Нерушимый
– Очнулся – гипс? – скептически поднял бровь капитан Тырин. – А раздел кто? Контрабандисты? Ну-ну. Ладно, присаживайтесь, товарищ Соврамши, разберемся.
– Я не вру, товарищ…
– Сел! – тоном, не терпящим возражений, рыкнул Тырин. И уже спокойнее добавил: – Сказал же, разберемся. Ты точно не курсант? Уж больно выправка характерная.
Я помотал головой.
Более всего здесь меня удивил не паркет, не удобный стул и деревянный крытый лаком стол, не ровные белоснежные стены, а фотография неизвестного политического деятеля, где обычно вешали фото нашего бессменного президента.
Пока меня фотографировали и «снимали пальчики», я таращился на нового вождя, перебирая в уме всех известных политиков, которые могли бы стать генсеком, благо память позволяла, но не нашел никого похожего. Да и не застал я то время, мне было десять, когда Союз развалился на Россию и четырнадцать маленьких, но очень гордых республик. Октябренком еще был, а вот в пионеры уже не успел.
Сколько ни глядел на вождя на стене, так и не вспомнил. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, узкое лицо, правильные черты, темные с проседью волосы. Чем-то напоминал Машкова, но губы были тоньше. И ведь не спросить, как зовут неизвестного мне лидера страны, – идиотом посчитают.
Да и не дали мне шанса задать вопрос – вопросы здесь задавал товарищ капитан Тырин.
Получив на все свои вопросы одно и то же «не помню», он поморщился и с дружелюбного «ты» снова перешел на формальное «вы»:
– Значит, говорите, не помните ничего? Ни имени, ни фамилии, ни адреса проживания? – Тырин скептически сморщился и посмотрел на часы. Увиденное ему не понравилось, и он снова начал тыкать, причем без всякого дружелюбия в голосе, наоборот, зло и раздраженно: – Слушай, парень, у меня нет ни времени, ни желания с тобой тут валандаться! Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому!
Он уставился пристально, словно хотел просверлить во мне дыру, и я всем своим существом ощутил, что больше всего на свете этот человек хочет домой, посмотреть футбольный матч. Ага, вот как работает «Эмпатия», ради которой я набрал столько фобий! Что ж, забавно и… воодушевляюще. Значит, и второй особый талант при мне…
– За «Динамо» болеете? – брякнул я и прикусил язык.
Однако суровое лицо капитана смягчилось (манипуляция сработала!), во взгляде прочлось некое подобие симпатии, и он проговорил примирительно:
– Не хочешь говорить, посиди, подумай. Задержан до установления личности! – Он что-то чиркнул в бумагах и гаркнул: – Гаврилов!
Дверь приоткрылась, там появился мордатый дежурный.
– Да, товарищ капитан!
– Уведите!
Гаврилов взял под козырек и потащил меня на выход из кабинета следователя. Я настроился на Гаврилова и ничего не ощутил, кроме легкого чувства голода, которое подстегнуло собственное, и мой желудок не просто заурчал – взревел. Толстое пузо дежурного радостно закурлыкало в ответ. Похоже, наши внутренности поняли друг друга лучше, чем мы сами.
– И это! – окликнул его капитан. – Оденьте его во что-нибудь! Чего он у вас как этот, как его…
– Шотландец, – подсказал я.
– …клоун! – не воспользовался подсказкой капитан Тырин.
– Так это, че было, в то и упаковали, – объяснил дежурный. – Шлюх из «бардака» как раз загребли, везли в участок, а по дороге этот нудист…
– Понятно, – следователь тут же потерял ко мне интерес.
Дежурный отвел меня в камеру, где мирно дрых какой-то бывший интеллигент с козлиной бородкой, в затрепанном пиджаке и трениках.
Через некоторое время Гаврилов вернулся с окаменевшими от краски штанами, такими же кроссовками производства тольяттинской обувной фабрики и грязной футболкой с надписью «Добро пожаловать на Слънчев бряг!».
– Оденься, нудист, – сказал он.
– Товарищ дежурный, – проговорил я, натягивая штаны. – А где я…
Тот хохотнул.
– В Третьяковской галерее, не видно, что ли? Ну ты в натуре клоун!
Штаны спадали, и я закрутил их на поясе.
– Город какой, вот что я хотел спросить.
– Лиловск. Н-да, парень, вот ты попал! – с сочувствием покачал головой мент.
