Дитя Ойкумены
Дежурная еще не знала, что именно произошло. Но душой чуяла: это оно, условие для ее личного языкатого счастья. Необходимое и достаточное.
– Баронесса Риттенгоф ждет вас.
Кипя от возмущения, Анна-Мария прошла в кабинет заведующей. С баронессой Риттенгоф – наедине просто Гретой – они были если не подругами, то добрыми знакомыми. Грета защищала свой титул у герцога Раухенбаума. Талантом ее обделили, зато упрямства в небесной канцелярии отвалили на десятерых. Легкая на ногу, пухлая хохотушка, она зубами выгрызала диссертацию по особенностям детской ценольбологии, проводя на кафедре больше времени, чем иная сладкоежка – в кондитерской.
– Мне очень жаль, – вместо приветствия сказала баронесса.
Она сидела за столом, глядя на затемненную сферу. Словно там, в глубине, затаился кто-то, влиятельный и подозрительный, и было важно не скомпрометировать себя. Всё остальное – знакомство, симпатия, сплетни за чашечкой кофе – подождет до лучших времен.
– Я хочу видеть дочь, – ответила Анна-Мария.
– Да, конечно. С ней всё в порядке.
– Я хочу видеть дочь. Немедленно.
– Покажите ей дочь, – ответили из сферы.
– Игровая площадка № 3, – без возражений приказала заведующая.
Покрытие окна, выходящего в парк, приобрело матовый блеск. На нем, как на экране, проявилось изображение: безвольно свесив руки, стоят куклы-биомехи, по ковролону разбросаны игрушки, в углу проектор держит остаточную иллюзию стола, накрытого для праздника. Под столом была на скорую руку сооружена постель. Гидро-матрас, белая простыня, подушка – смешные уголки в виде гномиков в колпачках; пестрое одеяльце…
Маленькая Регина спала, вольно раскинувшись. Девочка улыбалась во сне. Что-то в ее лице изумило, если не сказать – испугало Анну-Марию. Но графиня никак не могла сообразить, что именно. Нервы, подумала она. Проклятые нервы.
– Я буду жаловаться, Грета. Ребенок спит на игровой площадке? Это нарушение всех правил. Поверь мне, у тебя будут крупные неприятности.
– Ее скоро заберут, – пожала плечами заведующая. – Мне бы не хотелось, чтобы они пришли за ней в спальню. Кто-нибудь из детей может проснуться, начнутся вопросы…
– Я же просил вас, – брюзгливо сказали из сферы. – В конце концов, нельзя же так, в лоб… Госпожа ван Фрассен, это я связывался с вами. Старший инспектор Фрейрен, к вашим услугам.
Затемнение ушло. Всю сферу занимала голова: бритая наголо, с мощным, слегка вдавленным у висков лбом. Инспектор Фрейрен походил на профессионального борца. Только глаза ему достались из другого набора – черные, масляные глазки хитреца.
– Не будем ходить вокруг да около, госпожа ван Фрассен. У вашей дочери проявились способности активного телепата. Случай успешно локализован без последствий. Наш специалист явился вовремя…
– Не уверена, – перебила его заведующая. Пальцы баронессы Риттенгоф барабанили по краю стола, словно она подсчитывала убытки на калькуляторе. – Я еще буду выяснять насчет последствий. Не хватало, чтобы родители подали иск на «Солнышко».
Инспектор пропустил этот спич мимо ушей.
– Полагаю, графиня, ваша дочь проспит не меньше суток. Естественная реакция на стресс, не волнуйтесь. На ее здоровье это не скажется. Сейчас в «Солнышко» приедет наша транспортная служба. Самым бережным образом ребенок будет перевезен в спец-интернат «Лебедь». Это рядом, на берегу Земляничного озера. Когда девочка проснется, ее встретят опытные педагоги. Успешную адаптацию я гарантирую. Шок исключен. Насколько я знаю, ваша дочь не раз ночевала в детском саду?
