Книга Прорыв - читать онлайн бесплатно, автор Юрий Сергеевич Аракчеев. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Прорыв
Прорыв
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Прорыв

– Каким спортом вы занимались? – спросил я ее чуть позже.

И она ответила:

– Гандбол. Ручной мяч.

И это очень подходило к ней.

Сколько разного копится в подсознании нашем! И в этот вот миг девушкой, вошедшей внезапно в комнату мою, разбужено было тотчас так много… Почему? Каким образом? Вечная загадка… Ее появление взбудоражило и тот давний, школьный пласт, о котором я, кажется, уже совсем забыл. Чего мне особенно тогда не хватало – не только мне, всем нам! – так это того, что есть у многих из теперешнего поколения молодых: здоровья, раскрепощенности, ощущения – пусть только лишь подсознательного – своей свободной человеческой сущности. Того самого, что было в Гале с избытком и излучалось! Хотя где ей было знать, конечно, что она для меня – словно вестница, носительница несостоявшегося, отзвук так и не расцветшей полностью юности моей… Но ее подсознательное естество несомненно знало, я видел. И оно тотчас откликнулось, и тут уже ничего нельзя было сделать – у меня даже горло сжималось, когда я на нее смотрел, словно я, исстрадавшийся от жажды путник, теперь лихорадочными глотками пил.

А Роберт сел рядом с ней напротив меня, и вид у него был, как у именинника или как у большого ребенка, который нашел красивую игрушку и вот принес ее приятелю посмотреть. И игрушка вела себя по отношению к нему соответственно – как игрушка. То есть она ничем не выражала хоть какой-то своей неигрушечной причастности к Васе, я видел. И сразу подумал: она не будет с ним долго, она не принимает его всерьез, и вряд ли получится у них хоть что-то…

Женственность, как я уже сказал, так и излучалась ею. И она ее не стеснялась. Высокая грудь топорщилась в тесной майке, стройные сильные ноги натягивали ткань джинсов, глаза мерцали, лицо не оставалось в покое ни на миг, без конца меняя свое выражение – временами появлялся даже как будто бы оттенок тревоги, – она часто улыбалась, реагируя на наш разговор, и улыбка была удивительно лучистая, светлая, несмотря на карие «ведьминские» глаза и темные брови, и совсем не женская улыбка – детская. Да, это завораживало особенно: соединение зрелой женственности с некоторой инфантильностью, детскостью. Двойственность была и в чертах ее: анфас она была проста, мягка, добра, а в профиль казалась гордой, независимой, жесткой. Анфас лицо ее было русское или русско-татарское, темноглазое и слегка скуластое, а в профиль то ли испанское, то ли индейское. Вот эта живость, естественность, переменчивость, двойственность, да еще темперамент очаровывали тотчас, и я вспомнил характеристику Васи: «По поведению – восемь». Значит, даже его проняло, но совершенно ясно, что недостаточно – он, видимо, просто не в состоянии оценить, потому что если уж говорить о «поведении», то ставить меньше десятки просто нечестно. Да и во внешности он явно не разобрался. Оценивать на шесть это сияющее юное существо несправедливо никак.

Тем не менее, Роберт теперь улыбался с таким выражением, что вот, мол, знай наших! Но только в первые минуты. Прошло совсем немного времени, а она уже слушала только меня, а когда говорил он, покорно пережидала, но все лицо ее выражало терпеливость и скуку. Нет, это поразительно, как менялось ее лицо! Разумеется, я совсем не старался ее увлечь, скорее даже наоборот: во мне была небрежность с оттенком досады – познакомился-то ведь с ней Роберт, вот ведь повезло человеку, хотя он, похоже, не в состоянии даже понять, кто сейчас рядом с ним сидит! Говорил же я какую-то чепуху, а в частности спросил, нет ли у нее подруги, чтобы нам встретиться как-нибудь вчетвером – потанцевать, послушать музыку, поиграть во что-нибудь. О подруге она отвечала уклончиво: есть, но вряд ли пойдет, потому что увлечена аспирантами, с которыми лично ей, Гале, надоело, а подруге нет. Еще сказала, что подруге семнадцать лет, хотя выглядит старше и очень хорошенькая.

– Вы еще слишком молоды, чтобы скрывать свой возраст, поэтому, если можно, скажите, сколько вам лет? – спросил я.

И она ответила, что двадцать один.

