Дом у реки
– Кстати, когда ты уже подаришь мне свою картину? – спросил папочка.
– Ну, мне совсем немножко осталось. Ты сегодня уйдешь на заимку, а когда ты вернешься, я тебе её подарю, – ответила я.
– Замечательно, моя крошка, – ответил отец и нежно поцеловал меня в щечку. Мы ещё долго удили рыбу. Клев был хорошим, и вскоре наш садок был полным. Мы сидели на берегу реки и просто болтали с папой. Мне в этот момент было так хорошо. Вскоре мои мучения закончатся, папа уже насобирал денег, и мне скоро установят протезы. Тогда я смогу быть полноценным человеком и вернусь в школу. Пускай первое время будет трудно, но ничего, я справлюсь, я сильная. Пройдет время, и папа будет мной гордиться…
Вечером, перед тем как уйти на дальнюю заимку, он поставил мольберт перед моей кроватью и расставил краски на столе.
– Мы с тобой договорились. Я вернусь через два дня, и ты подаришь мне свою картину, – сказал папа и улыбнулся.
– Да, договорились, сэр, – ответила я.
В этот день я очень устала и легла спать пораньше. Посреди ночи меня разбудили громкие голоса. Судя по всему, в гости опять пришел дядя Коля, и они с матерью сидели на кухне и пили водку. Я прислушалась.
– Вот ты скажи мне, Поля, ты ещё молодая женщина. Почему ты должна ухаживать за калекой? Сдай её лучше в детский дом. Зачем гробить свою судьбу. Или вон река рядом, мало ли что может случиться с калекой на берегу, – сказал дядя Коля.
– Да что ты говоришь, Николай? Она же всё-таки дочь мне как-никак. Это Борис думает, что она его кровинушка. А я в этом не уверена. Я ведь девка раньше видная была. Я жила в райцентре, хахалей было, ты не представляешь. Я-то до любви ох какая охотная, ну и спала со всеми подряд. А тут он в моей жизни появился. Мне это не мешало гулять на стороне и удовлетворять свою похоть. А потом я поняла, что забеременела. А тут Борька рядом, ну и поженились. А так сказать на сто процентов, что Дуська от него, я не могу. А в детский дом я её не отдам. Мне сейчас опекунство в райсовете оформляют, ну и пенсию на инвалида, а это неплохие деньги. Так что пусть Борька за ней горшки всю жизнь таскает, мне-то что. Давай выпьем, – сказала мать.
После услышанного откровения выпившей матери моё сердце заколотилось. Я, чтобы не было слышно, уткнулась лицом в подушку и зарыдала навзрыд. А что если я не родная папе? Что будет дальше? Может, самой доползти до речки, благо она рядом, и утонуть? Тогда всем будет легче, и мне не придется мучиться всю жизнь. Я попыталась уснуть. Но через некоторое время из соседней комнаты послышались скрип и стоны. Подвыпившая мать, уже ничего не стесняясь, стонала во весь голос…
Проснувшись утром, я увидела на столе возле своей кровати банку для туалета, рядом с которой стояла миска, по всей видимости, со вчерашними объедками с застолья матери с дядей Колей. Немного подкрепившись объедками, я попыталась сходить в банку. Было неудобно, и я пролила немного жидкости на кровать. Матери, по всей видимости, не было в избе. Может, она пошла доить Зорьку. Я на своих обрубках пододвинулась на кровати к мольберту, надела на руку кожаный браслет, вставила кисточку и принялась дорисовывать картину для папы. Завтра он вернется с заимки, и я подарю ему свой шедевр. Работа полностью увлекла меня, и я потерялась во времени. Я случайно зацепила баночку с красной краской, и она упала на пол, и масляное пятно растеклось по ковру, который лежал возле моей кровати. Да если мать увидит, то она меня прибьет за то, что я испачкала ковер, пронеслось у меня в голове. Надо это всё убрать. До этого я ни разу сама не слезала с кровати, но сейчас это надо было сделать, чтобы не получить от матери. Я перевернулась на живот и стала медленно сползать вниз с кровати. Держаться было нечем, и я грохнулась навзничь, зацепив при этом мольберт и еще несколько раскрытых баночек с красками. Всё это рухнуло сверху на меня. В этот момент я услышала, как дверь в избу отрылась. На пороге я увидела мать Полину. По её выражению лица было видно, что она ещё слегка пьяная. Она молча прошла в комнату, достала резиновый шланг и стала бить меня им по всем частям тела.