– Мою дочь зовут Регина, – огрызнулась Анна-Мария.
– Извините. Повторяю вопрос: Регина ночевала в «Солнышке»?
– Да. Мой муж – военный. Большую часть времени он проводит вне Ларгитаса. А у меня много работы. Иногда приходится задерживаться в университете допоздна. «Солнышко» рассчитано на круглосуточный вариант по просьбе родителей…
– Очень хорошо. Значит, Регине не впервой просыпаться вне дома. Мы подберем успокаивающую обстановку. Вы сможете посещать ее когда угодно. Разумеется, учитывая расписание занятий. Завтра я пришлю вам все необходимые документы. Заверите их своей подписью, и всё будет чудесно.
– А если я не соглашусь? – спросила Анна-Мария.
Ей остро захотелось, чтобы Тео стоял рядом. Все ограничения ведут к счастью. Но есть ограничения, ведущие к счастью общества вопреки счастью индивидуума.
– Вы согласитесь. Вы – умная женщина.
– И все-таки?
– Вам неизвестны последствия вашего упрямства?
Известны, подумала Анна-Мария. Мужа отправляют в отставку. Меня увольняют из университета. Обоих лишают ларгитасского гражданства. Закон о правах и свободах, раздел VI, статья 28. На семейный счет в банке падает кругленькая сумма – компенсация за причиненные неудобства. В почтовый ящик приходит уведомление: согласно действующему законодательству семье ван Фрассен предписывается оставить Ларгитас в двухнедельный срок. Ваше имущество будет отправлено за казенный кошт на адрес, указанный вами. До того ваше имущество находится под охраной государства… гарантируем неприкосновенность и неотчуждаемость…
Ни одна ларгитасская колония их не примет. С другой стороны, Ойкумена велика. Корвет-капитана с радостью возьмут на службу где угодно, от захолустного Сеченя до столичного Хонгра-Ши. Графиня ценольбологии превратится в доктора социологических наук, профессора в Национальном университете того же Хонгра-Ши. Регина быстро забудет родину, окунувшись в новую жизнь. Дети с легкостью привыкают к новому, в отличие от взрослых…
– Мне известны последствия, – сказала Анна-Мария. – Я соглашусь.
– Чудесно, – засуетилась, потирая руки, заведующая. Казалось, баронесса Риттенгоф только и ждала этих слов. Сказанное возвращало подруге весь статус, каким та обладала до досадного инцидента с дочерью. – Душенька, я так рада! Великий Космос, я и помыслить не могла, что Региночка… она всегда была особенной девочкой! Воспитательницы отмечали…
– Ваш муж извещен, – перебил баронессу Фрейрен. – Уверен, сложностей не возникнет. Формальности мы уладим до конца недели. Завтра, часам к двенадцати, прошу вас подъехать в «Лебедь». Я буду ждать вас в кабинете директора. Хотите, я напишу письмо ректору? Вам с легкостью дадут отгул. Да хоть академический отпуск!
– Не надо, – отказалась Анна-Мария. – Я сама договорюсь.
На экране, до сих пор транслирующем игровую площадку, спала маленькая девочка. Под иллюзорным столом, в окружении кукол. Улыбалась во сне. Человек и куклы, подумала Анна-Мария. Прикажи человек, и биомехи с легкостью трансформируются в кого угодно: жених с невестой, палач с жертвой…
– Всё наладится, – сказал инспектор Фрейрен. Он был опытным специалистом, за его плечами маячил не один разговор с родителями таких вот Регин. – Все, что вы сейчас придумываете, госпожа ван Фрассен, все, чем пугаете себя – ерунда. Нелепость. Я бы посоветовал вам гордиться.
Анна-Мария кивнула:
– Я горжусь.
Только сейчас она поняла, что испугало ее в лице дочери. Крылья носа Регины покрывала сложная татуировка. Надо сказать, девочку это не портило.
