Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990
Публикуемая глава «Торжок» – первое в отечественной литературе сочинение, содержащее острую критику правительственных законов о цензуре и действий управ благочиния, на которые возложен был предварительный контроль над всеми произведениями, готовящимися к печати (см. об этом во вступит. заметке к настоящему разделу). Гневная филиппика писателя заканчивается «Кратким повествованием о происхождении ценсуры» (оно опущено в нашем издании), историко-публицистическим трактатом, первым опять-таки в нашей литературе опытом исследования истории цензуры. Хотя и направлен он преимущественно против древних жрецов и католического духовенства, – выступить с развернутой критикой русской церковной цензуры писатель все-таки не решился – в трактате отчетливо просматриваются российские аллюзии. Так, приводя текст буллы папы Александра VI (1501), предписавшей сжечь «все печатные книги, в которых что-либо содержится противное кафолическому исповеданию», Радищев восклицает: «О! Вы, ценсуру учреждающие, вспомните, что можете сравниться с папою Александром VI». Завершается трактат невыполненным (если не считать публикуемого текста) обещанием: «Что в России с ценсурою происходило, узнаете в другом месте», и такой юмористической концовкой: «А теперь, не производя ценсуры над почтовыми лошадьми, я поспешно отправился в путь». По мнению исследователя, «…в работе над историческим очерком о цензуре Радищев изучил множество источников и, в конечном счете, создал такой очерк истории цензуры, который обилием фактического материала превосходит соответствующие статьи “Энциклопедии” Дидро, “Словаря” Бейля и других справочных изданий XVIIXVIII вв.» (Западов А. В. Указ. соч. С. 663).
Г. Р. Державин
На птичку
Поймали птичку голосистуИ ну сжимать ее рукой.Пищит бедняжка вместо свисту;А ей твердят: Пой, птичка, пой!1792 или 1793Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 196. Впервые: альманах «Памятник отечественных муз» (СПб., 1827. С. 107). Относится к периоду пребывания Державина статс-секретарем Екатерины II. Близко познакомившись с нравами двора, поэт «…не мог и не хотел писать больше од в честь “владычицы киргизской”, то есть в духе “Фелицы”» (с. 407). Это четверостишие можно понять и в более широком контексте – в качестве характеристики угнетенного положения любого подневольного творца.
И. П. Пнин
Сочинитель и ценсор
(Перевод с манжурского)
Письмо к издателю.
Милостивый государь!
На сих днях нечаянно попалась мне в руки старинная манжурская рукопись. Между многими мелкими в ней сочинениями нашел я одно весьма любопытное по своей надписи: «Сочинитель и Ценсор»… Немедленно перевел оное, и сообщаю вам, милостивый государь мой, сей перевод с просьбою поместить его в вашем журнале.
Сочинитель
Я имею, государь мой, сочинение, которое желаю напечатать.
Ценсор
Его должно впредь рассмотреть. А под каким оно названием?
Сочинитель
«Истина», государь мой.
Ценсор
«Истина». О! ее должно рассмотреть. И строго рассмотреть.
Сочинитель
Вы, мне кажется, излишний берете на себя труд. Рассматривать истину? Что это значит? Я вам скажу, государь мой, что она существует уже несколько тысяч лет. Божественный Кун (Конфуций) начертал оную в премудрых своих законах. Так говорит он: «Смертные! Любите друг друга, не отнимайте ничего друг от друга, храните справедливость друг к другу, ибо она есть основание общежития, душа порядка, следовательно, необходима для вашего благополучия». Вот содержание сего сочинения.
Ценсор
«Не отнимайте ничего друг от друга, храните справедливость друг к другу»!.. Государь мой, сочинение ваше непременно рассмотреть должно. (С живостью.) Покажите мне его скорее.
Сочинитель
Вот оно.
Ценсор
(Развертывая тетрадь и пробегая глазами листы.) Да… ну…
это еще можно… и это позволить можно… Но этого никак пропустить нельзя (указывает на место в книге).
Сочинитель
Для чего же, смею спросить?
Ценсор
Для того, что я не позволяю, и, следовательно, это непозволительно.
Сочинитель
Да разве вы больше, г. ценсор, имеете права не позволить печатать мою «Истину», нежели я предлагать оную?
Ценсор
Конечно, потому что я отвечаю за нее.
