Аргентинец
Климу было не до календарей.
– Я приехал по семейным делам и теперь хотел бы вернуться в Буэнос-Айрес.
– Да-да, я советую вам уезжать как можно быстрее, – кивнул Мартинес-Кампос. – Если у вас нет денег, правительство даст вам кредит. Но выехать можно только через Архангельск или Владивосток – границы перекрыты. Пожалуй, ещё остаётся Финляндия, коль скоро вы получите разрешение у Советов. Если вы выберете этот путь, я напишу бумагу в Комиссариат иностранных дел.
Мартинес-Кампос сел за стол и вытащил из ящика перо и чистый лист бумаги.
– Мне нужно вывезти семью, – сказал Клим. – Моей невесте запретили покидать город…
– Она гражданка Аргентины?
– Нет, но…
Мартинес-Кампос отложил перо. На его лице появилось утомлённое выражение, будто он заранее знал всё, что ему скажут.
– У меня есть директива – не выдавать виз российским гражданам.
Клим похолодел.
– Почему?
– В Буэнос-Айресе слишком боятся, что большевистская зараза перекинется к нам.
– Даже если речь идёт о супруге аргентинца? Мы поженимся, мы просто не успели оформить документы!
– Исключения не делают ни для кого. Уезжайте, сеньор Рогов, в противном случае вы погибнете. Вы не можете дать больше, чем у вас есть.
4
Клим направился назад к вокзалу.
Не страна, а царство бумаг! На любое действие изволь получить разрешение: карточки – пропуск к еде, мандат – пропуск в вагон, виза – пропуск к личному счастью. Принеси справку, что ты его достоин!
Ладно, сейчас главное – вернуться к Нине. А там разберёмся, как быть.
Толпа в здании вокзала ещё больше сгустилась. Солдаты из охранной команды тормошили очумевших от бесконечного ожидания людей:
– Не спать! Глядеть за вещами, а то унесут.
Кассирша надрывно кричала на очередь перед своим окошком:
– Билетов нет и не будет! Из города выезжают только женщины, дети и правительственные учреждения.
Она хотела закрыть створку, но Клим не дал.
– Я иностранный журналист, мне нужно срочно попасть в Нижний Новгород.
– Иностранцам в связи с эвакуацией билеты не продаются.
Клим бросился к платформам: чёрт с ними, с бумагами! Если надо, он силой пробьётся в вагон. Но платформы уже оцепили кордоном. Ни с билетами, ни без билетов добраться до поездов было невозможно.
5
По ночному небу гуляли дымные лучи прожекторов, вдали выли заводские сирены, а электричества не было ни в одном окне: Петроград ждал немецких аэростатов.
Клим отыскал большой многоквартирный дом на Моховой улице и поднялся по тёмной лестнице на пятый этаж.
Ему открыла круглолицая горничная со свечой в руке.
– А мы вас давно поджидаем! – сказала она, когда Клим назвал себя. – Антон Эмильевич сказал, что вы придёте. Пальто можете не снимать.
В квартире было холодно, шумно и дымно. В гостиной вокруг стола, освещённого керосиновой лампой, собрались весёлые вдохновенные люди в шубах.
– А вот и мой племянник, прошу любить и жаловать! – воскликнул Антон Эмильевич.
Клим с кем-то поздоровался, не запоминая ни имён, ни лиц, и устало сел в углу рядом с дядей.
– Как дела? – спросил Антон Эмильевич шёпотом, чтобы не прерывать высокого седовласого оратора, ругавшего Советы.
– Дела плохи, – отозвался Клим. – Виз не будет, и билетов в Нижний не достать.
– Отказал посол? Ну и ну! Есть хочешь?
Антон Эмильевич сбегал куда-то и принёс чёрного хлеба.
– Борис Борисович у нас богатый, – кивнул он на оратора. – Его супруга с детьми в Киеве, а он карточки на них получает и живёт как барон. Семь фунтов хлеба – плохо ли?
– А у вас как всё прошло? – спросил Клим.
Антон Эмильевич вытащил из кармана бумажку.
– Я сразу пошёл в Смольный институт благородных девиц… Представляешь, где засела большевистская власть? Объяснил председателю, что мне надо, – и вот, полюбуйся!