– Ах ты, паскуда такая, и что тебе не сидится. Весь ковер своими красками уделала. Что мне теперь с ним делать?
– Мамочка, пожалуйста, не бей меня, я сейчас все уберу, – взмолилась я.
– Уберет она, ишь какая. Куда тебе, калеке безрукой? Всё, закончилось мое терпение. Ты мне всю жизнь искалечила, тварь такая. Художница безрукая. Всё, – сказала мать и пошла на кухню.
Через минуту она вернулась в мою комнату. В её руках я увидела нож, лезвие которого поблескивало. У матери было злое выражение лица.
– Мамочка, пожалуйста, не убивай меня, я больше не буду,– взмолилась я.
– Не будешь, уже не будешь, – зло сказала мать и подошла вплотную ко мне.
Я вскинула руки или то, что от них осталось, и прикрыла голову и закрыла глаза.
Вдруг я услышала, как стальной клинок что-то режет. Я открыла глаза и увидела, что мать ножом кромсает мой рисунок.
– Мама, не надо, прости, я больше не буду, – закричала я и заплакала. – Это же подарок для папочки.
– Замолчи, тварь такая, ты больше не будешь. С этого дня ты будешь спать на полу. Понятно? – спросила зло мать.
– Да, мамочка, я всё поняла, – ответила я.
Мать тем временем стащила матрас с кровати и закинула его в угол. Потом взяла подушку и одеяло и бросила сверху. Она взяла банку со стола и помойное ведро и поставила вплотную к моему новому месту для сна.
– Теперь ты будешь спать здесь, чтобы ты, не дай бог, опять не упала с кровати. И если ты ещё что-нибудь когда-нибудь испачкаешь, я тебя в речке утоплю. Я из тебя дурь-то выбью, – сказала мать, взяла резиновый шланг и стала бить меня, не глядя, куда прилетают её удары…
На следующий день вернулся отец. Матери не было в избе, когда он вернулся. Он зашел ко мне в комнату и увидел, что за время его отсутствия мое место пребывания изменилось.
– Что случилось, доченька? – ласково спросил он и взял меня на руки.
Я обняла его за шею своими обрубками и заплакала.
– Что случилось, моя хорошая? Что за синяки у тебя? – спросил папа.
– Папочка, я вчера упала с кровати и перевернула краски, – ответила я.
– Я спрашиваю, откуда синяки? Тебя что, мать лупила? – спросил папа.
– Нет, я просто когда на пол упала, то ударилась, а мама здесь ни при чем, – ответила я и заплакала.
Отец приподнял мою майку и увидел, что по всему телу остались борозды от ударов резиновым шлангом.
– Дусенька, не бойся, расскажи мне всё, – сказал папа.
Я больше не могла врать папе и рассказала всё, что последнее время скрывала от него. Я рассказала о ночных приходах дяди Коли, я рассказала, что происходит со мной, когда его нет дома, я рассказала о том, что мать вчера говорила, что, может, я не его дочка, и главное, я рассказала, почему тогда пошла на дальнюю заимку… Зачем я тогда это рассказала?
Отец несколько минут сидел молча, сильно обняв меня. Он молчал и лишь гладил меня по волосам своей огромной ладонью.
– Запомни, Дусенька, ты моя единственная дочка. Всегда такой была и всегда такой останешься, что бы ни случилось. Мать не слушай. У нас с тобой всё будет хорошо. Скоро мы поставим тебе протезы, и ты будешь играть в футбол, – сказал папа. Он перенес меня на мою кроватку, уложил и вышел из избы. Через какое-то время я услышала крики матери на улице. Она истошно кричала долгое время. Было слышно, что она кричала от боли. Её крики навсегда врезались в моё сознание. Через некоторое время дверь в избу открылась, и в дверях появился отец. Его лицо было бледным. Он за волосы тащил за собой мать, которая ползла на четвереньках. Её лицо было сплошным месивом. Глаза начинали заплывать от синяков, которые начинали нависать над глазами. Губы у неё были разбиты, и, как я потом увидела, не было во рту нескольких зубов. Отец за волосы подтащил её к моей кровати.
– Проси прощения, паскуда, или я тебя удавлю, – сквозь зубы процедил отец.
Мне было страшно смотреть за этой картиной. Мать на карачках подползла к моей кровати и стала своим окровавленными губами целовать мои обрубки рук и ног, оставляя на них кровавый след.
– Прости меня, дочь, ради бога, прости, – говорила мать. Её взгляд был затуманенный.
