МРОТ с того берега Ганга
При первой встрече его мозг, балансирующий на грани сна и яви, на мгновение пронзила нечеткая мысль о связи Алины и Вудушки, хотя внешне они были классическими противоположностями. Первая – нервная, худая блондинка с голубыми глазами, постоянно поправляющая рукой спутанные, давно не мытые волосы. Посетительница же его вакцинных глюков могла бы быть чем-то вроде святой на цыганской иконе, если бы таковые когда-либо существовали: уверенная, дерзкая дева с пышными черными волосами, развевающимися на ветру, как будто в замедленной съемке, и почти инопланетными глазами, какие иногда бывают у еще не подросших младенцев. Иван, когда провожал Алину до подъезда в день знакомства, еле удержался от того, чтобы спросить ее, зачем она является ему в странных видениях. С того дня они больше не виделись, но Иван постоянно думал о ней и практически перестал различать двух девушек, как бывает, когда в процессе сна один человек мгновенно превращается в другого и обратно, и это воспринимается как само собой разумеющееся.
Если Алина вызывала желание обогреть ее и защитить от несправедливого и жестокого мира, то Вудушка, казалось, была напрямую как-то связана с источником всего окружающего безумия, этого вакцинобесия и вездесущего вируса МРОТ-2025, тем более что в своих снах ее видели только вакцинированные. При этом ее серьезный и в то же время игривый взгляд не оставлял сомнений в том, что она не чувствует своей вины в глобальной эпидемии, накрывшей человечество.
За два дня Иван успел расчехлить чемоданы, и теперь его жилище было завалено компакт-дисками (вернувшимися в моду в конце 20-х годов), блокнотами с записями новых текстов, а также «концертными» нарядами (они же – бытовые джинсы и клетчатые рубахи). На стену он повесил портрет Джона Леннона, обнимающего свинью, – знаменитую пародию на одну из обложек альбома его заклятого друга Пола Маккартни.
Неважно Кто, призвавший Ивана в эту богом и музыкой забытую дыру, не упомянул главного – несмотря на шлейф былой популярности, Удалёнкин за последние несколько лет не сочинил ни одной песни и выступал только со старым материалом. Возможно, причиной тому были многочисленные сеансы вакцинации, которым он вынужденно подвергался ради возможности выступать перед публикой. И с выступлениями в последнее время было негусто: на концерты в пабах и кафешках ходили по 3-5 человек, в основном, это были либо алконавты, случайно заблудшие в подмосковные забегаловки, либо его знакомые, возжелавшие вспомнить лихие нулевые.
Приезд в Мухлово должен был встряхнуть творческие мозги Ивана и вдохнуть свежий воздух в его прокопченные мегаполисом легкие. «Вжарим рок в этой дыре!» – подумал он, вспомнив, как орал на концертах своей юности эту сокровенную мантру. Правда, «рок» в те годы заменялся панком, а «дыра» – чем-то еще менее приличным. Но общий посыл был примерно такой. Пока он трясся в «черном воронке» по дороге в Мухлово, Иван успел накидать в уме балладу «Токсичное такси», но пока не додумал ее до конца.
Иван открыл дверь своего подъезда и вышел в промозглую, но свежую атмосферу Мухлово. Сверху что-то капало. Вороны кричали друг другу ругательства, не обращая внимания на снующих среди луж двуногих. Туман обволакивал любого, кто появлялся на улице, и, заглотив, уже никогда не извергал обратно. Утром людей на поверхности было немного, и они, к счастью, были немногословны, ведь время вечерних самогонных арий под окнами еще не наступило.
Он брел в сторону церкви. В голове крутилась сумбурная мелодия из очередного сна с участием Вудушки, напоминающая «Obladi-Oblada», только с совершенно безумным текстом, что-то то ли про оладьи с бородой, то ли про орущих брадобреев.
– На бога надейся, а сам заплати! – раздался из подворотни голос пьяного Благослобана.
– Доброе утро, батюшка! – стараясь казаться веселым, пропел Иван.
Священник был на удивление весел и здравомыслящ. С утра он уже, похоже, напитался самогонной благодатью, но в целом праведной агрессии, про которую ходили легенды среди мухловцев-старожилов, не наблюдалось.
