Пирамиды в джунглях. Как я копал города майя

Начальник раскопа говорит, как просеивать – поначалу, каждое третье ведро, потом каждое второе, и в конце – каждое ведро. Накапливающаяся под ситом земля время от времени отгребается каким-нибудь доброхотом.

В западных экспедициях нет «закрепленных ролей», типа, одни копают лопатами, другие кельмами, третьи относят ведра. Время от времени люди меняются, ротируются. Иногда это делается по просьбе студента, иногда тебя спрашивают (намекая на то, что – пора), иногда начальник раскопа дает приказ поменяться. Бывают исключения – например, какой-нибудь волонтер хочет монополизировать относку ведер и сито. Решается на индивидуальной основе15.

На западе есть, разумеется, и обычные экспедиции, когда археологи отправляются на раскопки, и нанимают грубую рабочую силу на месте, из местных жителей. В таких экспедициях автор, не будучи профессиональным археологом или местным жителем, участия не принимал и судить о них не может. Заметим, что и полевые школы, проводимые в третьих странах (Белизе и Перу, в случае автора), нанимают местную рабочую силу.

Как правило, ее используют на грубых работах (но не обязательно и не только), таких, как снятие верхнего слоя, вынос камней, расчистку джунглей. Кроме того, наем этих людей важен в политическом аспекте, так как создает дружественные связи с местным обществом (идут деньги), и местное общество, чьими ушами и глазами являются эти рабочие, убеждается, что «эти гринго» не делают ничего плохого. Не находят золото (больной вопрос!)

Вероятно, ничего такого в советское время экспедиция РАН не могла позволить – не было резерва свободной поденной рабочей силы на местах. Все ведь где-то работали. Вот и приходилось использовать студентов. В мемуарах богемы, жившей на территории заповедника, упоминается, что они иногда «помогали археологам» и им за это платил Чеснок. Однако же, они все уже состояли при музее на каких-то фиктивных должностях (типа электрика или сторожа), так что это было не трудно. Но нанять целую бригаду местных рабочих на сезон, вероятно. было бы проблемой.16

Копкой в подвалах Танаиса тоже занимались поначалу мальчики. Но в конце, когда приближались к дну подвала, в раскоп запускались девочки для тонкой работы – копки собственно культурного слоя.17 Здесь они могли уже, в ограниченном объеме, орудовать лопатами (см. (VII), а (VI) – это раннее постановочное фото для несуществующей еще инсты.). К тому же, почем-то все сезоны, на которых приезжал Кош, московской экспедиции не доверяли копать подвалы – их копали владимирцы и ростовчане, а там были совсем другие девочки, с еще крестьянскими корнями.

VII Девушки-археологи копают культурный слой, 1975 год (источник – АЧФ)

Температура в степи в июле достигала даже в тени 30 градусов, а так как в те годы с одеждой было туговато, мало кто мог себе позволить портить «нормальную» одежду на раскопках. Даже девочки. Так что, в жаркие дни копали – девочки в купальниках (VI), мальчики в плавках, благо днем комаров и прочего гнуса не было. И стирки меньше! Скромный Кош все же всегда копал минимум в трениках, разве что подворачивая их (24). Шорты у него были, но как парадная одежда, а не для работы. Смешно было бы вазюкать шорты в раскопе. Впрочем, богатые студенты были и в те времена.

Копка в купальном костюме имела еще одно важное преимущество, которого был лишен Кош. В лагере не было душевых кабин (для студентов). Помывка после работы производилась под холодным душем, подсоединенным к одной из цистерн (отчасти нагревавшихся на слонце), в уединенном уголке лагеря, но все же на открытом месте. Студенты в купальных костюмах могли в конце рабочего дня мыться совместно (и поймать теплую воду!), и затем просто развесить купальники на веревках, а утром надеть их снова. В степи они высыхали быстро. Таким же, как Кош, приходилось дожидаться, пока девочки уйдут (то есть, теплой воды уже не было), и потом еще стирать вещи. Немудрено, что, по свидетельству одной из участниц ниже, девочки использовали поездки в Таганрог, чтобы посетить настоящую баню.

