Чистильщик
Пока дискутировали, потеряли Лотту. Нашли, привели, посадили на санки на пару с Борисом. Разогнали и столкнули под жизнерадостный визг. Фриц и Ганс тоже взгромоздились на сани, прихватили Лизу, поехали, перевернулись, долго и жизнерадостно гоготали.
Валерий на больших санях никогда не катался, но по санному делу в юности слыл виртуозом. Поэтому Алинку прокатил с ветерком и лихим разворотом. В общем, веселились все. Борис по очереди сплавлял вниз то Лотту, то Грету. На горку санки тащили немки.
– Им полезно,– заявил Борис Васильеву.– Верно, фройляйн?
Фройляйн шумно соглашались. Они были счастливы. Герры Фридрих и Йоганнес тоже были счастливы. Один таскал санки, второй – Лизу. Здоровые лоси. Тоже менялись грузом. Чтоб все по-честному. Васильев предположил, что и в постели они тоже честно поделятся. Ошибся, как потом выяснилось.
Накатавшись (кстати, и костер догорел), вернулись в дом. Морозец пробудил аппетит. Поели, выпили, сплясали русские пляски. Главным образом, Борис с Лизой. Немки тоже старались, кружились лебедушками. Потом как-то незаметно исчезли. Вместе с Борисом. И танцы стали более современными. Фриц и Ганс по очереди топтались с Лизой, Васильев и Алинка оторвали мумбу-юмбу под добрую старую «Аббу». Зрители хлопали. В процессе танца Алинка нащупала Васильевскую кобуру. Обрадовалась. Потребовала продемонстрировать немцам. Васильев продемонстрировал, предусмотрительно разрядив. Алинка гордилась: «Я же говорила, что бандит!»
Что бандит, немцам понравилось, а вот к «макарке» отнеслись презрительно. Оказалось, что дома у обоих тоже есть пистолеты, а у Ганса – даже помповое ружье. Ба-бах – и ваших нет. Базука, а не ружье.
Васильев охотно верил. Поскольку не далее как три дня назад пострелял из Монплезирова «ремингтона». Все плечо отбил с непривычки.
Немцам же пояснил: «помповуха» и автомат, конечно, лучше «макарки», но носить неудобно. Слишком заметно. Немцы согласились: да, заметно. Вообще, между ними и Васильевым обнаружилось полное понимание. На уровне языка жестов.
Вернулись Грета и Лотта. Счастливые и порозовевшие. Немедленно стали кушать и пить. Борис появился чуть погодя. Подмигнул Васильеву. Уселся. Свернул косячок, попыхал, предложил Васильеву, но тот отказался. Оно конечно конопелька не героин, но штука неполезная. Реакция портится, концентрация. Бойцу – сплошные проблемы. А вот немецко-подданные обоих полов «травке» явно обрадовались. И Лиза с Алинкой – тоже. Богема, ясное дело.
– Попробуй,– уговаривала Валерия Алинка.– Под «травкой» такой секс!
– Ничего, с такой девочкой, как ты, мне и так будет сладко! – заявил Васильев.
Алинка была польщена.
– Ты скучал без меня?
– Еще как! – соврал Валерий.
Борис набил еще один косячок, взял гитару… и выдал класс.
Действительно, класс. Гитаристом он оказался великолепнейшим. И голос ничего. Пел исключительно на английском. И исключительно регги.
Захватил всех. Васильев «поплыл», мир сгустился и перевернулся. Все вокруг обрело сродство. Черная головка Алины на плече, мерцающие огни, мерцающие звуки…
– Гениально,– прошептала Алина, когда Борис отложил гитару.– Пошли наверх, а?
И они пошли наверх, прихватив бутылку шампанского и охапку красных парниковых роз. Для экзотики.