– Хорошенькая… – невпопад умилилась заведующая.
КОНТРАПУНКТРЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА(из дневников)«Он читает мои мысли! – вздрагиваешь ты, видя татуировку на носу собеседника. – Он знает мои тайны! Роется в грязном белье, вытаскивает скелеты из шкафов, лезет в тайники…»
Но если спросить, что это значит – читать твои мысли – каждый ответит по-разному. Ты полагаешь, что твои мысли – текст, подобный книге. Твоя жена убеждена, что мыслит картинами, достойными отдельной галереи в Национальном музее живописи. Ваша дочь считает, что ее мысли – страсти и чувства. Твой отец видит свою личность, как болтуна с длинным языком, доносчика, который за его спиной взахлеб рассказывает следователю: кто, что, с кем и сколько раз.
Твой брат… друг… начальник… соседка, наконец.
Почтовый ящик могут взломать. Квартиру – ограбить. Подберут код к банковскому счету. Залезут в карман. Украдут идею. Но должно же быть в мире что-то, недоступное никому, кроме тебя? Запечатанное, закрытое на сто замков; твое и только. Кому они нужны, твои мысли? Куцые, примитивные, россыпь стекляшек, мнящих себя бриллиантами. И все-таки…
Телепат – это покушение на собственность.
А значит, на миропорядок.
Глава вторая
Зоопарк отменяется
I
– Ух ты! Это лес?
– Нет, это под водой. Кораллы и всякие… Забыла, как называются.
– Красиво…
– Ага. Я такие на Террафиме видела. На морской экскурсии.
– Класс!
Странное дело: Регина совсем не завидовала Линде. Ну ни капельки! Честно-честно. А всё потому, что Линда не задавалась. Да, ей почти шесть лет. И ведь не хвастается! Просто рассказывает интересное. Про варварскую планету Террафиму, где работают ее папа с мамой. Про инорасцев, которые там живут, и почти как люди. Про экскурсию.
Много про что.
А еще Линда здорово рисовала. Она могла рисовать и рассказывать одновременно. И не сердилась, когда Регина заглядывала ей через плечо. Сама Регина точно бы рассердилась! Вот Линда тычет кисточкой в один цвет-сектор на палитре, в другой, в третий. Кисточка становится трехцветной. Высунув язык от усердия, Линда крутит настройку. Красная, желтая и зеленая полосочки сплетаются «косичкой». «Косичка» похожа на фруктовую конфету «Угадай-ка!». Такую конфету надо лизать с разных сторон и угадывать: у какого цвета какой вкус. Выставив толщину кисточки, Линда погружает ее в куб из прозрачного «желе». Здесь она рисует подводный лес. Сперва кисточка выключена, и следа в «желе» не остается. Добравшись до песчаного дна – оно уже нарисовано – новая подруга Регины включает кисточку и тянет ее вверх, ловко проворачивая в пальцах. Из дна вырастает новый красивый коралл.
Теперь добавить боковые веточки…
У Регины так не получается. У нее выходит размазня, похожая на кашу из радуги. Сперва Регина расстроилась, но потом нарисовала размазне два круглых глаза и заставила их моргать. Получилось очень смешно! Линда глянула, и на нее сразу напал хохотунчик. Они так хихикали, что у Регины живот заболел. С Линдой весело. Она всё-всё тут знает: за полгода выучила. Хорошо, что Регину с ней в комнате поселили! Теперь Регина здесь будет жить. Так сказали мама и дядя Фердинанд, тутошний воспитатель.
А еще сегодня прилетит папа…
– Твой папа – капитан?
– Ага! Он сегодня прилетит!
– Я знаю.
– Откуда?!
– Ты об этом очень громко подумала! – смеется Линда, и Регина тоже смеется.
– А твои папа с мамой за тобой прилетят?
– Через две недели. Они мне письмо прислали.
