторил Калюжный. – По вам нельзя будет даже поминальную молитву прочитать, потому что никто не будет знать, в самом ли деле вы погибли или слиняли куда-нибудь… Или в плен попали, где вас наши зэки придушили потихоньку… Ваши матери и вдовы не смогут рассказать вашим детям о том, какие храбрые у них были отцы… – Он говорил горячечно, сумбурно, не совсем складно, в какие-то моменты противореча сам себе. – Погоди, урод, не перебивай, я еще не все сказал… Так вот, а потом я найду какой-нибудь способ сообщить вашим, что перед смертью ты на коленях просил у меня пощады, что ты вафлю мою глотал, а вон тот плюгавый тебя в задницу отодрал, лишь бы только чтобы я тебя отпустил…
– Грязная свинья! – рванулся к Калюжному Каландар. – Я тебя сейчас…
Он споткнулся и с размахом упал лицом вниз – связанные за спиной руки не позволили хоть немного смягчить падение. Чеченец крутнулся, повернулся на спину. Его лицо было мелко иссечено камешками, из носа часто закапала кровь.
– Ты не мужчина! – орал он. – Развяжи мне руки и тогда посмотрим, кто у кого вафлю глотать будет!..
– А их ты тоже в честном бою убил? – кивнул головой в сторону перевала Калюжный. – А в Буденновске за беременных женщин вы по-мужски прятались? А в Мекенской Сашку Храмова по-мужски в Тереке со связанными руками утопили? А в Чернокозово девчат наших по-мужски насиловали? А в Урус-Мартане офицеру МЧС, который вам же, уродам, хлеб привез, голову пилой по-мужски отпилили?.. Нет, урод, развязывать тебя и устраивать с тобой дуэль я не буду. А шлепнуть, как поганую собаку – шлепну!.. И рука не дрогнет. Потому что таких как ты надо уничтожать!.. Как тебя звали-то при жизни?
– Свинья! – извивался на земле Каландар.
Поняв, что подняться ему так и не удастся, он опять попытался плюнуть в Калюжного, но плевок у него вновь не получился.
– Надо ж, какие у вас имена бывают, – скривил губы, стараясь обозначить усмешку, Константин. Он вдруг почувствовал, что еще немного – и не сможет выстрелить в лежащего перед ним безоружного человека. А потому он резко оборвал сам себя и торопливо проговорил: – Ну ладно, прощай!
Он коротко нажал спусковой крючок. Несколько выпущенных почти в упор пуль впилось в сухое смуглое мускулистое тело. Каландар выгнулся, напрягся, захрипел, выпучив глаза, засучил босыми ногами… А потом вдруг сразу обмяк, вытянулся на камнях. Губы его шевельнулись, словно хотели еще что-то сказать, но что именно – никто не услышал. В уголках рта появилась кровавая пена. Было видно, как на его глаза наползли веки, закрывая их навсегда.
– Его Каландар звали, – торопливо заговорил щуплый. – Вы нас не…
Его слова заглушила очередь, которую дал давно ждавший этого момента борттехник. Замочили бы этих ублюдков еще с воздуха – да и все! А то командир такую бодягу затеял – с тоски помрешь… Вообще всех бы их, чечиков, к одной стене – и из пулемета! А то разводим церемонии…
А со скалой командир здорово придумал… Во картинка будет!.. Жаль кинокамеры нету – на всю жизнь была бы память.
Калюжный стоял над тремя мертвыми телами. Казалось бы, он должен сейчас чувствовать себя удовлетворенным. Он отомстил за Мишку, за генерала Волкова, покарал бандитов, которые расстреляли нашу колонну. Однако радости от содеянного Константин не испытывал. Ладно, заповедь «Не убий!» на войну и военных не распространяется. А вот как быть с «не убей безоружного»? Или «лежачего не бьют»? Как быть с представлением о милосердии?..
– Не казнись, Костя, – негромко сказал правый пилот. – Если мы с тобой когда-нибудь им попадем в руки, они так легко не дадут нам умереть. Кастрируют и, это самое, заставят собственные яйца сожрать… Пошли, пора уже…
Не отвечая, Калюжный наклонился, быстро ощупал карманы сваленной в кучу одежды и экипировки боевиков. Бумаги, которые он находил, не глядя, засовывал в карман комбинезона, чтобы потом отдать особистам – они лучше смогут разобраться что в них и к чему. Наконец нашел, что искал – рацию.