Сочинитель
Как? Вы должны отвечать за мою книгу? А разве сам я не могу отвечать за мою «Истину»? Вы присваиваете себе, государь мой, совсем не принадлежащее вам право. Вы не можете отвечать ни за образ мыслей моих, ни за дела мои. Я уже не дитя и не имею нужды в дядьке.
Ценсор
Но вы можете заблуждаться.
Сочинитель
А вы, г. цензор, не можете заблуждаться?
Ценсор
Нет, ибо я знаю, что до́лжно и чего не до́лжно позволить.
Сочинитель
А нам разве знать это запрещается? Разве это какая-нибудь
тайна?
Я очень хорошо знаю, что я делаю.
Ценсор
Если вы согласитесь (показывая на книгу) выбросить сии места, то вы можете книгу вашу издать в свет.
Сочинитель
Вы, отнимая душу у моей «Истины», лишая всех ее красот, хотите, чтобы я согласился в угождение вам обезобразить ее, сделать ее нелепою? Нет, г. ценсор, ваше требование бесчеловечно; виноват ли я, что истина моя вам не нравится и вы не понимаете ее?
Ценсор
Не всякая «Истина» должна быть напечатана.
Сочинитель
Почему же? Познание истины ведет к благополучию. Лишать человека сего познания, значит препятствовать ему в его благополучии, значит лишать его способов сделаться счастливым. Если можно не позволить одну «Истину», то до́лжно не позволить никакой, ибо истины между собою составляют непрерывную цепь. Исключить из них одну – значит отнять из цепи звено и ее разрушить. Притом же истинно великий муж не опасается слушать истину, не требует, чтобы ему слепо верили, но желает, чтоб его понимали.
Ценсор
Я вам говорю, государь мой, что книга ваша, без моего засвидетельствования, есть и будет ничто, потому что без оного не может быть напечатана.
Сочинитель
Г. ценсор! Позвольте сказать вам, что «Истина» моя стоила мне величайших трудов; я не щадил для нее моего здоровья, просиживал для нее дни и ночи: словом, книга есть моя собственность. А стеснять собственность, как говорит премудрый Кун, никогда не до́лжно, ибо через сие нарушается справедливость и порядок. Впрочем, вернее засвидетельствование ваше можно назвать незначащим, ибо опыт показывает, что оно нисколько не обеспечивает ни книги, ни сочинителя. Притом, г. ценсор, вы изъясняетесь слишком непозволительно.
Ценсор (гордо)
Я говорю с вами, как ценсор с сочинителем.
Сочинитель (с благородным чувством)
А я говорю с вами, как гражданин с гражданином.
Ценсор
Какая дерзость!
Сочинитель
О, Кун, благодетельный Кун! Если бы ты услышал разговор мой, если бы видел, как исполняют твои законы; если бы ты видел, как наблюдают справедливость. Если бы ты видел, как споспешествуют в твоих божественных намерениях, тогда бы… тогда бы справедливый гнев твой… Но прощайте, г. ценсор, я так заговорился, что потерял уже охоту печатать свою книгу. Знайте, однако ж, что «Истина» моя пребудет неизменно в сердце моем, исполненном любви к человечеству и которое не имеет нужды ни в каких свидетельствах, кроме собственной моей совести.
1805
Пнин И. П. Сочинения / Подготовка к печати и комментарии В. Н. Орлова. М., 1934. С. 165–168. Впервые: Журнал Российской словесности, издаваемый Николаем Брусиловым. 1805. Ч. 3. № 12. С. 161–168. Иван Петрович Пнин (1773–1805) – поэт, публицист, один из идеологов русского Просвещения, в последний год жизни – президент Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Пнин не дождался публикации этой сценки: он умер 29 сентября 1805 г., а номер журнала вышел, по-видимому, в декабре. Издатель «Журнала Российской словесности» Н. П. Брусилов снабдил посмертную публикацию примечанием, напоминающим краткий некролог: «Вот одно из последних сочинений любезного человека, которого смерть похитила рано и не дала ему оправдать на деле ту любовь к Отечеству, которая пылала в его сердце. Счастлив тот, кто и за гробом может быть любим!» Сценка приведена с некоторыми пропусками и искажениями также в кн. А. М. Скабичевского (см. список сокращений, с. 102) и в книге В. Я. Богучарского «Из прошлого русского общества» (СПб., 1904. С. 285–287). Последний так комментирует эту сценку: «Знаменательно, что диалог Пнина появился в печати с разрешения той же цензуры и мог несколько смягчить гнев божественного Куна. Какие вулканы должны были иначе клокотать в груди Куна, если бы он узнал, что через много-много лет после появления в печати статьи Пнина сидел над рукописями авторов сделанный в 1841 г., невзирая на поразительное невежество, почетным членом отделения русского языка и словесности при Академии наук знаменитый цензор Красовский и делал на рукописях свои замечания вроде следующего, приобретшего историческую известность…» (далее он приводит уже цитировавшееся во вступительной заметке к разделу замечание Красовского на полях рукописи стихотворения о том, что к «…блаженству можно только приучаться близ Евангелия, а не близ женщины» (с. 287)).