– Благослови Господь тебя на музыку сфер, коею несешь ты в футляре своем! Да извлечен будет дух Музыки великой из футляра сего, яко душа человеческая, Богу подобная, извлечена будет из футляра скорби и беспричинного самобичевания! – Отец Благослобан присел на крыльцо храма и открыл ноутбук, невзирая на дождь. – А посему приступим к искоренению зла неправого в интернете вездесущем, дабы подвергнути изгнанию из сетевого царствия демонов нечестивых! – его вскрики потонули в стуке клавиш.
– Благодарю, батюшка! – Иван утер платком лоб, покрытый слоем дождевой росы. – Завтра будет мой первый концерт в ДК. Буду рад, если придете.
Благослобан не обращал на него внимания и что-то настукивал на клавиатуре. Видно было, что демонов в его отсутствие развелось немало.
– Иди, иди, сын мой. Будущее покажет, но лишь слушай голос Господа нашего, и да воздаст он тебе разумения, якоже отличить мог деву святую от нечестивой, а остальное как Бог даст, – сказал он, махнув рукой в неопределенном направлении.
Иван хотел что-то ответить, но вдруг почувствовал прилив знакомой дрожи в мышцах. Он не успел опереться на что-нибудь твердое и уже через секунду безвольно барахтался в луже, судорожно двигая конечностями, словно выплюнутый птицей покалеченный жук. Тусклый шарик солнца, проглядывающий сквозь серое небо, превратился в круглое лицо Вудушки, которая приблизилась к нему и громогласно прошептала:
«Стреляй в двери, стреляй в стены, но не в себя…».
Глава 7. Почти ничего мистического
– Так существует или не существует? – Сэм удивленно уставился на профессора, который сохранял спокойствие Сфинкса.
– Если говорить о вирусе как о живом микроорганизме, то его не существует. МРОТ – это не палочки и не штаммы. Здесь скорее уместна аналогия… мм… С компьютерным вирусом. Представьте, что мозг человека – это компьютер, постоянно обрабатывающий информацию. Все, что мы видим, слышим, чувствуем, как бы кодируется и передается по нейронам в наш живой процессор, спрятанный под черепной коробкой. Так вот, МРОТ – это не что иное как вредоносный код, определенный набор импульсов. Внедряясь в мозг, он заставляет сознание работать особым образом. В результате у человека развивается меланхолия.
– Что, простите?
– Меланхолия, хандра, сплин, если угодно. Депрессия, не связанная с жизненными ситуациями, в которых человек ранее оказывался. Как там у Александра Сергеевича…
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел…
– Подождите, но чтобы этот код появился внутри меня, я должен что-то такое увидеть или услышать…
– Совершенно верно. Код внутри вас формируется, когда вы контактируете с зараженным – слушаете, что и как он говорит, наблюдаете за его поведением. Вирус может содержаться в мимике, жестах, тембре голоса, в конце концов. Вы можете заразиться буквально по телефону. Ну а потом сами будете бессознательно транслировать этот код.
– Мистика какая-то…
– Почти ничего мистического. Человек – еще та обезьяна. Внедрить в нас определенную идею, определенный тип поведения совсем не сложно. Вспомните историю. "Коричневая чума", фашизм – это примерно такой же вирус. Только он был слабеньким, его постоянно приходилось поддерживать красивыми ритуалами, пропагандой: не будет пропаганды – человек через какое-то время включит критическое мышление и протрезвеет. МРОТ в десятки раз сильнее любого поведенческого кода, с которым когда-либо сталкивалось человечество.
– Откуда же он взялся? Правда, что он был разработан в секретных лабораториях НАТО?
– Мне сложно об этом говорить. Трудно представить, что этот код имеет естественное происхождение. Это все равно что компьютер разработал бы принципиально новую программу без участия человека. Но также трудно представить, что вирус МРОТ разработали какие-то люди.
– Кто же его разработал? Зеленые человечки что ли? Вот я и говорю, мистика.
– Не знаю, Сергей… Или как вас величают, Сэм, да? Я не знаю. Я не специалист по тарелочкам. Я врач-психиатр.
– Так получается, вся эта вакцинация – блеф?
