Блудное художество
Орлы переглянулись – приказание было неожиданным.
– Федя, Канзафаров, полезайте туда, – Архаров показал на пролом, – схоронитесь. Ждите до утра. Сдается мне, чего-то вы тут дождетесь. Иванов… Иванов, какого черта ты здесь, а не при лошадях?!
– Ваша милость…
– Пошел наверх! Веди лошадей прямо к крыльцу, да ругайся погромче. Тимоша, иди первым, пальни по кустам разок – как если бы там кого приметил.
Тимофей кивнул и направился к каменной лестнице.
Устин с Ушаковым сгребли тарелки и супницу в рогожу, осторожно погрузили ее обратно в яму, пока закидывали землей – раздался выстрел.
– Утоптать, все сделать, как было, бочата сверху нагромоздить, – велел Архаров. – Федя, слушай меня. Может статься, нам повезет наконец – те, кто эту кашу заварил, решал, что мы все отсюда убрались, и вновь здесь сойдутся. Ничего не затевать! Слушать, глядеть, запоминать, пойти следом. Я вас тут надолго не оставлю – пришлю подмогу. Да и Тимофей с ребятами тут поблизости будут. Знак – мяв кошачий. Петров, Ушаков, пошли отсюда…
И, поднимаясь по лестнице, обер-полицмейстер вдруг заорал благим матом:
– Да что за блядство такое! В нижний подвал к Шварцу всех отправлю! Кто додумался, будто тут шуры слам прячут? Днем, что ли, поглядеть не могли?! К монаху на хрен таких полицейских! Кого вы тут увидеть чаяли, хрен вам промеж глаз?!
И пока поднимался по лестнице, пока ему подводили коня, обер-полицмейстер крыл архаровцев весьма разнообразными сочетаниями общеизвестных слов. Речь его сводилась к тому, что его напрасно вызвали туда, где ничего нет, не было и никогда не будет, окромя рухнувших на голову кирпичных сводов.
Наконец Архаров с Клашкой поехали в сторону Никитских ворот, а Тимофей, Устин и Сергей Ушаков разбежались, перекликаясь и создавая видимость большого количества народа.
– Ну-ка, Иванов, скачи в контору, – порядочно отъехав от Гранатного переулка, вдруг сказал Архаров. – Вели Гришке запрячь телегу. Кто там дневальные – пусть вместе с ним на телегу сядут и едут сюда. Надобно поскорее мертвое тело забрать к нам в мертвецкую…
В чем причина спешки – Клашка не понял. Архаров и сам не сумел бы объяснить ее вразумительно. А только ему казалось, что с телом – неладно, и чем скорее оно окажется в мертвецкой и будет отмыто от сажи – тем лучше.
Клашка ускакал. Архаров так и остался, не давая коню никаких приказов, не посылая вперед, но и не удерживая на месте. Почтенный спокойный мерин встал, опустив голову, и замер без движения, а обер-полицмейстер на нем также не шевелился, и оба представляли собой образец для конной статуи.
Архарову виден был храм Феодора Студита, виден был и дом близ храма, где во втором жилье горели два угловых окошка. Возможно, это была спаленка Варюты Суворовой; возможно, сам Александр Васильевич только что вернулся и, никому не дав о том знать, поспешил домой, к жене; возможно, они были там вдвоем… Он заслужил это право – примчаться к женщине, которая готовится родить ему ребенка, и Архарову стало грустновато от мысли, что сам он разве что в Пречистенский дворец спешит или к Волконскому на Возвиженку.
Такое томное настроение неминуемо должно было навести на мысли о Вареньке Пуховой, но тут со стороны Гранатного переулка раздались выстрелы.
Архаров даже обрадовался – сейчас загадочные обстоятельства могли наконец проясниться! Шпор он на башмаках, понятное дело, не носил, потому ударил мерина каблуками в бока и с немалым трудом поднял его с ленивой рысцы в галоп.
Ловушка сработала, кто-то в нее, кажется, попался!
Когда он при выходе из подвала устроил шум, велел Тимофею стрелять по бурьяну, сам орал, как умалишенный, то цель он имел одну: отвлечь внимание тех, кто, несомненно, наблюдал за архаровцами, от арифметики. Эти супостаты, что прятались во мраке, скорее всего, наблюдали в какую-то дырку за поисками и выкапыванием сервиза. Странное шумное поведение обер-полицмейстера и опасность должны были отвлечь их от простейшего подсчета: в подвале было семь человек, наружу вышли пятеро…
Мерин был бестолков – как сперва с трудом понял, что от него хотят галопа, так потом – что нужно остановиться. Архаров соскочил с него уже у самого крыльца, сильно удивившись, что чертова скотина не прошибла башкой закопченную стенку. То-то было бы грохота!