Основной труд Пнина – «Опыт о просвещении относительно к России» (1804), изданный с таким эпиграфом: «Блаженны те государства и те страны, где гражданин, имея свободу мыслить, может безбоязненно сообщать истины, заключающие в себе благо общества». Антикрепостническая направленность этого труда привела к изъятию из книжных лавок нераспроданной части тиража и запрещению в 1805 г. попытки Пнина переиздать его. Автор не случайно выдает эту сценку за перевод «с манжурского» (так! – А. Б.). Мы встречаемся с довольно распространенным аллюзионным приемом, применявшимся русскими литераторами с целью обвода цензуры (см. далее у Некрасова: «Переносится действие в Пизу – И спасен многотомный роман!»). Помимо того, автор иронизирует по поводу заключения Петербургского цензурного комитета, запретившего переиздание его труда под таким, в частности, предлогом: процитировав слова автора – «Насильство и невежество, составляя характер правления Турции, не имя ничего для себя священного, губят взаимно граждан, не разбирая жертв», – цензор Г. М. Яценков заметил: «Хочу верить, что эту мрачную картину автор списал с Турции, а не с России, как то иному легко показаться может». Его выводы сводились к тому, что «…сочинение г-на Пнина всемерно удалять должно от напечатания», поскольку автор «…своими рассуждениями о рабстве и наших крестьянах, дерзкими выпадами против помещиков… разгорячению умов и воспалению страстей темного класса людей способствовать может» (Пнин И. П. Сочинения. С. 268). Пнин попробовал было отстоять свой труд, послав в Главное правление училищ протест, но безуспешно. Между прочим, в нем есть такие слова: «…сочинитель обязан истины, им предусматриваемые, представлять так, как он находит их. Он должен в сем случае последовать искусному живописцу, коего картина тем совершеннее, чем краски, им употребляемые, соответственнее предметам, им изображаемым».
Несомненно, что, не сумев отстоять свой труд, Пнин, с одной стороны, в замаскированной форме выступил против предварительной цензуры, введенной уставом 1804 г., а с другой – высмеял потуги цензора на исключительное владение «Истиной». Несомненно, инцидент с запрещением «Опыта просвещения…» и переписка Пнина с цензурным ведомством послужили толчком к созданию этого памфлета. Позднее жанр драматических сценок, героями которых являются автор и цензор, использован А. Е. Измайловым и В. С. Курочкиным (см. далее).
В. А. Жуковский
Из «Протокола двадцатого арзамасского заседания»
<…> Стадо загнавши, воткнул Асмодей на вилы Шишкова,Отдал честь Арзамасу и начал китайские тениЧленам показывать. В первом явленьи предсталаС кипой журналов Политика, рот зажимая Ценсуре,Старой кокетке, которую тощий гофмейстер ЯценкоВежливо под руку вел, нестерпимый Дух издавая <…>1817Жуковский В. А. Стихотворения. Л., 1956. С. 208. При жизни автора не печаталось. Впервые: Русский архив. 1868. № 4–5. С. 829–838 (по сообщению П. А. Вяземского).
Тема заседания и поэтического «протокола» литературного общества «Арзамас» – необходимость основания собственного журнала.
