– То есть ты сказал Рейчу, что Демерзель – робот, и велел передать это Джорануму? – в ужасе спросила Дорс.
– Нет, этого я сделать не мог. Ты понимаешь, я ведь не мог сказать Рейчу, да и кому бы то ни было, что Демерзель – робот. Рейчу я, как мог, внушил, что Демерзель – не робот. А вот Джорануму он должен был сказать, что тот – робот. Так что у Рейча – самая твердая убежденность, что Джорануму он солгал.
– Но зачем, Гэри? Почему?
– Не из-за психоистории, я тебе честно скажу. Ты не уподобляйся, пожалуйста, Императору и не считай меня волшебником. Я только и хотел, чтобы Джоранум поверил, будто Демерзель – робот. Он ведь микогенец по рождению, так что его детство и юность наверняка прошли под флагом легенд о роботах. Значит, ему было бы легче поверить в такое, и он легко поверил да еще и решил, что народ поверит вместе с ним.
– Разве он не ошибался?
– В каком-то смысле – да. Когда пройдет первый шок, люди опомнятся и поймут, что все это – безумная выдумка, ну, если не поймут, то, по крайней мере, так подумают. Я убедил Демерзеля дать интервью по субэфирному головидению, которое будет передано на ключевые планеты Империи и в каждый из секторов Трентора. Он должен будет говорить о чем угодно, только ни словом не упоминать о роботах. Поддерживать эти разговоры сейчас смерти подобно. Люди будут слушать во все уши, но ничего не услышат о роботах. А потом, в самом конце, ему будет задан сакраментальный вопрос насчет листовки. Ему же надо будет только расхохотаться в ответ.
– Расхохотаться? Никогда не видела, чтобы Демерзель смеялся. Он и улыбается-то редко.
– На этот раз придется, Дорс. Ведь это единственное, чего никто не ожидает от робота. Ты же видела роботов в фантастических фильмах? Там они всегда суровы, бесчувственны, бесчеловечны – такими их и представляют себе большинство людей. Так что Демерзелю и нужно будет одно-единственное – расхохотаться. И вот еще что… Помнишь Протуберанца Четырнадцатого – правителя Микогена, верховного жреца тамошней религии?
– Еще бы. Суровый, бесчувственный, бесчеловечный. Он тоже никогда не смеялся.
– И на этот раз не рассмеется. Понимаешь, я проделал уйму работы в отношении Джоранума с того самого злосчастного дня, когда схлестнулся с его приспешниками на поле. Я знаю теперь его настоящее имя. Знаю, где он родился, кто его родители, в какой школе он учился в детстве, и все эти документально подтвержденные сведения я отправил Протуберанцу Четырнадцатому. А я не думаю, чтобы Протуберанец жаловал Отступников.
– Но ты вроде бы говорил, что дискриминация тебе противна.
– Противна. Но я ведь не передал эту информацию на головидение, а все сообщил именно тому, кому и должен был сообщить, то бишь Протуберанцу Четырнадцатому.
– Вот он и начнет кампанию по дискриминации.
– Ничего у него не выйдет. Никто на Тренторе не обратит никакого внимания на Протуберанца – что бы он ни говорил.
– И что же тогда из этого выйдет?
– Увидим, Дорс, увидим. У меня нет результатов психоисторического анализа ситуации. Я даже не знаю, возможен ли такой анализ в принципе. Просто надеюсь, что ход моих мыслей верен.
Глава 22
Эдо Демерзель рассмеялся.
И не в первый раз. Они втроем – он, Гэри Селдон и Дорс Венабили – сидели в экранированной комнате, и ему то и дело по сигналу Гэри нужно было хохотать. Когда он откидывался на спинку кресла и оглушительно, раскатисто хохотал, Селдон качал головой.
– Нет, неубедительно. Не верю, – повторял он снова и снова.
Тогда Демерзель улыбнулся и рассмеялся, как смеялся бы человек, задетый за живое. Селдон недовольно поморщился.
– Ну и работенка… Я понимаю: рассказывать тебе анекдоты бесполезно. Ты можешь решить эту задачу только умом. Тебе нужно просто запомнить звучание смеха.
– А может, фонограмму пустить? – предложила Дорс.
– Нет! Это не будет Демерзель. Тогда мы все превратимся в компанию идиотов. Нет-нет, так не пойдет. Попробуй еще разок, Демерзель.
Демерзель попробовал, и Селдон наконец удовлетворился.