– И блеф и не блеф. То, что людям вкалывают, – это, конечно, не вакцина. Это в целом безвредный легкий наркотик, который на короткое время усиливает внушаемость. За это короткое время в сознание человека внедряется – через визуальные образы, через проговариваемый медицинским работником текст – код отмены. Это последняя разработка института Галилео Галилея.
– Код отмены чего?
– Того самого вредоносного кода МРОТ. Внедрившись в сознание, закрепившись в нем, код отмены защищает человека от вирусной меланхолии. Не на 100%, конечно, но тем не менее. Правда, он не такой мощный, его хватает буквально на пару месяцев – потом снова на укол…
– Так это алкашам такой же делают, вроде. На полгода. Только недели через две они срываются…
– Ну, в целом принцип схожий, да.
– А люди вообще останутся людьми после бесконечной череды таких кодировок? Рассказывают какие-то ужасы про побочки…
– Ничего ужасного тут нет, этот метод успешно проходит все испытания, официальной медицине надо доверять, в конце концов. Правда, через два года после применения появился неожиданный побочный эффект в виде массовых галлюцинаций. Но они работать и жить не мешают. Всяко это лучше, чем массовая депрессия и как следствие – экономический и социальный крах. Так, по крайней мере, решили власти. Поэтому мротных – в Зону, остальные – галлюцинируют.
– И что вы там видите? В этих глюках?
– Вопрос не ко мне, я уже год как не вакцинирован.
– Как так?
– Понимаете, я специалист по депрессиям. Я вел мротных. Люди вылечивались – не все, с большим трудом, после мучительного подбора сложных методик, но вылечивались! И вот в один прекрасный день – на самом деле это был самый черный день в моей жизни – власти взяли и сказали: мротные – это неизлечимо больные люди. Да и не люди вообще, а так, существа. И вывезли их всех в Зону. Они лишили меня моих больных. Когда я представлял, как там мои пациенты, без профессиональной врачебной помощи, мне становилось физически плохо. Я начал рваться в Мухлово. Но как раз тогда "на материке" возникла проблема массовых галлюцинаций, психиатры стали на вес золота, и меня не пускали. Тогда мне пришлось отказаться от вакцинации, QR-кодов и как следствие – от всего того, что они там называют "правами человека". Вот так я оказался здесь.
– Не боитесь заразиться?
– Честно? Боюсь. Там, за периметром, у нас было сплоченное профессиональное сообщество. Мы внимательно следили друг за другом – и если обнаруживались малейшие ростки болезни, они сразу подавлялись.
Это гарантировало нам ясность сознания и было эффективнее любой вакцины. А здесь я буду один на один с больными – и мне, если что, никто не поможет… Я не знаю, насколько меня хватит.
– А пациентов, которых вели, уже нашли?
– Пока что нет. Здесь, в историческом центре Мухлова, практически нет зараженных. Их много в новых районах Зоны, но здесь… Феноменально, но факт!
– Вот я всегда говорил, что мой эликсир (Сэм любил называть свой самогон эликсиром) изгоняет из страждущих хвори душевные, и отец Благослобан, кстати, тоже приверженец этой теории – я вас как-нибудь с ним познакомлю, кадр еще тот…
– Подозреваю, что вы близки к истине. Поэтому я и здесь – хочу поэкспериментировать с вашим напиточком. Это ведь не просто самогон, да?
– Конечно не просто. Не зря же я в секретной лаборатории химичил, опыта набирался! Мой эликсир, в отличие от всех других самогонных напитков, не содержит вредных побочных спиртов – в том числе и метилового. Не просто не содержит, а совсем не содержит! Я не сразу этого добился, пришлось повозиться – как, наверное, вам с вашим методом лечения мротных… Но это только одна из его приятных особенностей, – Сэм нежно погладил стоящую перед ним бутыль с зеленой жидкостью, улыбнулся и загадочно посмотрел вдаль.
– Так-так, очень интересно… И почем четверть?
– Знаете, вообще-то это не в моих правилах… Но с вас я не возьму ни копейки.
Тут одно из окон "закромов" вдребезги разбилось, засыпав кусочками заходящего солнца грядку с розовыми тюльпанами и вызвав истошный визг испуганных Анжел. Прямо перед ногами Сэма оказался камень, заботливо завернутый в клетчатый тетрадный лист. Развернув бумагу, изобретатель "эликсира" прочел незамысловатую надпись, нацарапанную то ли красной краской, то ли кровью:
«НЕ ГОНИ».
