Жребий Рубикона
– Он сидит в кабинете вашего брата?
– Не знаю. Наверно. Он был заместителем по науке. Может быть, я не уточняла. Там есть еще другой заместитель, по хозяйственным вопросам. Вилен Захарович Балакин. Он еще более молод. Лет тридцать пять, не больше. Мой брат считал его своим воспитанником. Балакин не ученый, он раньше работал помощником директора института. А потом мой брат специально для него ввел должность заместителя директора по хозяйственным вопросам. Балакин изумительный человек. Добрый, отзывчивый, всегда готовый прийти на помощь. Там вообще прекрасный коллектив. Они все были на похоронах моего брата. Нужно было видеть, как переживали сотрудницы института, как они плакали. Николая Тихоновича любили все. Его нельзя было не любить.
– Окрошидзе был на похоронах?
– И даже выступал. Там был такой запоминающийся митинг. Можете не поверить, но на похороны пришел и Калестинас, первый супруг Далвиды.
– Он подходил к своей бывшей жене?
– Не помню. Не знаю. Кажется, нет. Я была в таком состоянии. Все время плакала. Мне казалось, что мой младший брат будет жить вечно. Наш отец жил до восьмидесяти лет. Мама тоже умерла, когда ей было восемьдесят два. Я никогда не могла даже представить себе, что буду на его похоронах. – Женщина тяжело вздохнула. – Я только помню, что меня поддерживали его дочь и секретарь. Такая отзывчивая молодая женщина.
– Как долго она работала с Николаем Тихоновичем?
– Офелия работала с ним уже полтора года.
– Сколько ей лет?
– Тридцать или тридцать пять. Где-то в этом районе.
– И где она работала раньше?
– Не знаю. Не интересовалась. Но последние полтора года трудилась с моим братом, это я знаю точно.
– Красивая женщина?
– Довольно эффектная, – кивнула Раиса Тихоновна, – признаюсь, что ваши вопросы меня несколько смущают. Какое это имеет отношение к смерти моего брата?
– Самое прямое. Он любил окружать себя молодыми и красивыми женщинами?
– Как и всякий мужчина. Он был относительно молод, хорошо одевался, был по-спортивному подтянут. Никогда не курил, не злоупотреблял спиртным. Производил впечатление на женщин. Мне всегда казалось, что Ростом Нугзарович подсознательно старается подражать стилю моего брата. Тоже носит галстуки и платочек в нагрудном кармане. Тоже любит дорогие парфюмы и галстуки ручной работы. Даже купил квартиру в новом доме, недалеко от дома Николая Тихоновича. Конечно, у него не такой дорогой дом и нет охранника. И жил он на одиннадцатом этаже. Но все равно было понятно, что он изо всех сил пытается походить на моего брата. В общем, «с кем поведешься». Они с Балакиным смотрели в рот Николаю.
– И Офелию взял на работу Николай Тихонович?
– Конечно. Я не совсем понимаю смысла ваших вопросов.
– Секретарь могла приревновать его к молодой супруге?
– Нет. Не думаю. Мой брат при всем своем демократизме очень умело держал дистанцию между собой и остальными людьми. Он никогда в жизни не стал бы встречаться со своим секретарем. Это просто невозможно. До такой низости он бы никогда не опустился. Он слишком уважал себя. Не забывайте, что Николай был директором института и членом-корреспондентом Академии наук. Между прочим, на предстоящих выборах в Академию он являлся самым реальным кандидатом в академики и почти наверняка прошел бы, если бы не случилось это несчастье.
– Там были и другие претенденты? Я имею в виду, в самом институте?
– Думаете, его убили из-за выборов в академики? – саркастически спросила Раиса Тихоновна.
– Нет, не думаю. Просто хочу знать, имелись ли конкуренты в самом институте?
– Вряд ли. Он был единственный членом-корреспондентом в их институте. Вы беретесь мне помочь?
Дронго взглянул на Вейдеманиса, словно спрашивая его совета. Тот молчал, предоставив право выбора своему другу и напарнику.