Расспрашивать, что это за Лиловск такой, я не стал. Ясно, что не Москва и не Питер, то есть Ленинград. Здесь есть хрущевки и более старые дома, значит, он не новый, а в Лиловск переименовали какой-то небольшой городок.
– А Саратов далеко? – спросил я.
– Тысячи две километров отсюда. А с чего это ты о нем вспомнил?
Я сжал виски, помассировал их и соврал:
– Да крутится в голове почему-то.
– Ну, вспоминай.
Дежурный ушел. Одевшись, я ощутил себя рыцарем, защищенным латами со всех сторон и готовым к подвигам.
Растянувшись на холодном полу, я подложил руки под голову. Наконец появилась минутка передохнуть и заняться стратегическим планированием.
Меня не любят – это минус, но и не гонят – это плюс.
Итак, что мы имеем? Я абсолютно свободен от обязательств, у меня нет долгов ни перед живыми, ни перед мертвыми. Моя жизнь – чистый лист. Я пилот полностью заправленного самолета, который может прилететь в любую точку. В любую, Карл!
От понимания закружилась голова. Мне больше не надо перебиваться случайными заработками или ходить на нелюбимую работу. Я волен прожить свою жизнь заново так, как всегда хотел, но не смог.
А чего я хотел?
Вроде бы об этом я уже думал, когда выбирал таланты. И даже решил, кем хочу стать.
Но тогда я не мог слушать сердце, потому что у меня его не было. Бесплотный, я не мог рассуждать душой, только бездушным разумом.
Итак, чего я хочу? Карьеру кавээнщика? Стать профессором экономики? Поступить в институт международных отношений и податься в разведчики? Изобрести лекарство от рака? Ага. Нацепить фрак (халат), посадить себя в клетку и воткнуться в бумаги.
А может, тогда просто радоваться каждому дню и жить на полную катушку?
Эй, Александр Звягинцев, то есть Нерушимый, чего ты хочешь? Чего ты хочешь всем сердцем, так, чтобы до ломоты в зубах?
В глубине души шевельнулся ребенок – тот самый, что очень-очень давно на соревнованиях отбил пять мячей подряд и спас команду. Он помнил, как ребята напрыгнули на него и повалили, их глаза светились счастьем, и он сам был счастлив. Большего счастья я не испытывал никогда. Точнее, не испытывал такого открытого искреннего счастья.
А после того, как сказал тренеру, что ухожу из спорта, вечером, укрывшись одеялом, я с трудом сдерживал слезы. Потому что мамина кровать находилась в этой же комнате, отделенная от моей шкафом, и проявлять слабость было нельзя.
Вот чего я хочу – играть в футбол. А еще хочу увидеть, как миллионы соотечественников выбегают на улицу, обнимаются, угощают друг друга пивом, когда наша сборная пройдет… ну, хотя бы в полуфинал чемпионата мира. О большем не мечтаю, ведь футбол – командная игра, не все зависит от одного человека.
Решено! Строю карьеру футболиста. Безумие? Ха! А то, что со мной произошло, не безумие?
Почти убедив себя, заколебался. Саня, ты серьезно? Ты же столько всего можешь сделать хорошего с такими возможностями – и для себя, и для страны, и для всего человечества! А ты собрался мячик гонять?
Мотнув головой, я никак не мог отделаться от картинки: вот я выхожу на поле вместе с командой. Мы встаем в круг, обняв друг друга за плечи, потом расходимся по позициям. Я встаю в ворота…
Я улыбнулся, представив свою команду на футбольном поле. Пусть не сборную, пусть даже рядовой клуб из Второй лиги, ворота которого я защищаю, и у меня перехватило дух и замерло сердце!
«Лучший в мире»…
От перспектив я не смог дышать. С таким талантом мечты станут реальны.
Я представил финал чемпионата мира, нашу сборную на поле со мной в воротах, летящий в мою дальнюю «девятку» мяч…
«Прыжок!.. Да! Нерушимый намертво берет мяч!» – заорал бы в восторге комментатор.
А потом, как в 2018-м в моем мире, жители моей необъятной Родины ликуют, выходят на улицы. Незнакомые люди, объединенные нашей победой, обнимаются, угощают друг друга пивом и коньяком.