– Клянись, сволочь, что больше ни один волосок не упадет с её головы, – сказал грозно металлическим голосом отец.
– Я клянусь, – ответила мать своими окровавленными губами.
– Моли бога, чтобы я тебя сегодня не прибил, – сказал отец и отпустил патлы матери. Она в ту же секунду, не поднимаясь на ноги, стала на четвереньках пятиться назад, и вскоре за ней хлопнула дверь в избу.
С тех пор отец стал выпивать. Он по-прежнему хорошо относился ко мне, но по ночам я слышала, как он избивал мать. Она кричала и просила его, чтобы он её не бил, но он вымещал на ней всё своё зло. Всё это продолжалось несколько месяцев…
Глава 4
Остаться одной
Шум сильного ветра разбудил меня. Февраль в этом году был морозным и снежным. Я, поднявшись на своих обрубках, подползла на кровати к окну. Светало. Небо было багряно-черным, и дул сильный ветер. Что-то зловещее было в этом утре. Не знаю, от чего моё сердце заколотилось. Порывы сильного ветра кренили могучие ели набок. Казалось, вот-вот эти великаны вырвет из земли и потоками сильного ветра унесет в небо. Родители, по всей видимости, ещё спали. Единственное, что радовало моё сердце, что через неделю папочка поедет в райцентр, договариваться о протезах. Как он сказал вчера мне вечером, денег он уже насобирал. Неужели я снова смогу ходить как нормальный человек, неужели моя жизнь калеки закончится?
Из соседней горницы послышался кашель матери. Она, по всей видимости, проснулась и пошла стряпать завтрак. Вскоре проснулся отец. Последнее время они сильно ругались. Мать постоянно проклинала отца за то, что он испортил ей жизнь. Она слала проклятья в его адрес, говорила, чтобы он сдох на своей заимке или сгорел. Желала, чтобы его пристрелили какие-нибудь браконьеры. Отец молча слушал её и иногда бил. Так было и этим утром, я слышала, как он после её пожеланий смерти снова стал бить её. Она кричала и клялась, что он в этот раз не вернется с заимки, а останется в тайге. Скоро в избе стало тихо. Мать, по всей видимости, пошла доить Зорьку.
– Дусенька, ты проснулась, принцесса моя, – сказал отец и сел на мою кровать.
– Да, папочка, ты посмотри, погода какая на улице,– сказала я и обняла папу своими обрубками.
– Ничего, я не сахарный, не растаю. Я вернусь через три дня, и мы с тобой поедем в райцентр заказывать протезы на твои ручки и ножки, – сказал отец и с любовью посмотрел на меня.
– Папочка, как я давно этого хочу, – ответила я и почему-то расплакалась.
– Ну что ты, малыш, не плачь. Скажу тебе больше, я решил, что мы с тобой уедем отсюда. Мать Полина пускай живет здесь сама. А мы будем жить в райцентре. Ты будешь ходить в школу. Я даже избу уже нам с тобой присмотрел. От школы пятьдесят метров, так что готовься в этом году к первому сентября, а то, я смотрю, ты совсем дома засиделась, – сказал папочка, обнял меня и поцеловал в щечку.
– Ура, я пойду в школу, – ответила я и повисла на шее отца.
Через час папа попрощался со мной, пообещав вернуться через три дня, и отправился на дальнюю заимку.
Моё сердце безумно колотилось эти три дня. Мне казалось, что я даже отчитывала минуту до того дня, как вернется папа. Он вернется, и мы поедем устанавливать протезы, а потом мы переедем в райцентр, а мать Полина останется жить в этой избе. Мне не придется тогда слышать по ночам скрипа кровати и её стонов. Мы с папой будем жить вдвоем, и мы с ним будем дружной семьей…
Вечером я уснула раньше обычного. Мой сон нарушил легкий стук в дверь.
– Кто там? – спросила мать.
– Поля, открывай, это Николай, – услышала я голос ночного гостя.
– Родненький, ну наконец-то, а то я совсем извелась, – сказала мать.
– Да работы что-то поднавалилось. Ночью ограбили продуктовый магазин в Покровке, вот весь день местных жителей опрашивал. У меня сегодня ночная смена, смениться я должен завтра утром, так что до утра я только твой. Напарник, если что, подстрахует. Дуська спит?
– Да уже как час, наверно, – ответила мать. – Коля, что-то надо решать. Борис меня когда-нибудь до смерти забьет.
– А что решать? Что ты предлагаешь? – спросил дядя Коля-милиционер.