– Вы можете не беспокоиться, – прервала затянувшееся молчание Раиса Тихоновна, – если дело касается оплаты гонорара за вашу работу…
– Меня этот вопрос беспокоит меньше всего, – ответил Дронго, – дело в том, что вы должны себе ясно представлять наши будущие отношения. Я не гарантирую никаких результатов своих поисков. Возможно, ваш брат действительно умер от обширного инфаркта. Возможно, его молодая супруга не имеет никакого отношения к смерти Николая Тихоновича. И наконец, возможно, что вы правы, и его смерть была не естественной. Но и в этом случае вполне вероятно, что я могу потерпеть фиаско и не доказать вину конкретного лица, решившего совершить преступление. Вы меня понимаете? Я бы хотел, чтобы в этом вопросе у вас не было никаких иллюзий.
– Понимаю. Вы не даете гарантий. Я с этим согласна. Но я должна хотя бы знать причины смерти моего брата.
Дронго снова взглянул на Вейдеманиса. И тот снова промолчал, чувствуя на себе этот взгляд.
– Хорошо, – согласился Дронго, – я постараюсь хотя бы попытаться узнать, от чего именно умер ваш брат. Если это вас устраивает. А уже потом мы начнем поиски возможных преступников, если они, конечно, появятся.
– Спасибо. Это все, что мне нужно. Что касается гонорара…
– Это вы обсудите завтра с господином Кружковым, – перебил женщину Дронго. – Это не самое важное в наших отношениях.
– Да, конечно, конечно. Я все понимаю. Извините.
Она поднялась. Мужчины поднялись одновременно.
– Вот моя визитная карточка, – протянула свою карточку Раиса Тихоновна, – можете звонить в любое время. Там указан и мой мобильный телефон.
– Спасибо, – Дронго проводил ее до двери. Пожал руку на прощание. Когда она ушла, вернулся в гостиную.
– Идем на кухню, – предложил Вейдеманис, – я заварю свежий чай.
На кухне было тепло и уютно.
– Что ты думаешь об этом? – спросил Эдгар.
– Пока не знаю. Но согласись, что все странно. При такой хорошей наследственности – ведь его родители умерли, когда им было за восемьдесят, – он внезапно умирает. А еще он спортсмен и альпинист. Ты ведь прекрасно знаешь, что я люблю читать исторические энциклопедии. И я обратил внимание на невероятную закономерность. Члены одной семьи – дед, отец и сын или родные братья, как правило, умирают примерно в одном и том же возрасте. Фантастическая предопределенность и закономерность. Например, отец Ленина – Илья Николаевич Ульянов – умер в пятьдесят пять лет, а его сын – в пятьдесят четыре. Хотя его мать жила больше восьмидесяти, а некоторые дети дожили до семидесяти. Обмануть судьбу практически невозможно, если ее, конечно, не сломать или насильственно изменить. Иногда начинаешь верить в некий рок, предопределенность, записанную еще до твоего рождения. Поэтому я подумал, что нужно хотя бы проверить – почему он умер. Это во-первых. Во-вторых, мне интересны отношения в этом институте, когда первый и второй муж работали вместе, причем первый в подчинении у второго, и это их не особенно смущало. Ты знаешь много таких случаев?
– Только поэтому?
– Ну и, наконец, интуиция. Не знаю почему, но мне кажется, что я должен проверить это дело, чтобы убедиться в естественной смерти Николая Тихоновича Долгоносова.
– Ты думаешь, что эксперты смогут что-то установить по кучке оставшегося от него пепла? Это практически невозможно.
– Не думаю. Но я постараюсь убедить нового директора пустить меня в кабинет умершего. Нужно попросить, чтобы Раиса Тихоновна позвонила Офелии и предупредила о нашем визите. Конечно, нужно осмотреть кабинет погибшего. Не говоря уже о том, что нужно попытаться исследовать одежду умершего. Если ее еще не выбросили или не отдали в чистку.
– Пойдешь к вдове?
– Обязательно. Я думаю, что ей тоже будет спокойнее. Иначе слухи о его неестественной смерти будут все время ее нервировать. Если она, конечно, не виновна.
– А если виновна? Ты не подумал, что наша гостья может оказаться права и вдова действительно отравила своего мужа, чтобы завладеть его состоянием? В нашей практике такие случаи иногда встречались.
– Если вдова не полная дура, то она должна понимать, что первой подозреваемой будет именно она. Судя по тому, как она успешно поменяла первого мужа на второго и вынудила второго мужа довольно быстро усыновить ее сына, она совсем не глупа. Возможно, Раиса Тихоновна права, утверждая, что у Далвиды был расчет, когда она выходила замуж за ее брата. Но расчет совершить убийство с целью завладения наследством слишком невероятен для обычного человека. Решиться на подобное может не каждый. Это как некий рубеж Рубикона, перейдя который ты понимаешь, что обратной дороги не будет и ничего изменить уже невозможно. А самое главное – зачем? Зачем убивать своего мужа, благодаря которому ты ездишь в хорошей машине, отдыхаешь на дорогих курортах, твой сын ходит в престижную школу и ты становишься уважаемой и состоятельной женой без пяти минут академика. Она, наоборот, должна заботиться, чтобы он жил долго.
