– Ооютам неинтересна музыка, – сказал он. – Что-то можно найти в городе, но вряд ли вы отыщете инструменты в такой глуши.
– Что ж вы как демоны, – развел руками Сардан. – Принесли бы хоть веник.
Шаман покачал головой, но всё же что-то сказал толпившимся в дверях, и те рванули было выполнять поручения, но Сардан добавил:
– И пусть принесут еще что-нибудь металлическое, вроде ваших привесок. Ножи, стрелы.
Шаман перевел, и минут через пятнадцать у ног Сардана лежала гора старого, ржавого хлама. Ооюты делали посуду из дерева, коры и глины, а отдавать годное оружие музыканту им было жалко, поэтому они натащили в комнату обломки старых ножей, разбитые цепи, кольца, куски наконечников для стрел. Как и предсказывал Устыыр, в деревне не нашлось ни одного музыкального инструмента, за исключением потрескавшейся доски, поперек которой неравномерно натянуты были струны из непонятного материала. Строй инструмента Сардану показался совсем странным, и он решил, что струны прицепили абы как. Мало того, перестроить инструмент можно было только разломав замысловатые колки.
Еще кто-то принес изогнутый варган с двумя язычками, но Сардан не умел на таком играть и отложил его подальше.
Он жалел уже, что полез в эту авантюру не подумав дважды, но нужно было хотя бы попытаться помочь ребенку. Иначе, он опасался, немой укор несчастной матери раздавит его сердце совсем.
Музыкант потребовал снять с больной шкуры, потому что они могут поранить тело, если оно начнет непроизвольно дергаться, а после попросил шамана выпихнуть народ на улицу. Наконец он уселся у лавки и занялся опытами – сначала последовательно перебрал струны на доске пальцами, потом ногтями, потом гнутыми железяками, звенел, тер, постукивал по дереву и постоянно наблюдал за тем, как реагирует на это больная.
Ашаяти вместе с остальными некоторое время наблюдала за происходящим с улицы через волосяную сетку на окне, а потом вспомнила, что давно не ела – желудок уже стонал о помощи. Девушка оглянулась и подошла к женщинам, зачем-то переливавшим молоко из кувшинов – туда и обратно. Ашаяти попросила чего-нибудь поесть, выпить, показала жестами процесс поглощения пищи, чавкнула, пожевала, но ее так и не поняли. Ооютские женщины глядели на нее с плохо скрываемыми улыбками и без конца что-то тараторили на своем языке, как будто соревновались в остротах по поводу внешнего вида чужестранки – на Ашаяти были яркие матараджанские штаны из цветастой ткани и сапоги с цветочным орнаментом, сильно перекрикивавшие бледные ооютские одежды из шкур и кожи.
Ашаяти разозлилась и пошла по деревне искать еду, по пути отпинала какую-то странную свинью с хоботом, позаглядывала в ведра и миски у дверей и под окнами, надолго задержалась у дурманящего бидсэха, алкоголя из прокисшего молока каарзымов, прошла мимо мастерской, где два ооюта из бересты делали посуду, повертелась возле сушившихся на открытом лабазе трав и перекувыркнулась, когда напоролась за углом на гадко чадящий дымокур, и, после всех приключений, отыскала курятник. Ашаяти переступила высокий порог, стукнулась о низкий потолок макушкой и кое-как разглядела силуэты перепуганных куриц. Те нерешительно закудахтали. Ашаяти пошарила рукой и спугнула одну, птица развыступалась, и тотчас зашелся криком весь курятник, полетели перья, а мимо лица Ашаяти промелькнул бешеный петух. Домашние птицы Ооюта отличались громадными когтями, тусклыми, хилыми перьями и злобным нравом. Ашаяти впопыхах схватила несколько яиц, отбилась локтем от сердитой наседки и выскочила наружу.