– Собери оружие! – велел он борттехнику.
Карманы мертвых боевиков, которые лежали в кузове джипа, Константин решил не обыскивать – все равно, что там было, скорее всего, сгорело или залито кровью так, что ни черта не разберешь! Ну их к черту!
– Понял, командир, – с готовностью отозвался тот. – Дерьмо вопрос.
Оружия у бандюков оказалось много, а значит кое-что из «стволов» можно будет потихоньку оставить себе. Прапорщик уже давно мечтал прикарманить себе парочку пистолетов, а еще лучше укороченных автоматов с патронами – на «гражданке» сейчас такое творится, что лучше из армии увольняться вооруженным. Да и «загнать» при случае можно будет – «стволы» нынче в цене.
Калюжный отошел чуть в сторону от товарищей, включил рацию.
– Эй, Зульфагар! – сказал он в микрофон, надеясь, что рация настроена на нужную частоту. – Отзовись, Зульфагар, или как там тебя!.. Слышишь меня?
Хамлаев отозвался тотчас – очевидно, он уже давно с нетерпением ждал вызова.
– Я слушаю, – донес эфир. – Кто меня вызывает?..
– Это неважно. Просто русский офицер… Я хотел сказать тебе, тварь, что мы замочили всю твою банду. Понял?
– И Каландара? – почти мгновенно спросил Шанияз.
– И Каландара, – подтвердил Калюжный. – Ты остался последним. – Он мгновение поколебался и добавил: – Они отбивались до последнего, нашу «вертушку» чуть не сбили… И моего друга убили… Так что имей в виду, что теперь я лично буду за тобой охотиться. У тебя теперь личный кровник появился. Понял, тварь?
– Испугал ежика голой задницей, – откровенно, без тени рисовки, расхохотался Зульфагар. – Смотри, как бы я тебя самого на кол не посадил…
– Ладно, хватит! Я отключаюсь…
– Погоди-погоди! – попытался остановить его Шанияз. – Ты хоть скажи, как тебя зовут!
– У Каландара спросишь, когда встретишься с ним, – оборвал Константин и, не выключая, отшвырнул что-то кричавшую рацию в сторону.
– Экипаж, по коням! – крикнул он подчиненным.
Они ловко, хотя и без стремянки, помогая друг другу, вскарабкались внутрь. На ребристом полу лежали два трупа.
Экипажу уже не раз доводилось возить «двухсотых». Однако раньше это были тела абстрактных людей, которых было просто жалко, как и любого другого покойника. Но тут… Перед Калюжным лежали Мишка и Волков.
Он наклонился и набросил на них брезент. Хоть не простыня и не саван, но все-таки…
Вертолет круто пошел вверх.
– А скалу рвануть? – напомнил Калюжному борттехник. – Забыл, что ли?..
– Хрен с ними, пусть так остаются, – нехотя отозвался командир. – Может, местные или чечены найдут и похоронят по-мусульмански…
Прапорщик разочарованно промолчал. Он-то уже предвкушал, как они влепят из обеих кассет по скале, как, объятая клубами пыли, она обрушится вниз, как облако мелкой взвеси будет расползаться по долине… А потом, под обломками горной породы, раздавленный камнепадом, рванул бы и джип… Во класс был бы – было б что ребятам рассказать! А тут что-то командир дал обратный ход!..
Что-то он сегодня не в себе. Из-за Мишки переживает, понятно. Ну так и подавно нужно было бы закопать этих тварей, чтоб им ни дна ни покрышки!..