– Ну не знаю, ты же мужик, придумай что-нибудь,– сказала мать.
– Говори потише, а то Дуська услышит, – сказал дядя Коля.
Мать вняла его просьбе и стала говорить совсем тихо.
– Николай, я больше так не могу. Может, ты посадишь его в тюрьму? Я долго так не выдержу. Он из меня уже все соки выпил. Бьет каждый божий день, – сказала мать.
– Да тут с кондачка вопрос не решишь, – ответил дядя Коля.
– Коля, родненький, люблю я тебя и страдаю одна за это, – сказала мать.
– Да знаю я, Поля. Ты мне скажи, он на сколько ушел на заимку? – спросил дядя Коля.
– Сказал, что через три дня вернется, – ответила мать.
– Ты скажи, он водку с собой брал в этот раз? – спросил дядя Коля.
– Да, я заглядывала к нему в рюкзак. Он взял с собой шесть бутылок, – ответила мать.
– Сколько до дальней заимки? – спросил дядя Коля.
– Ну, километров десять – двенадцать, – ответила мать.
– Что там за изба, окна есть? – спросил дядя Коля.
– Нет, окон нет, просто сруб, печка ну и лежак, чтобы переспать, – ответила мать.
– Это хорошо. Печку он топит? – спросил дядя Коля.
– Конечно, морозы-то лютые, – ответила мать.
– Скажи, а на чердак выход из горницы есть? – спросил дядя Коля.
– Да насколько я помню, нет, – ответила мать.
– Хорошо, очень хорошо. Так, давай доставай водку, – сказал дядя Коля.
Они еще примерно полчаса сидели, пили водку и о чём-то тихо шептались. В эту ночь дядя Коля не остался ночевать в избе, а ушел. Мать какое-то время бродила по дому, потом в избе наступила тишина, и через какое-то время я услышала храп матери…
Три дня пролетели для меня незаметно, но отец не возвращался. Какая-то тревога закралась в мое сердце. Папа до этого сдерживал своё слово и всегда возвращался вовремя. Прошло еще два дня, но отец не возвращался. Мать Полина эти дни совсем со мной не разговаривала. Мне казалось, что она совсем забыла о моем существовании. Она не кормила меня и за эти дни ни разу не вынесла ведро с мочой, которое было уже полным. На шестой день в нашем доме появились какие-то люди. Они о чем-то долго разговаривали с матерью. Чуть позже к дому подъехала машина, из которой вынесли деревянный гроб, который ровно сутки простоял на улице на табуретках. Гроб был заколоченным. В течение этих суток в дом заходили как знакомые мне люди, так и незнакомые мне. Все они сочувствовали матери. Некоторые из них заходили ко мне в комнату и сочувственно мотали головами. Всё происходящие напоминало мне черно-белое кино без звуков. Из обрывков фраз людей я поняла, что папочка, мой папочка сгорел на дальней заимке. Люди сочувствовали матери и интересовались, как же она теперь одна будет поднимать меня на ноги.
«Нет, это неправда», – пронеслось у меня в голове. Это сон. Так не может быть. Сейчас этот сон закончится и вернется папочка. Он обязательно вернется, и мы с ним поедем за протезами. Боженька, если это так, то пусть сон закончится, я прошу тебя. Я сделаю всё, что ты хочешь. Хочешь, лучше забери мою жизнь, я же всё равно калека, а папочка пусть живет… Но сон оказался явью…
На следующий день гроб с телом отца погрузили на трактор, и похоронная процессия из нескольких человек отправилась на кладбище в райцентр. Я сидела возле окна и смотрела вслед удаляющейся процессии. Слезы градом текли по моим щекам. Папочка, мой любимый папочка, как же я теперь буду жить без тебя? Что меня ждет?..
Мать вернулась очень поздно. Было видно, что она изрядна пьяна. Молча зайдя в мою комнату, она за волосы стянула меня с кровати, затем скинула в угол мою постель.
– Отныне ты будешь спать на полу, – сказала мать. Она на минуту вышла из комнаты и вернулась с резиновым шлангом в руке.
– Мамочка, не надо, пожалуйста, – успела сказать я. В следующую секунду удары резинового шланга обрушились на меня. Она молча била меня по всем частям тела.
– Мама, ну пожалуйста, не надо! – кричала я.
Но её было не остановить. Она вошла в раж и била меня до тех пор, пока не устала. Затем она так же молча качающейся походкой пошла в свою комнату, и через десять минут я услышала её храп. Я ещё долго лежала в ночи и плакала в подушку, чтобы мать не услышала и не проснулась. Всё моё тело горело от её ударов. Когда в окно стали пробиваться первые лучики солнца, я уснула.