VIII Российский археолог с прикрепленным на талии мобильным сидением

Отметим, что, несмотря на прогресс с изделиями текстильной продукции в постсоветской России, копка в купальных костюмах и с голыми торсами никуда не ушла. Если посмотреть на Яндекс-фотки, мы обнаружим немало таких археологов на современных российских раскопах (там, где соответствующий климат).

Просмотр Яндекса позволил, кстати, определить новый элемент чисто российской археологической моды – щитки для сиденья, носимые на талии на резинке (VIII). Они пришли от туристов и стоят прилично, несколько сотен рублей. Выглядит смешно, но, похоже, удобная вещь. Таких вроде больше нигде в мире нет, судя по фоткам.

Так как Яндекс подбрасывает картинки из западных и российских экспедиций вперемешку, то Кош даже наловчился определять, западная картинка или русская, не глядя на надпись

купальники, голые торсы

садовые совки

ножи

сиденья на резинках

отсутствие сит

металлические ведра

носилки

– русские;

закрытые торсы (отсутствие купальников)

археологические кельмы

сита

веники, совки

кайло

пластиковые ведра

– иностранцы.

Ошибки были редки.

Еще момент, связанный с жарой. Люди должны много пить. В современных западных экспедициях этот вопрос решается ежедневной доставкой на раскоп стандартных двадцатилитровых пластиковых бутылей с водой. Начальник раскопа время от времени напоминает всем о гидратации. Как решался этот вопрос в те времена? Хоть убей не помню. Кажется, было нечто вроде термосов и бутылок. Помогало то, что в Танаисе мы работали совсем рядом с «цивилизацией», с музеем – рядом был, кажется, кран с питьевой водой, откуда наполнялись бутылки. Но эти бутылки, скорее всего, лежали где-то далеко, где мы складывали личные вещи в начале дня – скорее всего, ближе к городским воротам. Не было привычки держать бутылки с водой «при себе», как сейчас.

IX Две архелогические кельмы: вверху, классическая американская заостренная кельма фирмы Маршалтон, внизу – кустарная кельма с клеймом перуанского мастера на рукоятке, произведенная специально для экспедиции в Хуанчако, Перу

Пили, вероятно, только во время «перекуров» – на снимках 70-х и 80-х годов видно, что, в отличие от современности, ни у кого из археологов нет поблизости бутылки с водой. Никогда начальники раскопов не напоминали копальщикам, что надо не забывать о гидратации. И как то же мы обходились.

Наконец, момент, о котором у Коша не осталось абсолютно никаких воспоминаний – столовая. Как и положено в экспедициях, нас кормили три раза в день. Скорее всего, на обед мы уходили в лагерь и ели в столовой. Осталось даже смутное воспоминание о длинной фиесте (одна из участниц, ниже, вспоминает о том, что в самое жаркое время дня делался перерыв). Но никаких воспоминаний о том, как выглядела столовая и чем в ней кормили, у Коша не осталось.

X Автор в камералке Танаиса за склейкой сосуда

Итак, гендерно девочкам отводилась роль расчистки культурного слоя и извлечения артефактов. Если они и брались иногда за лопату, то уж таскать носилки с землей им приходилось разве что в исключительных случаях. А в те времена, средством массового перемещения почвы были почти исключительно носилки. В западных экспедициях это были в основном пластиковые бадейки из-под краски или масла, а также тачки (в Перу, в пустыне). В Танаисе, если и были тачки, то не в массовом применении (сейчас уже да). Вероятно, тогда это был дорогой инструмент (носилки можно сконстролить самому, а для тачки нужен каркас с покупным колесом).

Ведра представляются Кошу гораздо более «точным» инструментом, так как носилки слишком громоздки и неповоротливы для некоторых узких и глубоких участков, и требуют двух человек. Ведра, напомним, удобнее и для опрокидывания в сито одним человеком. В 1999 году (XVI), не только появились западные кельмы, но и оцинкованные ведра уже заменили (но только отчасти) носилки. В обоих западных экспедициях, где работал Кош, использовались пластиковые ведра из-под краски или кормовых витаминов (в Белизе), они практически ничего не стоили. Но в советское время такой тары не было.

