Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая
Поездка в Италию была для меня очень важна. Не только потому, что я увидела страну, как ее не мог увидеть ни один турист, а потому, что я вернулась к себе во многих смыслах, к пониманию вещей, от которого хотела отказаться. Необходимо было вернуться в прошлое.
Из Милана я летела в Цюрих. Здесь, в нашем консульстве, по напутствию ребят из итальянского посольства, встретили меня с большим уважением. В Цюрихе я была полтора дня. Город мне очень понравился. Везде ощущается безмятежный покой, дома с красными крышами тянутся вверх, как маленькие готические соборы. Люди на улицах никуда не торопятся, не бегут с озабоченными лицами.
Проблемы начались в Мюнхене. Полет был ужасным. Буря с дождем сотрясала самолет, подобно судну в бушующем море. Пассажиры были зелеными и белыми, как мел. Я же держалась, как настоящая израильтянка, затянула ремень кресла, напевала про себя, и удостоилась поощрительных улыбок летного персонала.
Но это еще не все. В Мюнхене длились октябрьские празднества, и невозможно было найти гостиницу. Наконец, удалось найти что-то жалкое, и я, падала от усталости в чужом городе, в абсолютной темноте ночи.
На следующий день я пошла искать Бумбу. Не было у меня никакого адреса и, вообще, понятия, где его искать.
Утром зашла в какую-то харчевню. Неожиданно оказалась перед Германией и немцами.
Запах тесноты и дыма. Люди сидят за столами ранним утром, пьют пиво и едят жирные огромные сосиски, и запах освежеванной свинины пробудил во мне уже, казалось бы, позабытое чувство подстерегающей со всех сторон и носящейся в атмосфере гибели. Итальянцы даже выпившие или совсем пьяные, поют и, вообще, остаются людьми, дружественно настроенными к окружающим. Здесь же тебя окружают отупевшие от алкоголя физиономии, упирающиеся остекленевшим взглядом в пивные бокалы, и ты внезапно понимаешь, что здесь ничего не изменилось.
Я была в отчаянии. Где искать Бумбу в миллионном городе. Дождь льет и льет, и заливает улицы. Зашла на почту. Оставила ему письмо. Побежала в офис авиакомпании «Эль Аль». Он оказался закрытым. Совсем забыла, что это Судный день. Проехала через весь Мюнхен до места, где когда-то жил Бумба. Никто о нем не слышал и не знает. Дали мне адрес еврейской семьи, живущей в том же доме. Поднялась на лифте. Никого нет в доме. Спросила немцев, где здесь поблизости синагога. Мы не знаем, ответили весьма невежливо. В телефонной книге нет адреса синагоги. Решила дожидаться кого-либо из еврейской семьи. Прождала три часа. Явившийся хозяин знал Бумбу, но где он, ему неизвестно. Дал мне адрес синагоги. Там должны быть израильтяне. Пересекла город в обратном направление, нашла синагогу. Есть ли тут израильтяне, спросила я служку. Он позвал израильтянина, уехавшего в Германию. Говорит на иврите, но ужасно стесняется своего положения. Тоже знаком с Бумбой, но не знает, где он. Тут есть студенты из Израиля, может, они знают. Опять поехала на другой край города. Нашла этих ребят израильтян, которые учатся в Мюнхене. Уроженцы Израиля, «сабры», он тоскуют по стране и считают дни, когда смогут вернуться. Среди них есть и такие, которые были посланы официально на учебу, Радость нашей встречи и знакомства была искренней. Многие из них читали мой роман «Саул и Иоанна». Они знали, где Бумба работает. В эти дни здесь открыта международная выставка пищевых продуктов. И Бумба работает в павильоне Израиля. Они тут же побежали на поиски его, но не нашли. Они пригласили меня устроиться на ночь у них, и мы провели приятный вечер.
Бумбу я нашла на следующий день. Поехала на выставку. Что тебе сказать? Пишу тебе спустя два часа после встречи с братом. Я – в шоке. Израильтяне, которые встречаются с ним, рассказали мне о нем, расхваливая его человеческие качества, но по своей наивности он попал в ловушку. Побудешь немного в Германии, поймешь, как это случается. Он чудесный парень и ты должна его немедленно спасти, сказали они мне. Я нашла его ужасно состарившимся. Видно было, что он здесь много пострадал. Когда я только увидел его, вся неприязнь во мне к нему улетучилась тут же. Сделал он то, что сделал, и дорого за это заплатил, и сделаю все, зависящее от меня, чтобы ему помочь и поддержать. Завтра выставка закрывается, и я хочу уехать отсюда. Сначала – в Дахау, затем в Нюрнберг, и оттуда – во Франкфурт и Кёльн. Возьму Бумбу с собой и отошлю его в Израиль. Не успела еще поговорить с ним, как следует. Честно говоря, я тороплюсь отсюда убраться.