Тут Регине наконец стало завидно. Линде письмо прислали, как взрослой! А Регине никто еще не присылал писем. Надо папу попросить, чтоб он ей тоже написал. Потом, когда на свой корабль вернется. Папа, конечно, может и здесь, на Ларгитасе, ей письмо отправить. И мама может. Только это будет понарошку: зачем письма, если ты близко? А вот письмо с другого края Галактики, через гиперсвязь – это да!
Регина подошла к окну и стала елозить пальцем по стеклу, меняя прозрачность. Если сказать словами, окно послушается. Оно и пульта слушается. Но пальцем – интереснее! Вот «иней». Вот «роса». Вот «туман». А вот «невидимка» – тебя снаружи не видно, а ты всё видишь…
Так лучше всего.
По спортплощадке слонялся дылда в шортах. Дылду звали Клод. Линда сказала, что ему целых пятнадцать лет! Покрасил шевелюру «апельсинчиком», и никто не запрещает, не ругается… Клод лениво стучал мячом по упругому покрытию площадки. Стукнет пару раз, поймает – и стоит, смотрит. Куда? – загадка. А то бросит мяч в кольцо, поймает – и снова стоит. Или бродит нога за ногу…
– Лин, сейчас каникулы?
– Ну да.
– Всех старших домой забрали?
– Ага.
– А Клод почему остался?
– Не знаешь? Ну да, ты новенькая. От Клода родители отказались.
– Как – отказались?!
Регина решила, что ослышалась. А может, Линда пошутила? Но Линда стала грустной-грустной, и Регина тоже стала грустной-грустной. Даже слезы набежали.
– Ну, я точно не знаю… Сказали, им такой сын не нужен.
– Как это – «не нужен»?! Какой – такой?
– Ну, такой, как мы. Интернатский.
Дядя Фердинанд говорил Регине, что «Лебедь» – особенный интернат. Для особенных детей. И она, Регина, тоже особенная. Только пусть не зазнается. Особенный – не значит лучше. Просто другой. Ей надо многому научиться. А вот чему… Дядя Фердинанд об этом тоже говорил, но Регина забыла. Может, Клод зазнался? Плохо учился?
И поэтому папа с мамой от него отказались?
Регина попыталась представить, как это может быть. Как ее мама и папа от нее отказываются. Не хотят с ней разговаривать. Отворачиваются. Не дарят игрушек. Не пускают ее домой. И она остается совсем-совсем одна в интернате. Бродит по площадке, как Клод, бросает в кольцо дурацкий мячик. Смотрит в никуда. Долго-долго…
Она едва не расплакалась. Но вовремя вспомнила, что мама была у нее вчера, а сегодня прилетает папа. Он обещал повести ее в зоопарк – смотреть на химерок и голубых шиншилл! А к Клоду никто не прилетит. Никто не поведет его в зоопарк. Не купит ему мороженое… Регине стало очень-очень жалко Клода. Даже если он зазнавался и плохо учился – это неправильно! Ей захотелось сказать взрослому парню что-нибудь хорошее. Чтобы он перестал грустить и улыбнулся. Или подарить что-нибудь.
Только Регина не знала – что.
Клод внезапно повернулся и уставился на Регину. Девочка знала: он не может ее видеть. Окно снаружи непрозрачное. Она нарочно так сделала. Но Клод смотрел, будто всё видел. А потом бросился прочь, словно за ним, щелкая клыками, гналась дикая химера. Регина проводила его взглядом, вздохнула и решила, что никогда-никогда не станет зазнаваться! И учиться будет лучше всех. И вообще, у нее самые лучшие в мире папа и мама. Они от нее ни за что не откажутся!
Мелодичный перелив клавинолы накрыл комнату.