Так как Кош культурный слой не копал, то, приступив к мемуарам, не обнаружил зрительных впечатлений, чем же орудовали девочки в раскопах. Он долго мучился в поисках русской кальки английского слова для обозначения стандартного инструмента западного археолога (IX) – trowel. Более всего подходит перевод «кельма штукатура с заостренным острием», или археологическая кельма. Кош такого инструмента никогда не видел.

.

XI Российский археолог ведет расчистку объекта с помощью мастерка, 1972 (источник АЧФ)

Сейчас, на фотографиях АЧФ (XI, XIII, XV), видно, что девочки орудуют чем-то вроде плоских садовых совков, но не заостренными, как на западе (особенно хорошо видно на (XIII), слева), а овальным остриями. Такими мы в пионерах окучивали клумбы на парадной линейке. Для расчистки им приходится пользоваться другим острым инструментом – специальным ножом (XII, XIV). Иногда использовалась плоская длинная лопатка (XIII), похожая на расшивку.

Хотя малярные кисти, какими пользуются и на Западе, и были в ходу (XV, справа), все же чаще использовались большие редкие щетки (XII, XIII). При этом практически не были в ходу жестяные мусорные совки для сбора земли, и не было коротких плоских сорговых веников (такие тогда вроде и не продавалось в магазинах).

В западных экспедициях заостренная «археологическая» кельма штукатура выполняет функции и ножа, и совка. Ее удлиненное острие почти так же эффективно, как нож, а изогнутая шейка позволяет использовать во множестве положений. Для особо упорных участков используют небольшое кайло. Для деликатных зачисток (например, костей) там пользуются скальпелем. В джунглях дополнительно используются садовые ножницы и ножовки для корней.

Только на снимках этого тысячелетия видно, что российские археологи частично перешли на западную археологическую кельму (XVI, внизу), но и не отказались от ножей и садовых совков (XXII). Не появились и жестяные мусорные совки (именно это и является одним из оснований для первичной визуальной дифференциации культурной принадлежности снимков на интернете).

XII Российский археолог проводит расчистку артефактов с помощью щетки и ножа, 1982 (источник – АЧФ)

Кош отправился в Танаис, не прочитав ни одного учебника по археологии (скукота!), полагая, что с археологией «и так все ясно». Он наивно представлял археологию, как деятельность, направленную прежде всего на добывание артефактов, и, таким образом, получению знаний о древних культурах. Хорошо еще, что он не придерживался типичной идеи hoi polloi, что археологи копаются в земле, чтобы найти золото (в худшем случае, серебро). Он, правда, знал о керамических комплексах и важности датировок. Даже знал о методе углеродной датировки и почему важны органические останки. Но это все были представления, свойственные еще прошлому (двадцатому) веку.

Он не думал тогда, что археология – это скорее о реконструкции пространственно-временной модели жизни предков, в которой артефакты играют роль только в том случае, когда они прочно привязаны к одному из слоев этой модели. Что в археологии чрезвычайно важно выявление внутренней структуры постройки – идентификация пола, как идет стена, где меняется цвет грунта, и так далее. Ничему такому в Танаисе не учили.

Не то, чтобы об этом читали лекции в западных полевых школах (предполагается, что студенты усвоили это на лекциях еще в университете), но вся практика копки там проникнута этой идеей. Об этом говорил начальник раскопки, давая конкретные задания на копку. Некоторые делятся со студентами своими теоретическими соображениями. Вся деятельность начальника раскопа построена вокруг разгадки этой «структуры» и ее описания. Как она идет? Где пол? Как не снести стенку или перегородку? Артефакты же это премиальный контент.