В подвале галдели знакомые голоса.
– Эй, света мне! – заорал обер-полицмейстер, уже наощупь спускаясь по каменной лестнице. – Оглохли вы, любить вас всей ярмаркой под гудок да волынку?!
Внизу появился Устин с фонарем.
– Ваша милость, я не виноват! – сразу воскликнул он. – Я за длинным погнался, так он прочь побежал, а откуда этот взялся – Христом-Богом, не ведаю!
– Кто еще взялся?
– Пузатый, ваша милость!
– А ну, пусти…
Казалось бы, сколько времени отсутствовал Архаров? Четверть часа, не более. И в подвале ждали всяческих сюрпризов Федька со Степаном. И вокруг развалины караулили трое архаровцев. Однако и противник был ловок – рядом с покойником в буром армяке, с измазангным сажей лицом, уже лежал брюхом вверх другой, воистину необъятный. У этого лицо было чистое, вот только ниже – сплошная рана: кто-то весьма грамотно перерезал ему глотку…
– Урожайная, мать бы ее, ночка, – сказал, подходя, Тимофей. – Ваша милость, а ведь я этого детинку знаю. Это Скитайла.
– Мать честная, Богородица лесная…
Архаров лично не был знаком с удачливым мазом, про чьи подвиги докладывали то Демка, то Яшка-Скес. До сих пор Скитайле удавалось от него уходить. Он время от времени возвращался в Москву, но шалить тут остерегался, а занимался делами: сбывал слам, проводил переговоры с собратьями по ремеслу. Была тут у него и мартона, которая иногда заглядывала к Марфе. Впрочем, мартон у него имелось несколько – и в Твери, и в Калуге, и в Щелкове, и в Черкизове.
То, что Скитайла не от старости помрет, в общем-то было ясно. Но какого черта он среди ночи забрался в подвал и дал себя зарезать именно здесь, над сервизом мадам Дюбарри? А главное – кто его, болезного, на тот свет отправил?
Это не могли быть Федька со Степаном – они бы всячески постарались доставить этого голубчика к Шварцу в подвал живьем. Стало быть, либо – свои мазы, и это можно было хоть как-то увязать с закопанным сервизом, либо в дело вмешался кто-то вовсе непредвиденный.
Степан и Федька на зов явились не сразу – кого-то гоняли за бурьянами. Архаров, не имея ни малейшего желания таращиться на двух покойников, вышел из подвала и строго допросил их снаружи, во дворе.
– Ваша милость, сидели тихо, как мыши! – отвечал за двоих сильно возбужденный Федька. – А эти трое прямо так и полезли в подвал, даже не прятались, с фонарем, сразу как вы изволили уехать!
– Трое?
– Трое, ваша милость, – подтвердил Степан. – Но только они не знали, где сервиз прикопан, повсюду разбрелись, переговаривались. Ваша милость, они за нами не первый день следили. Потому и сюда попали – за нами шли и ждали, покуда мы уберемся.
– Да, а пришли они как раз за сервизом! – перебил Федька. – Стало быть, не они его закопали!
– Погоди, не трещи, – приказал Архаров. – Вошли, значит, трое, и один из них был этот грешник Скитайла?
– Именно так, ваша светлость, – отвечал Федька. – Его уж ни с кем не спутаешь. И они стали обходить подвал, и еще смеялись, что его какие-то малашельные загадили, в охно бы ногой не ступить.
– А фонарь поставили на бочонок, а сами шли вдоль стенок, – подхватил Степан. – И тут фонарь погас. Я думаю, в него куском кирпича запустили. Они заорали…
– А это вслед за ними кто-то спустился вниз и из-за угла глядел! – стал объяснять Федька. – И он на них кинулся…
– Один на троих?
– Ну так, выходит, не один, ваша милость! И мы вылезать сразу не стали, а только к пролому подкрались, и тут кто-то прямо мне в руки, я с ним схватился, упали оба, о порог запнувшись!..
– А я вижу – надо наших звать, я и заорал котом, – доложил более спокойный на вид, но внутренне взволнованный Степан. – Заорал и полез в большой подвал, они ведь вдвоем через порог перевалились…
– Все бока ободрал, ваша милость! – пожаловался Федька. – А он, скотина, все равно как-то вырвался, ловкий оказался, руку мне так завернул – из глаз искры полетели, я громче Канзафарова взвыл…
– То бишь, пришли трое, одного кто-то зарезал, двоих вы упустили, – перебил Архаров. – Хороши полицейские! Какого ж хрена я вас тут оставлял?