Между тем, сквозь образовавшееся оконное зияние в лабораторию со свистом начал врываться холодный воздух. Вместе со стандартным уличным шумом он уверенно и беспощадно, как подобает победителю, стал захватывать маленький лабораторный мир, еще минуту назад казавшийся уютным и нестандартным.
Глава 8. «Мне нужен новый укол»
Когда долго не берешь в руки гитару, она перестает тебя слушаться и нехотя издает глухие, непохожие на прежнее звучание, стоны. Возвращаться приходится долго и иногда хочется все бросить, но вознаграждаются лишь терпеливые. Так же и Иван медленно возвращался в форму, повторяя свои хиты накануне концерта.
Наутро в день выступления Иван проснулся с удивительно свежей головой. Вудушка опять мелькала в его сне, она стояла в толпе, слушала концерт и явно была в восторге. После концерта он позвал ее к себе в гримерку, и там они с жаром предались тому, чему обычно предаются молодые люди, увлеченные друг другом, а также мегауспешные рокеры со своими почитательницами.
Но это был всего лишь сон. В реальности, по всей видимости, его ждали замызганный мухловский ДК и депрессивные слушатели, угрюмые антиваксеры, в общем – настоящий зомби-апокалипсис, участников которого ему нужно хоть как-то приободрить.
Накануне, после ужасного приступа на улице, Иван очнулся дома, куда его привезли двое крепких мужчин в белых халатах, но с лицами явно не врачей, а скорее охранников. Приступ с галлюцинациями был коротким, но мощным. «Где я?» – спросил Иван, потирая ушибленные во время припадка бока и лоб, но люди в белых халатах, не обращая на него внимания, угрюмо собирали свои инструменты в чемоданчики. Дверь захлопнулась. Лишь звякнули струны гитары, вывалившейся из раскрытого чехла, как накуренный Курт Кобейн в толпу фанатов.
Руководство Дома Культуры в лице его директора Святослава Ерофеева, бывшего петербуржца, сосланного в Мухлово за какие-то махинации, предлагало щедрый гонорар за первые пять концертов. Иван решил для начала выступить сольно с акустической программой: пусть свирепые протестные песни проклюнутся в виде псевдобардовских посиделок, а потом уже обрушатся на зомби-мухловцев грохотом барабанов и электрогитар, когда он подберет себе сопровождающую группу. Кое-кто из местных в качестве будущих членов группы на примете у него уже был.
Мелодией AC/DC зазвонил телефон, и на экране высветилось лоснящееся лицо Ерофеева.
– Как поживает столичная звезда? Ждем сегодня в шесть тридцать! Не опаздывать! Толпа фанатов уже ждет!
«Какая к черту толпа фанатов?» – подумал, поморщившись, Иван, представив унылых зомбаков, ковыляющих по осенним улицам Зоны.
Голод по культурным событиям в Мухлове однозначно был. Вопреки ожиданиям, на концерт пришли люди позитивные, многие потягивали что-то из бутылок без наклеек прямо в ходе выступления, и Иван подумал, что их веселость, похоже, была напрямую связана с этой самой жидкостью. Он подобрал для первого выступления все свои «медицинские» хиты, сочиненные в эпоху панк-молодости и первых коронавирусных эпидемий. «Вживить ей чип», «Страна победившего патриотизма», «Сорви свой халат» и конечно же, «Мне нужен новый укол».
Моя кожа заросла,
Мне нужна новая дыра.
Мой гнев сидит во мне,
Один укол – и он уйдет вовне.
Песня была изначально написана про запрещенные вещества – вечные спутники рокерской жизни, но со временем неожиданно стала гимном всех вакцинированных и, как подозревал Иван, именно из-за нее, одобренной на самом верху, в министерстве обороны и здравоохранения, как идеологически верной, его концерты не запрещались, а даже множились.