– Младшая группа приглашается в четвертую комнату на первом этаже, – сообщила информателла таким таинственным голосом, что Регине сразу захотелось бежать в четвертую комнату. – Занятия начнутся через пять минут. Если вы не знаете дорогу, громко скажите: «Галочка-выручалочка, отведи меня куда надо!» Перед вами возникнет зеленая птичка-указатель. Идите за ней. Повторяю: младшая группа…
«Ну вот, – подумала Регина, – в садике я была в средней группе. А тут – снова в младшей.» Она совсем уж собралась обидеться, но передумала.
– Давай «галочку» вызовем? – заговорщицким шепотом предложила Линда.
– А ты разве дороги не знаешь?
– Знаю. Но с «галочкой» интересней!
II
А потом была физкультура. Воспитатель дядя Руди со смешной фамилией Физрук всё время повторял: дети, не ленитесь! Наклоняться – до земли. Приседать – тоже до земли. Когда стали прыгать, Регина ждала, что Физрук скажет: «До неба!» Нет, промолчал. Приседания и наклоны Регина не любила, но честно старалась. Она ведь сама себе обещала, что будет учиться лучше всех. Интересно, физкультура – это тоже «учиться»? Надо спросить у кого-нибудь. Только не у дяди Руди, он строгий.
Лучше у дяди Фердинанда.
Наприседавшись, они бегали в лабиринте. Это было здорово. Если б еще похожий на кузнечика Лайош не толкался, пытаясь всех обогнать. Но у него не получалось: лабиринт был узкий, и Лайош только всем мешал. Наконец он нашел хитрый поворот и с криком: «Я первый!» – нырнул туда. В итоге дурачина Лайош выбрался из лабиринта последним. Потому что заблудился и долго кружил по коридорчикам.
Все запыхались и раскраснелись. Дядя Руди стал учить, как правильно дышать, чтоб не запыхиваться. Поначалу ни у кого не получалось, а когда стало чуточку получаться, в небе загудело. С присвистом.
– Всестихийник! – закричал маленький Карл.
Он и правда был маленький – ниже Регины. За это его дразнили «Карликом», и Карл обижался.
– Сюда летит!
– Садится!
Одна Регина ничего не кричала. Она сразу поняла, что это прилетел папа!
Оливковая капля рухнула с неба, стремительно увеличиваясь в размерах. На миг она зависла над площадкой перед воротами – и плавно, как пушинка, опустилась на приемное покрытие. Двигун всестихийника в последний раз свистнул – и умолк. Скользнула вверх, скрывшись в корпусе, пилотская дверь. И на землю легко спрыгнул молодцеватый офицер в парадной форме корвет-капитана ВКС Ларгитаса.
– Папа!
Регина сорвалась с места и, напрочь забыв, как правильно дышать, вихрем помчалась к воротам. Физрук, не препятствуя, проводил ее одобрительным взглядом. Мысленно он поставил девочке «отлично» по бегу на средние дистанции. А беречь дыхание со временем научится. Малышня загалдела, и преподаватель, глянув на часы, махнул группе рукой: свободны!
Да что там малышня! Рядом, словно сбросив плащи-невидимки, образовалась неразлучная парочка заклятых подруг: биологичка Дорис и математичка Вивиан. Две соперницы за мужские сердца. Рыжее пламя против иссиня-черного водопада. Буря и натиск против ленивой грации. И ни дня – друг без друга, над чем недоумевали все, включая интернатского психолога.
Теодор ван Фрассен перебросился парой слов с охранником, который вышел к нему из павильона. Охранник кивнул, будто встретил старого знакомого – и отступил в сторону. Вот тут бравый корвет-капитан взял и наплевал на честь мундира, достоинство офицера, строевой шаг и прочую дребедень. Сорвав с головы фуражку, он взмахнул ею, как птица – крылом, завопил на дикарский манер и на третьей космической скорости ринулся навстречу дочери.
Казалось, кое-кто сейчас сам пойдет на взлет не хуже всестихийника.
– Папа!
– Ри!