– Ваша милость, я за одним погнался и подстрелил его. В бурьянах, поди, валяется, – доложил Степан. – Я слышал, как он кричал, а кричал, уже лежа.
– Пошли, поглядим.
Федька сбегал за фонарем, все трое забрались в заросли бурьяна и там нашли обещанного Степаном покойника.
Тем временем прочие архаровцы, обшарив, насколько это было возможно в потемках, окрестности руины Гранатного двора, собрались у крыльца и спорили – кто полезет наверх.
– Вы полагаете, кто-то сидел наверху и оттуда за нами следил? – спросил сразу всех Архаров. – Да там все сгнило, разве что кот удержится. Чего тебе, Устин?
Хотя фонари не давали довольно света, он уловил на лице бывшего дьячка некое смятение. Словно бы и желал Устин доложить о своих подвигах, а словно бы что-то запрещало ему…
– Из подвала длинный такой выскочил, я за ним погнался, ваша милость, да он к Спиридоновке побежал. Он быстрее меня бегает… – сумбурно отвечал Устин, избегая обер-полицмейстерского взгляда. – Так, ваша милость, их двое было.
– Кого – двое?
– Тех, что возле подвала околачивались. Они на Спиридоновке сошлись.
– То бишь, внутри – трое, снаружи – двое, – задумчиво произнес Архаров. – Молчать всем. И без вас голова пухнет. Ну-ка, взять фонари, пройти вокруг – мало ли о какого еще покойника споткнетесь…
Он остался с Устином у крыльца – ждать, пока вернутся архаровцы.
– Длинный, говоришь?
– Бегать он горазд, ваша милость, мне не поспеть.
Это было правдой. Но не всей правдой.
– А что ж не стрелял?
– Так у меня и пистолета не было…
– А что было?.. Петров, еще раз пойдешь ночью на дело без оружия – выпороть велю.
Устин съежился и потупился. Числился за ним этот странный грех – он не любил ни пистолетов, ни клинков. Когда прочие архаровцы со знанием дела толковали о свойствах кавалерийских, охотничьих и целевых пистолетов, одноствольных и двуствольных, с с простыми гранеными и дорогими дамасковыми, что было еще в диковинку, стволами, даже такими короткими, что иной английский пистолет помещался в кармане, но служил главным образом для выстрела в упор, – так вот, во время этих бесед Устин, случившись рядом, смотрел в землю и беззвучно произносил какой-либо из ему известных псалмов.
Архаров, не имея времени и желания докапываться до причин Устиновой хандры, дал бывшему дьячку подзатыльник и закричал, созывая подчиненных. Но первым отозвался посланный за телегой Клашка. Он подскакал и доложил, что телеге никак к крыльцу не подобраться, так что придется выносить тело на руках и тащить его чуть ли не на угол Гранатного и Спиридоновки.
– Три тела, – поправил его Архаров. – Слезай с коня, поможешь.
Он остался возле руины один – архаровцы попарно унесли покойников. Ему было о чем поразмыслить.
Какого беса полез в подвал Скитайла? Коли он следил для чего-то за полицейскими – так ведь была причина?
Кому не угодил Скитайла, за что его по глотке полоснули? За то, что суется в полицейские дела?
Кто, в таком случае, защищает от Скитайлы московскую полицию?
Два коня топтались рядом – полицейский Сивка и мерин Волконских. Архаров машинально поймал поводья. Смутные дела творились вокруг – вот каким-то образом кавалер де Берни и сервиз меж собой увязались, да и не весь сервиз, а дай Бог, чтобы треть. Ну, что один французский мошенник, спрятавшись в благородном семействе, сотрудничает с другими французскими мошенниками, притащившими сервиз в Москву, неудивительно. Однако как-то все странно…
Архаровская подозрительность еще не взяла следа, однако уже проснулась и обрабатывала все скопившиеся сведения.
Он стоял неподвижно, заполняя собой едва ли не все пространство под крыльцом, заслоненный лошадьми, незримый для всех. Он сосредоточился на своих рассуждениях – и потому не сразу услышал, что над головой что-то происходит.
По наружной лестнице можно было взойти на крыльцо и попасть в покои второго жилья через давным-давно пропавшую дверь. Так раньше строились на Москве и деревянные, и каменные здания.