На следующий день ночью к матери приехал дядя Коля-милиционер. Они снова пили с матерью на кухне водку.
– Ты знаешь, Полина, мы теперь с тобой подельники, – сказал дядя Коля. – Твой-то Борис пытался вылезти из избы. Но я колом подпер дверь. Он орал, кричал, звал на помощь, а потом умолк.
– Николай, я этого никогда не забуду. Будь уверен, я твоя должница навек, – ответила мать.
– Да знаю я, Поля. Ладно, давай помянем раба божьего Бориса, – сказал дядя Коля.
– Ага, пусть горит в аду, паскуда, он из меня за последнее время все соки выпил. Спасибо тебе, Николай, – ответила мать.
После услышанного слезы ручьем потекли по моим щекам. Я накрыла свою голову подушкой и всю ночь прорыдала…
С этого дня в моей жизни всё поменялось. Пришла весна. Мать заставляла меня таскать воду из речки ведрами. Хотя речка была недалеко от нас, мне требовался час времени, чтобы дотащить до избы одно ведро воды. Иногда на полпути я опрокидывала ведро, и приходилось снова возвращаться к реке за ведром. А таких ведер каждый день требовалось пять. Поэтому я вставала с рассветом, чтобы к тому моменту, как мать проснется, в доме было бы хотя бы одно ведро воды. Если я не успевала принести к её подъёму одно ведро воды, мать брала резиновый шланг и избивала меня. Хорошо, если погода была хорошей, тогда таскать ведра было не так трудно. Но если на улице был дождь или грязь… То сделать это было очень трудно. По скользкому спуску я не раз скатывалась вниз к реке и фактически вгрызалась в грунт зубами, чтобы вытянуть ведро воды на бугор. Перепачкавшись грязью, я втаскивала ведро в избу, и мать избивала меня резиновым шлангом за то, что я пачкаю пол в избе и пачкаю свою одежду. Со временем мать перестала меня звать к столу, чтобы поесть. Она просто брала миску и подставляла её к моему лежаку. Первое время она клала рядом с миской ложку, чтобы я могла вставлять её в кожаный браслет и есть как человек, а не животное. Но когда ремень порвался, ложку она перестала мне давать, и мне приходилось лакать из миски как собака. Всё чаще к нам в дом стали приходить разные мужчины. Они обычно приносили водку, и мать охотно оставляла их ночевать в избе. По ночам скрип от кровати и стоны матери не давали мне уснуть порой до утра. Уже несколько раз незнакомый дядька ночью, когда мать засыпала, заходил комнате в комнату, садился рядом с моим лежаком и гладил меня. Мне было очень страшно, но позвать на помощь мать я не могла. Если первое время этот пьяный дядька гладил меня по волосам, то со временем он стал гладить меня всю. Я сжимала свои обрубки, тихо просила его, чтобы он меня не трогал, но его это только заводило. И так продолжалось часами, пока мать спала. В эти моменты я просила у бога лишь одного: чтобы наступило поскорее утро. Несколько раз к нам в избу приезжала из города тетенька, которая называла себя соцработником. Она задавала мне вопросы, на которые я отвечала. Перед тем как приехать этой тетеньке, мать говорили мне, что и как я должна ей отвечать. Мать стелила мне кровать и убирала из моей комнаты помойное ведро. Рядом с кроватью она укладывала игрушки и одевала меня в чистые вещи. Я очень боялась мать и поэтому говорила лишь то, что приказывала мать…
Со смерти отца прошел год. Именно в этот день умерла его кавказская овчарка, которая жила в будке в вольере. Мать зарыла её за домом. Яму для собаки копала я. Грунт был мягким, и я с помощью саперной лопатки за день выкопала яму. За это время я полностью смирилась со своей жизнью. Я выполняла все требования матери, таскала воду с реки, мыла пол, убирала навоз в свинарнике. Учиться я полностью перестала. Мне постоянно хотелось есть…
Утром, проснувшись, перед тем как ползти за водой на реку, я заползла в кухню и увидела не доеденный с вечера кусок хлеба. Мать вечером не кормила меня. Кусок хлеба был небольшим, и я дотянулась до него своими обрубками рук, выползла из избы и, сев на крыльцо, съела его. Затем я взяла ведро и поползла к реке за водой. Примерно через час я вернулась, затащила ведро на порожек. В этот момент из избы вышла мать, в её руках был резиновый шланг.
