Новик, невольник, казак

– И почему же столь ценную вещь мы сами должны врагу отдать? Ну-ка, объясни. А то я и впрямь в толк не возьму.

Был бы я дома, апеллировал бы к логике, но здесь, боюсь, это не прокатит. Не принято в этом мире желторотым соплякам, вроде меня, крови не видевшим и пороха не нюхавшим, на слово верить. Покуда делом не докажут, что доверия достойны. Значит, придется прибегнуть к методу более действенному. Суеверию…

– Видел я…

Полупуд, показывая кроки[11] Сафар-бея, в общих чертах рассказал и о моих возможностях зреть будущее, выпадая в транс. Что, к слову, совершенно никого не удивило. Так что выдвинутое объяснение ложилось в легитимную канву.

– Когда о битве османов с ляхами у той крепости рассказывал…

– Под Хотином? – уточнил Серко.

– Того не ведаю, батька атаман. Я в тех краях никогда не бывал, поэтому узнать местность не могу. Описал лишь увиденное. А уже Василий решил, что это Хотинская твердыня.

– Ладно. После еще раз расскажешь. Мне… Поглядим, смогу ли и я с такой уверенностью опознать. А покуда продолжай.

– Перед картиной битвы… было мне еще одно видение. Коротенькое. Потому и забыл о нем, насмотревшись на то, как страшно гибли польские гусары. А когда ключ в руке подержал – вспомнил. А видение такое… Дверь в подземелье… Длинный-длинный коридор… Темный и сырой. И по нему словно многотысячная стая крыс идет. Тишина жуткая, только за спиной коготки скребут да лапки шуршат… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… А когда оглянулся – увидел, что это не крысы. Потому что над ними факелы горят. А из полутьмы глаза блестят. Много глаз… И доспехи. Я испугался и бросился бежать. Потом подземелье пропало, а я увидел бой…

Вроде складно получилось. Никто не перебивал. Дали даже напиться, ждали продолжения. Теперь можно и к логике переходить.

– Вот я и думаю… А что если Ворон вез ключ от двери тайного хода в замок?

– Понятно, что не от королевской казны, – хмыкнул кошевой. – Она уж который год пустует и задаром никому не нужна… Слова твои снова разумны, но не объясняют, зачем нам его врагу отдавать? Наоборот, радоваться надо, что сумели перехватить и страшное предательство предотвратить.

– Порошу простить, батька атаман, если скажу глупость. Я не столь давно покинул стены монастыря и не опытен в жизненных коллизиях. Но мне кажется иначе… – Короткая пауза, но никто не возмущается тем, что сопляк бывалых казаков учить вздумал. Заинтересовались.

– Не получив ключ, враг может попытаться достать его снова. Если решит, что ключ в пути потерялся. А то и того хуже, поймет, что измена раскрыта, и выберет другое место для нападения. Пойдет туда, где его не ждут. Или еще кукую каверзу удумает, нам неведомую.

Кошевой и казаки замолчали надолго. Только хмурились да дымили в три трубки, что пароход. В комнате аж сизо от дыма стало. О еде и вовсе забыли. А вот мне последнее время постоянно жрать хочется. Я и дома на отсутствие аппетита не жаловался, но такого жора, как здесь, никогда не ощущал. Вот что значит здоровый образ жизни, свежий воздух и прочий фитнес. Мышцы, кстати, по крайней мере, те, что видно без зеркала, тоже заметно в объеме прибавили, а на животе даже какое-то подобие «кубиков» просматривается.

– Складно говорит… ворожбит… – спустя какое-то время произнес Серко. – Худо будет, если враг узнает, что мы о его намерениях не просто догадываемся, а имеем самые точные сведения. Сдвинувшуюся с места Орду, конечно же, это не остановит, но изменить конечную цель султан может. Все будут думать, что он под Хотин идет, а войска с полпути, к примеру, на Яссы свернут. Или на север – к какому иному городу. Туда, где его совсем не ждут. Или – разделит армию. Часть отправит наши силы сдерживать, а другая, как паводок растечется – беззащитные города да села жечь. Нет! – грохнул кулаком по столу. – Этого ни в коем случае допустить нельзя… Но и отдавать своими руками ключ от крепости врагу… тоже крамолой пахнет.

