Минута уцелевшей Вари

Да, по телевизору действительно показывали про некоторые страны, где шли войны, разворачивались вооруженные конфликты, гибли заложники. Но только не здесь. Тьфу-тьфу-тьфу!

– Космические войны! Ты сказок не читала, что ли? Их даже в школе проходят… Хотя какая сейчас школа?! – скорбно махнула мохнатой рукой паучиха. – Одно название! Я вот, помнится, первый коло еще не окончила, а знала больше, чем ваши профессора из академий. Это еще до первого потопа было. Выходили в рощицу с ребятами, садились на поляне цветущей… Тогда все цвело и благоухало, как в раю… Да это и был рай: деревья выше купола росли, с них, со священных, мы веточки себе срывали, ну как волшебные палочки, и зажигали эфиром своим внутренним, чтобы вспомнить, кем в прошлой жизни являлись, как и с кем ее прожили, ну, чтоб побыстрее в этой встретиться и лишних ошибок не наделать. Да и математику с физикой да с левитацией зачем зазря учить, когда вспомнить можно? И не только математику…

Варя вслушивалась, затаив дыхание… Про нечто такое она читала у фантастов. И все так и могло бы остаться фантастикой, если бы прямо сейчас перед ней не сидело монстроподобное существо, которому удалось-таки, что-то потерев своими черными блестящими когтями, зажечь огонек, по типу бенгальского, от черного дымка которого паучье тело медленно превращалось в низенького роста бабулю весьма приятного вида, хоть и с горбом на спине.

– А потом случилась беда… Удар космический ось твердыни сбил, вспенились океаны, друг на друга глыбы земные пошли. Живыми-невредимыми остались только те, кто в Тартар попрятаться успел, или кто куполом города свои заслонил. Остальных потопом смыло, – горько продолжала бабуля. – Я тогда совсем малая была, толком ничего и не поняла, ведь похоже сделалось, будто небо упало… И наступила, как тогда говаривали, Ночь Сварога…

Обе они, не сговариваясь, посмотрели вверх, на бездонное звездное небо, и на минуточку бабуля замолчала, а Варя боялась ее перебить.

– Прошло время, даже не знаю, сколько… отсиделась в темноте, пока могла, а когда вышла из-под развалин, не узнала отчего края. Все пустыня: ни деревца, ни цветочка, ни лучика солнечного, города засыпало по крыши глиной непролазной, везде серый туман от погромов. Ад, да и только! Еще долго мы, сиротинки, развалы пытались разбирать, искать своих, да напрасно… Сгинули, будто их никогда и не было. А в один день, откуда ни возьмись, толпища чужаков прибыла: людей разномастных, разновозрастных, маленьких да больших, но одинаково обездоленных, гонимых, словно рабы… силами невидимыми. Только потом углядели мы этих…, что взглядом лишь усмирять умели, в пепел превращая любого неповиновенного… С взором колдовским, как у тебя… – хрипло проговорила старуха, тыкая в девушку старческим пальцем. Варя вспыхнула, хотела что-то переспросить, но женщина мотнула головой, чтоб ее не перебивали.

– Собрали они нас в лагеря трудовые и начали заново жизни учить… на черное – белым указывали, а белого – никогда, говорили, и не было. Вместо него серым все сделалось.

Она опустила взгляд, припоминая детали печального своего детства.

– Еще половину померло за учебу такую. Ибо магию и волшебство, что на тривиях мы познавали, свещи древесные поджигая, – запретили под страхом смерти. Стали нас водой отравленною поить, пасленою кормить, что голову беспамятной делает, а волю – рабской. Сама не знаю, как догадалась ослушаться, не ела и не пила их отраву с тех пор, потому и сохранила рассудок и помню доподлинно историю. Но видела, как остальные забыли напрочь, подчинились, уверовали, что рабами рождены и рабами умрут.

Она дотронулась до своей головы, на которой волшебным образом завивались кудри, и бабушка на глазах преображалась, становясь все более и более симпатичной.