Клим долго рассматривал документ с печатью.
* * *Предъявитель сего, товарищ Шустер Антон Эмильевич, действительно является революционным журналистом.
Командировку в Финляндию разрешить. Всем советским организациям оказывать содействие и помощь.
* * *– Сколько вы заплатили? – спросил Клим.
– Пятьсот рублей золотыми десятками, – отозвался Антон Эмильевич.
Это за один пропуск. А Климу нужно было три – на Нину, Жору и Софью Карловну, которую всё-таки решили взять с собой (не пропадать же старухе!)
– Сходи и ты в Смольный! – горячо зашептал Антон Эмильевич. – Большевики сами знают, что их власть временная, и набивают карманы, пока есть возможность.
– У меня осталось всего двести рублей, – произнёс Клим.
6
– Большевики украли у нас революцию! – витийствовал Хитрук. – Опять введена позорная цензура и в газетах появились белые места. Мы не имеем права сидеть сложа руки!
По словам Антона Эмильевича, Хитрук был старым революционным издателем. Его газеты неоднократно закрывались царским правительством, его штрафовали, сажали в Кресты, но он возвращался и снова принимался за старое – овеянный славой и окружённый восторженными почитателями. Фамилию своего вождя они расшифровывали по-своему: Хитрый Руководитель.
С большевиками Хитрук боролся с тем же упорством, что и с царскими жандармами.
– Я нашёл деньги на газету, – объявил он. – Даёт купец, только что освобождён из тюрьмы. Бумага есть, разрешение получено через подставных лиц, с типографией договорились.
Известие было встречено ликованием.
– А когда выходим?
– Послезавтра. Газета будет ежедневной. У нас практически нет конкурентов: в большевистских газетах такой уровень грамотности – хоть святых выноси. Набрали журналистов, которые думают, что империализм – это страна… кажется, в Англии.
Всеобщий азарт, спор о направлении – весьма нахальном, разумеется. Хитрук разделял, властвовал и выдавал авансы.
– Может, вы тоже что-нибудь для нас напишете? – спросил он у Клима, когда гости разошлись. – Ваш дядя сказал, что вы журналист.
Клим описал ему свою ситуацию.
– Однако… – пробормотал Хитрук. – Ну что ж, разберёмся.
Он отвел Антона Эмильевича и Клима в насквозь промёрзшую диванную и выдал им на ночь два полена.
– Извините, мы в этой комнате не топили. Для нашей квартиры требуется сажень дров в неделю, а где их взять? В четырнадцатом году она стоила восемь рублей, а сейчас – четыреста.
Хитрук повернулся к Антону Эмильевичу.
– Ну что, не передумали уезжать? Вы со своими познаниями вот как нужны нам! – Он показал на горло, обсаженное выпуклыми родинками.
Антон Эмильевич грустно вздохнул.
– У вас, дорогой Борис Борисович, столько душевного огня, что вы не замечаете холода. А я не могу жить без отопления и горячей воды – у меня поясница застужена.
Хитрук сел на диван рядом с Климом.
– А вы что намерены делать?
Тот покачал головой.
– Не знаю… Сегодня на вокзале слышал: многие выбираются из Петрограда пешком или на санях.
– Не дурите! – рассердился Хитрук. – На улице мороз, а у вас ни валенок, ни тулупа: через три часа вы замёрзнете насмерть.
Клим молчал.
– Голубчик, вам всё равно придётся где-то жить, пока вы не добудете обратный билет, – проговорил Хитрук. – Может, вы пока останетесь у меня? А то я боюсь, как бы в мою квартиру не подселили пролетариев. Рабочие, которым некуда бежать, получают «классовые мандаты» и реквизируют комнаты в богатых квартирах. Ко мне три раза из домкома приходили: мол, я не имею права один занимать такую большую площадь. Но я как представлю, что какие-нибудь михрютки будут готовить на моей плите и ходить в мою уборную, – мне дурно делается. Тем более вы же видите, у меня постоянные сборища; мы не сможем говорить о делах, если в квартире будут посторонние.
– Что ж вы друзей к себе не позовёте? – спросил Клим.