Под конец визита «англичанин» сидел уже как на иголках, это явно чувствовалось. Он не чаял, как увести ее от меня, но она не торопилась. И когда я сказал, что собрался на рынок за фруктами, она тотчас предложила пойти всем вместе.

И мы вышли, направились на рынок, а погода еще ухудшилась, дул сильный ветер, вот-вот собирался пойти дождь, похолодало. Походка у нее оказалась летящей: она размахивала руками, но не сгибала их в локтях, зато выгибала ладони в запястьях – так, словно шла на цыпочках. И высоко несла грудь, а голова гордо поднята. Индианка, креолка, метиска! Тем более, что сильный загар.

На рынке Вася-Роберт играл щедрого мужчину, этакого князька – свысока приценивался, брал самое дорогое, не торгуясь, но выглядело это как-то неестественно и смешно, настолько прозрачной была его демонстрация. Перед Галей и явно против меня. Он был нервен и не мог скрыть своей враждебности по отношению ко мне, но это было несправедливо и вызывало во мне только досаду. Галя, по-моему, тоже все чувствовала. Когда прощались, я улыбнулся Гале, а отойдя на несколько шагов, обернулся. Она смотрела мне вслед и с совершенно очаровательной детской улыбкой помахала рукой. И даже в этот момент Вася не мог скрыть своего беспокойства – лицо его приняло суровое, осуждающее выражение, а на худых щеках заиграли желваки. Ревнивый Роберт! Я шел легким шагом, чувствуя, что простуда моя обострится после этого похода на холодном ветру, но уже перебирал в памяти сверкающие крупинки. Увижу я ее еще или нет? Возможно, что нет, потому что Вася, судя по всему, не допустит.

Но при всем при этом была у меня уверенность, что на Галю тоже произвел впечатление визит, и я надеялся даже, что она сделает что-нибудь, чтобы нам еще встретиться, уговорит как-нибудь «Роберта». Ей в сложившейся ситуации легче. Да поможет ей Бог!

Крупинки же драгоценные все равно остались. И они вовремя напомнили: жизнь, несмотря на ненастную погоду и всякие невезенья, прекрасна. Точнее: может быть прекрасной. Цветочек моей души зябко расправлял свои лепестки.


5

Как же все-таки определить жизнь человеческую на Земле? Что она? Ради чего? Зачем?

Ясно, конечно, что жить надо в первую очередь для других, для общества – любое дело, которым человек может и должен быть увлечен, имеет смысл лишь когда оно не только для одного тебя, когда есть надежда, что оно улучшит жизнь человеческую вообще. Так нас учат, и это, наверное, правильно. Но вот «жизнь человеческая» вообще, что же она такое? Есть ли в ней смысл?

Сколько веков человечество бьется над этим – не все человечество, разумеется, а лишь отдельные его умы – и к чему же пришли? Да, нет ясности до сих пор, однако сама жизнь постоянно подсовывает нам всяческие возможности, а поступаем мы, выбирая их, по инерции: то есть чаще всего осознанно не поступаем никак. И еще известно, что сумели как-то установить ученые, что мозг даже развитого современного человека функционирует всего лишь процентов на шесть. А остальные девяносто четыре? Тут тайна, покрытая мраком…

Последующий вечер и последующий день как-то изгладились из моей памяти. Как ни стараюсь, ничего не могу вспомнить кроме того, что погода опять была плохая, а простуда не отступала, я работал над очерком через силу, потом над повестью, которую, как уже говорил, взял почти написанную, а здесь в новой обстановке смотрел на нее отстраненно, чтобы понять то самое «чуть-чуть», которого в ней, как мне кажется, не хватало. Только привычный оптимизм поддерживал меня, вселяя надежду на то, что погода хоть когда-нибудь да изменится – не может ведь в начале сентября наступить здесь суровая осень! – а потому главное пережить это ненастье и выздороветь от простуды. Как это в песне поется? «Пасмурным днем вижу я синеву»… Чисто русская песня.

И вот что удивительно: мимолетная эта встреча с Галей казалась мне гораздо более важным событием, чем все другое! И важнее даже, чем мой будущий очерк. И это при том, что я вовсе не считал себя бабником, и никто меня не считал! Но, честно прислушиваясь к себе, я ощущал: встреча с Галей важнее всего! Ну, что тут поделаешь?