Они не ведали, что с земли вслед улетающему вертолету со смешанным чувством смотрел раненый боевик с приколотым к воротнику языком. Он уже давно пришел в себя – еще когда машину тряхнуло от близкого разрыва выпущенных с вертолета ракет. Когда русаки осматривали машину, он притворился мертвым. А теперь не знал, правильно ли поступил. Лучше бы расстреляли… А может помиловали бы, пожалели?.. Все-таки раненый…
Из-за борта джипа боевик не видел, что именно произошло у скалы, не слышал разговор русаков с его товарищами, даже автоматные очереди донеслись сквозь рев вертолетных двигателей приглушенно, а потому мог обольщаться в этом вопросе…
Он теперь уже боялся не столько русских, сколько остаться одному в горах, на жаре, когда все тело пронизано ноющей болью, когда кровь продолжает сочиться сквозь бинты, когда в груди сквозь сбившуюся повязку свистит проникающая рана… Когда от привалившихся к нему тел уже чуть заметно начинает сочиться запах мертвечины… Когда все гуще и назойливее роятся невесть откуда взявшиеся в этих пустынных местах крупные мухи… А вон уже медленно опускается с неба на дармовую поживу какая-то большая птица с крючковатым клювом. Скоро, надо полагать, и шакалы пожалуют…
Боевик попытался что-то крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, однако вместо этого у него изо рта выдавилось только какое-то мычание. Только теперь он почувствовал, что не может пошевелить языком. Боевик вообще сейчас ощущал язык как нечто инородное, не подчиняющееся ему… Так как перебитая правая рука его не слушалась, раненый кое-как выпростал из-под навалившегося на него тела соседа по кузову левую и застонал, потянувшись к лицу. Из его собственного рта торчало что-то большое, распухшее, и с этого «чего-то» лохмотьями отшелушивались какие-то чешуйки. И все это непонятное было пришпилено булавкой к какой-то тряпке.
Он не сразу понял, что это такое. А когда понял, по-волчьи завыл. Впрочем, на самом деле это ему только казалось, что он и в самом деле завыл – стоящий в собственных ушах крик наружу вырывался лишь едва слышным хрипом.
Боевик понимал, что сил справиться с булавкой, тем более вслепую, слабой левой рукой, у него нет. Какого-нибудь инструмента, чтобы перекусить сталь, под рукой не было. Разрезать собственный язык он не смог бы, тем более, что и нож на поясе на привычном месте он нащупать не мог… А значит даже если он в кармане у кого-нибудь из лежащих в кузове, найдет дальнобойную рацию, сообщить о своем отчаянном положении не сможет.
Обреченный уронил тяжелую руку. Что-то надо придумать, надо что-то срочно придумать… Да только что тут придумаешь, когда всем твоим существом постепенно овладевает полнейшая апатия ко всему, в том числе и к собственной жизни?..
Краем глаза человек заметил рядом какое-то движение. С трудом, всем телом, он повернулся в ту сторону. И встретился взглядом с круглым зрачком большой хищной птицы, вцепившейся могучими когтями в борт джипа с явным намерением воспользоваться таким обилием невесть откуда появившейся еды. Раненому стало не по себе – он вдруг вспомнил, что когда-то слышал, будто именно человеческий глаз является для стервятников излюбленным лакомством… Это, значит, этим вот клювом орел или коршун, черт их разберет, сейчас долбанет его точно в зрачок!.. От этой мысли в полумертвом уже теле проклюнулась вдруг жажда жизни… Даже не так, не жажда жизни, а нежелание сдаваться бездушной твари без боя…
Забыв о боли, раненый левой рукой потянулся к кобуре, которая находилась на правом боку. Увидев это движение, птица как будто даже не испугалась. Она не торопясь, величественно расправила исполинские, закрывшие раненому полнеба, крылья, шагнула с борта и, подобно планеру, скользнула по воздуху в сторону. Ей спешить некуда, она подождет. Или займется вон теми, спокойными, телами, что лежат под скалой…
Уж она-то, птица, на опыте многих поколений предков, на генетическом уровне, знает, что и этот человек, который еще пытается ей угрожать, скоро, совсем скоро станет обыкновенной добычей. Даже не добычей – просто пищей. Протоплазмой, сказал бы орлан – если бы, конечно, знал это слово. И сейчас можно даже не беспокоиться о конкурентах – остальных орланах, которые непременно слетятся на пир со всей округи. Они долгими часами барражируют в своих секторах неба, выглядывая на земле добычу. Одновременно они не выпускают из вида и своих соседей, чтобы не проморгать момент, когда кто-то из них спланирует вниз… Вот и сейчас, нет сомнения, что маневр обнаружившего пищу орлана уже замечен, а потому соседи-конкуренты уже плывут сюда. Ну что ж, пусть плывут! Здесь еды хватит на всех.