Итак, итог моих странствий до этого момента таков: я превратилась в настоящую бродяжку, странницу по дорогам. Научилась отлично устраиваться. Надо отметить, что относятся ко мне приветливо во всех местах и по-настоящему помогают. Но тоска по тебе и детям лежит тяжким камнем на душе и не спадает. Долго еще не выдержу без вас. Пиши мне, как можно больше о себе и наших детях. Я писала вам часто. Получили ли вы все мои письма и открытки? Кстати, в Цюрихе я купила тебе чудесные часы марки «Омега». Уверена, что ты будешь ими доволен.
Дорогой мой, шлю тебе всю мою любовь. Вижу тебя перед собой, идущего за ребенком, и вы возвращаетесь через поля, а я далеко от вас.
Ваша Наоми
Дорогая Наоми
Ты уже в Германии? Странной должна быть первая встреча со страной, в которой ты родилась. Язык детства окружает тебя, словно бы ты никогда не прекращала на нем говорить. И все же эта встреча каждый раз ставит в ступор. Германия, Германия. Никак я не могу освободиться от кошмара: уничтожения шести миллионов евреев. Вчера наткнулся на домашние туфли наших девочек, перед моими глазами возникли шеренги детской обуви погибших детей в лагерях смерти.
Это был спонтанная ассоциация, вроде не связанная ни с чем, некая искра из картины, которую никогда не видел, и все же глубоко врезавшейся в мою память. И это не единственная картина и не единственное чувство, порожденное страшной реальностью Катастрофы.
Убийство евреев, убийство родных и близких мне людей, уничтожение мира моего детства и моей юности будет сопровождать меня всю мою жизнь. И, все же, я не могу ненавидеть Германию, хотя знаю, что должен ее ненавидеть. Но не могу, – ни язык, ни культуру, ни страну, ни людей.
Я могу ненавидеть нацистов, но не просто немцев. С нетерпением жду твоих писем оттуда.
Что сказать, настроение мое весьма изменчиво. Никак не могу взяться серьезно за работу. Мешает мне какая-то статья, которую должен написать, и нет у меня времени, ибо должен готовиться к лекциям. Но и к ним я не готовлюсь. К началу праздника Суккот я уеду с ребенком в Бейт Альфа. Здесь, на семинаре, никто не останется. Только в пятницу все начнут возвращаться. Кстати, в тот день состоится заседание совета кибуцев. Обещает быть жарким, вдобавок к общей жаре. Ты, наверно, слышала о деле Лавона. Вчера Бен Гурион опубликовал длинное заявление, из которого, весьма запутанного, проистекает, что он вовсе не нейтрален в этом скандале. Как говорится, замешан, и не совсем чист. Что-то происходит в израильском обществе, и вообще на Ближнем Востоке, что-то пробуждается и пытается прорваться наружу. И, кажется мне, эти изменения – к лучшему. Хотя и не уверен.
Весь кибуц Гиват Хавива шлет тебе привет. И я – также. Всегда твой,
Израиль
Ночь. Видения концлагеря Дахау не дают ей уснуть. Нацисты все на одно лицо, и лицо это представляло Германию. Глаза их, как рванные черные дыры, лишенные выражения, во тьме смотрят на нее. Напряжение не отпускает ее. По концлагерю она шла за группой девушек пятнадцати – шестнадцати лет, прислушиваясь к объяснениям, которые давали им учителя.
«Политика была в центре повседневной жизни. Тех, чье политическое мировоззрение не было удобно власти, арестовывали».
Наоми прислушивалась к разговору двух учениц.
«Если бы я жила в то время, то должна была бы перекраситься в блондинку. Мама сказала мне, что опасно было быть брюнеткой». «Так что, меня бы убили, если я шатенка. Жаль, что я тогда не жила. Мне очень нравится быть блондинкой».
Кровь бросилась в голову Наоми. Значит, есть немцы, которые воспринимают Катастрофу через цвет волос! И ни одно слово не было сказано учителями о евреях. А она видит матерей с детьми, газовые камеры и крематории. Нет Израиля рядом, чтобы он обхватил ее голову и унял дрожь. Она несчастна.