Любили друг друга прямо на ковре. Жадно и долго. Алина, нагая, без пышных одежек и длинных каблуков оказавшаяся совсем маленькой, тоненькой и гибкой (Васильев за год успел ее забыть), отдавалась ему вся целиком и чувствовала его, как, наверное, свою скрипку. И Валерий чувствовал мельчайшее ее желание. Куда лучше, чем раньше. Потом, размышляя над этим, он пришел к выводу, что умение ощущать женщину чем-то сродни умению угадывать противника на татами. Только там – угадывать и опережать, а здесь – угадывать и отдаваться. Неважно, мужчина ты или женщина. Настоящий кайф – это когда отдаешь себя целиком. Вот тогда – подлинное наслаждение.
– Какие у тебя мускулы,– прошептала Алинка, припадая к его влажной груди.– И какой ты… весь. Раньше ты так не умел. Кто эта женщина? Я ее знаю?
– Какая женщина? – Васильеву было слишком хорошо, чтобы удивляться.
– Которая тебя научила.
– О! – Васильев усмехнулся, представив себе Егорыча в роли «женщины».– Это что-то особенное. Но ты – намного женственнее. Слово!
Алинка аж замурлыкала от удовольствия.
– Пойдем, попьем чего-нибудь. Не спиртного.
– Пойдем,– согласился Васильев.
Оба знали, что еще вернутся на этот ковер. Желание не ушло, только спряталось. На время.
Внизу обнаружились четверо спящих. Фриц с Гансом и Грета с Лоттой. Лотта с Гретой – в обнимку на диванчике, Фриц – на столе, а Ганс – под столом.
Борис с Лизой отсутствовали.
– Крепок мужик,– одобрил Васильев.
– Угу,– рассеянно проговорила Алинка, наливая себе соку.– Борька – гигант. Но ты лучше, не сомневайся.
От широты русской души Васильев решил позаботиться об иностранных гостях. Добыл одеяло, переложил обоих аккуратно, на бочок, стащил с арийских ног пудовые башмаки, подумал: цивилизация, бля. В уличной обуви по коврам шастать. Хорошо хоть снежок на дворе, а не осенняя грязь.
Алине пришло в голову посетить ванную. Так сказать, заодно и помоемся. Обломилось. Ванная оказалась занята. Изнутри доносились смех и хлюпанье.
– Присоединимся? – игриво предложила Алинка.– Ребята не против, я их знаю.
– Нет,– решительно заявил Валерий.– Я тебя делить не собираюсь.
Групповушку не жаловал. Не возбуждала.
– Ну и ладненько,– не опечалилась его подружка.– Тогда пошли наверх. Там душ есть.
Кувыркались еще часа два. До полного изнеможения. Но спать совершенно не хотелось. Опустошенные, невесомые и какие-то прозрачные спустились вниз. Немцы дружно сопели в восемь дырочек: смотрели свои немецкие сны. В огромном кресле вдвоем устроились Борис с Лизой. Борис перебирал струны, Лиза – его волосы. Перед ними горела толстая красная свеча.
Валерий с Алинкой не стали им мешать. Пристроились к столу, заморили червячка, прополоскали горло сухоньким. Поправились.
Борис отложил гитару.
– Пошли погуляем? – предложил он.– Новый год все-таки.
Снегопад прекратился. На ветвях новогодней елки лежали белые рукава. Разноцветные огоньки отражались от игольчатого снега. Утопая по колено в снегу, взобрались на соседний холм. Брошенные санки занесло снегом – три маленькие горки на одной большой.
– Давайте снеговика сделаем! – сказала Лиза.
Сделали. Огромного и важного. Похожего на Чебурашку. Потом играли в снежки. Три на одного. Одним был Васильев. Он же оказался победителем, а когда «противник» перешел в рукопашную, Валера снова показал себя героем и вывалял в снегу всех троих. С Борисом, правда, пришлось повозиться. Волосатый гитарист оказался на диво ловок и цепок. Но легкий, что тут поделаешь. Вернувшись домой, смеха ради достали из сарая лопату и завалили снегом двери. И окна тоже залепили. Прикололись. В дом попали по лестнице, через второй этаж. Расползлись по спальням и тут же уснули.
Проснулись от зычного германского смеха на улице. Солнце уже вскарабкалось почти на максимальную высоту. Полдень.