Дом, потерпевший от пожара, был опасен для чудака, решившего заглянуть в горницы. Каждый шаг мог стать смертельным. Архаров знал это и, ругая подчиненных за то, что не осмотрели все строение, сам не слишком верил, что наверху угнездился какой-то злодей. Но сейчас, стоя под крыльцом, он сообразил, что могло произойти. Некто подозрительный поднялся наверх по каменной лестнице и затаился в вершке от дверного проема. Снаружи его не видать – темно, а внутрь он не полез – остановился там, где ему еще не грозила опасность.
Архаров не видел этого человека, что почти беззвучно крался по лестнице, – но и человек не видел Архарова. В поле его зрения были разве что лошади – и он полагал, что они просто привязаны к какому-то случайному торчку в стене.
Этот незнакомец перекинул ногу через каменные перила, помедлил, перекинул другую с явным намерением перебраться в седло Сивки. Архаров подловил миг, когда сапог незнакомца уже навис над седлом, ухватился на него и с силой дернул в нужную сторону.
Его противник свалился с перил лицом в грязь.
Архаров тут же кинулся на него, впечатал в землю поосновательнее, прижал коленом и закричал, созывая полицейских.
Тут-то ему на спину и рухнул сверху еще один приятель…
Спина Архаров имел крепкую, широкую, основательную. С такой спиной впору на пристани по сходням мешки с пшеницей таскать. Плохо было лишь, что злодей пытался придушить обер-полицмейстера.
Архаров отцепил руки от своего горла, но вывернуться из-под врага не сумел и повалился набок, увлекая его за собой. Таким образом он выпустил на свободу свою жертву – и, что хуже всего, он, затевая эту драку, отпустил конские поводья.
Но на его крик уже бежали архаровцы.
Тот, кого обер-полицмейстер не допустил сесть в седло, поднялся на четвереньки, вскочил и, выхватив нож, устремился к Архарову, едва успевшему стать на одно колено. Причем на архаровских плечах еще повис незримый злодей. К счастью, он оказался полегче мешка с пшеницей.
Ноги у обер-полицмейстера были хоть и короткие, но сильные, он знал это о себе, втайне гордился стальными икрами и бедрами, однако не ожидал, что способен на такие прыжки. Умные кулаки, как всегда, обрели свой разум. Архаров одновременно стукнулся обеими подошвами рядом о землю и нанес удар. Удар был со свилью – с резким разворотом всего туловища, и обратным движением Архаров достал локтем незримого противника за своей спиной.
– Имай его! – заорал, подбегая, Федька.
Вооруженный ножом противник, видя, что дело плохо, кинулся наутек.
Дальше началось сущее безобразие. Мерзавца понесло бурьянами, вдоль забора, и вынесло прямиком на воронцовский двор. Архаровцы бежали следом.
Тайный советник Воронцов держал голосистых кобелей. Мало того – беглец переполошил кур, и на всю Спиридоновку заорали петухи. Сторожа выскочили из привратной будки и дважды выпалили из ружья наугад. Раздался дикий вопль. Из усадьбы выскочили какие-то неодетые люди с фонарями и факелом.
– Кого тут черти несут?! – закричал мужчина в шлафроке, вооруженный саблей.
– Это мы, архаровцы! – заглушая лай и топотню, зычным голосом отозвался Тимофей.
– Чтоб вы сдохли! Ни днем, ни ночью покоя от вас нет!
Меж тем Архаров помогал вязать второго злодея, так нерасчетливо покусившегося на его жизнь.
Все вышло не так, все пошло прахом, и все же обер-полицмейстер был в этот миг счастлив: хоть какая – а добыча.
– Тащите его к телеге, и поехали, – распорядился он.
– Ваша милость, ваша милость! – к нему, размахивая фонарем, бежал Федька. – Погодите, ваша милость! Надо телегу поближе к дому подогнать!
– Что там еще?
– Злодея нашего чуть кобели не загрызли! Его сторож ранил, он упал, два кобеля к глотке полезли. Чуть жив…
– Мать честная, Богородица лесная, – пробормотал Архаров. Ночка выдалась совершенно безумная.
Наконец на телегу нагрузили всю добычу – трех покойников, одного связанного пленника и окровавленного беглеца.
– Ваша милость, чего прикажете? – спросил Тимофей.