XIII Археолог на объекте с инструментами – в руках, плоская лопатка и щетка, слева лежит совковый мастерок, 1980 (источник – АЧФ)

На западном раскопе практически всегда можно видеть фигуру, сидящую на стульчике в стороне от копающих и склоненную над планшетом и тетрадями, куда заносятся планы и события (а часто у него есть и отдельный стол, на котором разложены миллиметровки). Это и есть начальник раскопа. Он также может заниматься съемкой профилей, рисованием, и фотографированием слоев. Время от времени он дает указание расчистить и размести тот или иной участок для фотографирования. Вся эта деятельность протекает на глазах студентов, и они вольны ей интересоваться и копировать (на самом деле, они обязаны вести свои дневники раскопок, хотя мало кто это делает на практике).

Ничего этого Кош не припомнит в Танаисе. Из примера со столовой ясно, если человек чего-то не помнит, это не значит, что этого не было. Однако, рассматривая фото тех лет, Кош не видит этого «человека с планшетом» (он появляется только на новейших российских фото). Иногда начальники раскопа присутствуют на фото, но они не заняты бумажным процессом. Они либо сами копают, либо дают указания. Нигде не видно и стола, на котором они могли бы разложить план и где хранились бы различные археологические параферналии (возможно, это потому, что лагерь был рядом, но…).

Какое-то начальство на раскопе в Танаисе было, как без него! Кто-то же давал указания, кому, где и сколько копать, и откуда докуда. Но не осталось никаких впечатлений об этой личности и ее роли в истории (запомнился только Дэга, но он не всегда руководил раскопами, он был «полковником»). Скорее всего, потому, что не было реальной коммуникации.

Чем отличалась ростовская и владимирские экспедиции – если начальник раскопок и не сидят у его края с бумагами, они часто присутствуют на фото. И более того, Кош помнит, по редким посещениям этих раскопов, что их начальники были весьма активны и в гуще народа. Возможно, это объясняется тем, что никто из лейтенантов Дэги не был настоящим археологом? К сожалению, как уже замечено, камера Феди «не видела» москвичей, и не с чем сравнить. Беда!

Осталось впечатление, что копать на ростовских и владимирских раскопах было интереснее. Но нашему отряду не досталось подвалов (во всяком случае, в первый раз… или не досталось интересных подвалов – во всяком случае, за давностью лет, у Коша не осталось воспоминаний о копке в подвале, расчистке стенок и так далее – но сколько времени прошло!) Поэтому, по сохранившимся воспоминаниям, нашим девочкам пришлось работать только в камералке (камеральная лаборатория, а на западе просто лаб). Как уже говорилось, собранные артефакты складировались в специальные ящики на раскопе. На нашем раскопе их практически не было. А вот в подвалах находили столько амфор, что в конце дня приходилось транспортировать эту керамику в камералку на носилках.

Девочки в камералке мыли, сортировали и шифровали черепки. Шифровали – означает, снабжали их соответствующим кодом в зависимости от происхождения. Амфоры были большие, так что шифры писали прямо на них черной краской. Это был особый птичий язык, на эти иероглифы Кош взирал с уважением. Девочек учили классифицировать керамику, с ними работали непосредственно Дэга и Серега, а то сама Арсеньева. У них был (по воспоминаниям участницы, приведенным ниже) продленный обеденный перерыв.

В камералке было интересно, и хотелось там пробыть дольше. Но мальчиков туда особо «не допускали». (Снимок (X) – постановочный. А уж тем более не допускали в хранилище – там ни разу не был.) Это тоже была женская работа. Если приглядеться даже сейчас к фото с раскопок – если кто-то в раскопе орудует кисточкой и пинцетом, и если это не профессор, как часто это мальчик?18 А также на фото из камералок – мальчики там только начальники.

За все три сезона, Кош не припомнит, чтобы его запустили в культурный слой и дали расчистить какую-нибудь амфору. То же относится и к остальным парням из московской экспедиции. Мы только копали, и так и думали, что в этом и заключается наша работа как «археологов». Впрочем, в западных экспедициях гендерный состав в лабораториях примерно такой же, как и в России.