– Выспалась? – спросил Валерий.
Алинка потянулась сладко и тут же протянула к нему все четыре игривые лапки…
…Она никогда не закрывала глаз. Даже когда с губ уже срывалось жаркое протяжное: «А-а-ах!» – черные глаза блестели из-под дрожащих век.
Немцы, бодрые и жизнерадостные, успевшие позавтракать, покататься на санях и вдосталь вываляться в снегу, встретили заспавшихся аборигенов жизнерадостным гоготом. Прикол со снегом германцы оценили. А еще говорят, у них чувства юмора нет. А вот похмелья у них, точно, не наблюдалось. Здоровые европейские печенки без проблем перерабатывали алкоголь.
После завтрака Васильев порылся в сарае и нашел целый ворох лыж. Там же на веревке висели ботинки. Как сушеная рыба. Подобрали на всех. Тщательно смазали – тепло, снег липкий.
Перед самым выходом появился вчерашний мужик, директор. Причем не на автобусике (дорогу занесло), а на настоящих розвальнях, влекомых мохнатой лошаденкой. На розвальнях приехала лосиная нога. За ногу директор желал двести марок.
– Побойся Бога,– сказал ему Валерий.– Вот тебе тридцать баксов и считай, что тебе повезло.
Директор спорить не стал, а на Валерия поглядел с уважением.
Ногу оставили отмерзать, а сами отправились к озеру, до коего, как сообщил директор, километров шесть.
Поначалу лыжню прокладывал Васильев. Как спортсмен-лыжник. Но вскоре выяснилось: немецкие друзья тоже не лыком шиты. Завзятые горнолыжники, а Ганс – еще и биатлонист. Васильев охотно уступил первенство. Самым слабым ходоком оказался половой гигант Борис. Техники никакой, а силенок за ночь несколько поубавилось. Но шесть километров – не тридцать. Дотрёхал.
Озеро открылось внезапно. Дивной красоты место. Высокие, поросшие густым лесом берега, сверкающая, совершенно ровная нетронутая пуховина надледного снега. Даже съезжать жалко.
Немцы тут же устроили слалом. Васильев поначалу напрягался: кто его знает, какой нынче лед. Но потом вспомнил, что потеплело только новогодней ночью, а до того морозы стояли крепкие. И опасаться перестал. Присоединился к немцам.
Назад возвращались уже в сумерках. Голодные и уставшие. Перекусили наскоро и взялись за лосиную ногу. Решили зажарить, вернее, запечь на огне, в камине. Ганс с Фрицем заверили, что выйдет отличное кушанье. Вроде того, что у себя в Германии они именно в каминах дичь и запекают.
Должно быть, немецкие камины в корне отличались от русских. Провоняв весь дом, кулинары получили малосъедобное блюдо, черное снаружи и сырое внутри. Заявления типа того, что настоящие нибелунги кушают исключительно кровавое мясо, прекрасной половиной общества были отвергнуты с презрением. Васильева послали за топором, которым несчастная нога была сначала очищена от окалины, а потом разделана на более удобоготовимые куски. Незадачливых поваров приспособили отбивать жесткую, как башмачная кожа, лосятину.
На этот раз вышло значительно лучше. Под красное вино приговорили почти половину ноги. Затем из того же вина волосатый Борис в огромной кастрюле сварил нечто пряное и приторно-сладкое, обозванное им – глинтвейн. Немцы слегка повозмущались: по их мнению, глинтвейн – это совсем другое, но напиток, черпавшийся прямо из кастрюли и разливаемый по чайным чашкам, потребляли активно. Опять закосели. На этот раз – все. Борис выпал первым, к немалому огорчению всех: публика рассчитывала на повторение вчерашнего концерта, а кое-кто – и на нечто более активное. Гитарой завладела Лотта, а Грета, добыв из собственного багажа крохотную дудочку, подыгрывала ей весьма искусно. Затем немцы многоголосо запели свои немецкие песни, а Алинка и Лиза им подпевали. Васильев заскучал, поскольку участвовать не мог в силу некомпетентности. Заметив, что он опечалился, Алинка отобрала у Лотты гитару и заявила, что в России следует петь русские песни, а немецкие они попоют в Германии. Тему одобрили и хором грянули «Дубинушку». К некоторому своему стыду Васильев обнаружил, что немцы владеют русским фольклором значительно лучше его. По крайней мере классический набор из «Ямщиков», «Стенек» и «Пуховых платочков» они знают наизусть, в то время как коренной великоросс Валерий Васильев ни одной песни не смог допеть до конца. Впрочем, этого и не заметили.