Студентки – Юля и тоже Галя, – как мы с Васей и думали, не пришли. Но это мы, разумеется, пережили. Меня несравнимо больше грели воспоминания о Васиной Гале, а Вася вообще ходил именинником: вечером он собирался встретиться с ней и признался мне, что хочет пригласить ее в свой терем. Еще он сказал, что «не избалован женской лаской» и для него большая радость «просто так» общаться с этой очаровательной девочкой. А может быть и удастся поцеловать… В этом я его, конечно же, понимал. Правда, вчера, сразу после похода на рынок, проводив Галю, он, взбудораженный, ворвался ко мне и заявил, что меня опасно знакомить с девушками.

– Почему? – наивно спросил я.

– Отобьешь, – быстро проговорил он.

Я хотел обратить в шутку, но он вдруг всерьез стал упрекать меня за то, что я, якобы, не давал ему слова сказать, когда они были у меня.

Это было несправедливо, и я попытался возразить ему, но он по своей привычке жевал губами, играл желваками, подыскивая слова, чтобы настоять на своем, но так ничем и не смог со мной согласиться. В конце концов мне стало жалко его. Ну и что же, если не избалован женской лаской? Тем более. Учиться же надо, учиться, а не обвинять других в своих неудачах… Я ведь не собирался ее у него отбивать – говорил с ней просто, и все. Ну, а он что же молчал, если на то пошло?

И очень грустно мне стало после Васиных слов: я как-то окончательно понял, что хорошего тандема у нас с ним не получится. И тотчас снова пришла на память сценка в поезде, когда ехали сюда. Наша соседка, Таня, как я уже говорил, была очень милая девчушка, и во взглядах, которые она на нас бросала, читался определенный интерес, и было вполне естественно, что она нам обоим понравилась. Но Вася до часу ночи просидел над ней, уже легшей спать на нижней полке, нес какую-то чепуху и, по-моему, ни разу не дотронулся даже до ее руки. Я спал наверху, уже перевидел какие-то сны, проснувшись, глянул вниз и увидел: сорокалетний седой мужчина сидит рядом с двадцатилетней девчонкой, которая, судя по выражению ее лица и жалкой улыбке, с которой она на меня посмотрела, не чаяла, как уснуть, и только из приличия и уважения к возрасту не отворачивалась, а он по своему обыкновению страдает словесным поносом, состоящим из общих мест, и, увлеченный самим собой, вовсе не заботится о реакции слушательницы. Тупая навязчивость и ни крупинки юмора! Я все же уснул, а когда утром попытался по этому поводу пошутить, Вася тотчас принял серьезное и осуждающее выражение и заиграл желваками. Рассерженный Роберт…

Еще признался он мне, что вообще поздно узнал женщину как мужчина. Но ведь так же и я! И тем более теперь нужно нам всеми силами избавляться от комплексов – учиться! Для чего легкость и юмор необходимы прежде всего! На словах он соглашался со мной, но любая очередная девчонка приводила его в состояние суетливого и беспомощного обожания, отчего он тотчас лишался всех шансов. Если же я пытался хоть шутками образумить его, он обиженно куксился и играл желваками…

И вот теперь именно он познакомился с Галей. Ну, справедливо это, скажите?

Да, вижу, вижу. Слишком много места занимал Вася, то бишь Роберт, в моем бытии у моря. Ну, а как же иначе? Ведь человек, с которым мы вольно или невольно сближаемся, и на самом деле берет на себя так много. А с Васей мы, к тому же, планировали нашу совместную жизнь на юге – он сам предложил поехать вдвоем. Ну вот и – как говорил Кот Леопольд – «Давайте жить дружно!»

И вот что интересно: дело не только в том, что я никак не мог от Васи отделаться. А в том, что в Васе… вернее, в Роберте… Да-да, именно в Роберте! – видел я прошлого себя. Такой же приблизительно и я был лет десять назад! Ну, может быть, не совсем такой, но в чем-то похож – многовато суетился, трусил, не уверен был… Теперь-то начал, кажется, понимать и меняться, точнее – возвращаться к себе. Но… Все знают, как это трудно.

Итак, в тот раз – после его визита с Галей наш разговор, слава Богу, не перерос в конфликт. И я все же искренне пожелал ему удачи в свидании. Он суетился, готовился, как школьник, к встрече, менял рубашки одну за другой, не зная, на какой именно остановиться, зубную пасту жевал – чтобы изо рта хорошо пахло. А я наблюдал. С пониманием и печалью.

Не слишком веселым, хотя и вполне возбужденным был он на следующее утро, и я спросил, как дела.