– Тогда она не могла быть убийцей, и не следовало вообще браться за это расследование, – сказал Вейдеманис, наливая чай своему напарнику и себе кофе с молоком.
– Я уже дал согласие, – напомнил Дронго, – теперь нужно переговорить сначала с его секретарем, а затем с исполняющим обязанности директора института. Посмотрим, что у нас получится. Возможно, само расследование завершится быстро, в течение одного-двух дней, и мы с полным основанием будем утверждать, что это была естественная смерть от инфаркта.
Вейдеманис, соглашаясь, кивнул. Оба даже не подозревали, что начинают расследование, где загадочная череда убийств и смертей станет поводом к разгадке тайны, за которой будет скрываться истинный убийца.
Глава 3
Институт находился на Волгоградском проспекте, и уже к десяти часам утра Дронго и Вейдеманис подъехали к зданию, чтобы заказать пропуск. Оказалось, что без предварительной заявки пропуск им не выпишут. Пришлось звонить Офелии, чей телефон любезно предоставила Раиса Тихоновна.
– Я вас слушаю, – ответила секретарь. Голос был приятный, грудной, без акцента.
– С вами говорит эксперт Дронго, – представился он, – вчера вечером Раиса Тихоновна должна была предупредить вас о нашем возможном визите.
– Да, она мне звонила, – подтвердила Офелия, – но я думала, что мы встретимся где-нибудь в другом месте. Не в нашем институте.
– А мне казалось, что будет лучше, если мы поговорим с вами именно на вашем рабочем месте, – подчеркнул Дронго.
– Это невозможно, – неожиданно ответила Офелия, – наш новый директор не разрешает никому выдавать пропуска без его личного согласия. Или согласия заместителя директора. У нас сейчас новые правила. Никто не может выписать пропуск, не согласовав его с руководством.
– Разве вы оборонный институт или особо секретный? – спросил Дронго.
– Нет, конечно. Но сейчас новые порядки.
– Их ввел Ростом Нугзарович?
– Да. На следующий день после похорон.
– Почему? Он чего-то боится?
– Не знаю. Раньше так не было. Любой сотрудник института мог выписать пропуск. А сейчас нельзя. Может, я выйду к вам в перерыве? – предложила Офелия.
– Мы хотели войти в ваше здание, – напомнил Дронго, – и переговорить не только с вами.
– Не знаю. Если разрешит Ростом Нугзарович. Я могу соединить вас с ним, если вы перезвоните по городскому.
– Хорошо, – согласился Дронго. – Дайте мне номер вашего городского телефона.
Секретарь продиктовала номер, и он перезвонил.
– Сейчас соединяю, – ответила Офелия. Он услышал, как она говорит по селектору исполняющему обязанности директора:
– Вам звонит эксперт господин Дронго. Он хочет с вами переговорить.
– Какой эксперт? – недовольно спросил Ростом Нугзарович. – Я не знаю никакого эксперта Дранго.
– Дронго, – поправила его секретарь.
– Не знаю никакого Дронго, – повторил Окрошидзе.
– Он просит соединить его с вами, – терпеливо объяснила Офелия.
– Хорошо. Я возьму трубку. Соедините.
Дронго услышал голос директора. Он говорил с характерным грузинским акцентом.
– Слушаю вас.
– Говорит эксперт Дронго. Извините, что беспокою вас, Ростом Нугзарович, но нам нужно срочно увидеться.
– По какому вопросу?
– К нам обратилась сестра вашего бывшего директора Николая Тихоновича, которая утверждает, что смерть ее брата вызвала у нее определенные вопросы.