В одной из поездок в Белиз Кош обратил внимание на постоянно работавшего в камералке мужчину средних лет. Он занимался реставрацией блюда. Это должен был быть один из специалистов по керамике, подумал Кош. Почему-то он не был частью «командного состава». Только в конце сезоня оказалось, что это был такой же волонтер, как и Кош, просто в самом начале сезона он подвернул ногу, начал работать в камералке, и так ему понравилось, что он там и остался после того, как нога выздоровела. Так, оказывается, можно, надо только себя заявить!

Палка о двух концах. Времени не бесконечно, всего две недели. Если заявляться камеральным рабочим, то придется там так и сидеть. Не придется поработать на земле, в джунглях! Не придется копать! Не любит Кош джунгли, но любит работу на земле, с народом. А тут так и просидишь две недели в камералке… Вот проблема!

В Танаисе никогда не проводилось настоящих экскурсий по камералке, и студентам не излагались основы периодизации и шифрования керамики. Не было обзора хранилища. (Музей тогда не был таким роскошным, как сейчас. Не помню точно, возможно, посетили его один раз.)

Копальщики и камеральщицы представляли низший уровень в экспедиционной иерархии. Над ним возвышались «специалисты». Например, аспирант Серега, де-факто начальник камералки (впоследствии известный кореист и монархист). Он не копал, а командовал девочками, отмывавшими черепки, а потом их классифицировал, и даже реставрировал кое-какие сосуды. Кош подружился с Серегой, и тот по блату позволял ему помацать античные сосуды (X).

Cпециалистами были также архитекторши. Они занимались геодезической съемкой и составлением профилей раскопов, а также прорисовками профилей. Это были настоящие архитекторши, девушки примерно Кошьего возраста. Они тоже были волонтерами, и пребывали тут в отпуску, как и Кош, но им, например, оплачивали билеты.

В то время это казалось естественным – разве простой человек может нанести раскоп на план и составить профиль? Это сложная деятельность, требующая профессиональных умений. Но в западных экспедициях (полевых школах) этому учат всех студентов (и волонтеров, кто захочет). Большинство начальников раскопов просто обязано самостоятельно провести съемку и чертежи, а также сделать профили и разрезы своих раскопов. Никаких архитекторш там нет (изредка, для сложных работ, привлекаются специалисты по геопозиционированию). Руководство привлекает к этому студентов и заставляет практически каждого это проделать. Это часть куррикулума.

Верно, западным студентам, которые, как правило, не ладят с математикой (как правило, не понимают, что такое масштаб и как его вычислять и наносить на миллиметровку), приходится попыхтеть. Большинство проходит это для галочки, но кто-то и начинает специализироваться на этом. Это определенно одно из умений, которым должен обладать будущий аспирант и начальник раскопа.

Начальники раскопа на западе постоянно занимаются «рисованием», постоянно расчищают слои и делают фотоснимки. Хотя это и требуется советскими инструкциями тех лет, Кош не припомнит, чтобы начальники раскопов в Танаисе этим занимались. Это, безусловно, делалось (на некоторых снимках видны люди с фотокамерами), но как-то не отложилось.

Правда, топографическая съемка в Танаисе вообще производилась чаще всего после окончания рабочего дня, когда все покидали раскопы, поэтому архитекторши часто появлялись только на ужине. Тем самым они, как и камеральщицы, избегали палящего солнца в середине дня (XVII).

Кажется, иногда в Танаисе были даже свои художницы (как правило, девушки). Тогда это казалось непонятно (есть же фотоаппараты?). На самом деле ручные зарисовки объектов очень важны. Как правило, керамика зарисовывается. Фотография не передает все тонкости поверхности артефактов (сейчас идет на смену трехмерное моделирование). Вот здесь, конечно, нужен специалист. Для рисования профилей керамики достаточно элементарного знания начертательной геометрии («начерталки»), в объеме первого курса любого инженерного ВУЗа, но ей историков не обучают.