– Музыку слушали. В одиннадцать я ее проводил. У них на турбазе двери закрывают в одиннадцать.

Значит, они были вместе всего два часа.

– Ну, и как?

– Прекрасно. Я просто балдею с ней.

– Сегодня тоже?

– Разумеется, – он качнул головой. – В горы пойдем.

– А вечером?

– Не знаю пока. Придумаем что-нибудь.

– А с подругой она не может прийти? – спросил я все-таки.

– Ты же слышал, что она не хочет, – ответил он строго.

– Мы собирались вместе с тобой, между прочим, – сказал я. – Двое на двое. В компании то есть. Так и задумано было, когда сюда ехали, разве не так?

– Она скоро уедет, – попытался он оправдаться.

– Когда?

– Знаешь, я даже боюсь спросить.

Да, это был влюбленный мальчишка – ну точно я лет десять-пятнадцать назад! – лишенный уверенности и самосознания, было смешно, трогательно и грустно смотреть на его «английский» профиль в очках, видеть седую голову, быстро жующие губы, все это так не вязалось…

Но я опять пожелал ему удачи вполне искренне, дал даже дефицитную цветную пленку для фотоаппарата. Как ни понравилась мне Галя, но дружба и человечность дороже: если получится у него – пусть, дай ему Бог, я в конце концов найду же себе кого-нибудь, надо только расстаться с простудой.

На обед он явился счастливый, я спросил, ходили ли они в горы, он сказал, что ходили.

– Фотографировал?

– Фотографировал! – он радостно посмотрел на меня.

– Без всего? – спросил я нагло.

Тут он взглянул на меня осуждающе и сказал:

– У меня язык не повернулся бы ей предложить.

Теперь это был оскорбленный Роберт. Он так смотрел на меня, будто я и на самом деле оскорбил божество. А между тем он вместе со мной считал такие фотографии не только не предосудительными, а наоборот прекрасными, видел у меня такие слайды, они нравились ему. И он, разумеется, не прочь был бы фотографировать так же, спрашивал, как это делается – какой фон нужно подбирать, какую выдержку и так далее. Восхищаться красотой женского тела – что ж тут плохого? В конце концов ведь это – та же природа, только, может быть, наиболее концентрированное, наивысшее выражение ее, разве не так? Но теперь Роберт воспринял мой вопрос так, словно я оскорбил его в лучших чувствах. То есть, фотографировать «без всего» как будто бы можно, но только в том случае, если не очень уважаешь, а если уважаешь, то, наоборот, нельзя? Почему же тогда он восхищался моими снимками? Он, что же, считал, что я не уважаю тех, кого фотографирую? Ну и ну.

Досада опять взвилась во мне, но тотчас утихла. Тоскливо стало. Я смотрел на него, бодро жующего свой обед, и видел, что разубеждать и доискиваться справедливости бесполезно. Врет ведь. Очень хотел бы, но даже предложить боится. Вот и делает вид.

Ну, что ж, ну, что ж, как выражается в таких случаях один мой философски настроенный приятель. Ну что ж! По крайней мере ясно. Я еще раз понял, что нужно избавляться от простуды как можно скорее и кончать с очерком. К тому времени, может быть, и погода наладится. И хорошо бы найти какого-нибудь парня – с ним организовать тандем. Все же именно это привлекало меня больше всего. Совместный всеобщий праздник, пусть с немногими участниками. Маленькая, но – модель «рая». Возможно это в нашей жизни? Или все-таки нет?


6

И прошел еще вечер. И еще ночь. Вечером я опять работал над очерком. А утром за завтраком увидел Роберта все таким же целомудренно-очарованным.

– Что сегодня делаете? – спросил я между прочим.

– Пойдем опять территорию вашу смотреть. Дома творчества.

– Зайдете?

– Не знаю. Видно будет.

И почему-то ясно стало, что отношения у них на излете. И как далекая весть прозвучало «территорию вашу смотреть». Не ее ли это инициатива? Но нет, он не приведет ее ко мне. Ни за что!

Погода была еще хуже, дул сильный ветер, морские волны вздымались и ровными шеренгами шли на берег, я подумал, что надо будет выйти потом на набережную пофотографировать волны. Очерк шел плохо. Дело в том, повторяю, что я понимал: как обычно, мои мысли и взгляды не совпадут с мыслями и взглядами редактора. Более того – чем лучше будет очерк с моей точки зрения, тем хуже будет он с точки зрения того же редактора. Обычное дело… Все же я сидел над ним, пытаясь найти приемлемый компромисс. Отчитаться за командировку надо, ничего не поделаешь. И все время я помнил, к тому же, что Вася-Роберт без всякой надежды и пользы встречается сейчас с девушкой, которая судьбой предназначена для меня. Однако представления о порядочности не позволяют мне… Опять компромисс! Глупость, конечно. И все-таки.