– Она сошла с ума! – недовольно произнес Ростом Нугзарович. – Я знаю, о чем вы говорите. Раиса Тихоновна считает, что ее брата убили. Я понимаю, что она потрясена смертью близкого человека, но так тоже нельзя себя вести. Она экзальтированная дама, которая начиталась детективов. У нас не колония и не бандитская малина, а серьезный институт, где работает больше двухсот человек. У нас четырнадцать кандидатов наук и три доктора. И среди них нет убийц или отравителей, как ей кажется. Уверяю вас, что любой человек в нашем институте как минимум рассмеется, услышав такое предположение. Или решит, что сказавший подобную чепуху не совсем нормальный человек. Она пыталась говорить со мной на эту тему, но я сразу ей объяснил, что это малопродуктивное и бесполезное занятие. Но она не успокоилась и решила найти эксперта. Вы, наверно, частный детектив?
– Да, – сдержанно ответил Дронго.
– Тем более. Хочу вам сразу сказать, что я не разрешу будоражить коллектив и проводить здесь частные расследования. Для этого есть прокуратура, полиция, следователи. Извините, но я считаю, что Раиса Тихоновна просто не знает, о чем говорит. Тем более что супруга покойного тоже против подобных расследований.
– Но мы хотели переговорить…
– Я все сказал, – прервал его Ростом Нугзарович, – пока я здесь директор, вы сюда не войдете и никаких расследований проводить не будете. Извините, мне нужно ехать на совещание. До свидания.
Он положил трубку. Дронго невесело взглянул на Эдгара.
– Вот так начинается наше расследование, – сказал он, – Окрошидзе не хочет нас пускать в институт и считает, что Раиса Тихоновна напрасно попросила нас о дополнительном расследовании.
– Я думаю, что его можно понять, – вздохнул Вейдеманис, – он прав. Здесь научный институт, а не поселение для уголовной шпаны.
– Он сказал мне примерно то же самое, – ответил Дронго, – и судя по всему, нас в институт просто не пустят.
– И ты отступишь?
– Я часто отступал в своей жизни?
Эдгар улыбнулся.
– Не отступал, – согласился он, – но директор не хочет тебя пускать. Что ты будешь делать?
– Подожду минут двадцать, – пояснил Дронго, – он сказал, что сейчас уедет. А его секретарь еще до этого сообщила мне, что разрешение на вход в здание института могут выписывать исполняющий обязанности директора сам Окрошидзе и его заместитель. Вчера Раиса Тихоновна похвалила второго заместителя, который был помощником ее брата. Кажется, Вилен Захарович Балакин. Вот ему я и позвоню через двадцать минут.
– А если он тоже откажет? Не захочет ссориться с новым директором? Что будем делать?
– Пойдем на штурм, – улыбнулся Дронго. – Что-нибудь придумаем и в этом случае. Мне нужно войти в институт и увидеть кабинет, где так скоропостижно скончался Николай Тихонович. Будем надеяться, что Балакин окажется более терпеливым к странностям сестры его бывшего покровителя.
Через двадцать минут он снова перезвонил Офелии.
– Ваш шеф уехал? – уточнил Дронго.
– Уехал, – шепотом сообщила Офелия, – ему очень не понравилось, что вы позвонили. Просил больше с вами не соединять.
– Понятно. А с Виленом Захаровичем можете соединить?
– Конечно, могу. Он сейчас на месте. Только не говорите, что вы разговаривали с Окрошидзе, иначе он ему перезвонит и не даст вам разрешения, – также шепотом произнесла Офелия.
И почти сразу Дронго услышал голос Балакина.
– Извините, что я вас беспокою, Вилен Захарович, – начал Дронго. – Дело в том, что я частный эксперт и провожу расследование по просьбе сестры вашего бывшего директора Раисы Тихоновны Долгоносовой, которую вы наверняка знаете.
– Знаю и очень уважаю, – ответил Балакин.
– Именно поэтому я хотел бы войти к вам в институт и переговорить с некоторыми сотрудниками. Если вы, конечно, разрешите мне вместе с напарником войти в ваш институт.
– Я все понимаю, – сказал Балакин, – Раиса Тихоновна считает, что ее мужа отравили или убили.
– А вы так не считаете?
– Я не знаю. Но он действительно умер неожиданно. И эта внезапная и непонятная смерть вызывает много вопросов. В том числе и у сотрудников нашего института. Будет правильно, если вы проведете свое расследование. Возможно, именно так нам удастся успокоить людей.
– Спасибо. Постараюсь. Когда я могу к вам войти?
– Где вы находитесь?
– Напротив вашего института.
– Тогда прямо сейчас. Я выпишу вам пропуск.
– Спасибо. Нас двое. Сейчас я продиктую вам наши фамилии и паспортные данные.