– Друзья сами ищут жильцов на подселение. В городе почти не осталось порядочных людей, все разъехались. Оставайтесь! С карточками, правда, беда: по последней, буржуйской категории дают осьмушку хлеба, а что там иностранцам полагается – я вообще не знаю. Ну что, согласны?
Клим кивнул.
– Вот и славно, – обрадовался Хитрук. – Завтра пойдёте в домоуправление и зарегистрируетесь. Там секретарь такая… особая… Придумала себе имя Дурга – то ли дура, то ли карга. Впрочем, сами увидите.
7
Домоуправление помещалось в бывшей швейцарской. На коричневой двери висел приказ, оповещавший, что Петроград объявляется на военном положении: «Все приезжие должны безотлагательно регистрироваться».
Клим постучался и вошёл.
На стене полутёмной конторы висели два портрета – Ленина и многорукого Шивы. Под ними восседала дама в малиновом вязаном колпаке.
– Мир вам, – сказала она безучастно и зажгла висевшую над столом медную курильницу. Сизый дым потёк к закопчённому потолку.
– Мне бы прописаться, – сказал Клим.
Дама подняла на него круглые ясные глаза.
– Слава богам, что не жениться. А то пришёл тут один из тринадцатой квартиры – хотел посвататься. Я делопроизводитель, через меня проходят дела о продовольственных карточках и увеличении жилой площади, так что многие введены в соблазн. Дурга! – вдруг представилась она и так резко сунула Климу ладонь, будто хотела его зарезать.
Он пожал её худые пальцы. Насколько он помнил, Дурга была индуистской богиней-воительницей, охраняющей мировой порядок.
– Слыхали? Немцы выдвинули большевикам ультиматум, и те подписали его не глядя, – произнесла она, опуская крышку на курильницу. – Война окончена, только немцы забрали себе все наши западные губернии. А ему, – Дурга показала на портрет Ленина, – ничего не делается: как сидел в правителях, так и сидит. Боги на его стороне!
Она принялась изучать паспорт Клима и заявление о временной прописке.
– Так, Рогов Климент Александрович, 1889 года рождения… Вы в графе «Чем занимаетесь?» указали, что пишете… А что именно?
– В последнее время – заявления и анкеты.
– И этот тоже! – Дурга жалобно посмотрела на Шиву. – Хитрук пишет никому не нужные воззвания, жилец из пятой квартиры пишет стихи, жилец из десятой пишет скрипичные концерты, а когда есть деньги на кокаин, так ещё и божественные откровения… Почему никто не пишет, как дальше жить? – Она осуждающе посмотрела на Клима. – Знакомый продал мне фунт американской кукурузной муки и банку французского маргарина. А дома шаром покати – ничего, кроме соды и соли. Вопрос: что мне делать с этим добром? В поваренной книге все рецепты – как издевательство: «Возьмите три фунта парной телятины…» Откуда, я вас спрашиваю? Расскажите мне про кукурузную муку, а не про мясо, которого больше не существует в природе!
– Сделайте тортийю, – посоветовал Клим. – Это такие лепешки. В своё время я только ими и питался.
– Вот и пишите не глупости всякие, а полезные советы! Может, вы что-нибудь про картофельную шелуху или про селёдочные головки знаете? Помните, раньше продавали книжки «Обед за гривенник»? Вот что народу надо! А своему Хитруку передайте, пусть дурью не мается.
Клим пожал плечами.
– Он не может равнодушно смотреть на…
– Равнодушие – это ровная душа! – рявкнула Дурга. – Вы ко всему относитесь одинаково ровно, ни от кого ничего не ждёте и потому не страдаете. Так и скажите Хитруку!
Она записала рецепт тортийи и внесла Клима в реестр.
– Заходите вечером, я вас вашим блюдом угощу.
Глава 7. Заговорщики
1
Прошло больше месяца, но Клим не прислал ни одного письма. Нина то и дело ходила на почту, которая наконец-то заработала, но дама за деревянной перегородкой каждый раз говорила, что на имя Одинцовой ничего не поступало. Из Осинок тоже не было известий, и Нина подозревала, что у неё больше нет завода. Рабочие, не получая платы, наверняка растащили оборудование и разграбили барский дом.