Я решил пройтись. Машинально смотрел в серые от ненастья аллеи. И один раз мельком увидел их. Роберт бодро вышагивал в своем спортивном костюме – синем с белыми полосками, – он жестикулировал бойко, а Галя шла рядом, понурив голову… Или мне показалось? Они пересекли аллею и пропали. Я вернулся к себе, хоть и был совершенно уверен, что гостей не будет.

В обед мы встретились с довольным Робертом, а после я походил по территории Дома, потом зашел за фотоаппаратом и отправился на набережную фотографировать волны. И вдруг увидел их. Роберт стоял, облокотившись на парапет в эффектной «английской» позе, а Галя рядом…

Как она просияла, когда я подходил! Казалось: солнце выглянуло. Одна эта улыбка – непосредственная, детская, радостная – показала, что я не ошибся: она ждала и наверняка предлагала «Роберту» зайти ко мне. Ее улыбка была настолько сияющей, и даже поза настолько недвусмысленно говорила о том, что происходит – она повернулась ко мне и привстала с парапета и только что руки не протягивала навстречу… Мне даже неловко стало перед Васей. Но он, ослепленный, ничего не понимал. Только улыбался блаженно. И лишь когда я захотел сфотографировать Галю, в нем проснулось чувство собственника. И он не позволил! Ничего себе, а? Только вдвоем, только с ним, Робертом! Ну и ну. Сам не понимая того, он просто толкал нас с Галей навстречу друг другу…

Вдвоем так вдвоем, мне все еще не хотелось ссориться, и я сфотографировал их вместе. И Галя так ласково улыбалась мне в объектив! Улыбка ее просто притягивала, и нельзя было не сказать ей чего-то хорошего, и я что-то сказал, а она так живо реагировала! Она совсем повернулась ко мне, отвернувшись от Роберта, словно его не было здесь, и лицо ее сияло. Но, черт возьми, он же сам виноват!

После она призналась мне, что собиралась тогда уходить от него окончательно – «надоел до ужаса», – и на набережной они как раз прощались, она сказала ему, что пойдет спать. Когда гуляли по территории, она несколько раз предлагала зайти ко мне, но он возражал, говоря, что я работаю, мол, и нельзя меня тревожить… Но это она сказала потом.

А сейчас естественно возникла идея общей вечерней встречи. И Роберту ничего не оставалось, как на нее согласиться. «Я очень боялась, что ты сфотографируешь море и уйдешь, а как же я?» – говорила она потом. Потому, значит, и поворачивалась ко мне, сияя…

– Надо найти четвертую, – сказал я.

А Галя заявила, что подругу приглашать не хочет, да она и вряд ли пойдет.

– А разве вам меня одной мало? – спросила с детской непосредственностью.

Решили, что после ужина мы с Робертом все-таки найдем какую-нибудь девушку прямо на набережной – для компании. Уже тут начали внимательно смотреть на проходящих, но пока не находили достойной. С Галкой договорились на полдевятого – после ее ужина на турбазе, – и она ушла, оживленная, своей летящей креольской походкой.

«О, женщины!» – вновь и вновь восклицаю я в восхищении. И недоумеваю. Тысячи лет существует письменность, сотни лет наука, в последние десятилетия мы наблюдаем чудеса технологии, философы вот уже столько веков пытаются объяснить мир и наше существование в этом мире, а главнейший вопрос вопросов – соединение двух природных начал, женского и мужского, – обращает на себя их внимание меньше всего! Общение с Богом (о котором ведь никто в сущности ничего не знает – одни фантазии и предположения), со Вселенной (сколько сил отдано изучению Космоса!), с собственным внутренним миром (о котором так мало знаем…), с тайнами материи, энергии, времени… Но самому важному, касающемуся каждого в первую очередь, тому, с чего начинается жизнь каждого существа – общению двух полов! – уделяется внимания поразительно мало! Разве только в искусстве, но и то главным образом – эмоции, охи и ахи, поцелуи, письма-записки, погашенный свет в спальне… Что же касается главного – непосредственно физического, эротического контакта, важнейшего для природы, – ни-ни-ни! На это в приличном обществе даже намекать неприлично… То есть это как будто бы само собой: хочется совокупляться – совокупляйтесь, а говорить об этом всерьез, изучать это пристально – нет-нет-нет! Ну не странно ли?