Осталось всего-то понять, как отсюда выбраться и что делать дальше. Если в этом Союзе все так же строго, как было в том, нужно сделать документы, прописаться, устроиться на работу и… как-то пробиваться на просмотр в местный клуб. Интересно, а в этом городке вообще есть футбольная команда? Что-то не слышал я ни о каком клубе из этого городка в моем мире…
Черт, а ведь по спортивным меркам я уже динозавр! Пацаны с пяти лет навыки нарабатывают, а я последний раз играл в десятом классе. Сперва надо вспомнить, что да как, ведь на «самом лучшем» далеко не уедешь, я таковым могу быть только раз в неделю, а на следующий день выпаду из жизни. Надо бы записаться в футбольную секцию, показывать себя там, заодно вспоминать навыки, а потом уже в клубы на просмотры рваться…
Кстати, неплохо бы опробовать второй особый талант. Вот только как? Стать самым лучшим взломщиком и свалить отсюда? Ага, поймают, а потом потарахтеть в Магадан лет на пять, а то и десять – наверняка все висяки на меня сбросят. Сделаться самым убедительным и уболтать себя выпустить? Так менты по уставу работают – не получится.
Загипнотизировать их, заставить забыть случившееся? Ага, размечтался. Здесь хоть и Советский Союз, да только двадцать первый век на дворе – меня уже оформили, и я есть в базе.
Ладно, отложим до лучших времен. Я прошелся по камере, глянул за решетку. С моей стороны было три зарешеченные двери, напротив – три глухие. Две камеры наблюдения в разных концах коридора. Что-то много тут помещений – видимо, с криминалом не очень.
Интересно, а где проститутки, которые со мной ехали? Заплатили штраф, и их отпустили?
Эх, не надо было тупить и светить голым задом в общественном месте. Спрятался бы быстренько – авось обошлось бы. А теперь что? Я в сердцах пнул решетку.
Вот тебе и тема для размышления. Оцени простор для полета мысли!
Время было вроде то же, да не совсем. Страна была другая. Не Россия. Но и не тот СССР, который я смутно помнил. В книгах я вычитал термин – точка бифуркации. Переломный момент, когда знаковые события идут по другому пути, рождая новую ветку реальности.
Где отправная точка? Не у алкаша же спрашивать.
Видимо, случилось это не так давно, потому что есть привычные глазу хрущевки, зато нет сочащихся кичем кривобоких уродцев девяностых, да и современные здания добротные, все оконные рамы в одном цвете. Судя по машинам на дорогах, люди тут живут небедно. Вот только что за марки авто? Неужто автопром так развился?
Не веря себе, я тряхнул головой. Неужели я в улучшенной версии мира? Там, где нет межнациональной розни среди советских народов? В мире, где мне можно пройтись по Дерибасовской и в Эстонии возложить цветы к памятникам воинам-освободителям? Где еще в цене семья, друзья, честь? Где решают интересы не олигархов или продажных чиновников, а Родины?
Разве не этого хотелось каждому, кого печалил развал великой страны? Или в этой версии СССР все только с виду так хорошо?
Вспомнился капитанов смартфон неизвестной модели, логотип подсмотреть не удалось. На мой пораженный взгляд он с какой-то гордостью сказал: «Ирва-десятка!»
Конечно, во мне тут же разыгралось любопытство! Какие отличия этого мира от привычного? Где провели чемпионат мира по футболу в 2018-м? Написал ли Джордж Мартин «Песнь льда и пламени»? Какие тут звезды на эстраде? И вообще, какие отношения у этого СССР с так называемым цивилизованным миром?
Но естественное любопытство было тут же придавлено грузом насущных проблем и вопросов. Если сначала меня накрыла эйфория, то теперь я взглянул на ситуацию более трезво.
Без имени, без адреса, без денег, работы и без каких-либо документов! Без бумажки я какашка, звать меня никак, и, что делать дальше, непонятно. Если мою личность не установят, что тогда? Попасть в какой-нибудь ЛТП мне совершенно не улыбалось. ЛТП – это лечебно-трудовой профилакторий, куда в моем Союзе насильно отправляли алкашей и наркоманов.
Ну спасибо, богиня, удружила! Со злости я опять стукнул по решетке, и появившийся мент призвал меня к порядку. Алкаш всхрапнул и перевернулся на другой бок. Вот что неизменно в моей стране, так это колдыри. «Пьют и воруют», – вспомнил я крылатую фразу авторства Розенбаума, ошибочно приписываемую Карамзину. Очень хотелось верить, что второе изменилось в лучшую сторону.
Помаявшись, я вдруг почувствовал, что смертельно хочу спать. Сунул ладонь под щеку и сразу вырубился. Не каждый день доводится умирать и оказываться в параллельной реальности, да еще в таком неприглядном виде.