В самый разгар веселья Валерий подмигнул Алинке, и они тихонько смылись наверх. А внизу еще добрый час гремели поставленные германские голоса. Потом стихли. Должно быть, природа взяла свое.
Эта ночь, в отличие от неистовой первой, вышла тихой и нежной. И уснули они в объятиях друг друга, даже не заметив, что уснули.
Следующий день был похож на предыдущий. С той лишь разницей, что после обеда постреляли из дробовика. Девушки. Ганс и Фриц заявили, что стрелять по бутылкам им западло. Борис сообщил, что он вообще пацифист, а Васильев охотно попрактиковался бы из «макарки», но у него с собой была только одна обойма, а мало ли что…
Вечером пришел автобус – дорогу расчистили, что, верно, не обошлось без дополнительного вливания со стороны шустрого директора.
Уезжать было чуточку грустно.
– Если что – всегда рады! – сказал директор Васильеву.– Вижу: вы человек серьезный.
В Питере прямо с вокзала поехали к Лизе, которая была флэтодержателем четырехкомнатной квартиры на Лиговском. По дороге закупили водки и всего, что положено. После двух праздничных суток город казался тихим и просветленным. Даже алкаши у лотков имели одухотворенность в лицах.
Напились, конечно. А жаль, поскольку ночь была последней. Утром вся музыкальная компания уезжала в Москву. Звали и Васильева, но Валера отказался. Не без сожаления. Взял адреса Фрица и Ганса. Те обещали прислать вызов и намекали на сказочный оттяг, если русский кореш-браток Васильев посетит добропорядочную Германию. Обещал посетить. Проводил новых друзей на вокзал. Долго целовался с Алинкой. Клялись друг другу помнить и любить вечно. Оба знали, что клятвы не стоит принимать всерьез. Но ведь им было хорошо, разве нет?
К пяти вечера, когда Васильев пришел в зал, от похмельного синдрома не осталось и следа.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Как праздничек? – поинтересовался Юра – Головка не болит?
– Уже прошла,– усмехнулся Васильев.– А у тебя?
– Чего тут болеть, это же кость! – Юра звучно постучал по собственному лбу.– Значит, в форме?
– Пока да. А что будет после тренировки, поручиться не могу.
– Значит, со мной встанешь,– заявил Юра.– У нас с тобой на днях работенка намечается. Интеллигентная. Для людей с культурной внешностью, понял?
– Это у тебя-то культурная внешность? – усмехнулся Васильев.
– А что? – Юра приосанился.– Бородку наклею – и порядок. Во всяком случае поинтеллигентней, чем у Монплезира.
– Это точно. А что за работенка?
– Узнаешь. Тебе понравится.
С бородкой, в строгом костюмчике Юра и впрямь выглядел вполне интеллектуально. Ему даже организовали аристократическую горбинку на носу. Еще бы очки в толстой оправе, и вполне сошел бы за профессора математики. Васильеву тоже организовали бородку, пегую, на русый ежик водрузили черный парик с небольшой лысинкой на макушке, в ноздри засунули какую-то дрянь, а физиономию помазали гримом, отчего Валерий «постарел» минимум лет на пятнадцать. Зато стал депутатом. Вернее, очень похожим на депутата, и звали его теперь не Валерий, а Сергей Семенович. Депутатом Сергей Семенович был мелким, что-то там на районном уровне, но возомнил о себе Бог знает что и не желал подписывать некую бумажку. За что людьми значительно более солидными ему было обещано, что этот Новый год будет последним, который встретит Сергей Семенович. На Новый год господин депутат с семейством тихонько смылся в Эмираты, но когда-нибудь же придется возвращаться…
– Скромненько, скромненько,– заметил Юра, прохаживаясь по четырехкомнатной депутатской квартире. Заглянул в бар, хмыкнул: – Очень скромненько.
