Разрезающий лабиринт

1

Александра

Александра Романов стояла на балконе своего дома на Аляске и смотрела на город, мерцающий в темноте желтыми огоньками газовых фонарей в окнах и на углах улиц. На безоблачном небе сияли звезды, пронизывающие тьму крошечными световыми копьями. Чистый прозрачный воздух обнимал ее за плечи, садился теплым невидимым туманом на волосы, на одежду и кожу. Она глубоко вдохнула, любуясь с высоты птичьего полета тихим, безмятежным пейзажем, раскинувшимся внизу.

Ее мир. Аляска. Существовали и другие… другие миры. Остатки нации где-то на просторах Небраски. И сумасшедшие врачи в Калифорнии, которые делали вещи, не приемлемые для здравомыслящих людей. Но все это пока далеко. Аляска принадлежит Александре.

Ничего, что приходится делить ее с другими. Николас. Михаил. С Николасом и Михаилом. Она считала Аляску своим единоличным владением. Упивалась властью, словно все это принадлежало ей одной. Вероятно, когда-нибудь так и будет. А пока надо оттачивать навыки Эволюции и, возможно, исподволь ослаблять остальных, время от времени перекладывая на них груз своей ужасной цели. На террор отвечать террором. На трагедию – трагедией.

Правду говорят, беда не приходит одна. Смерти, землетрясения, торнадо часто случаются по три подряд. Она знала в жизни только один «комплект» тройняшек, но эти детишки были настоящими исчадиями ада. Александра до сих пор с содроганием вспоминала их пронзительные вопли в ночь Эволюции. Покончила с этими дикими криками не она, хотя, если честно, была как никогда к этому близка. А какое невероятное облегчение она испытала, когда наступила благословенная тишина!

С незапамятных времен известно: все страшные трагедии приходят по три. Их тоже было трое: превращенное Божество, способное мгновенно осмыслить слова, сказанные за всю жизнь; управляющее своими чувствами, как машина; вся эта физиология, химикалии, эндорфины; умственный потенциал вселенских масштабов, позволяющий впитывать весь свет и знание. Они эволюционировали, в этом не может быть никаких сомнений. Тем не менее Александра отлично осознавала, что превосходит остальных двоих, вместе взятых. А пока их трое.

В мозгу проносились воспоминания, все одновременно. Вспышка, ее многочисленные разновидности, настройка мозга на исправление неисправимого. Возможно, все это было неспроста – тысячелетия ужасающих троек, готовившие человеческий род к тому, что зародилось и появилось на свет ради искоренения всего этого ужаса – любыми путями, любыми средствами.

Божество.

Ей дьявольски повезло.

– Богиня Романов?

Проклятье. Она надеялась, что можно будет потянуть время. Ни минуты покоя. Отвернувшись от городских красот, она встала лицом к мужчине, назвавшему ее имя. Высокий, долговязый – ходячее дерево. Александра подсознательно удивлялась, что его суставы не трещат и не ломаются при каждом шаге.

– Что такое, Флинт?

Помощника звали иначе, ей просто хотелось называть его так. Это его… как бы принижало, и Александру это устраивало. Даже очень.

– Произошел сбой в ротации паломников.

Его голос скрипел, как несмазанная телега.

– Вот точные цифры, но к утру мы будем отставать как минимум на восемь процентов во всех районах города.

Александра внимательно изучала своего подчиненного, используя все знания, полученные при помощи Вспышки. От нее не ускользнуло ни единое движение мышц, глаз, даже самое незаметное. Главного, ради чего пришел, он так и не сказал.

– Выкладывай, Флинт. Что, черт возьми, случилось?

Он смущенно моргнул, затем испустил смиренный вздох, осознав, что темнить бесполезно, поскольку для Богини его лицо – открытая книга.

– В красильных ямах убиты семеро паломников. Это сделано… с жестокостью.

– С жестокостью?

– С чудовищной жестокостью.

Он медленно поднял планшет и папку с бумагами, как будто собираясь найти там информацию, но отказался от этой идеи и опустил руку.