Нина чувствовала себя в заколдованном лесу. Однажды она выбрала неправильную дорожку – отказала Климу, думая, что так она спасёт свою семью и своё дело, – а это была просто проверка: «Покажи, чем ты готова пожертвовать ради любви? Ничем? Ну, тогда ничего и не получишь».
Если бы тогда, в сентябре, Нина послушала Клима, сейчас бы они были в Буэнос-Айресе, в полной безопасности. А теперь всё, что у неё осталось, – это «ключ от сердца» и винный погреб, запасы которого стремительно таяли.
Нина носила подарок Клима на цепочке на шее, как талисман. Вечером, расплетая косу, запускала пальцы в кудри – Клим любил так делать. Утыкалась лицом в подушку, на которой он спал. Ходила по улицам, подмечая невидимые следы его присутствия: вот тут он уронил в снег перчатку; вот тут катал Нину по ледяной дорожке…
Она помнила всё: разноцветные волоски его утренней щетины – чёрные, светлые, рыжие; глаза цвета крепко заваренного чая; еле приметный шарик-шрамик в мочке левого уха – след от серьги, заведённой в девятнадцать лет и где-то потерявшейся.
Жора говорил, что не собирается связывать все надежды с Климом. У него было одно на уме:
– Мы не можем бросить Россию в трудный час! Сейчас все, кто могут держать оружие в руках, едут на юг и присоединяются к Добровольческой армии, чтобы бороться с большевизмом.
Нина смотрела на него, и у неё сердце обливалось кровью. Жора был ещё совсем птенец – худенький, нескладный, со вздыбленными вихрами над затылком. Какой из него солдат?
Софья Карловна целыми днями молилась и ходила по своим подругам, с которыми они обсуждали прежние времена и проклинали большевиков. Временами она появлялась у Нины и требовала денег, услуг и объяснений, что происходит в этом сумасшедшем мире.
– Семейству княгини Белоневской велели чистить выгребные ямы за вокзалом. Большевики нарочно унижают благородных людей! Что, если и нам пришлют наряд?
– Я не пойду, – отвечала Нина. – Пусть расстреливают, пусть делают что хотят.
– Но если вы не пойдёте, тогда потащат меня!
– И вы тоже примете решение, идти или не идти.
В довершение всех бед большевики арестовали родителей Елены. Им пришёл в голову новый способ пополнения казны: взять в заложники самых богатых горожан и потребовать с них выкуп в пятьдесят миллионов рублей.
– Пираты! – рыдала Елена на плече у Нины. – Это ведь пираты так поступали испокон веков!
Большевики не представляли, что такое «пятьдесят миллионов», для них это было просто «много денег», и они назвали сумму, взятую с потолка. Выплатить её было невозможно.
Нина велела Елене перебираться к ней на Гребешок, а сама с ужасом думала о том, что теперь им с Жорой отрезаны все пути к бегству. Как они бросят Елену одну? А она разве сможет оставить родителей?
Однажды Нина зашла к Любочке, чтобы узнать, как дела, но её подруги не было дома.
– Её теперь и не застанешь, – буркнула Мариша. – Она у нас мужеложеством занялась.
– Что? – не поняла Нина.
– Мужу она лжет, вот что! – рассердилась Мариша. – Гуляет со своим большевиком под ручку и презенты от него принимает краденые! Давеча позолоченную щётку принесла с чужими волосами!
Подавленная и оглушённая, Нина отправилась домой. Как Любочка – умная, честная и благородная – могла связаться с бандитом? Ведь это предательство всего и всех…
Жора подтвердил Маришины слова. Он несколько раз видел на улице нарядную Любочку в компании незнакомого солдата в прожжённой шинели. Оба были настолько поглощены друг другом, что никого не замечали вокруг.
2
Наступила весна. За ночь на карнизах нарастал частокол сосулек в руку толщиной, а днём с нагретых крыш срывались целые сугробы. Город распарился, обнажился и завонял – оттаивали не чищенные за зиму помойки.
Нина всегда ходила на рынок с братом – у одиноких женщин часто отбирали корзины с покупками. Но сегодня пришлось оставить Жору дома: он решил, что, раз весна, башлык ему ни к чему, и тут же застудил горло. Лихорадки пока не было, но голос пропал.