– Ах ты, сволочь такая, – сказала мать и опустила на меня резиновый шланг. – Ты посмотри, воровка какая! – Мать снова опустила на меня резиновый шланг.
– Мама, прости, – успела сказать я. Но следующий удар шлангом пришелся мне по лицу. Мне было очень больно и обидно. Я легла набок, поджала ноги или то, что от них осталось, и закрыла обрубками рук голову. Мать тем временем продолжала наносить удары резиновым шлангом. Она била меня до тех пор, пока не устала. После чего мать взяла меня за волосы и потащила в вольер, который освободился после смерти кавказской овчарки.
– Ты воровка, теперь будешь жить здесь. Понятно? Это будет твой дом, – сказала мать и ушла в избу. Через несколько минут она вернулась и принесла мою постель и мишку Михайло Потаповича, которого мне подарил папочка.
– А чтобы тебе не было скучно, вот тебе твой медведь, – сказала мать и кинула скарб в лужу, которая была возле собачьей будки. После чего мать ушла в избу, а я стала обустраивать своё новое жилище. Я перетащила чуть подмокшее в луже одеяло в будку, расстелила его и уложила сверху плющевого мишку. Через минуту ко мне в гости в будку зашел кот Барсик, который стал тереться об меня и мурчать. Я лежала в будке, гладила кота Барсика, и слезы от боли и обиды текли по моим щекам… Так больше продолжаться не может, решила я. Нельзя больше терпеть. Нужно просто сползти к реке и утонуть, и тогда всё это закончится. Папа говорил, что все хорошие люди попадают к боженьке на небо. Я утону и обязательно попаду на небо и встречусь там с папочкой. Мать не закрыла вольер на задвижку, и я поползла к реке. Оказавшись на берегу речки, я кинула прощальный взгляд на избу, которая возвышалась над обрывом. По тропинке в мою сторону бежала мать. Я, насколько быстро могла сделать это, преодолела последние метры до воды и стала погружаться в воду. Возле берега было неглубоко. Я всё дальше и дальше отходила от берега, и ещё пара метров, и я исчезну в воде с головой. В следующую секунду я почувствовала, как мать сзади схватила меня за волосы и потащила обратно на берег. Я мотала головой в разные стороны, пытаясь освободится от неё. Я кричала что было сил, но она просто тащила меня за волосы назад. На берегу она, так же не отпуская моих волос, затащила меня наверх и подтянула в вольер. Через пару минут она стала избивать меня ногами.
– Ах ты, сволочь такая, что удумала, – приговаривала мать и била меня ногами. – Я из тебя дурь-то повыбиваю, я посажу тебя, как собаку, на цепь, и ты никуда не убежишь.
Я в этот момент увернулась, схватила ногу матери и укусила её зубами. Мать взывала от боли. Я, как маленькая шавка, висела на её ноге. Она схватила меня рукой за волосы и стала трепать из стороны в сторону, и я разжала зубы. Мать ещё сильнее стала избивать меня ногами. В вольере стояла метла с деревянным захватом. Мать взяла её и несколько раз ударила меня по спине.
– Так ты еще и кусаешься, сволочь. Это все мне за то, что я тебя кормлю. С этого дня будешь зарабатывать на свое пропитание, – сказала мать и вышла из вольера.
Через какое-то время она вернулась. В её руках была веревка. Она обернула веревку вокруг моей шеи и завязала толстый узел, который больно упирался в моё горло. Второй конец веревки она привязала за металлическую трубу, стоящую возле будки.
– Я все равно убегу, – сказала я, сплевывая на землю кровь.
– Я тебе убегу. Вот поеду в село, куплю тебе цепь, и тогда ты никуда не убежишь. А за то, что своровала хлеб, я не буду вообще кормить тебя три дня, – сказала мать и вышла из вольера.
Вечером к матери приехал дядька, который заходил ко мне по ночам и гладил меня. Они сидели с матерью на крыльце, и мне было слышно, о чём они говорили. Дядька курил папирусу.
– Полина, да ты сама подумай, что у тебя эта калека без дела сидит на твоей шее. От неё хоть какая польза да будет, – говорил дядька.
– Да ей четырнадцать только исполнилось, – ответила пьяная мать.
– Ну и что, самый возраст, и ей хорошо, и тебе прибыль какая-никакая. Желающих найдется, я думаю, – сказал дядька.
– Да ну, кто на калеку позарится, – ответила мать.