Подхватил, закружил, завертел! Регина визжала от восторга, пока папа не остановился. А там еще немножко повизжала, про запас. Прижалась к чисто выбритой, но всё равно чуточку колючей папиной щеке. Щека пахла одеколоном и… Космосом! А если бы кто-нибудь спросил девочку, как, по ее мнению, пахнет космос, она бы, не раздумывая, ответила: «Папой!»
– Да ты выросла тут без меня!
– Да! До неба!
– Как тебе в «Лебеде»? Нравится?
– Очень! У меня новая подруга, Линда! Мы с ней в одной комнате живем. Она веселая, и рисует лучше всех! Но я тоже научусь. Линда! Это мой папа!
Разумеется, Линда не заставила звать себя дважды.
– Здравствуйте…
– Привет, Линда! Я – папа Регины. Дядя Теодор, можно просто Тео.
– А я знаю! Вы капитан!
– Да ты всезнайка…
– А вы прямо из космоса прилетели?
– Прямым ходом! А знаете ли вы, девчонки, что я вам привез?
– Что?!
– А вот что!
Жестом записного фокусника капитан извлек из фуражки две открытки-голоролика. На одной «Громобой» входил в звездную систему, пересекая пояс астероидов. В лучах светила вокруг корабля, словно друзы хищных драгоценностей, сверкали острые обломки камней. Из-за края открытки выплывал бок планеты-гиганта, весь в охристых разводах. На другой, сколько хватало глаз, раскинулась лиловая туманность – разметанная давним взрывом, подсвеченная изнутри. Приглядевшись, на ее фоне можно было увидеть темный шарик – погасшую звезду-карлика.
– Ух ты!
Регина щелкнула ногтем по открытке, и картинка пришла в движение.
– Реальные съемки. С разведзондов. Одну тебе, Ри, другую – Линде.
– Мне?! Спасибо, дядя Тео!
– Пошли знакомиться с остальными?
– Пошли!
Вернув фуражку на ее законное место, капитан взял девочек за руки. Чистая, ничем не замутненная радость окутала его, как сияющее облако. Радость искрилась пузырьками яблочного сидра, кружила голову и толкала на веселые безумства, от которых ван Фрассен с трудом удерживался.
«Сюда бы Анну-Марию! Вот оно, счастье! И без всякой ценольбологии. Ничего, наша графиня обещала к вечеру освободиться…»
– Папа, а мы полетим в зоопарк? Ты обещал!
III
Теодор ван Фрассен нашел Фердинанда Гюйса в столовой. Гюйс сидел за угловым столиком на учительской половине, задумавшись над выбором: шницель «экзотик» в имбирном кляре – или курица под ягодным соусом. В тот момент, когда чаши весов стали склоняться в пользу шницеля, над ухом, разрушая очарование момента, прозвучал сухой, привыкший командовать голос капитана:
– Я забираю дочку до вечера.
– Исключено, – ответил Гюйс раньше, чем понял, что краткость не всегда является матерью взаимопонимания, как бы ни доказывали это философы древности.
Капитан нахмурился.
– Вы не поняли, кавалер. Я обещал дочери повести ее в зоопарк. Мой всестихийник стоит на площадке. К вечеру мы вернемся. Преподаватель физкультуры сказал, что я должен переговорить с вами. Какие проблемы?
– Я не кавалер. Я барон синцименики.
– Синцименика?
– Наука о сосуществовании. Впрочем, оставим титулы. Извините, господин ван Фрассен. Мне искренне жаль, но ваша дочь не может покинуть территорию интерната. Во всяком случае, в ближайшее время.
– Почему?
– Таковы правила.
– Регина под арестом?
– Вы преувеличиваете. Садитесь, прошу вас.
Сесть капитан не спешил. Торчал столбом возле стола, разглядывал Гюйса, словно тот был диковинным музейным экспонатом. Белый мундир, орденские планки. Сокол на кокарде. Вызов в глазах. «Вставайте, барон Гюйс!» – читалось во взгляде ван Фрассена. Гюйс вздохнул украдкой. Нет, мы не поддадимся на провокацию. Мы не встанем. Иначе мы окажемся выше задиристого капитана на целую голову.