– А потом началась такая катавасия, что в учебниках ваших школьных описана: пришли белые, потом красные, потом фашисты, потом коммунисты… бесы, одним словом. Кровь человеческая и нечеловеческая, стравленная, лилась рекой, отчего последние всходы плодородных деревьев и цветов, что тепло и свет из центра земли, от солнышка настоящего, несли, – засохли и померли от боли. Большая часть планеты превратилась в бесплодную пустыню, целые города, материки без единой живой души… А тех, кто выжил, разделили на колонии и заставили пустоши елками засаживать, гробы бетонные возводить, бойни-фабрики строить. В таких условиях живым прожить разве что полвека можно… Эх, долго рассказывать! – махнула рукой симпатичная бабуля, стряхивая с юбки последние пылинки и листики, налипшие после приключения в лесу. – Ну а после пришли к власти серые… Коим души наши бессмертные понадобились. Вот те кашу настоящую заварили! – покачала женщина головою безрадостно. – Закрыли нас в резервацию и половину неугодных вместе с шалашами да скарбом танками раздавили, на том месте курган возвели, где теперь вон те вышки громоздятся, – она указала рукой на огромные антенны: те, словно гигантские ноги и уши какого-то монстра, сторожили весь город своими локаторами, – и каждый день оттуда сигналы посылают, от чего души человеческие в отчаяние приходят: озлобляются, отчаиваются, страшатся, в ненависть к родным впадают, душат и рвут друг друга на части… Сегодня вот только в честь праздника чуток передохнуть дали. Даже в тюрьме праздники положены.

– Для чего все это делается? Почему просто не… – хотела спросить Варя.

– Душа человеческая соединена с большой душой, за нее война ведется. Кто ею владеть станет – тому вся Вселенная подчинится. Загадка только в том, что если душа маленькая узнает, что в темницу заточена, – от этого она только сильнее станет, воспрянет духом, захочет с первоначалом соединиться. Ведь поначалу многие в скиты ушли, пытаясь самостоятельно бронь пробить, или бунты поднимали против врага, когда о куполе узнали… Это понимают поработители беспощадные, решили они хитро с ополчением управиться, нас в заложники взяли, морок и такую несправедливость навели, что душа сама мечтает побыстрее с телом расстаться, забывая, что бессмертная она, неугасимая. А им того только и нужно… Чем больше жертв, тем слабее другая сторона.

– Не понимаю… а где те, кто спасся? Почему на помощь нам не придут?

– Они пришли б, да мы их не зовем… Одичали до животного беспредела, потеряли ключи к небесам – не видно нас и не слышно, а значит, помощи недостойны. Отныне клеймо на нас от дикости и варварства – «условно разумные», – скривилась бабуля.

Варя недоверчиво помотала головой.

– Ну что непонятного, бестолковая?! – стала злиться горбатая собеседница на подозрение и недоверие. – У тебя собачка дома имеется, небось? Чувствую, имеется.

На такой вызов Варя принюхалась к себе, но ничего не почувствовала.

– Вот хочешь ты, чтоб зажила твоя собачонка счастливо? Заговорила по-человечески, дом свой обрела, друзей, работу, семью?.. А теперь представь, приходишь ты к…

– Баранке, – подсказала девушка.

– Баранке, – подхватила ведьма. – И пытаешься ее образумить, грозишь ей пальчиком: не пей из лужи, не ешь падаль, не спи на полу, веди себя по-человечески… Что она тебе ответит? А ничего не ответит! Ибо неразумное, одичалое создание. И любой им становится, кто теряет свет души, что моралью и совестью в быту называются, а вместе с ними и человеческий вид. А значит, право на человеческую жизнь. И тогда другие за него решать станут: что ему есть-пить, где спать, с кем жить и куда свою душу девать, когда помирать соберется. А чтоб не замечталася тварюга зазря – в ад посадят и раем это место назовут, чтоб молилась на чудищ, как на богов, раз душу дьяволу за кусок свиной и водицу гнилую продала, не уразумев ловушки.

Варя быстро-быстро заморгала, пробуя вникнуть в страшное услышанное.

– Вот и вся сказочка про белого бычка, на веревочке ведомого на убой, Варя… – серьезно сказала бабушка, а потом развернулась и неспешно пошла себе.

– Вы куда? – бросилась за ней девушка. – И как узнали, как меня зовут… ой, а я ведь тоже знаю ваше имя… Радмила Игоревна…