Мухловцы принимали рок-звезду как полагается, толпа радостно ревела, из зала даже иногда кидали на сцену бутылочки с мутной жидкостью, но атмосфера напоминала скорее просторный бар с вечно пьяными завсегдатаями, чем дом культуры. К концу выступления Иван разошелся не на шутку. Когда он пропевал самые резкие строчки своего хита, он увидел в ревущей толпе лицо Алины. Она смотрела на него тем же взглядом, что и Вудушка в последнем сне. Смесь иронии, тайного знания и обожания.
Протри меня спиртом, это прикольно!
Давай, детка, сделай мне больно!
Положи меня на холодный стол,
Вколи мне новый укол!
Мощная сила музыки, похоже, до неузнаваемости преобразила его загадочную знакомую. Куда делась былая маска депрессии с ее лица, эти опущенные глаза и что-то бубнящий рот? Теперь Алина смотрела прямо на него, и губы, казалось, шептали что-то нежное и волшебное.
«Неужели всё сбывается?» – думал Иван, не отрывая глаз от Алины, и, ударив последний раз по струнам, откланялся и медленно побрел за кулисы. Его немного потряхивало, как перед приступом, но благодаря музыке он держал себя в руках.
Ерофеев, неожиданно выскочивший из-за шатких сценических конструкций, цепкими пальцами-колбасками схватил Ивана за плечи и стал трясти как мешок с деньгами.
– Удаленкин, это успех!!! – кричал он, повизгивая. – Ты прославишь наше Мухлово, зуб даю! Я продляю контракт еще на пять выступлений и удваиваю гонорар! Но это обязательно должны быть электрические концерты, слышишь! С группой! – Иван почувствовал брызги его слюней у себя на щеках.
За его спиной Иван увидел силуэт Алины, скромно ожидающей у дверей гримерки. Но Ерофеев не выпускал его и продолжал орать что-то про гонорары и выпуск живого концерта на коллекционном виниле. Иван рассеянно кивал директору ДК и смотрел поверх него на переминающуюся с ноги на ногу девушку. Алина улыбнулась ему и, поспешно закинув сумочку на плечо, растворилась в полумраке коридора. Похоже, на этот раз сну не суждено было сбыться.
Глава 9. Зловещее мычание
Неважно Кто сидел в кожаном кресле и молча разглядывал облачко дыма, вылетевшее у него из рта. Последние новости из села Мухлово, которые привез осведомитель, совсем не радовали – как, впрочем, и все остальное, связанное с этим Богом проклятым местом.
Решение о добровольно-принудительном ввозе в Зону-93 второсортных деятелей культуры (таких, как Удаленкин) было несколько запоздалым. Ситуация на мухловских улицах все больше выходила из-под контроля, и не было действенных рычагов, чтобы ее стабилизировать. Гоп-стопы, возрожденные местной шпаной из архаики девяностых, мутные разборки со стрельбой, изнасилования (причем в переплет попадали далеко не только дамы), протестные крестные ходы во главе с неугомонным Благослобаном стали нормой.
Что касается зараженных, то добрая их половина доживала свой короткий век в комнатках наспех построенных бараков, некоторые из которых уже начали рушиться. Они редко показывались на улицах – по большей части для того, чтобы получить пачку-другую быстрорастворимых химикалий во время раздачи еды, организованной филантропами с "материка".
Сотрудники полиции, хоть им и обещали после двух лет усердной службы в этом бардаке выход за периметр с полным пансионом, все меньше реагировали на происходящее. Во-первых, вирусная депрессия косила и их ряды. Во-вторых, они начали догадываться, что их не выпустят. Пока что право выезжать из Зоны было только у напомаженных опричников в темных костюмах из Службы Системной Санитарной Безопасности (СССБ), которую как раз и возглавлял Неважно Кто.
Всем остальным – врачам, пожарным, строителям, которых завозили пачками, даже муниципальным чиновникам – только обещали пропуск в большой благополучный мир "когда-нибудь".
Конечно, Центр был обеспокоен тем, что обитатели Мухлова начали терять способность к подчинению. Но еще больше их беспокоила обстановка на границе.
С каждым днем у колючей проволоки (благо что она была под напряжением) скапливалось все больше мротных со стеклянными глазами, которых на заставах не без основания называли зомбаками. Иногда они выстраивались в ряд и часами надрывно мычали. Иногда, подобно героине "Вия", они ходили вдоль периметра, пытаясь отыскать хоть какую-то лазейку.