– Ты бы лучше у окна не маячил,– предупредил Васильев.
– Не учи отца уши мыть! Это тебе маячить не следует, а я так, секретарь-помощник, жопка с ручкой.
Васильев уселся в кресло, включил телик. По телику гнали лабуду. Но забавную. КВН.
Зазвенел телефон. Вернее, заворковал музыкально. Васильев снял трубку, убедился, что маленький магнитофон аккуратно зафиксирует беседу.
– Ну что, козел, надумал? – поинтересовался собеседник.
– Простите, а с кем я говорю? – спокойно осведомился Валерий.
– Вот я тебе очко порву натрое, избранничек, тогда и узнаешь.
– Что вам нужно? – Васильев придал голосу легкое дрожание.
– А то ты, бля, не знаешь! Не надо целку строить.
– Может, все-таки решим по-хорошему? Как-то договоримся…
– Поздно, Семеныч! Теперь по-хорошему не будет,– но голос собеседника слегка смягчился.– Будешь делать, что скажут. Если не хочешь, чтоб лохматки твои кровянкой ссали. Понял, урод?
– Понял,– буркнул Васильев.– После Рождества я все сделаю. Только вы, пожалуйста, никого не трогайте.
– Не будешь выеживаться, не тронем,– покровительственно заявила трубка.– А сделаем все сегодня.
– Но бумаги…– вяло возразил Васильев.
– Бумаги у нас,– отрезал собеседник.– Сиди дома и жди. И если ты, сука, хоть кому стукнешь, мусорам или еще куда, лучше тебе сразу в окно прыгнуть, понял? Мышкой сиди, понял, нет?
– Понял,– буркнул Васильев.
Он положил трубку, поглядел на Юру.
– Наглый, однако, нынче риелтор пошел,– заметил он.– Я даже обиделся.
– Ничего,– успокоил Юра.– Мы его тоже обидим. Нельзя так с депутатами разговаривать. Неуважение к избирателям! – И ухмыльнулся.
– С нашими свяжемся? – спросил Валерий.
– Телефон может быть на прослушке. С нынешней техникой даже проводки присоединять не надо.
– А если по «трубе»?
– Тоже можно отследить. Это же не спутниковая. Нет, пусть сами контролируют. Наше дело маленькое: упаковать и ленточкой повязать.
Заявились аж четверо. Толстый господин со всеми атрибутами новоруса, два мордоворота, каждый размером со встроенный шкаф, и золотозубый наглец, звонивший по телефону. Мордовороты быстренько обследовали квартиру, обнаружили Юру, прихватили его под руки и представили пред блеклые очи толстяка и золотозубого.
– Я тебе что, бля…– завелся было золотозубый, но толстяк сказал:
– Ша!
Мордовороты обшарили Юру, нашли газовый пистолет, забрали.
– Ты кто? – спросил толстяк.
– Это мой секретарь,– вмешался Васильев.
– Я его спросил, а не тебя! – писклявым голосом процедил толстяк.
– Юрий…– пробормотал Юра.– …Иосифович.
– Еврей, что ли? – оскалился золотозубый.
Юра сделал оскорбленное лицо. Сдержанно-оскорбленное. В личности его никто не усомнился. Как сказал классик: если уж человек решил соврать насчет собственного имя-фамилия-отчество, не станет он представляться как Гершанзон Исаак Абрамович. Не та у нас социальная идеология.
– Мой дипломат,– произнес толстяк.
Появился дипломат. Понтовый, с кодовым замочком и золочеными уголками. Из дипломата, в свою очередь, появилась прозрачная папочка с бумагами.