– Едем все в контору. Садись сбоку, как на чумной фуре сиживал… Канзафаров! Побудь тут до рассвета. Вряд ли, что после всего шума сюда кто-то сунется, но ты погуляй вокруг, авось чего приметишь…
– Учителишка, поди, уже у нас в подвале, – заметил Тимофей, взбираясь на телегу. – Вот бы сразу и допросить…
Но Архаров мог держать пари, что кавалера де Берни изловить не удалось!
И точно – оказалось, что зловредный француз, ранее повредивший ногу, угодил в какую-то колдобину, не отойдя и полусотни сажен от дома вдовы Огарковой. Постоял, потосковал – и заковылял обратно, да так шустро! Архаровцы, следившие с немалого расстояния, не успели добежать – а он уже колотился в дверь и вопил по-французски весьма пронзительно.
– Клаварош, чего он вопил? – спросил Архаров.
– Требовал впустить. Кричал, как будто за ним разбойники гонятся.
– Ничего больше?
– Именно это, ваша милость.
– Черти б его драли… Кой час?
– Третьи петухи уж прокричали, ваша милость, – вместо Клавароша ответил Тимофей.
До восхода оставалось часа два, не более. Архаров подумал – и велел ехать за Матвеем, может, еще удастся спасти раненого. Сам же потребовал к себе в кабинет пленника.
Пленник, как он и думал, оказался из мазов, из тех, что промышляют не в самой Москве, а окрест нее. До сих пор этот детина с московским обер-полицмейстером не встречался и понятия не имел, что столь значительная персона умеет орать на байковском наречии, применяя все его заковыристые словечки весьма точно.
Архаров велел позвать Сергея Ушакова и оставил его в кабинете с пленником, чтобы тот растолковал пользу немедленного и чистосердечного признания. Сам же отправился в мертвецкую, откуда за ним прислали.
– Ваша милость, не думали, не чаяли… – так встретил его смотритель мертвецкой Агафон. Этот крепкий старик жил тут же, при Рязанском подворье, выполняя еще и обязанности сторожа, и его сразу призвали для приемки троих свежих покойников.
– Что там у тебя?
– Ваша милость, я-то знаю – одежду повреждать не велено… я тряпицей лишь…
Старик был взволнован.
– И что ты сделал тряпицей?
– Харю ему протер, гляжу – а он баба…
– Кто – баба?
Агафон подвел обер-полицмейстера к лавке, где лежало тело в распахнутом армяке. Сажа с лица была кое-как стерта.
– Баба, и все при ней, я пощупал, ваша милость… И стриженая, без кос…
– Дожил ты, дед Агафон, покойниц щупать, – пошутил Архаров. На самом деле он был сильно озадачен – мало ему было недоразумений вокруг подвала, так еще и переодетая мужиком баба.
– Так одежду повреждать не велено…
– Посвети-ка.
Баба оказалась немолодая. То есть, в ее годы придворная особа была еще девицей на выданье, но крестьянка уже приближалась к роковому порогу, за которым получала звание старухи. Изношенное тело и худое жалкое лицо не вызывали более у мужчин приятного волнения, а когда этого у бабы нет – тогда уж точно старость.
Архаров проявлял к женщинам довольно необычное любопытство. Ему нравилось исподтишка на них поглядывать, отмечая уловки кокетства – смех, ужимки, игру веером. Как всякий здоровый мужчина, он был рад случаю заглянуть в декольте, рад увидеть ножку выше колена. В гостях у отставного сенатора Захарова он от души порадовался французским картинам: пейзаж красивого парка в модном аглицком стиле, к толстой ветке привязаны качели, на качелях девица раскачивается, высоко задирая ноги, так что видны подвязки. Но все женщины и девицы были для него, в сущности, на одно лицо. В свое время он не признал на улице Дуньку, выскочившую к нему из кареты. Теперь – наверняка не признал бы тех девиц, с которыми бывал близок в Санкт-Петербурге. Вот разве что запомнилось одно необычное личико, тоже, кстати, суховатой лепки, с выдвинутым вперед острым подбородком… Так, может, потому и запомнилось, что среди бело-розовых и кругленьких – диковинка?..
Однако эта покойница в армяке чем-то была знакома…
Архаров некоторое время вглядывался в ее лицо, чтобы убедиться – она именно та, кого он уже не первый день числит в покойницах, да только все руки не доходят разобраться с Демкой и Тимофеем.
Память ничего внятного не подсказывала, но похоже, что перед ним лежала Тимофеева жена. Не по приметам, а по чутью…
Он особо не всматривался в нее, когда гнал прочь от крыльца полицейской конторы, он просто полагал, что именно так она должна была объявиться – в заброшенном подвале, задушенная.