Дронго продиктовал обе фамилии, закончил разговор и негромко сообщил Эдгару:
– Балакин выпишет нам пропуска. Теперь мы можем войти в институт. Легче было попасть на какое-то оборонное предприятие, – проворчал он.
Они подошли к входу. Здесь стоял охранник, и чуть в стороне сидела пожилая женщина за деревянной стойкой. Дронго приблизился к мужчине.
– Нам должны были выписать пропуск, – сказал он.
– Вы в институт или в компанию? – спросил охранник.
– Простите, я не совсем понимаю, – удивился Дронго, – в какую компанию?
– А куда вы пришли? – в свою очередь, не понял охранник. – Если вы хотите пройти в институт, то пропуска вам выпишут там, – он показал на пожилую женщину, – а если хотите пройти в компанию, то мне должны позвонить и предупредить о вашем визите.
– У вас арендуют помещения? – догадался Дронго.
– Да, – кивнул охранник, – в левом основном здании находится сам институт. А правое здание и подсобные помещения сданы в аренду компании «Феникс». У них есть свой вход через двор или можно пройти отсюда по коридору. Если вам в институт, то подойдите и выпишите пропуска.
Дронго приблизился к пожилой вахтерше и назвал фамилии. Она, ничего не спрашивая, выписала пропуска и протянула их гостям. Охранник внимательно прочитал оба пропуска, сверил с паспортами, удовлетворенно кивнул и пропустил их внутрь.
– Как подняться к господину Балакину? – спросил Дронго.
– Четвертый этаж, – ответил охранник.
Кабина лифта была старая и явно нуждалась в обновлении. Они поднялись на четвертый этаж и направились по коридору. У таблички с фамилией Балакина остановились. Вошли в приемную. Там сидела женщина лет пятидесяти, работавшая на компьютере. Увидев вошедших, она подняла голову.
– Что вам нужно?
– Здравствуйте. Мы к Вилену Захаровичу, – сообщил Дронго.
– Проходите, – разрешила женщина, продолжая работать.
Они вошли в небольшой скромный кабинет заместителя директора. Навстречу поднялся молодой мужчина лет тридцати пяти. Лысоватый, в очках, узкое лицо, выступающие скулы, светлые глаза. Он протянул руку вошедшим.
– Балакин, – назвал он свою фамилию.
– Меня обычно называют Дронго, – представился эксперт, – а это мой напарник господин Эдгар Вейдеманис.
– Очень приятно. Садитесь, господа, – предложил Балакин.
Они уселись за стол.
– Вы уже знаете, зачем мы сюда пришли, – начал Дронго, – Раиса Тихоновна пришла к нам и попросила помощи. Она считает, смерть ее брата была не случайной и он не мог умереть от обычного инфаркта. Вы давно его знали?
– Много лет. Я пришел сюда сразу после института, – ответил Балакин.
– Вы были его помощником?
– Да. И смею считать, что знал его довольно хорошо.
– Он когда-нибудь жаловался на сердце?
– Что вы, – улыбнулся Балакин, – у него было превосходное здоровье. Спортсмен, альпинист. В молодости занимался легкой атлетикой. Даже пятиборьем. И не выглядел на свои годы. У нас была разница почти в двадцать лет, но я казался чуть ли не старше его. Очевидно, я слишком быстро начал терять свои волосы.
– Ничего, – успокоил собеседника Дронго, – у лысой головы есть хорошее свойство. В молодости выглядите старше своих лет, зато в старости гораздо моложе. Не видна седина.
Все трое рассмеялись.
– Наверно, вы правы, – согласился Балакин.
– И вы тоже считаете смерть Николая Тихоновича подозрительной?
– Я бы не сказал, что она подозрительная. Скорее странная.
– Раиса Тихоновна вспомнила, что он говорил ей о каких-то неприятностях на работе в день своей смерти. Вы ничего не знаете?
– Какие неприятности? – развел руками Балакин. – Его все любили и уважали. Нет, она, наверно, не так его поняла. У нас не могло быть никаких неприятностей в институте. Возможно, имелись неприятности личного плана и он не желал огорчать свою сестру.
– В каком смысле?
– Я бы не хотел об этом говорить. Вы ведь наверняка встречались с Раисой Тихоновной и она высказала вам некоторые претензии в адрес Далвиды Марковны.
– Боюсь, что она была не совсем объективна. Ее явно раздражала молодая супруга брата.