Оба мордоворота сместились к Васильеву. Когда папочка легла на стол, лапа одного из мордоворотов легла на плечо Валерия и пригнула его книзу. Второй подставил стул.
В папочке лежали несколько листков: что-то о передаче чего-то. Под каждым листком – солидная колонка подписей. Не хватало одной. Гукина С. С. Так Васильев узнал «собственную» фамилию.
Толстяк положил рядом ручку. Шикарную ручку, долларов на пятьдесят, если судить по весу. Предмет желтого металла. Васильев взял ее, поднес к бумаге (над ухом шумно сопел мордоворот), помедлил…
– Ну! – нетерпеливо бросил толстяк.
– Сейчас…– пробормотал Васильев.
И не глядя воткнул паркеровское стило в глаз сопящего мордоворота.
Реву позавидовал бы даже конголезский бегемот.
Васильев оттолкнулся, опрокидываясь вместе со стулом назад, поэтому ринувшийся вперед золотозубый попусту накрыл брюхом стол.
Юра, о котором забыли,– и совершенно напрасно! – ловко влепил под копчик второму мордовороту, поймал его кисть, прихватил на болевой, свободной рукой нащупал кобуру у бугая под курткой…
Толстяк, багровый и страшный, водил влево-вправо зажатым в руках чудовищных размеров пистолетом. Но цели не находил. Васильев вообще пропал с поля его зрения, а Юру надежно прикрывал сыплющий матюками мордоворот. Его многоэтажные переливы тонули в рычании покалеченного приятеля, правой рукой зажимающего глазницу, а левой пытающегося извлечь оружие. Нелегкая задача, поскольку достать что-либо из левой подмышки левой же рукой и в спокойном состоянии проблематично. Зато у лежащего на столе золотозубого с обзором проблем не было. Васильева, кувырком ушедшего назад и застывшего на корточках, он видел прекрасно. И ствол у золотозубого тоже имелся…
Но и у Валерия тоже имелся сюрприз: притороченный к лодыжке маленький, но эффективный револьверчик.
– Ба-бах!
И буйная головушка раскинула мозгами. Никогда уже не учить ей жизни лохов-депутатов.
Толстяк, осознав, что пахнет жареным, не раздумывая, несколько раз выпалил в сторону Юры и бросился в коридор. Но тучность не способствует скорости. У самых дверей Васильев достал его, а когда толстяк развернулся, намереваясь испробовать на Валериной шкуре импортную машинку, Васильев в прыжке «пробежался» по откормленной туше. Выронив пистолет, толстяк прилип к двери, совсем не по-джентльменски схлопотал в пах и отлип, чтобы принять более наклонное положение. Васильев влепил ему в переносицу и с удовольствием услышал хруст.
В Юру толстяк не попал. Зато прострелил лапу охраннику, которого держал Юра. Охранник, наверное, удивился, но ненадолго. Юра гуманно отключил его, треснув по затылку. Второго, окривевшего, Валерин напарник тоже успокоил. Не насмерть, но основательно.
– Вот теперь можно и позвонить,– сказал Юра.– Твой как?
– Жить будет, любить – не знаю,– ответил Васильев.– Надо его от двери оттащить, она вовнутрь открывается.
– Вот и займись. А я пока позвоню.
Отволочив от дверей минимум восьмипудовую стонущую и всхлипывающую тушу, обнаружил, что из недр пиджака вывалился толстенный бумажник. Валерий не удержался, заглянул.
Ничего себе! Оказывается, солист криминального квартета тоже был депутатом. Экая, понимаешь, жалость, что Васильев не знал этого раньше и нарушил, понимаешь, неприкосновенность. Валерий засмеялся, легонько пнул могучее брюхо. Депутат жалобно хрюкнул. Морда его была перемазана в крови, натекшей из расквашенного носа, но глаза закрыты. На всякий случай.
Еще в бумажнике обнаружились деньги (весьма значительные), водительские права и лицензия на пистолет, оказавшийся девятимиллиметровой «Береттой 92».