3.10.60
Дорогой мой.
Посетила Дахау. Все там, как было. Только насадили деревья и дорожки посыпали мелким углем, идешь по ним, кажется, ступаешь по праху мертвецов. Я плакала как ребенок. Два американских священника пытались меня успокоить. Думали, что вся моя семья здесь была уничтожена. А разве это не так? Только побывав здесь, можно понять весь ужас Катастрофы. Кажется мне, что из моей души никогда не выветрится печаль этого места. Облака, как пепел, кажется, навечно повисли над этим местом. Я не хожу есть в столовую, не могу сидеть рядом с немцами. Покупаю продукты на улице и ем в номере гостиницы. Здесь воздух пропитан убийством.
Доброй ночи,
Твоя Наоми
Нюрнберг. После ночи, проведенной в роскошной гостинице, Наоми переехала в дешевый пансион, дабы поближе познакомиться с немцами. Хозяйка пансиона, очень полная женщина, провела ее в узкую захламленную комнату. Все ночи Наоми кусали клопы, и она, молча, это переносила. У хозяйки восемь детей, у девочек косички аккуратно заплетены, поверх платьиц – фартуки, мальчики бриты наголо, в широких черных штанах до колен. Хозяйка прижимает к широкой груди буханку хлеба, нарезая его ломтями. Каждый ребенок получает ломоть, ничем не намазанный, на завтрак в школе. Шум и суета замолкают с уходом детей.
«Вы помните шествия с факелами нацистов к замку Барбароссы?» – спрашивает Наоми хозяйку.
«О, это было великое время, великая эпоха», – восторгается хозяйка теми чудесными днями.
Наоми гуляет по улицам города и думает о том, что нацизм вовсе не был политикой. Еврей не мог этого понять, только немец. В центре города, самом позорном месте истории Германии, торчит высокое деревянное сооружение, специально возведенное к факельному шествию нацистов. Наоми поднимается по деревянным светло-коричневым ступеням. Отсюда вещал вождь Третьего Рейха, и до сих это вспоминают, как апофеоз национальной гордости. На этой сцене посетители с благоговением шевелят губами: «Здесь стоял Гитлер. Отсюда он воспламенял сердца масс».
Она видит, как маршируют шеренги людей, перепоясанных вдоль и поперек ремнями. Стучат сапоги. Хитро прищуренные щели глаз.
«Почему вы не уничтожаете эту трибуну?» – пытается она разговорить прохожих. Те бросают мимолетный взгляд на странную женщину, и ускоряют шаг.
«Это обойдется очень дорого». Один из прохожих откликается. Холодное отчуждение проходящих немцев не останавливает ее. Она найдет кого-то, кто согласится ответить ей на вопросы, касающиеся нацистского факельного шествия и речи Гитлера.
«Ты еврейка? – останавливается перед ней пожилой худой человек. – Ты хочешь очернить Гитлера. Он был великим вождем!»
«Так оно и есть, – подлаживается к нему Наоми, – Я не собираюсь его очернить».
Он соглашается зайти с ней в столовую. Она заказывает две порции свинины, стараясь убедить нациста, что она не еврейка. Она откусывает кусочек мяса и говорит, что у нее нет аппетита.
«Значит, ты знаешь, что Гитлер был хорошим человеком, и это вранье, что он убивал евреев. Американцы это придумали, чтобы овладеть Германией». Незнакомец ест и пьет, и вспоминает о великих днях. А незажившие раны не дают ей дышать. В гостинице она записывает всё, что ей наговорили жители Нюрнберга, и печаль не отступает от ее души.
Она посещает один магазин за другим и спрашивает продавцов, видели ли они факельное шествие. «Конечно, еще бы», – отвечают они, глаза их горят. Продавцы рассказывает об эйфории, охватившей их при виде незабываемого зрелища. Свет не горел ни в одном окне. Все жители вышли лицезреть это великое событие.
Был хотя бы один противник этого шествия? Она вспоминает Шпаца, художника из Нюрнберга, товарища ее сестер. Где были его родители? Скорее всего, среди зрителей факельного шествия.
Не поддавайся иллюзии, что Германия изменилась, думает она про себя. Жители Нюрнберга смотрели на шествие, как на Евангелие от Гитлера. Они вышли на улицы увидеть Гитлера, возвышающегося на древних стенах живой легендой о короле Барбароссе. Согласно народной легенде, Барбаросса вообще не умирал. В замке он спит тысячу лет. Только с возрождением Германии, он проснется к новой жизни. И она опять видит Гитлера на стенах города Нюрнберга Гордо, без всякого зазрения совести рассказывают очевидцы. Даже нищие не скрывают тоску по тогдашнему расцвету Германии. Жители Нюрнберга проклинают англичан, последними словами ругают французов. Глаза жителей Нюрнберга наполняются ненавистью при упоминании русских.