Упомянут литературный враг «Арзамаса» – адмирал А. С. Шишков (1754–1841), поэт, возглавлявший тогда литературное общество «Беседа любителей русского слова», впоследствии – министр народного просвещения, автор упоминавшегося уже «шишковского», или «чугунного», цензурного устава 1826 г. Под именем Асмодея выведен член «Арзамаса» П. А. Вяземский. Яценко (точнее, Г. М. Яценков) служил с 1804 по 1820 г. в С.-Петербургском цензурном комитете, с 1815 по 1820 г. издавал журнал «Дух журналов», выходивший с подзаголовком «Собрание всего, что есть лучшего и любопытнейшего во всех других журналах по части истории, политики, государственного хозяйства, литературы, разных искусств, сельского домоводства и проч.». Название журнала и обыгрывает Жуковский.
Е. С. Сонина осторожно называет «Протокол…» «…одним из первых стихотворений, в котором появляется конкретная цензорская фигура…» (см.: Сонина Е. С. С. 37). По-видимому, так оно и есть, поскольку в более ранних текстах русских писателей имена цензоров не названы.
М. А. Дмитриев
Разговор цензора с приятелем-стихотворцем
Не пропущу стиха, и ты бранишь неправо: Я не о двух ведь головах!» —– «Я знаю, друг, ты не двуглавый,И век не быть тебе в орлах!Друг-цензор, пропусти безгрешные стихи!Где встретится в них мысль, где встретится в них сила —Сквозь пальцы пропусти, как Феб твои грехи,Как самого тебя природа пропустила».1830Русская эпиграмма. С. 358. Впервые: Русский архив. 1872. № 10. Стлб. 1983–1984.
Михаил Александрович Дмитриев (1796–1866) – поэт, критик, мемуарист.
П. А. Вяземский
Цензор
Басня
Когда Красовского отпряли парки годы,Того Красовского, который в жизни самБыл паркою ума, и мыслей, и свободы,Побрел он на покой к Нелепости во храм.«Кто ты? – кричат ему привратники святыни.– Яви, чем заслужил признательность богини?Твой чин? Твой формуляр? Занятья? Мастерство?»– «Я при Голицыне был цензор», – молвил он.И вдруг пред ним чета кладет земной поклон,И двери растворились сами!1823Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1958. С. 161. Впервые: Славянин. 1830. № 1. С. 42.
Петр Андреевич Вяземский (1792–1878) – поэт, литературный критик, один из ближайших друзей Пушкина. В течение трех лет (1855–1858) занимал пост товарища министра народного просвещения и одновременно члена Главного управления цензуры.
Издатель журнала «Славянин» А. Ф. Воейков, убоявшись, видимо, цензурных репрессий, снабдил публикацию подписью «С франц<узского>. К. В-ий». Кроме того, вместо Красовского он поставил «Ларобине», вместо Голицына – «Г. Е.», сопроводив примечанием: «Генерал-полицмейстер парижский, славный невежеством, но еще более ханжеством». Несмотря на такую мистификацию, за публикацию стихотворения «Цензор» Воейков оказался на гауптвахте. О министре народного просвещения кн. А. Н. Голицыне см. Перечень цензоров.
О публикации басни Вяземский писал: «Это примечание и имя Ларобине рукоделие Воейкова. У меня было Красовский и князь Голицын. Впрочем, стихи были напечатаны совершенно без моего ведома и ценсорства» (Вяземский П. А. Указ. соч. С. 448). Имя цензора Красовского (см. о нем Перечень цензоров) в исключительно негативном контексте не раз встречается в переписке и записках Вяземского. Так, по поводу пушкинских «Братьев-разбойников» он пишет: «Я благодарил его и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключенных, надежду плавать и с кандалами на ногах. Я пробую, сколько могу, но все же ныряю ко дну. Дело в том, что их было двое, а мне остается одному уплывать на островок рассудка, вопреки погоне Красовского со товарищи». По поводу цензоров Красовского и Бирукова он записывает: «Уж лучше без обиняков объявить мне именное повеление (как в том уверили однажды Василия Львовича <Пушкина>) не держать у себя бумаги, чернил и дать расписку, что навсегда отказываюсь от грамоты… А что делать из каждой странички моей государственное дело, которое должно проходить через все инстанции, право, ни на что не похоже» (Там же. С. 449).