Когда люди начинают уничтожать друг друга, у стервятников наступают благодатные времена. Подольше бы это продолжалось!..
Чечня. Лагерь подготовки боевиков.
Аргун – Зульфагар
Аргун смотрел на своего подчиненного раздумчиво, знакомо постукивая по столу поочередно то тупым, то заточенным концом карандаша, который он привычно вертел в своих сильных ловких пальцах. Сидевший перед ним Шанияз Хамлаев внешне выглядел спокойным и уверенным в себе. Между тем на самом деле это было напускное – он чувствовал себя более чем неуютно. Зульфагар прекрасно понимал, что, по сути дела, вся его жизнь сейчас, подобно столь хрупкому предмету, пребывает вот в этих самых сильных умелых руках. И это ровное постукивание карандаша чрезвычайно беспокоило его больше всего – по мнению Шанияза оно означало, что Аргун им здорово недоволен, однако окончательное решение в отношение его еще не принял. И каковым будет это решение – неведомо никому.
За то, что он вернулся с задания потеряв, по сути, почти всю группу, его вполне могли отдать под суд шариатского трибунала. Ну а там разговор, как правило, бывал коротким – судьи рассуждали по принципу страшных советских «троек» конца 30-х годов: людей невиновных не бывает в принципе и уж среди тех, кто попадает им в руки, в особенности. Единственное, хотя и существенное, различие состояло в том, что шариатский суд мог вынести приговор не обязательно «десять лет без права переписки»…
В комнату тихо и незаметно вошел молодой парень. Перед собой он толкал тележку, на которой теснились два маленьких чайничка, две небольших чашки, сахарница, блюдце с зернышками очищенного граната, еще какие-то угощения… На него никто не обратил внимания. Парень сноровисто расставил посуду на столике. Очевидно, осознавая, что он тут явно лишний, тем не менее, осмелился подать голос.
– Минералки, Зульфагар? Холодненькая…
Шанияз, казалось, только теперь обратил на него внимание. Кто он такой, этот служка, что осмелился подать голос самому Хамлаеву, если тот к нему не обращался?
Однако сейчас было не до того, чтобы воспитывать молодежь. Шанияз лишь коротко взглянул на парня и коротко же качнул головой, отказываясь.
– Иди-иди, Муртаз, – по-прежнему демонстрируя глубокую задумчивость, проговорил Аргун. – И проследи, чтобы нам никто не мешал. У нас важный разговор…
Парень столь же незаметно и неслышно покинул комнату. Вновь зависла тишина, прерываемая лишь легким постукиванием карандаша о столешницу.
Между тем на самом деле Аргун решение уже принял. И он прекрасно видел, что спокойствие Зульфагара – не более чем поза. Впрочем, Аргуну нравилось как держится подчиненный. Другой, не выдержав затянувшегося молчания грозного руководителя, уже давно начал бы дергаться, оправдываться, доказывать свою невиновность – и обязательно проговорился бы о чем-нибудь таком, что утаил при основном докладе. Так муха или мотылек сильнее и сильнее запутывается в паутине, когда трепещет крылышками, стараясь выбраться.
Ну а в том, что Зульфагар рассказал не все, что попытался хоть что-то неприглядное для себя оставить за кадром, Аргун не сомневался. Это было вполне естественно. Аргун не ставил это умолчание подручному в вину – он был слишком опытным человеком, слишком много испытал в этой жизни, слишком долго ходил по грани между жизнью и смертью, слишком часто подвергался допросам, чтобы тотчас не смекнуть, что Хамлаев, по сути, обрек недалекого Каландара на смерть, направив того непосредственно в сторону границы, в то время как сам остался пересидеть опасное время в укромном уголке. Слов нет, Зульфагар поступил правильно – с момента, когда операция сбивается с плана и начинает развиваться не по намеченному изначально сценарию, человека могут спасти только нестандартные шаги. Никто ведь не принуждал того же Каландара ехать к границе напрямую, сам выбрал именно это направление! (Во всяком случае, так утверждает Зульфагар, – сделал в уме поправочку Аргун. – Ну да только навряд ли он стал бы врать настолько нагло: он не может не понимать, что обязательному допросу подвергнутся и оба приехавшие в ним боевика – и водитель, и второй… Как его… Ну, неважно… А, вспомнил, кажется, Арсен!). В ситуации, в которой остатки группы оказались после боя на перевале, выбор был не столь уж велик: коль оказался в сложном положении, каждый спасайся в одиночку.