Проснулся от того, что моего соседа по камере куда-то выводили, после чего я, недолго думая, перелег на лавочку и сразу же отключился снова, а во второй раз открыл глаза от стрельбы.
Глава 3. Кажется, вечер перестает быть томным
Выстрел повторился. Я слетел с лавки, дезориентированный, завертел головой.
Что? Где? Решетка? Я в тюрьме? Но за что, это ведь меня пытались убить!
Сориентировался, только когда в коридор спиной вперед вошел амбал в черной куртке до колен, с автоматом, в маске-балаклаве, сделанной из черной шапки. Следом вбежал верткий мужичок, тоже в маске, со связкой ключей.
Что еще за маски-шоу? Вооруженное нападение на отделение милиции – это вам не шутки. Как им удалось? Их там целый взвод, что ли? Что им нужно?
– Назад! – рыкнул мне амбал, пока мелкий открывал камеру напротив.
Я сосредоточился на одном налетчике, на втором. Амбал жаждал крови, мелкий боялся и хотел побыстрее отсюда убраться и отпирал камеру напротив, постоянно оглядываясь. Ага, значит, не «что», а «кто». Клацнул замок, скрипнули петли, и, разминая запястья, из камеры вышел высокий узколицый коротко стриженный парень со взглядом матерого хищника.
– Братаны, – проговорил я, не особо рассчитывая на успех, вцепился в решетку, – выпустите, а? А то ваще край.
Мелкий не глядя кинул мне связку ключей. Звеня, она проехала на середину камеры.
– Лови, терпила.
Я подождал, пока налетчики исчезнут, подобрал ключ и открыл замок.
«Сиди на жопе ровно, – велел инстинкт самосохранения. – Хоть в этой жизни не нарывайся». Но меньше всего я мечтал о еще одной тихой серой жизни. По совести так по совести. Пусть армия для меня ограничилась военными сборами, собирать-разбирать автомат я научился и, пока остальные будущие офицеры запаса хрены околачивали, стрелял по мишеням. А теперь… нет, не товарищи в прежнем моем понимании из прошлой жизни, но все же товарищи, в опасности, и мой долг – помогать им.
Правда, пока не узнаю, что произошло, непонятно, что делать. Вдруг всех ментов перестреляли на фиг? Да нет, пары выстрелов для перестрелки маловато. Бред какой-то.
Я беспрепятственно добрался до опустевшего пункта дежурного, больше похожего на современный в моем смире ресепшн, заглянул за стойку и, не обнаружив трупа, выдохнул с облегчением.
Действо разворачивалось на улице. Три милиционера столпились у распахнутой двери, капитан Тырин целился из пистолета. Незнакомый офицер положил руку на его плечо и прошептал:
– Не стреляй! Промахнешься – они ее убьют!
Видимо, случился захват заложника. Похоже, этот Советский Союз еще дальше от того, который я помнил, и еще меньше похож на исходник, чем мне представлялось поначалу.
Дежурный Гаврилов, сжав окровавленную голову, сидел, опершись о стену. Рядом валялся пистолет. Так, для человека с простреленной башкой он слишком бодр. Похоже, его просто ударили.
От грохота крови в висках я перестал слышать прочие звуки. На ватных ногах подошел к ментам, которые глянули на меня и отвернулись, даже не пытаясь прогнать или упрятать за решетку.
Перекрывая выезд хаммерогазелям, припарковались две черные машины неизвестных марок. Возле ближайшей стоял мужчина без маски, целящийся из пистолета в голову крупной женщины в милицейской форме. Руки гражданка держала над головой. Сам злоумышленник был едва виден за затемненным стеклом распахнутой дверцы его авто. Причем он, как подсказала «Эмпатия», жаждал смерти этой женщины и намеревался ее прикончить при любом раскладе.
Сердце забилось часто-часто. Вот он, шанс отличиться и испытать второй особый талант!
Я на миг зажмурился и мысленно сформировал запрос:
Хочу быть лучшим в мире стрелком.
По позвоночнику будто заструился жидкий огонь, зрение стало четким, чувства успокоились.
Я сглотнул, шагнул к Гаврилову, который явно был в шоковом состоянии, поднял валяющийся чуть в стороне пистолет.
Оценив ситуацию, я понял, что мне проще простого перестрелять преступников. Правда, в одиночку я не справлюсь, а как среагируют милиционеры на мою инициативу – богиня его знает.
Глаза боялись, а руки делали. Я встал рядом с Тыриным, прицелился.