Ничего не сказав Агафону, он пошел прочь из мертвецкой.
– Клашку ко мне Иванова, живо!
Прибежал Клашка.
– Скачи ко мне на Пречистенку, разбуди и доставь сюда моего Ивана… стой! Пусть Сенька закладывает экипаж… Сенька, Иван, Сашка… – Архаров задумался, припоминая, кто еще из его дворни был с ним в тот вечер, получилось, что лишь эти трое. Опять же, домой после ночных проделок лучше возвращаться в карете, а не в седле.
Клашка убежал, а Архаров пошел обратно в кабинет.
Там Ушаков уже успел потолковать с пленником и внушить ему, в чем его выгода.
– Ваша милость, прикажите позвать писаря, он все доложит, как было, – сказал Ушаков. – Звать его Данилой Журавлевым, по прозванию Циглай, из коломенских мещан. Он, понятно, все без разбору валит на покойного Скитайлу, да только, ваша милость… он такое городит, что проверять придется…
– Ну и что он городит? – спросил Архаров, садясь за стол. – Станови его предо мной, Ушаков, да все свечи зажги.
– Божится, будто Скитайла прознал про клад с золотой посудой от кого-то из наших.
– Прелестно, – сказал, помолчав, Архаров. – Теперь ты сам говори, Циглай.
– Я, барин милостивый, от Скитайлы слыхал! У него дружок какой-то у вас тут, и он Скитайле наговорил, будто полицейские клад ищут, и чтобы Скитайла поглядывал, его на место наведут, а слам – пополам…
– Выходит, кто-то нас выслеживал для Скитайлы, чтобы знать, где мы розыски ведем? – спросил Архаров. – Ну, ловко… додумались, сукины дети… Что скажешь, Ушаков?
– Мудрено уж больно, ваша милость. Ведь что вышло? Мы из подвала, и ваша милость изволила говорить, что понапрасну туда лазили, а они – шасть в подвал, где заведомо ни хрена нет?
– Так кто искал-то? – перебил его Циглай. – Одно дело вы, поглядели да и бросили, а иное дело Скитайла, он умеет клады отыскивать, у него и ладанка на кресте висит заговоренная на клады.
– Вот что, Циглай. Сейчас тебя отведут вниз, сиди, вспоминай, что ты про Скитайлина дружка помнишь, – велел Архаров. – Будешь умен – легко отделаешься. Начнешь запираться – для таких случаев у нас господин Шварц имеется, слыхал?
– Слыхал… – прошептал Скитайлин подручный. И по роже было понятно – что именно слыхал.
Циглая увели.
– Ваша милость, позвольте внизу до утра пересидеть, – сказал Ушаков. – Скоро Чкарь придет, будет кашу варить, самовар вздует, хлеба даст.
– Ступайте…
Проводив взглядом Ушакова, Архаров вздохнул – ему вдруг захотелось есть, и в ожидании экипажа стоило, пожалуй, присоединиться к полицейским. Непременно они знают, где Чкарь прячет свои припасы.
Он вышел из кабинета, больше всего на свете желая съесть ломоть ржаного хлеба, присыпанный солью, – давнее полузабытое удовольствие. Но в коридоре ему попался Устин Петров, и Архаров тут же вспомнил – с Устином связано некое недоразумение… он не догнал длинноногого мошенника, но к досаде примешалось еще что-то…
– Поди-ка сюда, Петров. Доложи внятно, как ты мошенника упустил.
Устин, повесив голову, встал перед начальством.
– Упустил по своей дурости… и бегаю плохо, ваша милость, виноват…
– А вот взял бы пистолет – и не упустил бы.
– Да, ваша милость.
– Вперед без оружия на дело не выходи. Не то с Вакулой спознаешься.
– Да, ваша милость.
– Ну так как же ты за ним гнался?
Архаров ощущал состояние Устина точно так же, как если бы Устин ему громко докладывал: при первых вашей милости словах я перепугался безмерно, а когда понял, что более вопросов о моем промахе не будет, расслабился; однако вопрос прозвучал, и мне вновь стало жутко при мысли, что придется сказать правду.
Устин не врал, признаваясь в своем неумении резво бегать. Однако тут была еще какая-то правда, которую он безнадежно пытался скрыть. Архаров вспомнил, как Устин чумной осенью пытался пострадать за убийство митрополита Амвросия, выгораживая тем самым истинного убийцу. Сейчас творилось нечто весьма похожее.