«Я прятала мою шестнадцатилетнюю дочь от русских насильников», – говорит одна женщина о катастрофе, которая охватила город с приходом русской армии. И ни полслова об изнасиловании русских женщин немецкими солдатами в их победном марше по России.
«Но мы заплатили за это. Бомбили нас. Так хватит, хватит!» – впадает в истерику одна из женщин.
Наоми наступает на больную мозоль – на исторические события, на ненавистный ей, но живучий дух нацизма к Она покупает дочке куклу и пластилин. Купила красивое пальто, но его украли из ее номера в пансионе. Покупки успокаивают ее нервы.
Она ходит из церкви в церковь, подолгу рассматривает святых, выступающих барельефами из камня, выписанных красками на картинах, отчеканенных в бронзе, высеченных в дереве. Но ни в одной из церквей Нюрнберга она не находя святости. Лики святых уродливы и грубы.
Люди замечают невысокую молодую женщину, проходящую улицу за улицей. Она ощущает опасность, но погружение в историю города и его жителей преодолевает страх. Ее преследует ощущение, что она что-то пропустила, чего-то недоглядела, так и не поняв, как вольный город Нюрнберг пошел в рабство к диктатору. Он все более убеждается в том, что Германия потеряна. За свои преступления она будет преследоваться вечно. Скверна ее будет возникать каждый раз в другой форме, в новых одеждах. Продавший хотя один раз душу свою дьяволу, навек не отмоется.
Она переезжает во Франкфурт.
Здесь ее ждет сердечная встреча. Доктор Готфрид Бергман-Фишер, хозяин известного издательства «Фишер», предлагает ей задержаться во Франкфурте. Он готов выделить лучшего редактора. Но личные ее дела не дают ей возможности воспользоваться столь щедрым предложением. Она не может заняться переводом романа «Саул и Иоанна» на немецкий язык.
Один из компаньонов Бумбы угрожает ему и ей, если они не рассчитаются с долгом. С помощью Шимона Адана она спрятала брата в Берлине до его отлета в Израиль. Она занята спасением брата и не может выполнить договор об издании романа в Германии.
Следующее место ее странствия – город Кёльн на северо-западе Германии.
Ее встречает доктор социологии Синаар, исследующая факторы, благодаря которым Гитлер пришел к власти. Она родилась в Германии, но живет в США.
Из Кёльна она едет в Оффенбах, родной город, дочери основателя секты франкистов Хавы Франк. Дом ее превращен в музей. С трудом Наоми отводит взгляд от лица Хавы Франк на медальоне из слоновой кости, осматривает мебель это неуемной женщины, рассматривает ее счета. И слышится ей голос Залмана Шазара:
«Иудейство прошло через многие потрясения и победило. Иудаизм вечен».
Залман Шазар продолжает изучать историю Якова Франка и франкистов.
«Их идеи были позитивны и реальны. Их идеал родился из тоски по Израилю. Но идеал этот переродился и обрел уродливую форму. Они, как бы, сбились с дороги, и пришли туда, куда пришли».
10.10.60
Дорогой мой.
В Кёльне ожидала меня неприятная неожиданность. Многие письма, которые прибыли для меня сюда из Рима, были отосланы обратно, и судьба их неизвестна. Доктора Синаар не было в Кёльне, и секретарша ее не знала, что делать с этими письмами.
Теперь шли мне письма в Берлин. Послезавтра я уезжаю туда.
В Мюнхене мне было нелегко. Никак не могла прийти в себя после травмы от посещения Дахау. Хотя немцы насадили в этом аду много деревьев, но они только усилили ужас этого места. У входа в лагерь высится бронзовая статуя заключенного на мраморном пьедестале. На нем высечена надпись: «Честь мертвым и предупреждение живым». При входе в музей опять надпись огромными буквами: «Никогда такое не повторится!» В музее много документов, писем, фотографий, подпольных газет, которые выпускали заключенные, их рваная и покрытая пятами крови одежда, кнуты, которыми их избивали, и орудия пыток. Закрываешь глаза, и все кажется страшным сном. Не верится, что это было в действительности. Отсюда дорога ведет прямо в газовые камеры и крематории. Человеческое воображение не в силах себе это представить. Кто это увидел, не забудет этого никогда. В парке большие братские могилы, на одних – маген Давид, на других – крест. Под высокими старыми деревьями – глубокие траншеи, и весьма простое объяснение их предназначения. Здесь нацисты убивали евреев выстрелом в затылок, и кровь скапливалась в этих траншеях. За все это время траншеи заросли травой, и осенний ветер шуршит в облетевших и пожелтевших листьях. Я же слышала там плач и вопли сотен тысяч, и шорох листьев, как шепот мертвых, и стояла там, онемев, близкая к обмороку. Это посещение ввело меня в очень сложное душевное состояние, и есть насущная необходимость вернуться в нормальное состояние, и взвесить более объективно все, что я видела и слышала там. Мюнхен, первый город, в который я приехала, весьма несимпатичный. Повезло мне: приехала туда во время осенних праздников, называемых «октобер-фест». Массы людей забили улицы, множество буйных пьяных мужиков. Запах пива и сосисок заполнял всю атмосферу. Ощущение было, что я попала в нескончаемое стадо варваров. Гитлер отлично знал, почему выбрал именно Баварию и Мюнхен первичным полем своей деятельности. Это самая худшая и дикая часть Германии.
Из Мюнхена я поехала в Нюрнберг. Здесь находилась полтора дня, посещая почти бегом церкви, дома, замки, а, завершив этот бег, начала его сначала, и весьма этим насладилась. Ведь религия была тоже мировоззрением, как любое другое. Как она сумела вдохновить человека на такие великие произведения искусства. Художники Адам Крафт, Вейт Штос, Альбрехт Дюрер спустили Бога на землю. Они дали ему образ страдающего человека, с редкими минутами радости, наслаждения, зависти, не пропустив ни одного чувства, присущего человеку, и все это – в обликах Бога, святых, ангелов и мадонн. Они сделали невозможное, дав им вечность, мгновения религиозного экстаза, но, при этом, изобразив их земными существами со всеми их чувствами добра и зла. Помнишь, однажды мы сидели в нашей комнате, в Бейт Альфа, я, ты и Натан Шахам. И ты задал этот вопрос. Как произведение искусства покупает вечность. Вот, я и нашла ответ в произведениях великих художников Нюрнберга. И рядом с этим видела дом Гитлера и народ, который, живя в тени этих прекрасных сокровищниц искусства в церквах, этих гуманных произведений живописи, пошел за преступниками, и даже искусство не сохранило и не спасло человека от страшного унижения. Видишь, я не могу побывать в любом месте без того, чтобы не свести со всеми один и единственный счет.
Из Нюрнберга я улетела во Франкфурт. Пошла в издательство «Фишер» и была там принята с большой сердечностью. Мы говорили о «Сауле и Иоанне». Если я обещаю ему, сказал он, что книга на немецком языке будет распространена в Израиле, он тут же подписывает со мной договор. Он хочет издать книгу об Израиле. Договорились, что я вышлю ему главы, написанные мной по-немецки из второго тома, а также об еще одной встрече. Он уезжал в Италию и должен был вернуться во Франкфурт в октябре. Кажется мне, что мы расстались дружески. Он дал мне в сопровождение одного их своих ответственных редакторов, чтобы тот исполнял все мои просьбы, и дал мне из библиотеки издательства все книги с документами о нацистском режиме, интересную книгу сына Томаса Манна – Голо Манна, книгу об истории Германии с 1918 по 1945 годы. Редактор уделил мне целый день, гуляя по Франкфурту, показывая мне город. Большую радость принесло мне посещение дома Гёте. Но, главное, я встречалась с молодыми немцами, – писателями и интеллектуалами. Они меня чудесно приняли, и между нами состоялась интересная беседа. Это молодое поколение совсем иной закваски, весьма серьезное. Несет на себя весь тяжкий груз прошлого, и не пытается от него откреститься, несмотря на то, что они, несомненно, не были ответственны за все, что происходило в сороковые годы. Они ищут пути в будущее, но резко отвергают диктаторский режим, каким бы он ни был. Меня заинтересовало их мнение о Бен Гурионе. Все они настроены в пользу Израиля, высоко оценивают наше государство, но отвергают власть Бен Гуриона, ибо, по их мнению, в ней явно проглядывают диктаторские нотки, резко выступают против выборов по округам и военного режима. Ты и представить себе не можешь, с каким напряжением следят эти немцы за тем, что происходит в Израиле. Но еще более интересной была встреча с молодой еврейкой, доктором социологии, написавшей книгу о факторах, приведших к власти Гитлера. Она родилась в Германии, но росла в США. Вернулась сюда, чтобы изучить общественные явления, из которых вырос фашизм. Женщина в высшей степени интеллигентная, нестандартно мыслящая, осторожная в оценках. Мы проговорили много часов. Я услышала от нее весьма важные и интересные вещи. Также и о роли церкви в те годы. Я не сказала ей откровенно о шоке, который испытала здесь, в Германии. Она помогла мне немного освободиться от напряжения, так, что в Кёльн я приехала в лучшем настроении. Здесь жители более симпатичные, весьма похожи на французов, с их веселым характером и чувством юмора. Здесь, в Кёльне, было самое сильное движение сопротивления нацистам. И, действительно, только здесь я, наконец, освободилась от атмосферы, пропитанной запахом пива и сосисок.
Забыла тебе написать. Я стала здесь вегетарианкой в знак протеста всему этому обжорству. Также забыла тебе сказать, что во Франкфурте встретила Ури Таля из Иерусалима. Помнишь его? Вообще, встреча двух израильтян здесь всегда радостна. Ури получил финансовую поддержку для учебы от фонда Анны Франк.
Встретили меня в Кёльне сердечно. Но, главное, это твое письмо. Я очень истосковалась по тебе и детям, и вообще слишком надолго затянулось мое странствие на чужбине. В Берлине я, наконец, начну свою работу. Собрала много материала, и для моего творчества очень важно это мое странствие, и все наши с тобой страдания были не зря. Получили ли вы то, что я послала? Как была принята кукла? Дити я купила чудесные игры. Пошлю их с Бумбой.
Дорогой мой, тоска по тебе сводит меня с ума. Всё, о чем мы переговорили, сопровождает меня все время. Здесь я возвращаюсь к пониманию твоей борьбы за истинный облик человека, и к давнему моему замыслу – написать книгу о мире, чья физиономия такова, какая есть, и в этом мире тысячи тысяч живут по-другому, с иным мировоззрением, иным уровнем человечности. И ведет меня твоя мудрость, деликатность, логичность, Это моя охранная грамота.
Обнимаю тебя с любовью,
Твоя Наоми
10.10.60
Гиват Хавива
Дорогая моя Наоми
Сегодня пришло твое письмо с описанием Дахау, и открытка из Нюрнберга.
Естественно, ты устала после всех впечатлений и переживаний. Твое путешествие в течение трех первых недель действительно впечатляет. Как ты успеваешь все это охватить? Я все еще не знаю, как ты живешь, достаточно ли у тебя денег, достаточно ли ты отдыхаешь. Ты написала о подарках, о часах, которые купила мне в Швейцарии. Не транжиришь ли ты много денег, которые будут необходимы тебе позже. Конечно же, я беспокоюсь, но пока вижу, что ты отлично устраиваешься.
История с Бумбой. Если она закончится, как ты об этом пишешь, возвращением его в Израиль – это будет одна из самых важных твоих операций.
Кончились праздники, и я надеюсь, что теперь смогу упорядочить все мои работы. Девочки возились с малышкой, помогали мне, но и мешали. Ты же знаешь, возня с ними берет больше времени, чем их помощь.
Сегодня мы снова скакали на деревянном коньке к маме в Германию. Но вернемся к злобе дня. Дело Лавона продолжает будоражить всю страну. Просто трудно поверить, что такое творится у нас. В этой еще такой молодой стране. Главный обвиняемый – Шимон Перес. Обвиняют его в подделке документов с целью подставить министра обороны Лавона, который занимал этот пост пять лет назад. Неизвестно, в какой степени Перес замешан в этом деле. Ясно одно, что действовал он подпольно с целью убрать с поста Лавона. Такова ситуация, в которой трудно отделить правду ото лжи. Ясно лишь одно: дело серьезное. И оно очерняет верхушку рабочей партии МАПАЙ и, главным образом, молодежь, приближенную Бен Гурионом и обслуживающую его. Бен Гурион открыто встал на защиту Шимона Переса, и это понятно: обвиняя служку, косвенно обвиняют хозяина. Создана комиссия по проверке, которую возглавляет Хаим Коэн. Какие бы ни были результаты проверки, компания «молодой поросли Бен Гуриона» не выйдет сухой из воды, как и сам он. Конечно же, он сильнее своих противников, но победа его будет аморальной. Так или иначе, дело это подорвет авторитет и моральный престиж правящей партии.