Итак, в осадке остались два трупа и два кандидата в преступники. Васильев вернулся в комнату и вложил в руку подстреленного мордоворота свой револьвер, второго мордоворота, окривевшего (глаз его остался в глазнице, но выглядел неважно), ухватил под мышки, отволок в коридор и обмакнул его лапы в толстякову кровь.
– Химичишь? – поинтересовался Юра.– Давай-давай. Сейчас заказчики подойдут.
Звонок раздался буквально через пару секунд. Вошли трое мужчин неброской внешности. Двое, подчеркнуто игнорируя Васильева с Юрой, устремились в комнаты. Третий небрежно бросил:
– Спасибо. Дальше мы сами.
– Пошли,– Юра потянул напарника за руку.
– И это все? – недовольным голосом осведомился Валерий уже в машине.
– А чего ты ждал? – усмехнулся Юра.– Звезды Героя? На вот,– он протянул Валере флакон.– Это чтоб пленку с пальцев смыть. Кстати, имей в виду, что зеленки нам за сегодняшнюю акробатику не отстегнут. Мы, так сказать, оказывали дружескую услугу.
– Я уже догадался,– буркнул Васильев.
Третий заказчик оказался тем самым мужиком, который здоровался с Петренко, когда старший следователь прокуратуры Еремин «принимал» под опеку уложенных на газончик ссученных ментов.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Рождество Валерий проспал. После вчерашнего «депутатствования», вместо того чтобы с толком отдохнуть, в баньку сходить, расслабиться, как учили старшие товарищи по работе, Васильев непонятно зачем потащился в кабак, снял какую-то дуру, приволок домой, трахнул без особого удовольствия, а когда вышел отлить, то вернувшись, обнаружил «подругу» за изучением содержимого его письменного стола. Оправданий слушать не стал: взял за локоток и выставил за дверь. И похвалил себя за то, что пользовался презервативом. Все-таки не полный придурок.
Утром пришлось к девяти тащиться в пустынный институт и варить клей, уже неделю как обещанный Академику. К пяти поехал на тренировку, отдал Паше «рождественский подарок», выслушал Юрино приглашение подъехать к нему: «Раз твои далеко, приезжай ко мне, мама будет рада: в кои веки у меня дружок с человеческим лицом появился». Обещал приехать… и проспал. Лег вздремнуть на часок, таймер поставил на десять… И проснулся в десять часов, но уже следующего дня. Перепутал ночь и день. Ладно, зато выспался. Позвонил Юре. Извинился. Позвонил в Симферополь, поздравил своих. Там все было – слава Богу. Батька пахал, сестренка училась, а мама их обихаживала. Хорошо поговорили. Соскучился он по ним. Слетать, что ли? Батька деликатно осведомлялся о финансовых делах сына. Валерий порадовал его, мол, решил с друзьями небольшое дело организовать. Говорить пока рано, но дело обещает быть доходным. Уже сейчас есть кое-какая прибыль. Батька порадовался. Угнетало его то, что сын в жизни не преуспел. А уж сына-то как угнетало! Зато теперь все хорошо будет. Интересно, узнал бы батя, в какое дело Валерий вписался, одобрил бы? А хрен знает! Сам-то в молодости был рисковый мужик. И резкий. Вечно в драки влипал. Но тогда проще было. Ни пистолетов, ни даже каратэ с кунфу. Любимое оружие – «розочка» из пивной бутылки. Батька рассказывал: как-то повел маму в бар, «Медведь» называвшийся, отошел пивка взять, а вернувшись, обнаружил, что путь ему преграждает обтянутая белыми брюками задница. А хозяин задницы, опершись локтями на стол, самым нахальным образом пристает к его жене. Ни слова не говоря, кокнул батя бутылочку о соседний стол и воткнул «розан» в сочную ягодицу. А потом ухватил маму за руку и под вопли пострадавшего сделал ноги. Больше, правда, в том баре не появлялся. Вот такой лихой у Валеры батька. Так что, может, и одобрил бы новые сыновьи игры. Кто знает…