Официально рынок на Новобазарной площади был закрыт, но каждый день на нём собиралась великая толпа. Частную торговлю в Нижнем Новгороде то разрешали, то отменяли, и стоявшие у входа милиционеры проводили диктатуру пролетариата по собственному разумению, отбирая у людей всё, что ни приглянется. С бывалыми мешочниками они находились во взаимовыгодной дружбе, а торговцы попроще вскладчину покупали им водку или платили беспризорникам, чтобы те приставали к стражам:
– Дядь, а дядь, дай из ружья стрельнуть!
Милиционеры рычали, иногда замахивались прикладами, но бегать за мальчишками ленились.
Рынок кипел, как огромная кастрюля. Торговали всем на свете: портянками, ёлочными игрушками, маковыми плитками и кокаином. Старик-генерал в треснутых очках продавал трубу от граммофона – стоял, переминаясь с ноги на ногу и пряча стыдливые глаза. Тётка в гимназической фуражке поверх платка сбывала две немытые сковороды. Мальчишки совали прохожим трясущегося щенка, шведские спички и папиросы «Ява».
У забора – рогожа, на ней – старые дверные ручки, солдатские ремни и древнее Евангелие в бархатном переплёте. Нина кивнула Мите, худому парню с дёргающимися от тика воловьими глазами, и тот поманил слоняющегося рядом мужика: «Пригляди за товаром».
Нина последовала за ним сквозь толпу, и они вошли в бывшую сапожную мастерскую, насквозь пропахшую клеем и старыми кожами. Солнечный свет едва пробивался сквозь маленькое пыльное окошко и освещал груды сломанных ящиков и ветхого тряпья, наваленные на полу.
– Деньгами будете платить? – спросил Митя.
Нина достала из нагрудного кармана керенки, вырученные в обмен на вино.
– Рису два фунта, мёду полфунта, соли – вот сюда, в спичечную коробку насыпьте. Чай – как обычно, и хлеба… Только в прошлый раз я просила чистый, без примесей, а вы опять подсунули Бог весть что.
– Это в пекарне мухлюют, – отозвался Митя, судорожно мигая.
Получив деньги и корзину, он скрылся за дверью. Нина ждала, нетерпеливо постукивая пальцами по косяку. С площади доносился гул голосов; она выглянула в окошко – чёрная базарная толпа трепыхалась, как рыба в садке.
Наконец Митя вернулся с корзиной, из которой божественно пахло свежей выпечкой.
Нина пересчитала покупки.
– Вы знаете кого-нибудь, кто покупает дорогое спиртное? – спросила она.
– Какого сорта?
Нина достала из кармана странную скособоченную бутылку с янтарной жидкостью.
– Это настоящий шотландский виски. Его подавали в закрытых клубах, ради шутки. Видите, бутылка сама будто пьяная. До войны она стоила больше трёхсот рублей.
Митя охнул.
– Ну… не знаю… Надо спросить. Пойдёмте!
Они вышли через заднюю дверь в маленький дворик. Чёрный цепной пёс со свалявшейся шерстью кинулся к ним, но, узнав Митю, завилял хвостом.
Нина опасливо косилась по сторонам. «Заведёт сейчас и прибьёт», – подумалось ей.
– Сюда пожалте! – показал Митя на покосившуюся сторожку.
В комнате сильно пахло жареной рыбой – бородатый человек сидел у окна и ел.
– Матвей Львович? – изумилась Нина. – А вы здесь какими судьбами?
Тот раскинул руки, чтобы обнять её.
– Ниночка, дорогая моя! Ой, погодите, у меня все пальцы жирные… Ну, сколько лет, сколько зим!
3
Матвей Львович отослал Митю назад на рынок, а сам придвинул Нине тарелку с холодной мойвой.
– Угощайтесь! Очень хорошо, что вы меня нашли, – я сам с вами хотел поговорить. – Он показал на большой короб в углу. – Видите, уже и гостинцев для вас приготовил.
– Где же вы были всё это время? – спросила Нина.
Матвей Львович вытер руки старой газетой.
– В Осинках отсиживался.
– И как там? – с замиранием сердца спросила Нина.
Матвей Львович усмехнулся.