– А и не надо отдавать… Зачем отдавать?

Все трое снова повернулись в мою сторону. М-да… И Макиавелли уже трактат свой написать успел, и отцы иезуиты вовсю орудуют, а народ по-прежнему прост и наивен.

– Кузнецов на Сечи нет, что ли? Сделайте похожий. Чтобы на первый взгляд не отличить, мало ли – вдруг тот, кому его передать надо, оригинал видел? Но замок чтобы дубликат открыть не мог. Вот и не будет никакого предательства, а лишь военная хитрость. Во-первых, есть шанс, что этот кожевник, получив посылку, тоже захочет что-то отправителю передать. И тогда мы предателя найдем. А во-вторых, когда враги решат своей подлой уловкой воспользоваться, их будет ждать неприятный сюрприз.

Тишина в комнате гробовая повисла. Даже стало слышно, как на окне в паутине муха бьется. И я вдруг почувствовал себя такой же мухой. Да не перед пауком, а перед собачьей пастью. Оно каждому известно, что муха псу не корм, а забава, но три пары глаз, глядевших на меня сейчас, принадлежали хищникам пострашнее одичавших псов. Даже мороз по спине прошелся. Ё-мое, что вам опять не слава богу? Я же для вас стараюсь!..

– В монастыре, говоришь, жил? – Иван Серко смотрел прищурясь, словно на мушку взял. – Не в иезуитском, часом?

Ах, вот где свинья порылась… В общем-то, верно. Когда человек ведет себя не так, как от него ожидают, согласно биографии – это всегда настораживает. В знаменитом фильме Говорухина «Место встречи изменить нельзя» Шарапова ловили на том, что руки у него не шоферские. Авторская натяжка, конечно. Не знаю, как у артиста Конкина, а в жизни у старлея – командира разведроты, «сорок раз за линию фронта ползавшего» и лишь недавно демобилизованного, ручонки еще тот вид имели. Не у каждого водилы встретишь, скорее уж у слесаря. А вот на пианино Моцарта сбацать… после четырех лет войны… тут меня гложут смутные сомнения.

Но я не об этом сейчас… Сам горел синим пламенем, как шведы под Полтавой. К счастью, методика выхода из кризиса имелась отработанная и неоднократно проверенная.

– Не знаю, батька атаман… – Во взгляде только честность, искренность и немножко грусти. – Твердо я себя помню лишь с того момента, когда Василий меня в реку окунул да расспрашивать начал. А все что прежде было… – Руки в стороны пошире, голову склонить. – Ничего не помню. Хоть убей.

– А если прикажу на дыбу поднять? – буравит меня Серко глазами. Тяжелый взгляд, острый. Страшный… Ну да не на того напал. Я уже не первогодок, сопромат сдал. – Поможет вспомнить?

– Погоди, батька! – кинулся на защиту Полупуд. – Воля твоя и право. Но поверь… Клянусь, что Петро не в себе был, когда мы встретились. Наг, как Иов. Даже имени своего не знал. Но крестное знамение наложил не мешкая, как положено, справа налево. Что за беда с ним приключилась, того не ведаю, но что не католик он, не иезуит – в том присягну и крест целовать стану. Велишь на дыбу взять – тогда и вторую рядом ставь. Для меня!

– Ого! – кошевой склонил голову набок. Словно размышляя над предложением Василия. – Ты действительно так в нем уверен?