Все это так. Однако, как ни говори, Зульфагар во время акции был не рядовым бойцом, он был командиром, а потому в его прямые функции входило заботиться не только о себе самом, но и обо всем отряде. Или пусть даже о его остатках… Тут нужно как следует подумать, как действовать в отношение его в дальнейшем.
Нет, слишком строго наказывать, тем более отдавать под суд капитана Хамлаева Аргун не станет. Напротив, громогласно выскажется, что, по его мнению, в сложившейся ситуации Зульфагар, разделив группу, поступил абсолютно правильно – просто кому-то повезло больше.
И все же… Все же…
В будущем при планировании последующих операций нужно будет обязательно учитывать выводы из сегодняшних событий. По сути дела, прекрасно спланировав нападение, Хамлаев в какой-то момент увлекся индивидуальными действиями, а потом и вовсе подставил Каландара… Как видно, командиром целого подразделения спецназа Зульфагару быть еще рановато. Молод еще. К тому же если учесть особенности его психотипа, он вообще вряд ли когда-нибудь сможет быть командиром. Не его это стезя.
Так что Хамлаева, пожалуй, и в самом деле лучше использовать для выполнения индивидуальных заданий. Во всяком случае, сегодняшнее происшествие подтвердило те опасения и предположения, которые посещали Аргуна и раньше. И ничего экстраординарного в этом нет. В конце концов, есть же прирожденные лидеры, а есть махровые индивидуалисты!..
– Ладно, Шанияз, – заговорил Аргун, отбросив покатившийся по столу карандаш. – Проколы могут случиться у каждого. Главное сделано – колонна разгромлена, практически все русаки уничтожены. Ну а жертвы… Лучше бы их избегать, конечно, но только война без потерь не бывает… Сегодня весь день по всем телеканалам только о твоем нападении и говорят. Завтра еще и в газетах почитаем подробности.
Говоря это, Аргун слегка улыбался. Однако Хамлаев не особенно доверял этой улыбочке. Потому что никому и никогда не было ведомо, что скрывается за этими растянувшимися губами, за этими укрывшимися в сеточке морщинок всегда холодными оценивающими глазами. Во всяком случае о том, как Аргун в свое время сбросил с вертолета своего же помощника Ваху Султанова, было известно всем.[11]
– В общем, так, Шанияз, – перешел на деловой тон его начальник. – Иди пока отдыхай. Ты сегодня славно потрудился… Хотя хотелось бы, конечно, сам понимаешь, чтобы все было чуть иначе… Впрочем, ладно, извини, просто вырвалось… Так вот, иди отдыхай. Но только смотри, не обкурись… Да что я сегодня, в самом деле, – с досадой (искусно-искусственной) прервал он сам себя. – Ты ж этим делом не грешишь… Ну тогда, тем более, не напейся… Тебя могут вызвать на совещание штаба. Тебе, насколько я могу судить, в ближайшее время будет дано интересное задание. Так что имей в виду, – закончил он многозначительно.
Однако такое окончание его тирады Хамлаеву не понравилось еще больше, чем весь предшествовавший ему разговор. Слишком уж оно выглядело как некое успокоительное: мол, ты же видишь, ты нам очень нужен, а потому прокол с засадой мы тебе в вину не ставим… Именно потому, что его подобный намек насторожил, Шанияз попытался сопротивляться.
– Но Аргун, мне бы теперь отлежаться где-нибудь, после сегодняшнего… – он старательно изображал озабоченность. – Я же тебе говорил, что мне этот русский по рации сказал, что за мной охота начинается…
– Погоди-погоди, – добродушно отмахнулся от его тирады Аргун. – Я же не говорил, что опять пошлю тебя на подобную акцию. У нас другие мысли, мой мальчик. Пора тебе выходить на другую, более высокую орбиту!
На какое-то мгновение Шанияз даже расслабился. Что значит «на более высокую орбиту»? Такое выражение льстит любому…
Стоп! Уж не собирается ли Аргун именно таким образом усыпить его бдительность?..
Хамлаев вскинул глаза на своего начальника. И наткнулся на его насмешливый взгляд.