Еще один момент связанный со съемкой. Когда Кош впервые увидел рабочий археологический раскоп в Перу, то поразился обилием веревок, протянутых буквально всюду. Они образовывали над поверхностью раскопа сетку. Ничего подобного не было в Танаисе, да и на современных российских фото этого не заметно. На архивных снимках квадраты раскопов Танаиса кажутся теперь Кошу «голыми».

XIV Археологи ведут расчистку артефактов с помощью ножей, 1979 (источник – АЧФ)

Веревки или бечевки (обычно пластиковые) натягиваются между колышками – вторичными реперами, или опорными точками. Каждый геодезический план строится от так называемого нулевого репера городища. Обычно это солидная, бетонированая конструкция со штырем. Упаси бог ее сдвинуть или повредить! Базируясь на нем, устанавливают вторичные реперы для раскопов, и далее для квадратов. Между ними могут поставить промежуточные колышки.

Все это, разумеется, было и в Танаисе. Но западники еще и любят натянуть между колышками веревку, чтобы визуально обозначить границы квадратов, и упростить правильную отработку склонов. На это уходит приличное количество бечевки (которая в советское время, возможно, была дефицитом). Ее западники не жалеют.

Конечно, можно сделать ровные стенки и «на глазок», но с бечевкой удобнее. Поэтому у западников и раскопы выглядят как-то ровнее. Первый западный начальник раскопа Коша был просто одержим идеей неприкосновенности колышков и веревок. Так что и Кош ей проникся. Не то у перуанцев. Эти парни не особо парились насчет колышков. Если колышек случайно сбили, а место его затоптали, то могли просто вбить обратно на глазок, не отмеряя заново от вторичного репера. Но веревки, конечно, у них были (это и впечатлило Коша когда-то в Лиме на хуаке Эль-Параисо.) А вот в современной России, хотя кое-где на фотках яндекса можно видеть веревки, они так и не привились пока (XXI, XXII).

Кроме камеральщиков и архитекторш к отряду специалистов относились старички-волонтеры и пара аспирантов профессора. Они как бы играли роль лейтенантов, и, наверно, были начальниками раскопов. Даже основательно порывшись в памяти, Кош не может припомнить, чтобы рядом с ним кто-то (помимо архитекторш) занимался описанием раскопа (XVIII, XIX, XX). Как уже замечено, если посмотреть на снимки Феди (АЧФ), практически нигде не видно, чтобы рядом с копающими находился человек с блокнотом, постоянно фиксирущий процесс, как на западных снимках. Не было на раскопках в Танаисе и стола начальника раскопа, с соответствующими причиндалами (а прежде всего, схемами раскопа). Все это появляется, похоже, только в этом тысячелетии.

Днем Кош копал вместе со студентами, но, по завершении рабочего дня, приняв холодный душ, Кош, по своему статусу, проводил вечера не с ними, а со старшими – в кают-компании домика профессора. Там собирались аспиранты, волонтеры, архитекторши…

XV Археологи ведут расчистку объектов с помощью плоских мастерков. Справа видна кисточка маляра, 1982 (источник – АЧФ)

Формально, Кош был на самом низу полевой иерархии. В те времена, не было классовых различий, но зато были социально-культурные. Так как Кош к тому времени «давно» кончил университет, работал, и даже публиковался, все эти двадцатилетние сопляки-студенты были не его карасса. С ними он только копал, а так – нэээт.

О, эти вечера! Вот тут-то и развивалась так называемая компанейщина (XXIII). В палатку Кош приходил только спать.

Отряд Дэги насчитывал примерно 15—20 человек. Помимо нас, было еще человек пятьдесят студентов владимирского педа и ростовского университета. Как теперь понимает Кош, много красивых и сравнительно (по тем временам) раскованных девушек. Однако социальное дистанцирование было таково, что даже наши студенты не общались с ростовскими. Понятное дело, москвичи-студенты ИСАА были непростого происхождения, и иметь дело с ростовскими, возможно, не имели желания. За все время, кажется, Кош наблюдал только один кросс-бридинговый роман.