– Четверо мужчин. Две женщины. Один ребенок. Мальчик. Их…

– Выпотрошили, – перебила она. – Выдолбили изнутри, не так ли?

Мужчина слегка побледнел.

– Да, Богиня. Надо сказать, сделали это мастерски. Вычистили. Ээ… внутренностей нигде не нашли. Остались только голые ребра.

– Будь он проклят, – с трудом сдерживая гнев, прошептала Александра.

Она прошлась по цифрам, повторила точную математическую последовательность, которая помогала обрести душевное спокойствие, заставляя мозг выпустить необходимые химические вещества.

– Ты знаешь, где он?

Флинт отлично понимал, о ком она говорит: Александра читала по его глазам так же легко, как он – по графикам и таблицам, которые всегда носил с собой. Она знала, что у него перед глазами стоят эти несчастные жертвы – располосованные сверху донизу люди, из которых безжалостно и хладнокровно вынули их жизненную суть. Кровь, смрад, ужас… Это мог сделать и не слететь с катушек только один человек. Оба уже пришли к единственно верному заключению.

– Гм… думаю, он ушел в… – Флинт кашлянул, чувствуя неловкость, что приходится передавать столь личную информацию об одной части Божества другой.

Александра шагнула ближе и застыла, как соляной столб, затем посмотрела прямо ему в глаза, применяя технику оптического гипноза.

– Говори, где он.

Повелительная интонация довершила дело.

– Михаил ушел в Глэйд, – обреченно кивнув, произнес Флинт.

Александра пыталась подавить шок, но впервые в жизни забыла правила Вспышки. Мощная волна гнева затмила разум, и на мгновение мир вокруг перестал существовать. Зачем? Зачем Михаил сделал это сейчас? Она с трудом удержалась от крика, выставив перед собой руку, словно голос можно было блокировать, как удар. Ярость утихла, зрение вернулось.

По щеке Флинта тянулась красная царапина: кожу разрезали ее собственные пальцы с накрашенными ногтями. Как не стыдно: нужно лучше себя контролировать.

Она посмотрела в перепуганные глаза несчастного помощника.

– Заклей пластырем, скорее. Если Михаил в Глэйде, надо спешить.

2

Айзек

Клац.

Клац.

Клац.

Айзеку часто снился этот неприятный звук – постоянное, неумолкающее, чертовски надоедливое клацанье, которое находило всевозможные способы проникать в его кошмары. Началось все с птицы – черной, растрепанной, восседавшей на деревянной изгороди, что окружала участок Фрайпана на северной стороне острова. Острый клюв существа открывался и закрывался через одинаковые промежутки времени, каждый раз издавая лязганье, напоминающее лай механической собаки.

Затем оно превратилось в гигантскую машину из старого мира, о каких Айзек не раз слышал на посиделках у костра, насколько он ее себе представлял. Машина называлась бульдозером, и по какой-то необъяснимой причине она безрезультатно пыталась перепахать гору неподвижных металлических деревьев, сверкающих серебром. Неутомимый бульдозер с лязганьем пробирался вперед, выставив перед собой гигантский помятый ковш. Затем на фоне темного звездного неба вырос человек – безглазый, безволосый, с половиной носа и одним ухом. И хотя трудно было разобрать в таком тусклом свете, его кожа блестела ручейками крови, сочащейся из дюжины ран. «Ну и уродец», – подумал Айзек.

Когда мужчина хотел заговорить, с его губ сорвался лишь тот же самый звук.

Клац.

Клац.

Клац.

Горло урода вздувалось при каждом щелчке, как будто он проглотил сливу и хотел ее выкашлять.

За его жизнь на острове Айзеку снилось больше кошмарных снов, чем можно сосчитать на пальцах рук и ног, но этот пробирал до костей. Он проснулся со сдавленным воплем, напоминающим то самое клацанье из кошмарного сна.

Хуже того, звук не прекращался. Рывками приходя в себя, он кое-как встал с кровати, прошел, будто зомби, к окну и выглянул наружу сквозь шторы, сшитые отцом по крайней мере десять лет тому назад.