– Петька Уткин, большевик наш местный, собрал мужиков у старосты и объявил, что надо делать сельсовет, а завод и имение конфисковать. Я пришёл к ним. «Кто, – говорю, – сырьё будет поставлять? Кто машины чинить? Петька? Ну, назначьте его управляющим, а мы посмотрим, как он справится».
– Вы отстояли завод?
– Цеха работают, а дом ваш дотла сгорел. Бабы сказали, что это Уткин поджёг, да его же за это и выгнали. А то кто знает? Он и избы спалить может.
Матвей Львович сам объявил в Осинках советскую власть и вывесил над заводскими воротами красный флаг. Но как только молодёжь заговорила о рабочем контроле, он тут же поставил условие: «Либо я, либо они».
Он назначил управляющим самого толкового из мастеров, а на себя взял сбыт продукции. Заниматься приходилось всем подряд: обесценившиеся деньги мало кого интересовали, и он искал товар на обмен. Матвей Львович вёз кожаные подмётки из Богородска, из Горбатова – рыболовные крючки, из Семёнова – ложки. Недостатка в курьерах у него не было: по деревням шатались целые артели рабочих, оставшихся без жалованья.
– Большевики на каждом перекрёстке ставят против нас заградотряды, а мы где добром, а где боем пробиваемся, – сказал Матвей Львович.
– А что слышно насчёт национализации? – спросила Нина.
Матвей Львович помрачнел.
– Если большевиков не скинут, они рано или поздно конфискуют ваш завод. По Брестскому миру за немцами признано право владеть предприятиями, поэтому все, у кого есть акции, продают их германским агентам, чтоб хоть какие-то деньги выручить. Большевикам это не по нраву, так что они постараются первыми наложить лапу на промышленность.
Он не договорил.
– Облава! – закричали с улицы.
Во дворе бешено залаял пёс. Вскочив, Матвей Львович схватил короб, предназначенный для Нины.
– Бежим!
Они шмыгнули за сараи и перебрались через забор. Мимо по Прядильной улице мчались крестьянские сани, скребя полозьями по оттаявшей мостовой. Неслись бабы с нераспроданным товаром.
Нина тяжело дышала; ноги и подол юбки вымокли – она несколько раз ступила в лужу.
– Идите и не оглядывайтесь! – шепнул Матвей Львович.
Прогремели выстрелы, и Нина вздрогнула всем телом.
– Да не тряситесь вы так! Если поймают, дадим отступное. Они рынки громят знаете зачем? Красноармейцам жрать нечего, вот их и отправляют на «борьбу со спекуляцией». Они у баб провизию отбирают – тем и сыты. А рынок всё равно завтра будет работать, только цены вырастут.
4
Нина знала, что привела в дом опасного человека. Матвей Львович был ещё бо́льшим преступником, чем она: за такими людьми охотилась новая политическая полиция под названием «ЧК» – Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. По слухам, в её подвалах творились страшные вещи.
В доме никого не было – Софья Карловна отправилась в церковь, а Жора с Еленой куда-то ушли, – но каждый шорох заставлял Нину вздрагивать. Тем не менее она старалась быть любезной хозяйкой: пригласила Фомина за стол, выложила перед ним сегодняшние покупки и поставила самовар, переживший нашествие большевиков.
Матвей Львович оглядывал столовую с разбитыми посудными шкафами и пятнами на обоях, где раньше висели картины.
– Стало быть, вас ограбили, но не выселили, – задумчиво произнёс он.
– Мы в стороне от дороги живём, – отозвалась Нина. – Среди большевиков много пришлых, они не знают города и, наверное, забыли о нас.
– На что вы живёте?
Нина рассказала о своих винах. Матвей Львович пристально смотрел на неё: то ли одобрял, то ли втайне посмеивался над её коммерческими потугами.
– Я хотел с вами о деле потолковать, – наконец произнёс он. – Нам нужен склад в городе. Сейчас без мешка даже старухи из дому не выходят: вдруг где хлеб или крупу дают? Так что самое время деньги зарабатывать. У вас в доме надёжные подвалы, а из окна весь откос просматривается… И ещё вам надо будет открыть кооператив – вроде для того, чтобы вскладчину с соседями закупать продовольствие и мануфактуру. Через это мы получим нужные бумаги от Нижегородского совдепа и сможем привозить в город товар.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги