Она и Аллан (сборник)

Глава 9. Гибель Умслопогааса

После великого ингомбоко Чака приказал учредить надзор за своей матерью Унанди и женой Балекой, сестрой моей. Ему было доложено, что обе женщины тайком приходили в мой шалаш, нянчили и целовали мальчика – одного из моих детей. Чака вспомнил предзнаменование колдуньи Нобелы, и в сердце его закралось подозрение.

Меня он не допрашивал и не считал способным на заговор. Тем не менее вот что он предпринял, не сумею сказать, отец мой, нарочно или с умыслом.

Чака послал меня с поручением к племени, живущему на берегу реки Амасвази. Я должен был сосчитать скот, принадлежащий королю и порученный попечению этого народа, и дать королю отчет о приплоде.

Я низко склонился перед королем, сказав, что бегу, как собака, исполнять его приказание, и он дал мне с собой стражу. Затем я отправился домой проститься с моими женами и детьми. Дома я узнал, что жена моя Анади, мать Мусы, тяжко занемогла. Странные вещи приходили ей в голову, она бредила вслух. Ее, несомненно, околдовал один из врагов моего дома. Однако остаться я не мог, а должен был идти исполнить поручение короля, о чем и сообщил жене моей, Макрофе – матери Нады и, как все думали, юноши Умслопогааса. Но когда я заговорил с Макрофой о своем уходе, она залилась горькими слезами и прижалась ко мне.

На мой вопрос, отчего она так плачет, Макрофа ответила, что на душе ее уже лежит тень несчастья, она так уверена, что если я оставлю ее в краале короля, то по возвращении своем не найду больше в живых ни ее, ни Нады, ни Умслопогааса, любимого мной, как сына.

Я старался успокоить жену, но чем больше я уговаривал, тем сильнее она рыдала, повторяя, что она совершенно уверена в том, что предчувствие ее не обманывает.

Тронутый ее слезами, я спросил ее совета, как нам быть. Ее страх невольно передавался и мне подобно тому, как тени ползут с долины на гору.

Она ответила так:

– Возьми меня с собой, дорогой супруг мой, дай мне уйти из этой проклятой страны, где само небо ниспосылает кровавый дождь, и позволь мне жить на моей родной стороне, пока не пройдет время страшного короля Чаки!

– Но как могу я это сделать? – спросил я жену. – Никто не смеет покинуть королевский крааль без разрешения на то самого короля!

– Муж может прогнать свою жену! – возразила Макрофа. – Король не вмешивается в отношения мужа и жены. Скажи мне, милый муж, что ты больше не любишь меня, что я не приношу детей и поэтому ты отсылаешь меня на родину. Со временем мы опять соединимся, если только будем еще живы!

– Хорошо, пусть будет по-твоему: уходи из крааля сегодня ночью вместе с Надой и Умслопогаасом, а завтра утром встретишься со мной на берегу реки, и мы вместе продолжим путь. А там будь что будет, да сохранят нас духи отцов наших!

Мы обнялись, и Макрофа тайком вышла из крааля вместе с детьми. На рассвете я собрал людей, назначенных королем сопровождать меня, и мы отправились в путь. Солнце было уже высоко, когда мы подошли к берегу реки. Макрофа ждала меня с детьми, как было условлено. Они встали при нашем приближении, но я успел взглянуть на жену, грозно нахмурив брови, что удержало ее от приветствия. Сопровождавшие меня воины с недоумением смотрели на меня.

– Я развелся с этой женщиной, – объяснил я им. – Она увядшее дерево, негодная, старая ведьма. Я взял ее с собой, чтобы отослать в страну свази, откуда она взята. Перестань реветь! – обратился я к Макрофе. – Мое решение неизменно!

– А что говорит на это король? – спросили люди.

– Я сам буду отвечать перед королем! – сказал я, и мы пошли дальше.

Теперь я должен рассказать, как мы лишились Умслопогааса, сына короля Чаки. В ту пору он был уже вполне взрослым юношей, крутого нрава, высокий и безумно храбрый для своих лет.

Итак, мы путешествовали семь дней. Путь лежал дальний. К ночи седьмого дня мы достигли горной местности. Здесь попадалось мало краалей. Чака разграбил их уже много лет тому назад. Тебе, может быть, знакома эта местность, отец мой? Там находится большая и необыкновенная гора, на которой водятся привидения, и зовут ее поэтому горой Призраков. Серая вершина ее заострена и своими очертаниями напоминает голову старухи. В этой дикой местности нам пришлось переночевать, темнота быстро надвигалась. Вскоре мы убедились, что в скалах вокруг нас много львов. Мы слышали их рев, и нам было очень страшно всем, кроме Умслопогааса. Этот ничего не боялся. Мы окружили себя изгородью из веток терновника и приютились за ней, держа оружие наготове.

Скоро выглянула луна. Она была полная и светила так ярко, что мы видели все, что происходило далеко вокруг нас. На расстоянии шести полетов копья от того места, где мы сидели, была скала, а на вершине ее пещера. В этой пещере жили два льва с детенышами. Когда луна поднялась выше на небе, мы увидели, что львы вышли из логовища и остановились на краю скалы. Около них, точно котята, играли два львенка. Если бы не опасность нашего положения, можно было бы залюбоваться этой картиной.

– О, Умслопогаас, – сказала Нада, – я бы хотела иметь одного из этих зверьков вместо собаки!

Юноша рассмеялся и ответил:

– Если хочешь, я достану тебе одного из них, сестрица!

– Оставь, малый! – сказал я. – Человек не может взять львенка из логовища, не поплатившись за это жизнью!

– Однако это возможно! – ответил он, и разговор прекратился.

Когда молодые львы наигрались, мы увидели, что львица захватила их в пасть и отнесла в пещеру. Через минуту она снова вышла и вместе с самцом отправилась за добычей. Вскоре мы услышали их рев в некотором отдалении. Тогда мы сложили большой костер и спокойно легли спать внутри изгороди, теперь мы знали, что львы заняты охотой и ушли от нас далеко. Один Умслопогаас не спал. Оказалось, что он решил исполнить желание Нады – достать маленького льва.

Когда все заснули, Умслопогаас, как змея, выполз из-за терновой изгороди и с ассегаем направился ползком к подножию скалы, где находилось логовище льва. Затем он вскарабкался на скалу и, подойдя к пещере, стал ощупью пробираться в ней. Львята, услышав шум, подумали, что мать вернулась с пищей, и стали визжать и мурлыкать. Наконец Умслопогаас дополз до того места, где лежали маленькие, протянул руку и схватил одного из них, другого он убил, потому что не мог бы унести обоих. Юноша очень торопился, сознавая, что должен успеть уйти до возвращения больших львов, и вернулся к забору, где мы лежали.

Начинало светать.

Я проснулся, поднялся с земли, оглянулся кругом. И что же? За колючей изгородью стоял Умслопогаас и громко смеялся. В зубах он держал ассегай, с которого еще капала кровь, а в руках его барахтался молодой львенок. Он ухватил его одной рукой за шерсть на загривке, а другой за задние лапы.

– Просыпайся, сестрица! – закричал он. – Вот собака, которую ты пожелала иметь. Сейчас она кусается, но скоро будет ручной!

Нада проснулась и при виде львенка закричала от радости, я же замер от ужаса.

– Безумец! – закричал я наконец. – Выпусти львенка, пока львы не пришли растерзать нас!

– Я не хочу выпускать его, отец, – угрюмо ответил он. – Нас здесь пятеро, вооруженных копьями, неужели же мы не справимся с двумя кошками? Я не побоялся один идти в их логовище, а ты боишься встретиться с ними на открытом месте!

– Ты с ума сошел! – ответил я. – Брось его сейчас же!

С этими словами я кинулся к Умслопогаасу, чтобы отнять у него львенка. Он быстро схватил львенка за голову, свернул ему шею и бросил на землю со словами:

– Ну вот, смотри, теперь я исполнил твое приказание, отец!

Не успел он выговорить эти слова, как мы услышали громкий рев, очевидно, исходивший из логовища на скале.

– Скорее назад! – закричал я, и мы оба перескочили через колючую изгородь, где наши спутники уже схватились за копья, дрожа от страха и утреннего холода. Взглянув наверх, мы увидели, что львы спускались со скалы по следам того, кто похитил их детей. Впереди шел лев со страшным ревом, за ним следовала львица; она не могла реветь, потому что держала во рту львенка, убитого Умслопогаасом в пещере. Вот они, разъяренные, приблизились к нам с ощетинившимися гривами, бешено размахивая хвостами.

Тем временем львы подошли совсем близко к нам и прямо наткнулись на тело второго детеныша, лежавшее вне колючей изгороди. Львы остановились, обнюхали его и заревели так, что, казалось, земля тряслась. Львица выпустила изо рта детеныша и схватила другого.

– Встань за мной! – крикнул Умслопогаас. – Поднимай копье. Лев собирается прыгнуть!

Не успел он произнести эти слова, как огромный зверь присел на земле, затем вдруг взвился в воздух и, как птица, пролетел пространство, разделявшее нас.

– Ловите его на копья! – крикнул Умслопогаас, и мы поневоле исполнили приказание мальчика.

Столпившись в одном месте, мы выставили наши копья таким образом, что лев, подпрыгнув, упал прямо на них, причем они глубоко вонзились в его тело. Тяжесть его падения сбила нас с ног, лев катался по земле, рыча от ярости и боли. Наконец он встал на ноги, хватаясь зубами за копья, вонзившиеся в его грудь. Тогда Умслопогаас, стоявший в стороне во время падения льва и, очевидно, имевший свой план в голове, испустил дикий крик и вонзил ассегай в плечо разъяренного зверя.

Лев протяжно застонал и свалился замертво. Тем временем львица стояла вне загородки, держа во рту второго убитого детеныша, она не могла решиться покинуть ни одного из них, но когда она услышала последний стон самца, она выронила изо рта львенка и как-то сжалась, готовясь прыгнуть.

Умслопогаас стоял один прямо перед ней, он только что успел вытащить свой ассегай из тела убитого льва.

Разъяренная львица в один миг очутилась около мальчика, стоявшего неподвижно, точно каменное изваяние. Потом тело ее встретило конец копья, которое он держал вытянутым перед собой, оно вонзилось в ее тело, переломилось, и Умслопогаас упал замертво, придавленный тяжестью львицы. Она тотчас же вскочила, причем сломанное копье все еще торчало в ее груди, обнюхала мальчика и, как бы узнав в нем похитителя своих детей, схватила его за пояс и перепрыгнула со своей ношей через изгородь.

– О, спасите его! – закричала Нада отчаянным голосом.

Мы все кинулись с громким криком в погоню за львицей.

На минуту она остановилась над телами мертвых своих детенышей. Тело Умслопогааса висело у нее в пасти, она смотрела на своих детенышей как бы в некотором недоумении. В нас блеснула надежда, что она бросит Умслопогааса, но, услыхав наши крики, львица повернула и исчезла в кустах, унося его с собой.

Мы схватили копья и кинулись за ней, однако почва вскоре стала каменистой, и мы не могли найти следов Умслопогааса и львицы. Они исчезли бесследно, как исчезает облако. Мы вернулись. О, как тяжело сжималось мое сердце! Я любил мальчика так же нежно, как если бы он был моим родным сыном. Я чувствовал, что он погиб, что ему пришел конец.

– Где мой брат?! – воскликнула Нада, когда мы пришли без него.

– Он погиб, – ответил я, – погиб навеки!

Девушка бросилась на землю с громкими рыданиями.

– О, как бы я хотела погибнуть вместе с ним! – воскликнула она.

– Идем дальше! – сказала Макрофа, жена моя.

– Неужели ты не оплакиваешь своего сына? – спросил ее один из наших спутников.

– К чему плакать над мертвыми? Разве слезы могут вернуть их к жизни? – ответила Макрофа. – Пойдемте!

Эти слова, очевидно, показались странными нашему спутнику, но он ведь не знал, отец мой, что Умслопогаас не был ее родным сыном.

Однако мы остались еще на день в этом месте в надежде, что львица вернется к своему логовищу и нам удастся по крайней мере убить ее. Но она больше не возвращалась. Прождав напрасно целый день, мы на другое утро свернули наши покрывала и с тяжелым сердцем продолжали наш путь.

В душе я недоумевал: к чему судьба допустила меня спасти жизнь этого мальчика из когтей Льва зулусов, чтобы отдать его на растерзание горной львице?

Тем временем мы продолжали продвигаться вперед, пока не дошли до крааля, где я должен был исполнить приказание короля и где нам предстояло расстаться с женой.

На следующее утро по приходе в крааль, нежно поцеловавшись украдкой, хотя на людях мы враждебно глядели друг на друга, мы расстались, как расстаются те, кому не суждено уже более встречаться на земле. У нас обоих была та же мысль, что мы никогда более не увидимся, как оно и оказалось на самом деле.

Я отвел Наду в сторону и сказал ей так:

– Мы расстаемся, дочь моя, и не знаю, свидимся ли когда-нибудь. Времена тяжелые, и ради безопасности твоей и матери я лишаю себя радости видеть вас. Нада, ты скоро станешь женщиной и будешь прекраснее всех женщин нашего племени. Может случиться, что многие знатные люди посватаются к тебе. Легко может быть, что меня, твоего отца, не будет с тобой и я не буду иметь возможности выбрать тебе мужа по обычаю нашей страны. Но я завещаю тебе, насколько оно будет возможно, выбери человека, которого ты можешь любить, в этом единственный залог счастья женщины!

Я должен был замолчать. Нада взяла меня за руку и, глядя на меня своими чудными глазами, сказала:

– Замолчи, отец, не говори со мной о замужестве, я не буду ничьей женой после того, как Умслопогаас погиб благодаря моему легкомыслию. Я проживу и умру одна. О, как бы я желала скорее дождаться этой минуты – соединиться с любимым человеком!

– Послушай, Нада, – сказал я, – Умслопогаас был тебе братом, и тебе не подобает так говорить о нем даже теперь, когда его нет в живых!

– Это меня не касается, отец, – ответила Нада. – Я говорю то, что сердце подсказывает мне, а оно говорит мне, что я любила Умслопогааса живого и, несмотря на то, что он умер, я буду любить его до самой смерти. Вы все считаете меня ребенком, но сердце мое горячо и не обманывает меня!

Я не стал более уговаривать девушку, потому что знал, что Умслопогаас не приходился ей братом и она вполне могла быть его женой. Я мог только удивляться, как ясно говорил в ней голос крови, подсказывая ей естественное чувство.

– Утешься, Нада, – успокаивал я ее. – То, что нам дорого на земле, станет нам еще дороже в небесах. Я твердо верю, что человек не создан для того, чтобы разрушиться на земле, но возвращается снова к Умкулункулу. Теперь прощай!

Мы поцеловались и расстались.

Мне было очень грустно, только что потеряв Умслопогааса, известного впоследствии под прозвищем Убийцы и Дятла. Мне еще тяжелее казалась разлука с женой и дочерью.

Глава 10. Суд над Мопо

Четыре дня пробыл я в шалашах того племени, к которому был послан исполнить королевскую волю. На пятое утро я собрал всех, сопровождавших меня, и мы снова направили стопы свои к краалю короля. Пройдя некоторое расстояние, мы встретили отряд воинов, приказавших нам остановиться.

– Что надо вам, королевские слуги? – смело спросил я их.

– Слушай, сын Македамы! – ответил их посредник. – Ты должен передать нам жену твою Макрофу и твоих детей, Умслопогааса и Наду. Таков приказ короля!

– Умслопогаас, – отвечал я, – ушел за пределы королевской власти, ибо его нет в живых, жена же моя Макрофа и дочь Нада находятся у племени свази, и королю придется послать армию их отыскивать! С ненавистной мне Макрофой пусть король делает, что хочет, я развелся с ней. Что же касается девушки, конечно, не велика важность, коли она умрет – девушек ведь много, – но я буду просить о ее помиловании!

Все это я говорил беззаботно, ибо хорошо знал, что жена моя с ребенком вне власти Чаки.

– Проси, проси милости! – сказал воин, смеясь. – Все остальные, рожденные тобой, умерли по приказанию короля!

– Неужели? – спокойно ответил я, хотя колени мои дрожали и язык прилип к гортани. – На то королевская воля! Подрезанная ветвь дает новые ростки, у меня будут другие дети!

– Так, Мопо, но раньше найди жен, ибо твои умерли!

– В самом деле? – отвечал я. – Что же, и тут королевская воля. Мне самому надоели эти крикуньи!

– Слушай дальше, Мопо, – продолжал воин, – чтобы иметь новых жен, надо жить, от мертвых не рождается потомство, а мне сдается, что Чака уже точит тот ассегай, который снесет тебе голову!

– Пусть так, – ответил я, – король лучше знает. Высоко солнце над моей головой и долог путь. Убаюканные ассегаем крепко спят!

Так говорил я, отец мой, и правда, тогда мне хотелось умереть. Мир после всех этих утрат был пуст для меня.

После допроса моих спутников о правдивости моих показаний двинулись в путь, и дорогой я постепенно узнал все, что произошло в королевском краале.

Через день после моего ухода лазутчики донесли Чаке, что вторая жена моя, Анади, занемогла и в беспамятстве повторяет загадочные слова. Когда зашло солнце, Чака взял с собой трех воинов и пошел с ними в мой крааль. Он оставил воинов у ворот, приказав им не пропускать никого ни туда, ни обратно, а сам вошел в шалаш, где лежала больная Анади, вооруженный своим маленьким ассегаем с рукояткой из алого королевского дерева.

Случилось так, что в шалаше находились Унанди, мать Чаки, и Балека, сестра моя, его жена, пришедшие поласкать Умслопогааса. Но, войдя в шалаш, они нашли его полным других моих жен и детей. Тогда они отослали всех, кроме Мусы, сына больной Анади, того самого мальчика, который родился восемью днями раньше Умслопогааса, сына Чаки. Задержав Мусу в шалаше, они стали ласкать его, так как боялись, что иначе равнодушие их ко всякому другому ребенку, кроме Умслопогааса, возбудит подозрение остальных жен.

Когда они так сидели, в дверях вдруг мелькнула чья-то тень, и сам король подкрался к ним. Он увидел, как они нянчились с ребенком Мусой, а когда они узнали короля, то бросились к его ногам, славя его. Но он угрюмо улыбнулся и велел им сесть. Потом обратился к ним со словами:

– Вас поражает, Унанди, мать моя, Балека, моя жена, почему я пришел сюда в шалаш Мопо, сына Македамы? Хотите, скажу вам: его я отослал по делу, а мне сказали, что его жена Анади занемогла. Не она ли там лежит? Как первый врач в стране, я пришел излечить ее, знайте это, Унанди, мать моя, Балека, жена моя!

Так говорил он, оглядывая их и понюхивая табак с лезвия своего маленького ассегая, но они дрожали от страха, так как знали, что, когда Чака говорит кротко, замышляет смерть. Унанди, Мать Небес, ответила ему, что они рады его приходу, ибо его лекарство, наверное, успокоит больную.

– Конечно, – сказал он, – меня забавляет, мать моя и сестра, видеть, как вы ласкаете вот этого ребенка. Будь он вашей крови, вы не могли бы его любить больше!

Опять они задрожали и молились в душе, чтобы только что заснувшая Анади не проснулась и не стала бормотать в бреду безумные слова. Молитва их была услышана не небом, а землей, так как Анади проснулась, услыхала голос короля, и ее больное воображение остановилось на том, кого она принимала за королевского сына.

– Ага, вот он! – сказала она, приподнимаясь и указывая на собственного сына Мусу, испуганно прижавшегося в углу шалаша. – Поцелуй его, Мать Небес, приласкай. Как звать его, щенка, накликавшего беду на наш дом? Он сын Мопо от Макрофы!

Она дико захохотала и опрокинулась на свою постель из звериных шкур.

– Сын Мопо от Макрофы? – проговорил король. – Женщина, чей это сын?

– Не спрашивай ее, король! – закричали обезумевшие от страха мать и жена Чаки, бросаясь ему в ноги. – Не слушай ее, король! Больную преследуют дикие мысли, не годится тебе слушать ее безумные речи. Должно быть, околдовали ее, ей снятся сны!

– Молчать! – крикнул король. – Я хочу слушать ее бред. Авось луч правды осветит мрак, я хочу знать правду. Женщина, кто отрок сей?

– Кто он? Безумный, ты еще опрашиваешь? Тише, наклони ухо ко мне, шепотом говори, не подслушал бы тростник этих стен, не донес бы королю. Так слушай же: этот отрок – сын Чаки и Балеки, сестры Мопо, ребенок, подмененный Матерью Небес, Унанди, подкинутый нашему дому на проклятие, тот будущий правитель, которого Унанди представит народу вместо короля, ее сына, когда народ наконец возмутится его жестокостью!

– Она лжет, король, – закричали обе женщины. – Не слушай ее. Мальчик – ее собственный сын, она в беспамятстве не узнает его!

Но Чака, стоя среди шалаша, зловеще засмеялся.

– Нобела верно предрекла, я напрасно убил ее. Так вот как ты провела меня, мать! Ты приготовила мне в сыне убийцу. Славно, Мать Небес, покорись теперь небесному суду. Ты надеялась, что мой сын меня убьет, но пусть будет иначе. Пусть твой сын лишит меня матери. Умри же, Унанди, умри от руки рожденного тобой! – И, подняв ассегай, он заколол ее.

С минуту Унанди, Мать Небес, жена Сензангаконы, стояла неподвижно, не проронив ни звука, потом, выхватив из проколотого бока ассегай, закричала:

– Злодей, Чака, ты умрешь, как я! – и тут же упала, мертвая.

Так умертвил Чака мать свою Унанди.

Балека, видя случившееся, повернулась и побежала вон из шалаша в эмпозени с такой быстротой, что стража у ворот не могла остановить ее. Когда она добралась до своего дома, то силы оставили ее, и она без чувств упала на землю. Но мальчик Муса, мое дитя, пораженный ужасом, остался на месте, и Чака, считая его своим сыном, тоже умертвил его.

Потом он гордо выступил из шалаша, оставив стражу у ворот, и приказал отряду воинов, окружив весь крааль, поджечь его. Они поступили по его приказанию: выбегавших людей убивали, а оставшиеся там погибали в огне. Так погибли мои жены, дети, слуги и все случайно находившиеся у них люди. Улей сожгли, не пожалев пчел, в живых оставались один я да где-то далеко Макрофа с Надой.

Говорят, Чака не насытился пролитой кровью, так как послал людей убить Макрофу, жену мою, Наду, мою дочь, и того, кто назывался моим сыном. Меня же он приказал посланным не убивать, а привести к нему живым.

Мне пришла в голову мысль: не лучше ли самому покончить с собой? Зачем ждать смертный приговор? Покончить с жизнью так легко, я знал, как это сделать. В своем кушаке я тайно хранил одно снадобье. Тому, кто отведает это снадобье, отец мой, не видать больше ни света солнца, ни блеска звезд.

Погибнуть от ассегая, медленно мучиться под ножами истязателей, или быть уморенным голодом, или бродить до конца дней с выколотыми глазами – вот что ждало меня и вот почему я днем и ночью носил с собой свое снадобье. Настал час им воспользоваться.

Так думал я среди мрака ночи и, достав горькое снадобье, попробовал его языком. Но, делая это, я вдруг вспомнил про свою дочь Наду, единственное дорогое существо, находящееся только временно в другой, далекой стране, вспомнил про жену Макрофу, про сестру Балеку, жившую еще по какому-то странному капризу короля. Еще одно желание таилось в моем сердце – это жажда мести. Мертвые бессильны карать своих мучителей, если души их еще страдают, то руки уже не платят за удар ударом.

Итак, я решил жить. Умереть я всегда успею. Успею, когда голос Чаки произнесет мой смертный приговор. Смерть сама намечает свои жертвы, не отвечает ни на какие вопросы. Смерть – это гость, которого не надо ждать у порога шалаша, так как при желании он воздухом проберется через солому кровли. Я решил пока не принимать снадобье.