Из «Старой записной книжки»
На приятельских и военных попойках Денис Давыдов, встречаясь с графом Шуваловым, предлагал ему всегда тост в память Ломоносова и с бокалом в руке говорил:
Напрасно о вещах те думают, Шувалов,Которые стекло чтут ниже минералов.Он же рассказывал, что у него был приятель и сослуживец, большой охотник до чтения, но книг особенного рода. Бывало, зайдет он к нему и просит, нет ли чего почитать. Давыдов даст ему первую книжку, которая попадется под руку. – «А что, это запрещенная книга?» – спросит он. – «Нет, я купил ее здесь, в книжной лавке». – «Ну, так лучше я обожду, когда получишь запрещенную». Однажды приходит он с взволнованным и торжественным лицом. – «Что за книгу я прочел теперь, – говорит он, – просто чудо!» – «А какое название?» – «Мудреное, не упомню». – «Имя автора?» – «Также забыл». – «Да о чем она толкует?» – «Обо всем, так наповал всё и всех ругает. Превосходная книга!» Из-за этого потребителя бесцензурного товара так и выглядывает толпа читателей. Кто не встречал их? Хороша ли, дурна контрабанда, им до того дела нет. Главное обольщение их контрабанда сама по себе.
Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. 8. СПб., 1883. См. также: Вяземский П. А. Старая записная книжка / Ред. и примеч. Л. Я. Гинзбург. Л., 1929.
Все уже было под Солнцем… В недавние, так называемые «застойные» годы, подобные персонажи встречались на каждом шагу: их интересовал только «сам-» или «тамиздат» – независимо от качества. Тогда же был популярен анекдот о бабушке, переписывавшей «Войну и мир» для внучки-школьницы, поскольку та никаких книг, напечатанных советскими издательствами, не признает, читая один «самиздат».
Об эволюции взглядов Вяземского на цензуру см. в примечаниях к стихотворению В. С. Курочкина «Явление гласности».
Из письма Н. П. Гилярову-Платонову
<…> Образ понятий ваших о цензуре и чувства и правила, коими хотите руководствоваться, служат лучшим ручательством и залогом в правильном исполнении ваших обязанностей. Впрочем, непредвидимых случаев предвидеть нельзя. Тут, как и везде и во всем, надобно на Бога надеяться и самому не плошать. Если бы дело от меня зависело, то весь цензурный устав и все инструкции цензорам заключались бы в трех словах: благоразумие, добросовестность, сметливость. Все цензурные уставы хороши и плохи. Всего не придумаешь, от всего не убережешься. Самый подробный устав все-таки имеет лазейки, через которые неблагонамеренность может прокрасться. Все зависит от людей, как от цензоров, так и тех, которые имеют право с них взыскивать. Цензоры не судьи, а присяжные, с той только разницей, что они вместе с тем люди ответственные.
Бог вам в помощь! Надеюсь, что все пойдет хорошо. Но будьте осторожны. Литературный народ в Москве очень добросовестен и в глубине своей души благонамерен. Я этому верен вполне. Но он вовсе не практический, пишет часто без оглядки и без догадки. В Москве цензор должен быть сметлив за себя и за писателя. <…>
1856
Из бумаг Н. П. Гилярова-Платонова // Русский архив. 1889. № 10. С. 264.
Из предисловия к публикации: «Н. П. Гиляров-Платонов, после назначения его цензором, чему много способствовал тогдашний товарищ министра народного просвещения кн. Вяземский, написал ему благодарственное письмо, в котором откровенно изложил свои взгляды на цензурный устав. Вяземский ответил ему».
П. А. Вяземский в 1855 г. назначен товарищем (то есть заместителем) министра народного просвещения, в ведение которого входило руководство цензурой. О Н. П. Гилярове-Платонове см. Перечень цензоров.
А. А. Дельвиг
Петербургским цензорам
Перед вами нуль Тимковский!В вашей славе он погас;Вы по совести поповской,Цензируя, жмете нас. Славьтесь, Бируков, Красовский![31] Вам дивится даже князь![32]Член тюремный[33] и БиблейскийЦензор, мистик и срамец,Он с душонкою еврейской,Наш гонитель, князя льстец. Славься, славься, дух лакейский, Славься, доблестный подлец!Вас и дух святый робеет;Он, как мы, у вас в когтях;Появиться он не смеетДаже в Глинкиных стихах[34]. Вот как семя злое зреет! Вот как все у нас в тисках!Ни угрозою, ни лаской,Видно, вас не уломать;Олин[35] и Григорий Спасский[36]Подозренья в вас родят. Славьтесь цензорской указкой! Таски вам не миновать.Между 1821 и 1824Дельвиг А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959. С. 161–162. Впервые: Русский архив. 1871. № 7–8. С. 101.