– Да, батька… – Полупуд не на шутку разошелся. – Мы все больше о деле говорили, о басурманах, и я на подробности не отвлекался. Но с того дня, как повстречались мы, и покуда на Сечь добирались, Петро мне трижды жизнь спасал. И не только мне. Все, кто после набега в Свиридовом углу уцелели… а это почитай полсотни баб да детворы… век Богу за него молиться будут. Небось, не зря они Ангелом его прозвали.

– Не слишком ли? – насмешливо тряхнул седым чубом Серко.

– Кто знает… Если б он не предупредил нас о втором чамбуле, да гать вовремя не нашел…[12] – казак махнул рукой. – Карай или милуй, батька. Но Петру я больше, чем себе, верю. Скорбный он головой бывает – это правда, но душою чист и веру православную чтит.

– Ну-ну… И как же он догадался о том чамбуле? – кошевой словно не замечал горячности Полупуда. – Тоже благодаря видению? Или заранее все знал? Я ведь тоже характерник. Не забыл? Вижу, когда люди лгут, а когда правду говорят. В твоих словах, Василий, я не сомневаюсь, а вот хлопец этот непрост. Совсем непрост… Почти как наш Типун. В моей горнице – казак. А за порог выйдет – снова лазутчиком турецким и разбойником речным станет. Что скажешь… Петро? Так кто же ты на самом деле? Ангел? Или, может, все-таки бес лукавый, агнцем невинным прикидывающийся?

На такие речи атамана больше никто и пискнуть не посмел. Кроме меня… Терять-то нечего. Либо пан, либо пропал.

– Василий, дай, пожалуйста, трубку…

Казак понял, не переспрашивая, полез за пазуху и вытащил оттуда мой раритет.

– Ого! – оценил Серко. – Знатная работа. Сразу видно, знающий мастер делал. Не меньше пяти золотых дукатов в Кракове за нее дадут. А в Царьграде и десяти не пожалеют.

– Натоптать? – Полупуд и кисет вытащил.

– Нет… – мотнул я головой. – Далеко заглядывать боюсь. Еще в падучей свалюсь. Только подержу… авось, поможет.

Трубка уютно легла в ладонь и будто привет из дому передала. Так легко и радостно сделалось на душе. Я закрыл глаза и попытался вызвать в памяти то, что читал о легендарном кошевом Иване Серко. И кое-что всплыло.

– О чем говорить дозволишь, атаман? – спросил я, не открывая глаз. – О прошлом или о том, что будет?

– А все подряд и говори, – разрешил тот, посмеиваясь. – А мы с товарищами оценим. Если что, свидетели будут. Не отбрешешься потом.

– И о младенце, что родился с зубами, тоже говорить?.. – поинтересовался я как бы в некоторой растерянности.

– Чего? – Судя по голосу, это Типун влез. Но кошевой оборвал кормщика раньше, чем тот завершил фразу присказкой.

– Об этом не надо… – и в голосе его слышалось напряжение. – Говори о важном. Сплетни и бабские наговоры казакам без надобности. Мало ли что повитухи брешут.

– Хорошо. Вижу сынов у тебя двое. Уже есть или родятся только – того не ведаю. Один тезка мой, второй – Роман. Славные парубки. И дочерей тоже две. Красавицы. Все в мать – Софию. Вот только имен девочек не вижу… а вот плач слышу многоголосый. Говорят не по-нашему. Минарет… Турецкие города горят, значит. Люди мечутся в пламени, Урус-шайтана проклинают! Пернач[13] кошевого в твоих руках вижу. Десять… нет – двенадцать раз кряду. Битвы… битвы… битвы… Много. Очень много… Сотни… На суше и на море… Ничего не разобрать. Тысячи мертвых тел… А над всеми малиновый стяг реет, твоя рука… по локоть отрубленная… и пернач в ней.

Я замолчал. Как-то коряво получалось. Такой бред любая цыганка за десятку в метро расскажет. Надо чем-то особенным впечатлить. А чем, если ни одна битва не вспоминается ни датой, ни названием?

Примечания