День был хмурый, над островом нависли печальные светло-серые тучи. В воздухе бесформенными ватными хлопьями висел туман. За домами на восточной стороне острова, внизу у пляжа, кто-то чертовски громко колотил гигантским молотком по раскаленному железу.

Кузница.

Айзек любил кузницу. Ее построили на берегу, чтобы постоянный приток крепкого ветра помогал поддерживать огонь. Айзек не совсем понимал, как эту штуку, что добывают в скалистых горах, превращают в расплавленный красный камень, да и какая разница? Его увлекало дальнейшее – что за этим последует. Он любил жар, сияющее в глубине багровое пламя, раскаленные добела слепящие искры. Любил запах озона и горящих углей, дым, звон металла.

Да. Он хотел стать кузнецом и обучался у Капитана Спаркса уже без малого месяц. Пока что никто, кроме него, не называл Родриго этим нелепым именем, однако Айзек поставил себе цель: к зиме прозвище должно закрепиться. Оно казалось полным глубокого смысла, и никто не мог убедить Айзека в обратном.

На сегодняшний выходной у него имелись кое-какие планы. Миоко, Доминик, Триш, Садина и еще несколько друзей собирались доплыть на байдарках до мыса Стоун-Пойнт, чтобы посмотреть пещеры и попрыгать со скал. Доминик не упустит возможности раздеться догола и плюхнуться животом в воду с утеса, который называют Бровью Мертвеца, вызвав всеобщее бурное веселье. Пропустив такую тусовку, Айзек перестанет себя уважать. Кроме того, после третьего за пять лет утопленника Стоун-Пойнт находился под запретом, и Айзек еще ни разу там не бывал, что делало поход еще привлекательнее. В своем роде.

Ни один из этих убедительных доводов не уменьшил его зуд. Ровный и ритмичный, словно биение железного сердца, звон влек Айзека в кузницу с такой силой, будто его тащили на веревке. Он любил наблюдать, как работает Капитан Спаркс, и перспектива грести несколько часов, а потом плавать и прыгать со скалы вдруг показалась ему скучной и утомительной. Точно старый моряк, поддавшийся сладострастному зову сирен, – история, которую рассказал ему однажды у костра дедушка, невзирая на протесты остальных, – Айзек быстро оделся, вышел из юрты и поспешил на зов огня и расплавленного металла.

Собственная юрта. Он до сих пор к этому не привык. У него есть своя юрта, однокомнатное жилище, в каких живет большинство людей на острове, кроме безумцев, которые решили завести больше двоих детей. Прожив в собственноручно построенной юрте каких-то три месяца, Айзек все еще гордился своим достижением.

Солнце растопило туман и прогнало облака. Куда ни глянь, сновали по своим делам люди: по пути на фермы, в магазины, на мельницу, на склад или на рыбалку. В большинстве своем они были слишком заняты, чтобы обратить внимание на юношу, чуть ли не бегущего в сторону пляжа в выходной день. Правда, ему помахал мистер Джерри – старик с гигантскими бровями, похожими на клочья гребенной шерсти, а чуть дальше подмигнула миз Ариана – безобидный жест для женщины, которая родилась на острове всего через год после Плоского перехода, одной из первых. Ее серебристо-седые волосы и морщины вокруг глаз неизменно наводили Айзека на мысль о бабушке из сказки о Красной Шапочке.

– Что за спешка, мальчик? – крикнула с газона старушка, державшая в руках местную газету, которую доставляла каждый день его подруга Садина. – Где-то пожар? Я что-то пропустила?

– Есть кое-какая работа в Кузнице, – ответил Айзек, замедляя ход, чтобы отвесить небольшой изящный поклон и помахать рукой. – А вы чем сегодня занимаетесь? Идете на свидание со стариной Фрайпаном?

Она издала победный крик.

– Пусть мечтает дальше! Этот бездельник понятия не имеет, как ухаживать за приличной женщиной!

Айзек преувеличенно громко расхохотался, взмахнул на прощанье рукой и перешел на галоп.

– Беги, мальчик! – крикнула миз Ариана. – Беги как ветер!