И это сразу обострит ситуацию.
В свою бытность на Сякко, еще надеясь получить диплом и уже догадываясь, что это – мираж, Фердинанд Гюйс много времени посвящал самокопанию. Изучал собственные комплексы, клал привычки под микроскоп, препарировал склонности… Куратор, старый хитрец Тераучи Оэ, который год убеждающий всех, что его заветная мечта – покой и трубочка с вишневым табаком, поощрял такое рвение. Старик давно понял, что скоро расстанется с учеником. Пожалуй, с первого семестра. Просто не спешил резать по живому, ждал, пока Гюйс сам вынесет себе приговор – еще один урок, прежде чем потерять друг друга из виду…
Самой неприятной из истин, добытых Гюйсом, было ясное, как рассвет над озером Курахара, осознание: да, я боюсь мужчин, подобных капитану ван Фрассену. И не потому, что он, пожалуй, способен закрутить пируэт-сальто лучше меня. Не потому, что в честной драке он сломает мне шею. Может быть, мое сальто лучше, и двигательные центры капитана, плюнув на честность, я захвачу быстрее, чем он – мою драгоценную шею. Всё это ерунда. Павлиний хвост. Правда куда примитивней – боюсь, и рациональных причин для страха нет, и со страхом надо жить.
Он так привык жить с этим страхом, что они стали друзьями.
– Садитесь, капитан, – повторил Гюйс, вольным обращением, жестом и интонацией сокращая дистанцию между собой и отцом Регины. Он рисковал, но полагал это здоровой необходимостью. – Я должен кое-что вам объяснить. Не возражаете, если я закажу шницель? Я очень голоден.
– Заказывайте, – ван Фрассен сел напротив.
В лице его сохранялось напряжение.
– Хотите есть?
– Нет.
– Пить?
– Вишневый сок.
– Хорошо.
Они перебрасывались скупыми репликами, как жонглеры – кольцами. В отдалении трепетала дробь барабанов: смертельный номер! Слабонервных просим удалиться! Гюйс улыбнулся, стараясь, чтобы капитан увидел в этом знак расположения. Богатое воображение – беда, право слово… Набрав на меню-панели код заказа, он дождался, пока в боксе доставщика объявится дымящийся шницель и стакан с соком, откуда предупредительно торчала соломинка. Беседы с родителями не были для Гюйса в новинку. И всё равно каждый раз он готовился к разговору заново. Помнится, папаша Рональда Хайне, краснорожий здоровила, кинулся в драку…
Пришлось обездвижить.
Нападение зафиксировал видео-блок. Хайне-старший, жаждущий судебного разбирательства, скис при виде интернатского адвоката.
– Я жду, – напомнил капитан, беря стакан.
– Скажите, – начал Гюйс, – вы в курсе, что значит слово «телепат»?
– За кого вы меня держите?!
– И все-таки я хотел бы, чтобы вы ответили.
– «Теле» – дальность. Действие на расстоянии. Телепат – человек, читающий мысли на расстоянии. Вы удовлетворены?
– Нет. Но об этом позже. Что значит слово «эмпат»?
– Человек, воспринимающий чужие эмоции.
Капитан мало-помалу закипал.
– И последнее: что значит «психопат»?
– Ждете, что я оскорблю вас? Скажу, что психопат – это вы? Не дождетесь. Психопат – человек с патологией психики. Теперь мы можем вернуться к моей дочери?
– Да. Именно теперь – можем, и должны. Вы не ошиблись, капитан. «Пат» – патология. Вы из трех раз лишь единожды применили это верным образом. Эмпат – человек с чувственно-эмоциональной патологией. Телепат – человек с информационно-трансляционной патологией.
– К чему вы клоните?