– Охренел? – покосившись, рявкнул капитан Тырин, держащий кого-то на прицеле.
– Работаем, товарищ капитан! – прошептал я. – Вы валите амбала с автоматом, потом – мелкого. Я возьму террориста с заложником. Стреляем, когда освобожденный преступник сядет в машину.
– Ты чего раскомандовался, пацан? – зло прошипел Тырин.
Я поделился планом:
– Я стреляю. Террорист падает. Женщина прыгает вперед, и милицейская машина защищает ее от выстрелов.
– А если…
Я вскинул пистолет, прицелился в террориста, который, гад, полностью исчез за затемненным стеклом. А если оно пуленепробиваемое? К тому времени процессия: амбал, мелкий и длинный зэки, – добралась до второго авто, длинный плюхнулся на заднее сиденье, любезно распахнутое мелким. Башка моей цели высунулась над стеклом, и я одновременно нажал спусковой крючок и крикнул:
– Огонь!
Ухнул мой выстрел, следом эхом отозвался выстрел Тырина. Террорист дернулся, заваливаясь, заложница перехватила его руку с пистолетом, и сведенный судорогой палец отправил вверх пулю, предназначавшуюся женщине. Потом заложница ударила захватчика локтем в висок и, вместо того чтобы спасаться, забрала пистолет, выстрелила пару раз в салон машины и прыгнула назад, прячась за милицейским фургоном.
Амбал, прикрывавший отход длинного, распластался, упав навзничь, а мелкого капитан Тырин лишь ранил, и он укатил на машине с длинным. Автомобиль, на котором приехал террорист, остался стоять – освобожденная заложница расстреляла пассажиров и водителя.
Менты засуетились, группа захвата, которая приняла меня, забегала вокруг хаммерогазелей со спущенными колесами. Я закрыл глаза и съехал спиной по стене. Получилось!
А еще я убил человека…
Звуки слились в монотонный гул. В себя меня привела звонкая пощечина.
– Пройдемте, гражданин Соврамши! – гаркнул мне в лицо капитан Тырин. Опомнившись, добавил: – Ствол верни.
Я вложил табельное оружие ему в руку, а он вернул Гаврилову. Тот что-то пробубнил, а по моей спине ударила пятерня Тырина. Заглянув мне в лицо, он рявкнул:
– Это самоуправство! А если бы палец дрогнул, мать-перемать, пацан, ты…
Поток его ругательств, вполне цензурный, но все же настолько хитро выстроенный, что матерное слово угадывалось в каждой проглоченной паузе, оборвался лишь тогда, когда мы зашли в его кабинет, и я ответил, уже усаживаясь в кресло:
– Выбора не было, товарищ капитан, – почти не соврал я. – Они собирались убить вашу сотрудницу.
Он бросил на меня хлесткий взгляд.
– Откуда знаешь?
А вот теперь пришлось врать:
– Слышал, когда они открывали того длинного.
– «Длинного», – передразнил Тырин. – Да ты знаешь, чей это сын? Впрочем, ты и о себе якобы ничего не знаешь… – буркнув это, он махнул рукой, пожевал губами, а потом ткнул в меня пальцем и тоном государственного обвинителя задал вопрос: – Но стреляешь белке в глаз и имеешь выправку офицера. Кто ты такой, гражданин Соврамши?
– Гражданин великой страны, – отчеканил я. – Помню, товарищ капитан, что мой святой долг и обязанность защищать Родину, ее граждан и помогать правосудию.
– Допустим, – хмыкнул он, включая компьютер.
И тут я вспомнил, что в коридоре камеры, которые должны были зафиксировать, что говорили налетчики! Видимо, это Тырин и собрался посмотреть…
И посмотрел. Звука, на мое счастье, в записи с внутренних камер наблюдения не оказалось.
Я выдохнул и откинулся на спинку стула, закрывая глаза. Сцепил в замок трясущиеся пальцы.
Без стука в кабинет ворвалась заложница, майор милиции, между прочим, и гаркнула:
– Тырин, твою мать, чего расселся? Скоро тут будут все, включая… – Она бросила на меня злобный взгляд, и Тырин объяснил:
– Спаситель ваш, товарищ майор. Это он решился на первый выстрел.
Женщина опешила, захлопала глазами, но быстро сориентировалась и проговорила:
– Выражаю вам свою благодарность…
Я пожал плечами.