До чего классная старушенция!

3

Минхо

Сирота стоял прямо и неподвижно за парапетом крепостной стены – винтовка на плече, ствол направлен в затянутое облаками небо. Как и во многие другие дни за последних одиннадцать лет, он смотрел на бесконечные поля, служившие безводным рвом вокруг его родины. Эта земля давно умерла, все живое и растительность погибли, и ничто не загораживало обзор. Вокруг расстилался пустырь, голый и серый, кладбище без надгробий – безбрежное, как океан.

Имени у Сироты не было.

В тридцати футах к северу стояла такая же безымянная статуя. Плечи расправлены, голова обрита, тело обтягивает артиллерийский костюм. Буквально человек-ракета. А в тридцати шагах к югу маячил третий Сирота. Последний не стоял, а сидел на металлической башне, на орудии такой огневой мощи, что оно могло разрушить всю стену, на которой само же и покоилось. У этого Сироты тоже не было имени.

Во всяком случае, так им говорили всю жизнь. С тех пор как они родились и их забрали у матерей, заболевших Вспышкой. Сирота явно не мог этого помнить, только каким-то образом знал, что его проверяли всеми доступными способами, вдруг он тоже заражен, а потом держали на карантине пять лет, вместе с ему подобными, пока он рос, учился, тренировался. Потом снова проверки. Это он уже помнил, хотя день, когда пришли результаты, вспоминался, как в легком тумане. Впрочем, результаты оказались отрицательными. Иначе его бы уже не было. Бросили бы в яму, как мать, и сжигали сто дней.

Хотя у Сироты не было имени, его звали Минхо. Конечно, он не мог сказать об этом ни одной живой душе. Ни разу в жизни никто не назвал его Минхо. Если Несущие Скорбь смогут прочесть его мысли и узнать, что он проклял свое призвание в жизни, присвоив имя, ему грозит мгновенная расправа. Без суда и следствия. Значит, надо хранить секрет. Он крепче перехватил винтовку, сжал губы и вздохнул, цепляясь за единственное, что знал.

Его зовут Минхо.

Несмотря на все усилия Остатков нации, среди Сирот ходили слухи о том времени, когда по Земле распространилась Вспышка, практически погубившая человечество. Никто не мог толком понять, какие из этих историй правда, а какие – просто легенды. Наверное, как и всегда, истина лежала где-то посередине. Сказки о ПОРОКе и шизах, об исцелении, о героизме и подлости. Рассказы о Лабиринте и о тех, кому удалось из него сбежать. Большая часть историй представляла собой мутный налет на стекле, в котором невозможно уловить хоть какой-то смысл. Лишь одна стояла особняком; из этого рассказа об отчаянной храбрости Минхо взял себе тайное имя.

В собственном воображении он выглядел точно таким, как Минхо из легендарных глэйдеров, точно так же мыслил и говорил, мечтал и боролся. В глубине души он считал себя достойным этого имени.

Минхо.

Однако храбрость храбростью, а имя должно до поры до времени оставаться тайной.

Тишину нарушил глубокий баритон рожка, донесшийся от ближайшей сторожевой башни, воздух задрожал медной вибрацией. Задумчивое настроение Сироты уступило место натренированной бдительности. Он переступил с ноги на ногу, встал на колени у низкой стены парапета и зафиксировал винтовку на верхнем краю. Задержав дыхание, согласно литании для успокоения, которой учили с пятилетнего возраста, он вглядывался в далекие плоские поля, ожидая того, о чем предупредили со сторожевой башни.

Прошло несколько минут. Ничего, кроме пыли, болота и гниющей растительности на много миль вперед. Терпение. В этом Сироты могли дать фору кому угодно.

На горизонте появилась быстро приближающаяся фигура, и вскоре Минхо разглядел достаточно, чтобы принять решение. Человек, на лошади. В лохмотьях, безоружен, волосы развеваются во все стороны бешеным клубком тощих змей. Всадник мчался прямо к Минхо. За полкилометра незнакомец перевел скакуна на рысь, затем на шаг, а метрах в восьмидесяти остановился. Мужчина поднял руки, наверняка зная, какое смертельное оружие на него нацелено, и закричал:

– Я не заражен! Я прошел проверку и сидел на карантине шесть месяцев! Никаких симптомов! Клянусь! Я останусь здесь, пока ты не убедишься, что я здоров!

