Свидетели БРТН

Омоновец вежливо кашлянул. Блинов поднял звенящую голову, протянул руку – ему помогли встать. Пошатываясь и переминаясь с ноги на ногу, он скорее попросил, чем приказал:

– Как стемнеет – закругляйтесь и на базу. Вряд ли что-то еще интересное сегодня будет.

– Что с прочесыванием? – уточнил командир.

– Дойдете до конца, – махнул полковник. – Если обнаружите что-либо, с вами остаются эксперты, передадите им. Подвезете их до управления. А я домой – жутко устал.

Он побрел, пошатываясь, к парковке, омоновец неожиданно для самого себя покрутил ему вслед пальцем у виска, спохватился, строго посмотрел на подчиненных. Полицейские сделали вид, что ничего не заметили, по команде развернулись и потопали довыполнять задание.

Волобуев-Блинов долго усаживался в машину, сначала хотел сесть назад, но недовольный и замерзший водитель сердито пробурчал, что заднюю дверь заклинило, и следователь дернул ручку передней.

Сиденье было слишком придвинуто к панели, крупный полковник не помещался, водитель, придушенно ругаясь, возился у пола с рычагом отвода пассажирского места. Наконец кресло отъехало на нужное расстояние, следователь почти упал в продавленное седалище и потянулся за ремнем безопасности.

– Да не надо, не надо, – плачущим голосом воскликнул пожилой водитель, – кто нас с ментовскими номерами останавливать-то станет?

«Волга» взрыкнула, выбросив из выхлопной трубы сизые ошметки и облако пара, и подернувшись, покатила к трассе.

Потемнело, опять пошел меленький нудный дождик, не разбрызгиваясь, а округляясь на стеклах водяными шариками. Включилось раздражающее неяркое уличное освещение. С обеих сторон поднимались красные многоэтажки – уродливые карликовые пародии на американские небоскребы, на трубчатой пирамиде одной из них пробили часы.

На автобусной остановке, – грубо красной, с крышей, похожей на крышку дешевого черного гроба, с желтой, аршинными буквами надписью «Поздравляем любимый город с праздником!» на замызганном стекле павильона, за которым виднелись многочисленные разноразмерные бутылки с пивом и энергетиками, – стояли мрачные люди: нахохлившись, в одинаково неярких куртках и плащах, беспрерывно озирающиеся и всматривающиеся в сгущающуюся тьму. Они по привычке ждали маршрутку или «левый» затюханный «пазик», не подозревая, что рейсы без объяснений и предупреждений отменили, а маршрут запретили, обозначив иной, по другой дороге, сдвинув время и места посадки и высадки пассажиров.

Слева выскочила белесая «газель» без номеров, с установленным на капоте ярко-блестящим массивным кенгурятником и ударила легковушку в бок по центру. «Волга» опрокинулась, фургон по инерции протащил ее за обочину, – скрежеща и раздирая алюминий по асфальту, снеся бордюр и сбив хромую и бесхвостую дворняжку, – и замкнул о фонарный столб. Свет потух, бродяжка завизжала от куска лобового стекла, воткнувшегося ей в тощий голый живот.

…Ах, мой милый арлекин, арлекин, арлекин, милый, милый арлекин, все прошло, прошло, прошло, ах, зачем, мой арлекин, милый, милый арлекин, все прошло, прошло, прошло, все так скоро кончилось, ах, мой милый, нежный арлекин…

Полковнику было ладно и тепло, он лежал, вытянувшись на мягкой и одновременно твердой плоскости, в темноте порхали флюоресцирующие бабочки и прочая мелкая светящаяся тварь, из ниоткуда в самую серединку струилась голубая, похожая на цвет глаз крыски жидкость, и пахло восхитительными мамиными беляшами, горячими и маслянистыми.

Ветер аккуратно снял дымную и пахучую, коричневую пенку с дорожно-транспортного происшествия, как снимает гурман серебряной ложечкой самый-самый смак с домашнего латте, в котором все ингредиенты употреблены с перебором, и забросил это пенное облачко в глубь жилых микрорайонов города.

4.

Оля, открывая пластмассовым ключом металлическую дверь подъезда, поморщилась: приторно-сладко пахло пережженным зерном – из детства, с летних каникул у бабушки: ее покосившийся от времени деревянный дом стоял на краю маленького села, а через неширокое, заросшее полынью поле начинался колхозный ток с мрачной коробкой крематория-гранулятора, в котором день и ночь перерабатывали крошечные капли солнца в коричневые, как будто бы прокрученные в мясорубке, архинужные народному хозяйству комбинированные корма.

Эфэсбэшница поехала на дребезжащем лифте, что делала крайне редко, угрюмо всматриваясь в расплывающееся в золотистом дюрале обшивки лицо, повторяя сначала про себя, а потом вслух, громче и громче: «Одна, одна, одна, одна, одна…» Устройство неожиданно остановилось, прервав крыску на полуслове, тяжело разжало изрисованные обнимающимися эмо двойные створки. Она тяжело перешагнула порожек, с трудом протопала по просторному коридору (замерзшие ноги не гнулись в задубевших сапожках), оставляя на полу грязные рифленые отпечатки, среди рубцов застряли раздавленные ягоды рябины, мазавшие кафель черно-красной мякотью, и запнулась о продырявленный пластиковый коврик у знакомых, черных, в белую крапинку дверей.