А там на нее сразу кинулся пес – мелкий, ростом до коленей. Шерсть запоздавшего к драке защитника курятника перемята была как борода бывалого забулдыги, комьями висела грязь. Собака, несмотря на смехотворные размеры, разоралась на всю деревню, но тут на нее шикнул кто-то из толпы наблюдавших за музыкантом, и пес сконфужено умолк. Ашаяти злорадно усмехнулась и зашагала обратно к окну. Собака увязалась следом и всё присматривалась непристойным взглядом к ее икрам. Девушка замахнулась на пса ногой, а тот извернулся и укусил ее за пятку. Ашаяти скрипнула, зашипела, выругалась беззвучно, чтобы не привлекать внимания к своему позору, и посмотрела на собаку так свирепо, как получилось. Животное отнеслось к порицанию пренебрежительно, и Ашаяти ничего не оставалось, как с обидой отвернуться к окну. Ветер игрался с наполовину прикрытыми ставнями.
Сардан же всё крутил непонятный самодельный инструмент, пытал его и так, и эдак, водил лезвием ножа по струнам и в центре, и у краев, тер их одновременно металлом и пальцами, дергал струны и ловил их дребезжание единственной в деревне железной ложкой, подкладывал медные пластины – и никакого результата. Только раз, перебирая издаваемые инструментом звуки, он увидел, как рука ребенка вздрогнула, но развить успех не получилось.
Музыкант выпрямился, облизал губы и уставился на инструмент.
– Не получается, – сказал он шаману, примостившемуся на лавке в противоположном углу. – Нужно еще что-то, но я не знаю – что.
Сардан удрученно осмотрел комнату в поисках подсказок и увидел в окне высасывающую куриное яйцо Ашаяти. Та перехватила взгляд, захлебнулась и закашлялась. Сардан задумчиво хмыкнул.
– Вот что, – сказал он шаману, – попросите, пожалуйста, принести немного жира. Я заметил, ооюты едят его не закусывая, поэтому, думаю, где-нибудь сыщется бочонок.
Когда принесли жир, Сардан аккуратно, чтобы не заляпать лишнего, смазал им струны. Потом долго и брезгливо вытирал пальцы, принюхивался, потом вытирал опять и с кислой гримасой принюхивался снова. Наконец, собравшись с силами, он заиграл те звуки, которые уже заставили дрогнуть руку больной.
И вдруг она закричала!
Вопль раздался такой истошный, да так внезапно, что музыкант едва не выронил инструмент. Шаман подскочил на лавке, а в комнату, вскрыв дверь и сорвав над ней полог, ворвались толпой озверелые ооюты и набросились на музыканта, чтобы хоть чуточку его порвать.
– Святые падишахи! – вскричал Сардан. – Устыыр, уймите их отсюда прочь!
Встревоженный не меньше остальных шаман разом пришел в себя и что-то прикрикнул – и народ мигом вынесло наружу. Дверь тихонько закрылась обратно. Устыыр прислонился к стене, сжал изо всех сил кулаки и отвернулся.
Сардан пробурчал что-то, размял пальцы покалеченной руки пальцами здоровой и продолжил игру. Девочка больше не кричала, но стонала, ворочалась и заламывала руки. Музыкант внимательно наблюдал за ней и постепенно приноравливался, менял звуки, ритм, предугадывая богатым опытом то, что произойдет дальше.
Но произошло неожиданное.
Больная села на постели, приподняла веки и посмотрела на музыканта ужасающими черными глазами. Сардан замер, и инструмент замолчал.
Стало тихо. Устыыр чуть дышал на скрипучей лавке, а в окне оцепенела не только Ашаяти, но и всё норовивший подцепить ее за ногу пес.
Целую минуту, наверное, смотрел Сардан в бесконечно черные глаза девочки, из которых потихоньку вытекала ей на щеки пузырящаяся жидкость, падала на плечи, бедра, постель.
Не отрывая взгляда от больной, Сардан нащупал лежавший у коленей нож, и шаман насупился, решил, что музыкант перепугался и сейчас наделает бед. Сардан медленно поднял нож к инструменту и резко ударил лезвием по струнам. Раздался злой визг, режущий диссонантный скрип, от которого зашевелились угли в печи и пыль под лавками. Из глазниц больной вывалились черные глаза, шлепнулись ей на колени. Девочка содрогнулась и молча упала на постель.
В наступившей снова тишине слышен был беспокойный шепот снаружи. Музыкант с трудом поднялся, нашел у лавки тряпку и сгреб в нее густую массу, вытекшую из глаз больной.
– Устыыр, перевяжите ей глаза, пожалуйста, – попросил он.