Минхо слушал незнакомца, хотя его слова не имели смысла. Ни малейшего. Исход этого сценария, как и всего, что происходило в городе под управлением Остатков нации, был давно предрешен. Вспышка – их дьявол, Исцеление – Бог. Он приготовился, осознавая, что еще долго не наберется смелости нарушить установленный порядок.

– Пожалуйста! – взмолился мужчина. – Я так же здоров…

Громкое эхо от выстрела разнеслось во все стороны.

Незнакомец свалился с лошади и упал в грязь. Из новой дыры в его голове поднималась тоненькая струйка дыма. Еще один выстрел, и животное тоже упало.

Минхо вдохнул запах пороха, гордясь точностью прицела и одновременно сожалея, что пришлось стрелять.

Сирота встал, вытянулся по стойке смирно и приставил к плечу винтовку, как делал уже одиннадцать лет. Имени у Сироты не было.

I

Айзек

– Ну уж нет!

Айзеку осталось преодолеть каких-то двадцать метров до забора, окружавшего кузницу, как вдруг на его пути встала старая подружка Садина – словно из-под земли выросла. Нет, она не устраивала сцен, не упирала руки в бока и не грозила укоризненно пальчиком. Просто нахмурила лоб, а остальное сказала глазами. Все прекрасно знали, что эти черные глазищи обладают колдовской силой. Айзек остановился, иначе они столкнулись бы лбами.

– Привет, – сказал он, лихорадочно подыскивая оправдания.

У него чуть не потекли слезы, и не только потому, что запахи озона и древесного дыма выедали глаза. Он неистово любил это место, где рождались всякие интересные вещи.

– Нет, милый, сегодня продинамить не выйдет, – заявила Садина голосом не менее твердым, чем железные прутья, остывающие в баках с водой в кузнице. – Через месяц-полтора похолодает, и тогда уж точно у всех будет кишка тонка поплыть на Стоун-Пойнт. Сегодня или никогда, ты там еще не был, и ты плывешь с нами.

Она улыбнулась, чтобы смягчить властный тон, но отступать не собиралась.

– Я? В Стоун-Пойнт? – спросил он.

– Стоун-Пойнт или смерть. Выбирай.

Айзек бросил почти испуганный взгляд через ее плечо на кузницу. Это и вправду ни в какие ворота не лезет. В свой законный выходной он должен наслаждаться отдыхом, как все нормальные люди. Только вот с водой у него были своеобразные отношения, и остальные ребята наверняка… Он прогнал эту мысль. Кузница превратилась в единственное спасение от трагедии, которая произошла c его близкими, и нужно найти другое.

– Мне всего лишь хотелось, чтобы ты меня упрашивала, – нашелся наконец он.

– Размечтался, – притворно хихикнула она. – Мне просто нужен человек, который боится скал еще больше, чем я. Чтобы не иметь бледного вида.

– Спасибо, что пришла за мной, – неожиданно для самого себя сказал Айзек. – Ну, ты понимаешь, о чем я… Спасибо.

Он ожидал язвительного закатывания глаз, но девушка только сказала:

– Давай, чувак. Если ты просидишь целый день в своей кузнице, нам будет не так весело. Во всяком случае, мне.

Айзек на миг потерял дар речи и наконец вспомнил о том, о чем старался не думать с той самой секунды, как проснулся от клацанья. Этот всплеск эмоций не имел ничего общего с Садиной – ради всего святого, у нее есть подруга, и у них все серьезно! Просто доброта девушки напомнила о трагедии, после которой прошло несколько месяцев, о настоящей причине, почему он так отчаянно стремился получить тяжелую работу в кузнице. Грохот, жар, шипение раскаленного металла, тяжелый физический труд до седьмого пота отвлекали от горестных мыслей.