– Отлично. Запомни этот звук и воспроизведешь его, когда тебе зададут вопрос. Выглядеть ты должен искренне удивленным. Невозможно смеяться с каменным лицом. Улыбнись – ну, немножко, совсем капельку. Попробуй вот так рот скривить. Вот-вот. Совсем неплохо. А можешь увлажнить глаза?
– Что это такое – «увлажнить»? – возмущенно вмешалась Дорс. – Никто не «увлажняет» глаза. Это всего-навсего образное выражение.
– Не только, – возразил Селдон. – Бывает так, что человек не плачет, но глаза его увлажняются – от грусти, от радости, и вполне достаточно, чтобы оператор поймал отражение света от этих набежавших на глаза слез, вот и все.
– Нет, ты что, действительно ждешь, что Демерзель зальется слезами?
А Демерзель совершенно спокойно сказал:
– Это вовсе не трудно. Мои глаза время от времени производят слезы – для того, чтобы очищать глаза. Но слез бывает немного. Правда, я могу попробовать представить, что в глаза попала соринка, ну или еще что-нибудь в таком роде.
– Попробуй, – согласился Селдон. – От этого не умирают.
И вот настал день трансляции интервью с премьер-министром по субэфирному головидению. Демерзель сначала выступил с речью и говорил в обычной своей манере – холодно, сдержанно, информативно, без всякой патетики. Люди в миллионах миров во все глаза смотрели и во все уши слушали, что говорит Демерзель, но не слышали ни слова о роботах. Наконец речь подошла к концу, и Демерзель объявил, что готов ответить на вопросы.
Ждать ему пришлось недолго. Первый же вопрос оказался тем самым, сакраментальным:
– Господин премьер-министр, вы – робот?
Демерзель несколько мгновений спокойно смотрел на тележурналиста. А потом улыбнулся, плечи его слегка затряслись, и он расхохотался. Смех его не был громким, оглушительным, но так искренне мог смеяться только тот, кому подобное предположение показалось донельзя потешным и нелепым. Смех премьер-министра звучал так заразительно, что многомиллионная аудитория замерла, а затем принялась хохотать вместе с ним.
Демерзель дождался, пока смех стихнет в студии, и, утерев набежавшие на глаза слезы, спросил у журналиста:
– Ответить? Вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
Улыбка еще не сошла с его лица, когда экран погас.
Глава 23
– Уверен, – сказал Селдон, – наша затея сработала. Конечно, обратная реакция наступит не мгновенно. На это потребуется время. Но уже сейчас общественное мнение меняется в нужном направлении. На самом деле я кое-что понял уже тогда, на университетском поле, когда прервал выступление Намарти. Аудитория была у него в руках до тех пор, покуда я не вмешался и не противопоставил свой пыл их численному преимуществу. Аудитория тут же переметнулась на мою сторону.
– И ты думаешь, что теперешняя ситуация аналогична той?
– Конечно. Раз уж у меня нет психоистории, приходится прибегать к аналогии, ну и еще к разуму, который у меня есть от природы. Что мы имели? Мы имели премьер-министра, которого обложили со всех сторон, как на охоте, а он встретил обвинение улыбкой и хохотом – самыми что ни на есть нероботскими проявлениями, какими только мог, а это само по себе уже было самым лучшим ответом на вопрос. И, естественно, симпатии начали склоняться в его сторону. Помешать процессу невозможно. Но это только начало. Нужно дождаться, пока в игру вступит Протуберанец Четырнадцатый. Послушаем, что он скажет.
– В этом ты тоже уверен?
– На все сто.
Глава 24
Теннис был одним из любимых видов спорта Гэри, но он гораздо больше любил играть сам, чем наблюдать, как играют другие. И потому он завистливо наблюдал за тем, как Император Клеон, одетый в спортивную форму, прыгает по корту, отражая удары. Теннис был весьма своеобразный, императорский, так сказать, именно такой вариант этой игры обожали Императоры: ракетка была компьютеризована и наклонялась под нужным углом в зависимости от нажатия на кнопку, вмонтированную в рукоятку. Гэри и сам не раз пытался приспособиться к игре такой ракеткой, но пришел к выводу, что это целая отдельная наука, а времени на ее освоение у Селдона не было.
Клеон послал мяч режущим ударом и выиграл сет. С корта он ушел под громкие рукоплескания наблюдавших за игрой чиновников.
– Поздравляю, сир, – сказал ему Селдон. – Вы играли просто превосходно.
– Вам так кажется, Селдон? – безразлично спросил Клеон. – А я никакого удовольствия не получил. Они, знаете ли, подыгрывают мне.