– Журналистам скажете, что это Гаврилов застрелил террориста. И вам хорошо, и ему премия. Оружие-то я у него взял…
– Гар-рилов! – проглотив букву «в», рявкнул Тырин так, что у меня чуть перепонки не полопались.
Когда появился мордатый дежурный с волосами, слипшимися от крови, капитан указал на меня:
– Сопроводи его в камеру! – Чуть смягчившись, Тырин обратился ко мне: – От всего отдела выражаем вам благодарность. И приносим извинения за то, что придется еще немного посидеть.
Меня опять заперли. Н-да, все-таки обращение на «вы» не лучшая компенсация. Не успел я додумать мысль, что то ли Бэтмен из меня не очень, то ли менты – твари неблагодарные, как явился Гаврилов уже с забинтованной головой, принес на разделочной доске хлеб, сыр, бледно-розовые кругляши колбасы-варенки, треугольную упаковку кефира и сказал извиняющимся тоном:
– Ты голоден? Вот.
Он просунул угощение под дверь и объяснил:
– Мы договорились между собой и всем говорим правду. Что это не я застрелил преступника, а ты из моего табельного оружия. Меня по голове тюк, я упал, и в отключку. Ты пистолет хвать, ну и все.
Что ж, ожидаемо. На камерах-то зафиксировано если не все, то многое. Табельное оружие в руках постороннего, тем более задержанного – должностное преступление.
– Там журналистов понаприехало – мама родная. И начальства какого только нет. Вроде тебя хотят видеть.
– Кто? Начальство? – насторожился я.
– Журналисты.
– И что мне можно будет рассказывать, кроме того, что вас по голове ударили?
– Правду. Очнулся – гипс. – Он виновато пожал плечами.
Я представил, как будет выглядеть правда из моих уст. Дорогие граждане! Я гость из мира победившего капитализма, которому высшая сущность дала второй шанс и два таланта и переместила сюда… Доктор, куда вы меня ведете? Что это за инъекция?
– Просто иначе… – продолжил оправдываться Гаврилов. – Ну, если всю правду… Табельное оружие, виноват. Но подвиг мне приписывать нечестно.
Моя челюсть с шумом упала на пол. Хотелось переспросить, не ослышался ли – я готов поверить в богиню, в перерождение, в беременную от инопланетян бабку, но не в это.
Мент говорит «нечестно» и отказывается от халявного подвига, а значит, и от премий, звезд на погонах и орденов? Твою мать, что за рафинированный мир? «Не надо мне рассказывать про честного мента, ментов я разных видывал, но честных – никогда». Раки на горе животы надорвали. Земля, икнув, сменила полярность. Они тут все такие? Или только Гаврилова в детстве головой вниз часто роняли?
Я представил себя, эдакого бомжа, окруженного журналистами, и выругался. Мент понял мою злость по-своему, похлопал по плечу и сказал с придыханием:
– О тебе теперь в газете напишут. По телеку покажут. Хорошо же! Конечно, если нечего скрывать. – Он подмигнул. – Я за одеждой для тебя.
Пока его не было, я набросился на колбасу. Откусил, прислушался к ощущениям и… зажмурился от удовольствия. Докторская! Едал я и получше, но накатила ностальгия – вкус был тот же, что в детстве. Сыр тоже удивил, это был очень приличный пармезан или нечто похожее. Я покрутил в руках треугольник кефира и зубами оторвал верхушку. Выпил почти залпом.
Однозначно, жизнь налаживается. Теперь они просто обязаны меня отсюда выпустить.
Вскоре вернулся Гаврилов с Тыриным, капитан протянул мне черные брюки, я поискал взглядом, где можно переодеться, и плюнул. Они меня голиком видели, вот же проклятая зажатость! Брюки оказались коротки. Менты переглянулись, и Тырин сказал:
– Сойдет. По пояс будет фотографироваться. А футболка пусть эта остается.
– Ему бы причесаться, тащ капитан, – проблеял Гаврилов, но тот махнул рукой и обратился ко мне:
– Ну что, Александр, готов?
Я кивнул, пятерней пригладил жесткие непослушные волосы.
– А откуда вы знаете мое имя… как?
– Идем. Товарищ майор потом расскажет. А зовут тебя, короче говоря, Александр Нерушимый.
По базе пробили? Но это невозможно, я только появился в этом мире. Или божество позаботилось и создало мне прошлое?
Мы поднялись на второй этаж, Тырин постучал в дверь с табличкой «Начальник отделения», и мы вошли в кабинет, где на стене висел все тот же неведомый вождь.