– Возможно, она была субъективна, – согласился Балакин, – но мы все считали, что он совершил непродуманный поступок, когда позволил себе так увлечься молодой женщиной.
– Почему?
– Есть несколько причин. Первая – это разница в возрасте. Скорее даже не в возрасте, а в мировоззрении. Все-таки двадцать лет. По национальности она литовка, и у нее иной менталитет. Как она сама считала, более продвинутый и западный.
– А другие причины?
– Ее супруг, – пояснил Балакин, – вы понимаете, насколько это было не совсем удобно и непривычно. Ведь он по-прежнему работает в нашем институте, и все знали о том, что супруга Калестинаса Моркунаса ушла от него к директору института. Согласитесь, что это вызывало определенные кривотолки и пересуды. Не всегда приятного свойства. Калестинас должен был защищать докторскую еще два года назад. Но пока отложил свою защиту, и, возможно, именно в силу этих причин. Ведь его научным руководителем был сам Николай Тихонович, и именно поэтому они так часто встречались с семьей Моркунаса.
Дронго взглянул на Эдгара. Тот с мрачным видом кивнул. Конечно, ситуация была более чем странная. Молодая женщина уходила от мужа к его научному руководителю. И понятно, что муж уже не мог или не хотел защищать диссертацию. Дронго понял все, что не сказал ему его напарник. Снова обращаясь к Балакину, он спросил:
– Как вы считаете, подозрения Раисы Тихоновны обоснованны? Я имею в виду против Далвиды Марковны?
– Вы ставите меня в неловкое положение, – признался Балакин, – меньше всего мне хочется подозревать вдову Николая Тихоновича. Мне не хотелось бы об этом говорить. Но у них в последнее время были разногласия. Я ведь часто приезжал к ним на дачу, где они обычно оставались. В последние месяцы молодая женщина часто уезжала за границу, оставалась в городском доме с сыном, тогда как сам Николай Тихонович жил один за городом. Мне это казалось неправильным, ведь у него была молодая, красивая супруга. Но я предпочитал бы не комментировать их отношения.
– Значит, они не жили вместе?
– Я так не сказал. Просто я обратил внимание, что он часто оставался на даче один. Конечно, не совсем один. Там были пожилые кухарка и сторож. Они семейная пара, которая уже давно там живет и присматривает за дачей в отсутствие хозяев. Но эта ситуация мне тоже казалось странной.
– Вы хотите сказать, что Далвида Марковна не всегда приезжала к мужу на дачу, предпочитая оставаться в городе? – уточнил удивленный таким обстоятельством Вейдеманис.
– Да. Именно так. Не всегда.
На этот раз Эдгар выразительно взглянул на Дронго.
– Скажите, Вилен Захарович, у вашего бывшего директора могли быть личные враги в институте? – спросил Дронго. – Если, конечно, не считать его сложных отношений с бывшим мужем его второй супруги.
– Не знаю. Не думаю, – ответил Балакин.
– А какие у него были отношения с его секретарем? С госпожой Никагосян?
– Нормальные. Отношения шефа с секретарем. Офелия – женщина эффектная, легко возбудимая, иногда излишне эмоциональная, но компетентный и исполнительный сотрудник.
– Она работала с Николаем Тихоновичем только полтора года?
– Вы и это знаете. Да, именно столько. Перешла к нам из смежного института, где числилась лаборанткой. Она неплохо знает английский язык, и Николай Тихонович решил, что Офелия будет ему полезна в качестве личного секретаря. Он и пригласил ее на работу. Хотя быстро выяснилось, что английским она владеет очень слабо.
– А прежний секретарь? Кто работал до госпожи Никагосян?
– Людмила Дичарова. Она уволилась полтора года назад. Вот она в совершенстве знала английский язык. И была очень компетентным сотрудником. Но подала заявление по собственному желанию.
– Как раз перед приходом нового секретаря?
– Да, – не очень решительно подтвердил Балакин, – но об этом тоже лучше не говорить. Во всяком случае, в стенах нашего института.
– Почему?
– Муж Дичаровой не разрешил ей оставаться работать в институте. Знаете, у нас ненормированный рабочий день. Иногда Николай Тихонович задерживался, и естественно, задерживалась и его секретарь. Несколько раз нам приходилось довольно поздно отвозить ее домой. Ее супругу это не нравилось. Он устраивал ей сцены ревности, о которых знал весь институт. Дело закончилось тем, что она была вынуждена уволиться. И тогда Долгоносов нашел нового секретаря.