Дислокацию внутренних войск, охранявших границу с Зоной, пришлось перенести от "колючки" на 200 метров – чтобы никто не смог увидеть остекленевшие глаза "зомбаков" и услышать их зловещее мычание. К заставам подтягивали подкрепление. Командование всячески пыталось приободрить бойцов, но бедным «пограничникам» все чаще снилось, что тысячи мротных и впрямь нашли лазейку и прорвались.
Поведение зараженных не поддавалось логическому объяснению. По идее, все они должны были бессильно корчиться в бараках. Почему значительная их часть начала вдруг скапливаться у "кордона" – аналитики понять не могли.
По одной из версий, больных депрессией угнетало и тревожило то обстоятельство, что они находятся в замкнутой (пусть даже относительно просторной) локации. Возможно, они пытались это обстоятельство изменить – и выйти таким образом не только из Зоны, но и из терзающего их состояния.
Но существовало также мнение, что термоядерный негатив, возникавший в ходе развития депрессии, не все "зомбаки" обращали на себя. Согласно этому мнению, многие из них направляли появившуюся агрессию на тот самый большой благополучный мир, который их отверг, и всеми способами пытались туда вернуться.
– А что у нас по поводу Сэма? – спросил Неважно Кто и внимательно посмотрел в глаза сидевшему перед ним осведомителю, приехавшему из Зоны с докладом. Тот неприязненно поежился, вздернув острые плечи в помятом костюме, и грудным голосом изрек:
– Взяли в разработку. Уже первые сигналы пошли. Есть подозрения, что его пойло не такое простое, как кажется. Но пока рано говорить о чем-то конкретном.
Неважно Кто положил окурок в пепельницу из слоновой кости и посмотрел в окно, за которым неторопливо падал первый декабрьский снег.
– Сбросить бы на это Мухлово атомную бомбу, ей богу. Как уже достали все эти зомбаки!
Глава 10. Ганг
Историческая часть Мухлова (то есть существовавший изначально поселок с ядерным институтом) была расположена на левом берегу реки, которая несла свои воды в Ниженское водохранилище и которую местные жители называли Гангом. Правый берег активно застраивался "зонными" бараками. Между этими двумя частями разросшегося поселка был проложен низенький бетонный мост, нехорошо вибрировавший, когда по нему проезжали автомобили. Обочины моста были предназначены для пешеходов.
В сумерки на этих обочинах всегда можно было увидеть двух-трех мротных, болезнь которых перешла в финальную, критическую фазу. Они, уставившись в ледяную рябь и засунув руки в карманы, раскачивались на ветру. С каждым разом эти колебания были все сильнее. В один прекрасный момент человек окончательно терял равновесие и плюхался вниз.
Конечно, при контакте с водой инстинкт самосохранения брал верх: упавший начинал барахтаться и изо всех сил грести к берегу. И на первый взгляд казалось, что шансы на спасение велики: река была хоть и быстрая, но совсем не широкая, до берега – рукой подать…
Но почти сразу за мостом посередине фарватера зияла внушительных размеров воронка, напоминавшая портал в иной мир (что, в общем-то, так и было). Она неумолимо проглатывала тщетно барахтающихся несчастных, высасывала из них жизненную силу – и через какое-то время выплевывала уже бездыханные тела.
По мухловскому Гангу, как и по одноименной индийской реке, эти тела плавали пачками. Они беспрепятственно пересекали границу с Зоной и распугивали жителей расположенных ниже поселений, в сети которых то и дело притаскивало мертвецов. Берега водохранилища (не говоря уже о Ганге) становились все более безлюдными – Зона мстила благополучному миру за факт своего существования.
А воронка, между тем, продолжала зиять, завораживая своими лиловыми завихрениями.
"Какая она красивая, – думала Алина, встав на край моста и начиная раскачиваться. – Здесь, в этой проклятой Зоне, все какое-то особенно серое, безрадостное… Люди, дома, деревья, небо – все слилось в единую тошнотворную массу. Как будто ярких красок на свете вообще нет. Не за что глазу зацепиться… Но главная серость, главная гадость – вон она, в реке отражается, качается стоит. А воронка – как большой волшебный цветок… Она поможет мне, она очистит меня…".