Явное подражание «полонезу» Г. Р. Державина 1791 г., исполнявшемуся на музыку Козловского:
Гром победы раздавайся!Веселися, храбрый росс!Звучной силой украшайся:Магомета ты потрес!Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!По-видимому, в кругу друзей Дельвига исполнялось на тот же мотив.
А. Ф. Воейков
Из сатиры «Дом сумасшедших»
<…> Полн неистовой отвагиДоморощенный Омар[37]Книги драл, бросал бумагиВ печку на пылавший жар <…>Ба! Зачем здесь князь Патнирский[38],Крокодил, а с виду тих!Это что? «Устав АлжирскийО печатании книг»!Вкруг него кнуты, батогиИ Трусовский[39] ноздри рвать!Я, скорей – давай Бог ноги!Здесь не место рассуждать! <…>Поэты 1790–1810 годов / Вступ. ст. и сост. Ю. М. Лотмана. Л., 1971. См. также: Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века / Сост. В. Орлов. М.; Л.: Academia, 1931. С. 512–514. Впервые: Сборник, изданный студентами С.-Петербургского университета. Вып. 1. СПб., 1857. Затем сатира издана за рубежом (Лейпциг, 1858).
Александр Федорович Воейков (1778–1839) – поэт, журналист, издатель, автор сатирической поэмы (точнее, галереи язвительных злободневных эпиграмм) «Дом сумасшедших», создававшейся им в течение более 20 лет (с 1815 по 1838 г.). В «Дом сумасшедших» «посажены» Воейковым чуть ли не все известные писатели, а также реакционные чиновники, особенно те, кто был причастен к преследованию литературы. Сатира дополнялась Воейковым и распространялась в рукописи на протяжении десятилетий. Полная реконструкция текста (с дополнениями и вариантами) произведена Ю. М. Лотманом в упомянутой выше книге. В одном из вариантов вместо строки «Крокодил, а с виду тих!» фигурировала более резкая – «Как палач умов здесь тих!».
А. Е. Измайлов
***
«О, цензор! О, злодей!Не пропустил элегии моей».– «Как? Почему» – «Да говорит, что в нейНаходит смысл двоякий.Но ты читал ее; ты, братец, сам поэт;Скажи: двусмысленна ль?» – «Вот вздор, да скажет всякий,Что в ней и просто смысла нет».1821Русская эпиграмма. С. 237. Впервые: Благонамеренный. 1822. № 1. С. 40.
Александр Ефимович Измайлов (1779–1831) – поэт-сатирик, баснописец, журналист. С 1818 по 1826 г. издавал и редактировал журнал «Благонамеренный», в котором печатались А. А. Дельвиг, Е. А. Баратынский, В. К. Кюхельбекер и другие поэты, но чаще всего сам издатель.
Ценсор и сочинитель
Сочинитель
На рассмотренье принес я сочиненье.
Ценсор
Садитесь, сделайте-с, прошу вас одолженье.
А как-с заглавие, позвольте вас спросить?
Сочинитель
О Разуме.
Ценсор
Никак не можно пропустить.
О Разуме! Нельзя-с: оно умно, прекрасно,
Но разум пропускать ей-Богу! нам опасно.
Сочинитель
Извольте наперед с вниманием прочесть.
Ценсор
Пожалуйте-с (берет рукопись), вот здесь,
И карандашик есть,
Чтоб замечать места – с нас взыскивают строго.
(Читает)
Позвольте-с мне у вас здесь вымарать немного.
Невежда судия? За что-с судей бранить?
Нельзя ли-с право как-нибудь переменить?
Подумайте-с.
Сочинитель Тут нет противного Уставу.
Ценсор
Конечно-с, только мне невежда не по нраву.
Сочинитель
Позвольте лучше вы надменный судия.
Ценсор
Что ж выйдет из того? Сумбур, галиматья!
Ну-с, очень хорошо, покамест я оставлю,
А только-с чуточку карандашом поставлю.
(Читает далее)
Прекрасно пишете… у вас слог очень чист…
Что это? Нет-с, нельзя! Безумный журналист!
Тут-с личность, пропустить не можно, воля ваша!
Сочинитель
Помилуйте…
Ценсор