Пока напряженный шаман дрожащими руками искал платок, Сардан разворошил в печи угли и швырнул в них тряпку с жижей. Она зашипела тихонько, а потом внезапно затрещала, как буря в лесу. В печи хлопнуло, и комнату заполнил колючий дым. Сардан поспешил растворить наполовину закрытые ставни окна, где стояла Ашаяти. Дым выпрыгнул ей в лицо. Ашаяти отпрянула от неожиданности и, взвизгнув, шлепнулась на спину.
Шаман закашлялся, кое-как замотал голову ребенка платком и пошел помогать музыканту. Они распахнули остальные ставни и после этого открыли дверь. Сардан поднял дрожащую девочку на руки и вынес наружу, где ее перехватил то ли отец, то ли еще какой-то родственник. Впрочем, тут все были родственниками.
Дым валил из окон вязкими клубами, шипела в печи жижа, а шаман только теперь вышел наружу. Задумчивый и безучастный, он хотел проскользнуть мимо толпы, но его задержали тянущиеся отовсюду руки.
Устыыр остановился.
– Люди говорят о ребенке, – угрюмо перевел он музыканту. – Будет ли она живой?
– Скажите, пускай полежит несколько дней, – Сардан тер слезившиеся от дыма глаза. – Повязку можно снять где-то через неделю, раньше не надо. Всё будет хорошо, видеть она будет, но, конечно, хуже, чем раньше.
Шаман проворчал что-то, недовольный тем, что музыкант опять заговорил о времени, перевел кое-как и снова попытался вырваться из окружения благодарного народа, но народ снова робко полез к нему руками. Все скопом что-то быстро-быстро заговорили.
– Спросите у них, не было ли каких несчастий в последние дни, – попросил обделенный вниманием Сардан. – Может быть, кто-то в деревне умер, или заболел. Ну или влюбился, тоже несчастье порой.
– Они говорят много слов, но мало мыслей, – устало сказал Устыыр. – Не знают сегодня и завтра. Они говорят обо всем, они от всего в восторге, но этот мир им неинтересен. Жизнь для них туман. Она шагает мимо. Им это неинтересно. Если их соседа съест могус, они скажут, что ничего не случилось, как трава на ветру ходит. Если расколются небеса, они скажут – ничего интересного, как полог завесить.
Сардан ничего не понял, покачал головой и привалился к забору. Из-за дома наконец вышла Ашаяти, опять вся в грязи, а следом за ней крутился и подпрыгивал пес, охранявший курятник. Он снова попробовал цапнуть девушку за ногу, но она отскочила уже чисто машинально, даже внимания на зверя толком не обратила.
– Ну и ну, это еще что за кавалер? – сдвинул брови Сардан.
– Достал меня этот пес, – пожаловалась Ашаяти.
– Принял тебя за отбившегося от стада каарзыма, наверное. Пастух же.
Ашаяти вздохнула с тонким «у-у», посмотрела на музыканта исподлобья и размахнулась было ударить в пах, но пес опередил ее – подошел к Сардану и как ни в чем не бывало укусил за ногу. Музыкант вскрикнул и отскочил в сторону. Ашаяти ехидно усмехнулась и протянула руку – погладить мохнатого союзника, – но теперь только увидела, что вся ее одежда вымазана в грязи самого разного происхождения. Она покрутилась на месте, поискала что-то взглядом, но заметила родителей больной девочки, прижимавших к груди ребенка, и нервно отвернулась. У всех один взгляд. Все ждут, но не все дожидаются.
– Спросите у них, где тут река, – попросила она отчаявшегося найти уединение шамана.
– Там, – раздраженно махнул рукой Устыыр, – за насыпью.
– Пойду сполосну одежду, – сообщила Ашаяти и двинулась к реке через холм, но шаман окликнул ее:
– Идите по тропе в обход, через рощу!
– А что так? – удивился Сардан.
Шаман перевел вопрос деревенским, и те заговорили все разом. Устыыр насторожился, слушал долго, сосредоточенно, задал несколько вопросов, и, когда гомон утих, повернулся к музыканту.
– На холме опасно, оказывается. Там стояло древнее шаманское сэргэ. Недавно кто-то его разбил.