Доктор Фрейд, дерзнувший всего-навсего связать возникновение неврозов с половой сферой и таким образом заглянувший в «святая святых», произвел фурор: «Какая смелость, надо же!» Деваться было некуда, и возникла целая отрасль медицины – сексология. Что же она изучает? А в основном чисто физиологические вопросы человеческого совокупления и связанного с этим физического здоровья. А также «безопасный секс» и контрацепция. Все! А то, что так называемый «секс» влияет на всю не только физическую, но – духовную! – жизнь человека и порой даже определяет ее? А то, что каждый из нас появился на свет исключительно – и только! – в результате «этого»? А то, что жизнь без любви и без «этого» – то есть, в частности, без соответствующего правильного отношения к «этому» – просто лишена смысла и становится вредным для природы планеты существованием двуногого «гомо сапиенс», который природу – и свою и окружающую -безжалостно разрушает? Если человек не пользуется данными ему возможностями осознания, а точно так же, как и животные бездумно ест, гадит, рожает себе подобных, то он, конечно, хуже животного! Ведь он в таком случае просто-напросто губит природу, пользуясь гигантским потенциалом уничтожения, каковой дан ему вместе с огромным мозгом. Неужели в этом смысл нашего существования на планете?

Галя ушла на ужин, а мы с Васей принялись искать вторую девушку, хотя Вася смотрел на меня волком. Да, я, разумеется, понимал его. То его подруга кисло стояла, говоря, что не хочет встречаться вечером, а хочет лечь спать, но стоило появиться приятелю, как все мгновенно преобразилось – она просияла и активнейшим образом восприняла идею общей вечерней встречи! И уже не только я, но и она «не давала ему слова сказать» – она самым элементарным образом от него отвернулась и даже не делала вид, что слушает, когда он дерзал что-то проговорить. Я его понимал. И все-таки: ну и что же, Роберт! Не повезло? Но что же теперь… Ведь было же что-то у вас, дорогой Вася, ведь целых два дня с хвостиком, ведь сам говорил, что «балдеешь» – вот они и крупинки заветные! Береги их! Что ж на рожон-то лезть, если не получается больше, верно?

Так думал я, наконец-то не ощущая себя виноватым, и попытался ему объяснить, но он не хотел слушать и злился на меня. Потом уже, в Москве, когда я в очередной раз пытался его образумить, он сформулировал так: «Скажи, имеет ли право человек подходить к двоим, когда они не хотят, чтобы он подходил?» Я сказал, что подойти человек имеет право всегда, а к тому же в том случае, какой он имеет в виду, «не хотел» только один из двоих, другой как раз наоборот хотел и даже очень, так что общий счет 2:1 в пользу подхода, и почему же это желание одного из троих должно быть решающим и безапелляционным? Разумеется, он не знал, что ответить, он только посетовал, что не может так четко формулировать, как я, а то бы… И беспомощно играл желваками. Ах, Вася, Вася…

Мы шли с ним по набережной, и было темно, фонари местами вообще не горели – электричество, что ли, берегут в поселке? Вася нудил, что он, мол, показал мне девушку, которая прошла мимо только что, а я не успел разглядеть, и если я буду так церемониться, то мы не успеем к половине девятого. Он вообще дергался, нервничал и играл желваками… Времени и правда было уже за восемь, а ничего пока не нашли, но тут Василия осенила идея подойти к танцплощадке. Там еще не началось, но люди-то уже собираются, мы быстро зашагали туда и недалеко от входа увидели на скамейке троих. И все три как будто бы в порядке.

Я тотчас подошел к ним и предложил пойти и послушать музыку, а заодно и Дом творчества посмотреть, где они еще, как выяснилось, не бывали. Вася тотчас поддержал, он, правда, был не очень решителен, сомневался, а я сразу понял, что они пойдут. И чем больше говорил, тем больше они мне нравились. И даже не знаю, какая больше – редчайший случай, когда все три подруги, как говорится, на уровне. И в то же время все разные. Это было поразительно – огромный успех, они вдруг встали, чтобы идти! И все трое оказались высокими, породистыми, с рельефными женственными формами, в модных брюках, и каждой было лет двадцать.